Текст книги "Черный ход"

Глава восьмая

Я буду рядом. – Сигара, звезда и усы. – У нас проблема, шериф. – Горбатый Бизон. – Индейцы и китайцы. – Трубка мира. – Пожар в усадьбе. – Духи предков.

– Надо бы шерифу доложить.

– О чем?

– О пожаре.

– О пожаре он знает.

– Зато не знает, что пожар ликвидирован.

– Да ну тебя! Уже, небось, донесли. Весь город гудит…

– Все равно надо. Служба.

Спорить Джошу неохота. Он с наслаждением плещется в лохани на заднем дворе. Оттирает мочалкой копоть и грязь. Зайдя в дом, глянул в зеркало, чуть не помер со страху. Он да Сэм – близнецы-братья! Копоть, упрямица этакая, оттираться не желает, но Джош упрямее.

– Слыхали, масса Джош? Служба!

Сэм счастлив. Сэм добрался до запаса сухих сигарок. Черный паровоз под парами развалился в плетеном кресле-качалке: пыхтит, дымит, ухает. Катим прямиком в рай, сэр!

– Тебе приспичило, ты и тащись. Ноги не отвалятся.

– Вот и пойду, только не к шерифу. Я на речку смотаюсь, лошадей искупаю. И сам помоюсь, кстати. Ты тут еще час задницу драить будешь…

– Одежду оставь. Отдам вдове Махони в стирку.

– Лады.

Когда Сэм уходит, Джошуа выбирается из лохани. Оценив цвет жидкости, опрокидывает себе на голову припасенное ведро чистой воды. Фыркает и вздрагивает – не от холода, от шелеста листвы. Голос тахтона заполняет весь мозг без остатка. Раньше он говорил тише.

«Этот человек.»

Без переводчика ясно, о ком талдычит ангел-хранитель. Не о Сэме же?

«Он смотрел на нас.»

– Спарк-дилер? Я заметил. И что с того?

Раздражение и злость возвращаются. Переплавляются в смутное чувство тревоги.

«Ты не понимаешь. Он опасен.»

– Вот заладил: она опасна, он опасен! Саквояжника испугался? Покрутится тут, закупится искрами и уедет.

«Не уедет.»

– Что ты предлагаешь?

Тахтон молчит. Размышляет.

«Ты ведь не захочешь от него избавиться?»

– Экий ты кровожадный, приятель! Нет, не захочу. А если бы и захотел… Есть такая штука: закон. Ты ведь не захочешь, чтобы я болтался в петле? И потом, с ним ездит охрана. Два стрелка, мисс Шиммер…

«Эта женщина. Он опасен. Она опасна.»

В шелестящем голосе тахтона звучат нотки паники.

«Плохо. Очень плохо! Держись от них подальше.»

– Хорошо, постараюсь. Кстати, куда это ты ездил ночью в моем теле? Ты же не в постели дрых, верно?

«Занимался делами.»

– Какими еще делами?

«Важными.»

– Надеюсь, ты никого не убил?

Знать бы еще, шутит Джош или нет.

«Никого. Не попадайся им на глаза. Я буду рядом.»

Противореча собственным словам, тахтон исчезает.

Джошуа Редман столбом торчит посреди двора. Голый, мокрый. Хмурится, скребет в затылке. Наконец лицо его разглаживается. Беззаботно махнув рукой, Джош топает в дом через черный ход. Глупо бежать впереди лошади, сэр! С проблемами надо разбираться по мере их поступления. И вообще…

Хорошо, когда у тебя есть смена чистой одежды!

А когда их две – так и вовсе замечательно. Одеваясь, Джош насвистывает «Старину Дэна Такера»[16]16
  «Старина Дэн Такер» – популярная в XIX веке в США песенка «Старины» Дэна Эмметта. В различных аранжировках исполняется по сей день. Одно из наиболее известных исполнений принадлежит Брюсу Спрингстину.


[Закрыть]. Делает заметку на будущее: прикупить новую рубашку и штаны. И куртка не помешает. У джентльмена должен быть гардероб. Не приведи Господь, выдастся два-три таких денька, как сегодня – схватят чернющего оборванца, посадят за бродяжничество.

