Текст книги "Рассказы ночной стражи"

3. «Где ваш слуга?»

– Жди меня здесь.

– Да, господин.

– Никуда не уходи!

– Я понял, господин.

Понял он! Вчера вечером мерзавец говорил то же самое.

– Маску не снимай.

– Да, господин.

Маска из меди. С утра мороз стоит. Было бы лицо, отморозил бы. Лица нет, только какая для холода разница?

– У тебя есть тряпка? Под маску подложить?

Мигеру встал на колени, прямо в снег:

– Благодарю за заботу, господин. В управе мне выдали матерчатую маску. Такую же, только из хлопка. Еще в конце осени. Велели вклеить внутрь медной. Я так и сделал. Мне не холодно, господин. Вы слишком добры ко мне, я этого недостоин.

Я огляделся. Белый день на дворе. В прямом смысле белый, аж в глазах блестит! Люди кругом. Не так чтоб много, но есть люди, есть. Никто Мигеру на глазах у прохожих не тронет. По крайней мере, мечом рубить не станет. А если палкой разок огреет, так ему это только на пользу.

Сын сенсея ждал у ворот усадьбы.

– Прошу простить меня за задержку, Цуиёши-сан.

– Мой отец ждет вас, Рэйден-сан. Он дал согласие на встречу.

Судя по мрачному виду Цуиёши, согласие отца далось ему дорогой ценой. Но Ясухиро-младший чувствовал себя в долгу передо мной, и это было меньшее, что он мог для меня сделать.

Красться задами не пришлось Привратник открыл нам главные ворота и склонился в поклоне. Не задерживаясь, мы прошли в дом. Прежде чем мы разулись, служанка обмахнула метелкой из перьев нашу обувь, после чего слуга-мужчина принял у меня плети и ватный хаори: в доме было тепло. Цуиёши провел меня в знакомую комнату – ту, где хранились фамильные ценности семьи Ясухиро: доспех и мечи.

Сенсей сидел возле чайного столика.

– Извините за беспокойство, Кэзуо-сан.

– Не стоит извинений, Рэйден-сан, – он прекрасно понял, что к нему пришел не ученик, а дознаватель. – Я рад принять вас в своем доме.

Самый пристальный наблюдатель не обнаружил бы радости ни на лице, ни в голосе сенсея. Ясухиро-старший был хмур, темен лицом. Волосы, обычно уложенные в старомодную прическу сакаяки, сегодня растрепались как у бродячего ронина. Под красными от бессонницы глазами наливались синевой неприятного вида мешки. Впору заподозрить, что сенсей пил всю ночь, но запаха саке я не уловил.

– Я не отниму у вас много времени.

– Я никуда не тороплюсь. Садитесь, выпейте чаю.

Цуиёши счел за благо оставить нас вдвоем. Мы сделали вид, что не заметили его исчезновения.

– Благодарю за оказанную честь, Кэзуо-сан. Не хотелось бы вас обременять…

– Вы нисколько меня не обремените.

Опустившись на подушку, я смотрел, как Ясухиро наливает мне чай. Когда-то я и мечтать о таком не мог. Изгиб руки, пар из чашки, журчание струи – все как минувшим летом, когда сенсей наливал чай моему отцу во время беседы. А все равно по-другому. Тогда это было ожившей картиной. А сейчас просто пьем чай.

Настроение, да. Скверное настроение. Не с таким идут по «пути чая[13]13
  Путь чая (яп. тя-до) – чайная церемония, требующая мира в душе.


[Закрыть]», уединяясь с гостем в чайном домике. Взяв предложенную чашку, я сделал глоток и с поклоном вернул на место.

– Полагаю, ваш визит связан с делами службы.

Спасибо Ясухиро, он не стал разводить долгие разговоры.

– Вы совершенно правы, уважаемый Кэзуо-сан. Я восхищен вашей проницательностью.

– Чем я могу помочь службе Карпа-и-Дракона?

– Мы нуждаемся в вашей консультации.

– Консультации?

Мне показалось, или лицо сенсея чуточку прояснилось?

– За последние дни, вернее, ночи в городе были убиты несколько безликих. Разумеется, убийство каонай – не преступление. Нас эти случаи не заинтересовали бы, не будь один из убитых кандидатом в слуги дознавателей. Убит он был острым оружием – не палкой и не камнем. Мы желали бы выяснить, каким оружием и как именно он был убит. Кэзуо-сан, вы известный мастер воинских искусств. Поэтому я взял на себя смелость обратиться к вам за помощью в этом вопросе.

Сенсей молчал, раздумывал.

– Расскажите мне все, – наконец произнес он. – Все, что вам известно об этих убийствах и о нанесенных ранах.

– Речь идет об одном конкретном убийстве, – счел нужным уточнить я.

И пересказал Ясухиро все, что мне было известно. Заканчивая рассказ, я впервые усомнился во всей этой затее. Когда я признался господину Сэки, каким способом хочу прояснить сложившуюся ситуацию, старший дознаватель сказал, что в моей идее есть здравый смысл. Уверен, он просто не хотел меня обижать. Здравый смысл? Обстоятельства убийства я знал со слов досина Хизэши. Досин знал их со слов цирюльника, цирюльник – со слов трупожога. Как перевираются истории, гуляя от одного рассказчика к другому, я представлял лучше лучшего.

– Это все?

– Это все, что мне известно.

– У вас есть с собой маска?

– Что? – не понял я.

– По вашим словам, убитый защищался служебной маской. У вас есть с собой маска?

– К сожалению, нет.

– Где ваш слуга?

– Ждет снаружи, у ворот.

– Я велю, чтобы его привели сюда.

Я не поверил собственным ушам.

Глава пятая. Мост из пирожков

1. «Вы его убьете!»

«Он не в себе!» – мысленно воскликнул я.

Прав Цуиёши. Пригласить в дом безликого? В заветную комнату, где хранится наследие предков?! Наша семья – другое дело; мне каонай положен по службе – хотя я до сих пор и не знаю, зачем. Но даже мы не пускаем его в дом, Мигеру живет в сарае. Неужели сенсей и впрямь повредился рассудком?

Призвав слугу – того, что принял у меня плети – Ясухиро отдал ему распоряжение. Слуга был в смятении – а кто бы не был?! – но возразить не посмел. Пока мы ждали его возвращения, сенсей заварил свежего чаю и налил нам обоим. Он молчал, лицо его оставалось спокойным, хотя и хранило последствия бессонницы. Я пытался понять, о чем он думает, и не мог.

Вкус чая показался мне странным. Он горчил и отдавал морем. В точности так я себя и чувствовал – если вы понимаете, о чем я.

В дверях возник слуга:

– Я привел его, господин.

– Пусть войдет.

Слуга исчез. Вместо него объявился Мигеру: босиком и без клюки. Каонай опустился на колени, коснулся лбом пола и замер. Ясухиро не удостоил его взгляда.

– Рэйден-сан, велите вашему слуге, чтобы снял маску. Да, и пусть замотает голову тряпкой. Как те безликие, что не на службе.

Спрашивать, зачем это надо, я не стал. Безумен сенсей или разумен, лучше делать так, как он велит, и не задавать лишних вопросов.

– Мигеру, у тебя есть тряпка для лица?

– Да, господин.

– Сделай то, что приказал господин Ясухиро.

– Да, господин.

Оставаясь на коленях, Мигеру развернулся вполоборота к нам – чтобы не оказаться к господам спиной, но и не оскорбить их видом своей лицевой плоти – и принялся стаскивать маску.

– Готово, господин.

Сенсей поднялся на ноги. Он сделал это с легкостью, какая не вязалась с его внешним видом. Достав из лакированного шкафа покрывало, расшитое тигровыми лилиями, Ясухиро швырнул его Мигеру.

– Пусть ваш слуга завернет маску в покрывало, как если бы нес ее в мешке.

– Выполняй, Мигеру.

Нет, это не безумие. Это семейное. В свое время Цуиёши продемонстрировал мне поединок в скалах, свидетелем которому оказался. Сенсей собирался сделать то же самое в отношении убийства безликого. «Один показ лучше дюжины объяснений,» – повторял он на занятиях. И слова Ясухиро никогда не расходились с делом.

Сейчас он возьмет деревянный боккэн из стойки с оружием – и покажет на Мигеру, как все произошло. Я удивился тому, что сенсей, не желая обращаться к безликому напрямую, все-таки не брезгует продемонстрировать на каонай свое мастерство – и решил отложить это напоследок, когда у меня появится время для размышлений.

– Пусть ваш слуга встанет. Пускай возьмет «мешок» с маской двумя руками.

Я не стал повторять слова сенсея. Я просто кивнул. Уверен, Мигеру следил за каждым моим движением.

Каонай встал.

Лишь на миг я выпустил Ясухиро из поля зрения, а когда вновь перевел взгляд на сенсея, в руках его блестела сталь! В один шаг хозяин дома преодолел расстояние, отделявшее его от безликого, и нанес удар боевым мечом – фамильным клинком, наследством, доставшимся сенсею от предков. Защищаясь, Мигеру вскинул маску. Раздался глухой лязг: раз, другой, третий. Каонай пятился в угол, прикрываясь маской, Ясухиро атаковал, рубя наотмашь.

«Остановитесь, Кэзуо-сан! – хотел крикнуть я. – Вы его убьете!»

Слова застряли у меня в горле.

Превратившись в глыбу льда, не в силах оторвать взгляда от ужасной сцены, я следил за тем, как Мигеру упирается спиной в стену. Это была не бумажная, натянутая на раму стена, способная порваться от слабого толчка, а несущая, из крепких досок. Клинок размазался мерцающим веером, напомнив мне о вчерашнем вечере и циновках, свернутых в рулоны и водруженных на шесты. Ясухиро рубанул наискось, Мигеру сдавленно охнул. Левая рука моего слуги повисла плетью, маска со стуком упала на пол.

Нет.

Прежде чем маска упала, меч вернулся.

На возврате, ни на миг не прервав движения, Ясухиро полоснул безликого по животу. Застонав сквозь зубы, Мигеру рухнул на колени, прижал к животу здоровую руку, пытаясь зажать рану, не дать кишкам вывалиться наружу дымящимся клубком. Меч взлетел, полыхнул молнией в свете масляных ламп – и обрушился на шею безликого.

Замер в волоске от нее.

Я слышал тяжелое дыхание Мигеру. Больше ничего не нарушало тишину. Затем сенсей опустил меч и обернулся ко мне.

– Вы все рассмотрели, Рэйден-сан?

– Да, Кэзуо-сан.

– В подробностях?

– Да, спасибо.

– Полагаю, так все и произошло. Вашего каонай убили мечом. Если голова не была отрублена полностью, убийца скорее всего поскользнулся.

Вашего каонай. Потрясенный случившимся, я не сразу понял, что он говорит о жертве, найденной возле сточных каналов.

– Мечом, – повторил Ясухиро. – Острым стальным мечом. Таким, как этот.

Он уставился на фамильный меч. На лице сенсея читалась брезгливость. Должно быть, после соприкосновения с мерзким каонай и его маской клинок требовал очищения на семейном алтаре, а также шлифовки и полировки.

Заточки меч не требовал. Мои глаза успели увидеть то, что разум осознал позже. Сенсей не пытался рассечь тело Мигеру лезвием меча, а просто бил тупой стороной клинка. Руку он моему слуге вряд ли сломал, но ушиб сильно, тут спору нет, и на животе тоже вздуется полоса: сперва багровая, позже синяя.

Жизни Мигеру ничего не угрожало.

– Благодарю вас за прекрасную демонстрацию, Кэзуо-сан. Она была очень убедительна. Теперь у меня не осталось никаких сомнений.

2. «Князь благоволил к его безумию…»

– Стихи, – сказал отец.

– Стихи? – удивился я. – Какие стихи?

– Ивамото Камбун, младший брат твоего прадеда. Как поэт, он был бездарен. Вы согласны со мной, Иссэн-сан?

Настоятель кивнул.

Я отпил чаю. У меня болела голова. Талантлив был мой прадед в искусстве стихосложения или бездарен, это интересовало меня в последнюю очередь.

Они встретили меня дома: отец и преподобный Иссэн. Матушка сказала, чтобы я шел не к себе, а в комнату родителей. Там они и сидели, распивая чай и заедая его сладостями. Сказать по правде, я бы предпочел более плотный ужин. День выдался не лучший, я до сих пор размышлял над тем, что увидел и услышал в усадьбе Ясухиро. Вкупе с утренней беготней и приключениями Мигеру, который сперва погиб, а после воскрес, это мучило меня хуже поноса.

Набить живот и лечь спать – все, чего мне хотелось.

– Бездарность, – повторил отец. – Злоупотреблял сравнениями. Белые слезы неба? Отвратительно.

Я навострил уши. Сонливость как рукой сняло.

– Я вспомнил, – отец налил себе еще чаю. – Стихотворение рядом с убитым каонай. Тем, которого обнаружил я. «Пали на землю белые слезы неба; скрип под ногами». Это его стихи. Иссэн-сан, полагаю, вы тоже помните?

Настоятель кивнул.

– Режущее слово, – отец взмахнул рукой, словно хотел разрубить кого-то пополам. – Он утверждал, что искусство меча и искусство стихосложения едины. Кирэдзи[14]14
  Кирэдзи («режущее слово», указывающее на паузу) разбивает трехстишие на две части (после первого либо второго стиха), формируя смысловую завершенность. Аналог в русском языке – знаки препинания или разрыв строки.


[Закрыть], говорил он, это удар, нанесенный в точно выбранный момент. Режущее слово делит трехстишие на две части. Решающий удар делит поединок на схватку и победу.

– Вы правы, – согласился настоятель. – Я мало что смыслю в поединках. Но он злоупотреблял сравнениями, это правда. Мы часто спорили с ним на эту тему. Я был младше, я годился ему в сыновья. Удивляюсь терпению досточтимого Камбуна! Терпение было ему не свойственно, скажем прямо. Но при всей его вспыльчивости он ни разу не обругал меня.

– Что, – изумился отец, – даже не ударил?

– Что вы! Я тогда еще не принял монашество, он вполне мог поднять на меня руку. Но нет, всегда выслушивал до конца, искал аргументы. Я не был единственным…

Улыбка отца вся состояла из горечи.

– Были, Иссэн-сан. Вы были единственным человеком, которого он выслушивал без ругани. Уж поверьте, я знаю, что говорю.

– Искусство меча? Режущее слово?!

Выгонят, подумал я. Вмешаться в беседу старших? Не испросив разрешения? Точно, выгонят.

– Твой двоюродный прадед был не в своем уме, – сегодня отец пребывал в хорошем настроении. А может, хотел, чтобы я присутствовал при разговоре, вот и пренебрег наказанием за вызывающее поведение. – Он считал, что мы зря отказались от оружия предков. Я имею в виду заточенную сталь.

– Но фуккацу? Дар будды Амиды?

– Он полагал, что мы впали в заблуждение. Что будда требует от нас иного понимания, нежели то, к какому мы пришли. Что дар – испытание, которого мы не выдержали. Можно сражаться сталью, плетями, палками, кулаками. Это не имеет значения. Нельзя сражаться, если боишься убить врага. Фуккацу, не фуккацу – схватке надо отдавать всего себя, без раздумий и колебаний. Страх перед убийством? Страх за свою собственную жизнь? Два страха как один?! Общепринятую манеру ведения боя он называл предательством. Плевок в кодекс самурая, говорил он. Яма на пути воина[15]15
  Путь воина (буси-до): свод норм поведения самурая.


[Закрыть].

Сегодня отец был разговорчивей обычного. Я бы сказал, что сегодня он был скорее бабушкой, чем отцом.

– Но ведь тогда фуккацу царило бы повсеместно! Наступил бы хаос!

– Не всякий поединок заканчивается смертью. И потом, думать о смерти – позор для самурая. А мы думаем о ней постоянно. Так считал твой прадед. Всем самураям, кто спорил с ним, он предлагал схватку на стальных мечах. Убитый продолжит жизнь в убийце, говорил он. А убийца, если он доблестно сражался, непременно попадет в рай. В ад? Глупости! Откуда взяться аду, если ты бился со всей отвагой! В рай, только в рай! Или новое рождение самураем…

– Поединок? Я бы отказался!

– Все отказывались, – отец смотрел на меня, но видел кого-то другого: безумного прадеда или благоразумных самураев, не знаю. – На стальных мечах, деревянных, на плетях, на чем угодно – в конечном итоге никто не хотел сразиться с ним. Безумец Камбун не был сильнейшим бойцом в Акаяме, но он и впрямь отдавал схватке всего себя, не задумываясь о последствиях. Убей он противника, на улице или в стенах додзё, и тому пришлось бы жить дальше в теле твоего прадеда. Ивамото Камбун-второй, а? Кто бы захотел такой участи? Я уже не говорю о том, что противник мог убить Камбуна, а значит, фактически покончить с собой. Рай? Никто не верил в эти бредни.

Я представил, как мой прадед мечется по Акаяме. Наставляет всех на путь самурая. Проповедует истинное понимание дара будды Амиды. Над ним смеются – втайне, за спиной, опасаясь взбесить сумасшедшего. Отказ от поединка с умалишенным – не позор. Напротив, позор – поединок с умалишенным. Я так ясно увидел его, словно он стоял напротив.

– Он что, ходил со стальными мечами?!

Отец вздохнул:

– Какое-то время. Утверждал, что два меча – знак статуса самурая, что без них мы все простолюдины, кем бы себя ни мнили. Плети? Чепуха! Мы что, погонщики быков? Палки? Палками гоняют бродячих собак! Особым распоряжением князя ему запретили ходить с острой сталью. Князь благоволил к его безумию, считал твоего прадеда воплощением духа предков, живой традицией. Видел в его безумии некое благородство. Разумеется, князь не поощрял его к схваткам на древний манер. Но там, где иной правитель велел бы безумцу покончить с собой, наш князь выказывал бешеному Камбуну свое расположение. Он даже публично хвалил его стихи! И все молчали, не желая гневить правителя…

– Молчали, – подтвердил настоятель.

Кажется, это задевало его больше всех мечей, вместе взятых.

– Умоляю простить меня, но я в недоумении. Не хотите ли вы, уважаемый отец, сказать, что мой двоюродный прадед…

– Нет. Я не хочу сказать, что твой двоюродный прадед бродит по городу и рубит безликих, подписываясь стихами. Он был безумцем, но я-то в своем уме! Твой прадед давно умер, Иссэн-сан подтвердит.

Настоятель кивнул. Сегодня святой Иссэн кивал чаще фарфорового болванчика. Наверное, как и болванчик, предсказывал землетрясение.

Я взял пирожок с начинкой из тертых каштанов, сунул в рот. Это был последний пирожок в коробке. Сам того не заметив, я сжевал все без остатка. Вот ведь стыд! Оставался подслащенный ёкан[16]16
  Мармелад из водорослей.


[Закрыть], тоже ничего. Отец с настоятелем все равно не едят, только чай пьют.

Прадед, значит, умер. Стихи, начертанные рядом с убитым каонай, принадлежат прадеду. Кто их мог начертать? Кто угодно, кто знал эти стихи, включая отца и преподобного Иссэна. Разумеется, это не они, это я так, для общего понимания.

«Я слышал от своего деда, – сказал мне господин Сэки, – что прежде, до того, как будда Амида осчастливил нас своим даром, самурай мог без причины зарубить крестьянина или бродягу. Просто так, чтобы опробовать на нем свой новый меч. Цудзигири, «смерть на перекрестке». Отец моего деда практиковал цудзигири, о чем не единожды рассказывал сыну. В нашей семье эта история передается из поколения в поколение…»

Отец деда. Из поколения в поколение.

– У моего двоюродного прадеда были сыновья? Внуки?

Кивнули оба: отец и настоятель.

– Камбун, сын Камбуна. Я знала его…

Отец прикрыл глаза, словно задремал. Он не замечал, что говорит о себе, как о женщине. Похоже, задремал только отец, бабушка же бодрствовала.

– Твой родной прадед, Рэйден, запретил своему обезумевшему брату появляться в школе, где велись занятия. Позже он отказал ему от дома…

Мой родной прадед Ивамото Йошинори. Основатель школы воинских искусств «Дзюнанна Йосеи». Той самой школы, которую он, не имея возможности оставить ее дочери, оставил своему лучшему ученику Ясухиро Сейичи, отцу Ясухиро Кэзуо, моего сенсея.

Мой родной прадед. Отказал брату от дома.

Можно не спрашивать, почему.

3. «Никогда в жизни мне не было так страшно»

Он явился в дом моего прадеда вечером, когда ученики покинули додзё: Камбун, сын Камбуна из клана Ивамото. У них в семье всем мальчикам давали имя Камбун. Люди судачили о причинах, но так, чтобы не дошло до вспыльчивого предмета сплетен. Он явился и его пустили: хозяин додзё отказал от дома своему брату, но ничего не говорил о племяннике.

В зале оставалась бабушка Мизуки, которую никто еще не называл бабушкой. Ее и матерью никто не называл, и женой. Все это было впереди, а сейчас она заканчивала мыть пол, когда молодой Камбун встал на пороге, долго смотрел на девушку в мужских хакама[17]17
  Широкие складчатые штаны, похожие на юбку. Женщины тоже носили хакама, только женские штаны крепились на талии, а мужские на бедрах.


[Закрыть], подоткнутых до колен, а потом попросил двоюродную сестру о наставлениях.

Что это значило? Вызов на учебный поединок.

Мизуки согласилась без колебаний. Во-первых, от брата она не ждала ничего злого. Юность полна доверия, иначе какая это юность? Во-вторых, те дни наполняли Мизуки гордостью, близкой к гордыне, и надеждой, близкой к высокомерию. Сложись все иначе, и «Повесть о женщине-воине и преданном ученике» могла бы начаться гораздо раньше, уже не с Сидзука Йоко в главной роли, а с Ивамото Мизуки, втайне мечтающей о том, как отец завещает ей семейное додзё. Пройдут годы, многое изменится, бабушка Мизуки – теперь бабушка, мать и жена! – сляжет больная, беспомощная, увидит, как сын ухаживает за ней день за днем, в ущерб супружескому долгу, и решит, что будда милостив к ней больше, чем она того заслуживает. Но это случится потом, а сейчас они встали друг напротив друга с деревянными мечами: Мизуки и Камбун-младший.

Три схватки. Четыре.

Пять.

Возможно, пол действительно был влажный после уборки. Возможно, Мизуки поскользнулась. Как бы то ни было, удар сломал ей ключицу. «Он дрался как бешеный, – вспомнит позже Мизуки, рассказывая отцу о поединке. – Целил в голову. Нет, я не думала, что он хочет меня убить. Кто пойдет на такую глупость? Зачем? Чтобы я стала мужчиной? Чтобы он сошел в ад?! Просто Камбун не задумывался о последствиях.»

Дрался, как учат у них в семье, спросит отец. Думать о смерти – позор для самурая? Идти по пути воина без колебаний? Откуда взяться аду, если ты бился со всей отвагой?!

«Да, пожалуй. Теперь я понимаю это.»

Только теперь?

«Тогда я не сомневалась, что в случае чего он смягчит или остановит удар. Что? Да, мы были без защитных шлемов.»

Через три месяца Ивамото Йошинори выдаст дочь замуж. Своим наследником в качестве сенсея он объявит ученика Сейичи из рода Ясухиро. Но не будем забегать вперед, потому что Камбун-младший вновь явился в дом дяди – спустя три дня, когда воспоминания о поединке были еще свежи, а ключица Мизуки еще не срослась.

Он потребовал, чтобы наследником в качестве сенсея объявили его. Если вам недостаточно поражения дочери, сказал он дяде, я готов просить о наставлениях любого вашего ученика, а затем – вас, уважаемый дядюшка.

Сенсей Йошинори кивнул. Он словно не заметил той вызывающей грубости, с какой говорил Камбун. Ученики, сказал он, это слишком долго. Семейные дела решаются в кругу семьи. Начнем с меня, мной же и закончим.

Докажи, что ты достоин моего наследства.

Камбун взял деревянный меч, прадед – малую плеть. Камбун предложил дяде взять вторую плеть, но тот отказался. Бабушка Мизуки видела это, отец настоял, чтобы она присутствовала в додзё во время схватки. Много лет спустя, рассказывая внуку, которого она звала сыном, о наставлениях, какие Ивамото Йошинори дал своему племяннику, она признается: «Никогда в жизни мне не было так страшно.»

Он бил его по лицу, скажет она. Только по лицу. Вдоль, поперек, крест-накрест. Уворачивался от визжащего дерева, хватал Камбуна за руку и бил, бил, бил. Он исхлестал его до полусмерти. Мизуки думала, что ее двоюродный брат ослеп, что плеть вышибла ему оба глаза.

«Хватит!» – закричала она.

И бросилась перед отцом на колени.

К этому времени Камбун ползал по залитому кровью полу, пытаясь нашарить меч. Он хотел издать боевой клич, но из горла вырвался лишь болезненный хрип. Когда пальцы его сомкнулись на рукояти, сенсей Йошинори наступил на меч, не позволяя племяннику поднять оружие. Теперь предложи мне поединок на стальных мечах, произнес сенсей. Голос его был ужасней всего, что Мизуки слышала раньше. Предложи и уйдешь слепым по-настоящему. Станешь массажистом при банях, большего ты не заслуживаешь.

Вызова не последовало.

От дома было отказано всей семье Камбуна-старшего. Всей, без исключения. Когда брат моего прадеда умер, Ивамото Йошинори на похороны не явился. Даже письменных соболезнований не прислал. Одни говорили, что безумный Камбун умер от старости, другие – от болезни; третьи выдвигали причины, еще более безумные, чем покойный Камбун. Утверждалось также, что безумие и есть болезнь, которая передается от отца к сыну, от сына к внуку.

Сенсей Йошинори запрещал обсуждать это в своем присутствии. Также он запрещал упоминать про ненависть, какую его злополучный племянник, а позже – внучатый племянник, сын Камбуна-исхлестанного, питали к мужчинам из рода Ясухиро, возглавившим школу.

* * *

– Мудрый терпелив, – задумчиво произнес я.

– Что? – не понял отец.

Похоже, рассказ утомил его: не телесно, но духовно. Он осунулся, сгорбился. Пальцы рук сцепил в замок, как если бы руки дрожали, а он боролся с постыдной слабостью.

– «Мудрый терпелив; каменистое русло ждет первых дождей». Это тоже стихи моего двоюродного прадеда?

Отец пожал плечами:

– Не знаю. Не помню. Может быть, вы помните, преподобный Иссэн?

Настоятель отрицательно мотнул головой.

– Его манера? – настаивал я. – Сходство стиля?

– В какой-то мере, – согласился старик. – Но утверждать однозначно я не возьмусь.