 
– Старина Дэн Такер был малый лихой,
Рожу он драил сковородой,
Волосы колесом от фургона чесал,
С зубной болью в пятке он помирал…
 

Джош усмехается. Давно ли прошли те времена, когда ты, старина, не менял одежду месяцами? Смены не было, а выстирать некогда. Запасных револьверов, кстати, у тебя и сейчас нет. Есть отличный пятнадцатизарядный винчестер Model 1873 сорок четвертого – как и «ремингтоны» – калибра. Это для серьезной заварушки, или если ехать куда придется. Не таскаться же с ним по городу…

Шериф подождет.

Джош усаживается за стол, извлекает барабаны из револьверов, откручивает крепежные винты. Ливень, сэр! Такая вот неудача. Ничего, почистим, смажем – будут как новенькие. Патроны? Выкинуть жалко, патроны денег стоят. Глядишь, порох и не промок. А если промок? Жадность может стоить кое-кому жизни! Пойдем на компромисс: в патронташ и барабаны отправятся сухие патроны из дому. А те, что попали под дождь, встанут аккуратным рядком на подоконнике. Просохнут как следует, и через пару дней Джош отстреляет штуки три-четыре для пробы. Тогда и выясним, годятся ли патроны в дело.

По дороге он заносит два узла одежды вдове Махони. Стирает она хорошо и берет недорого. Народ к ней валом валит.

⁂

– Добрый день, сэр…

Вот так сюрприз! В конторе шерифа по-хозяйски расположился мэр города, Фредерик Киркпатрик собственной персоной. Занял лучшее кресло, прихлебывает кофе из синей чашки с золотым ободком, дымит дорогущей гаванской сигарой.

Шериф, впрочем, тоже в наличии.

– И вам добрый день, сэр.

– Рад вас видеть, мистер Редман.

– Говори, зачем пришел.

Шериф недоволен. Шериф груб. Их беседу с мэром прервали.

– Пожар у Сазерлендов ликвидирован, сэр! Мы все: я, Сэм, Ганс…

– Я в курсе, – шериф досадливо машет рукой.

Сигарный дым завивается причудливыми воронками и петлями.

– Это все? Можешь идти.

– Не торопитесь, мистер Редман, – жестом мэр останавливает Джоша. Шериф не решается возразить. – От огня никто не пострадал?

– Все живы, сэр. Мелкие ожоги не в счет.

– Это хорошо.

– Даже к доктору никто не стал обращаться. Напились как свиньи, не без того. Но это пустяки, до завтра проспятся.

– Это очень хорошо, мистер Редман. Причину пожара выяснили?

Этот вопрос должен был задать шериф.

– Нет, сэр. Может, окурок бросили. Грешат на индейцев, но это вряд ли.

– Индейцы?

Мистер Киркпатрик играет бровями. Мистеру Киркпатрику не сразу удается придать своему лицу заинтересованное выражение.

– Нельзя ли поподробнее, мистер Редман?

– Индейцев возле промысла никто не видел, сэр. Но Сазерленды вбили себе в головы, что это дело рук краснокожих. Грозятся пристрелить любого, какого заметят в миле от их промысла. И знаете, сэр? Они это сделают.

– Да уж…

Мэр впадает в задумчивость. Рдеющий кончик сигары выписывает в воздухе замысловатые вензеля. Наконец взгляд мэра проясняется, устремляется на Джоша.

– А как вы сами думаете, мистер Редман?

Надо же! Мэр города спрашивает его мнение.

– Присаживайтесь, мистер Редман. Я бы хотел подробно выслушать вас, как очевидца, более того, непосредственного участника – и в то же время лицо незаинтересованное. В отличие от братьев Сазерленд. Мистер Дрекстон, у нас остался кофе?

Шериф угукает, как сова. По тому, как уныло обвисли его прокуренные усы, становится ясно: шерифу не нравится, что Джошуа Редман задержался в его кабинете. Но перечить мэру он не отваживается. Для Джоша находится и кофе, и чашка. Кофе остыл, но это не имеет значения.

– Расскажите обо всем, мистер Редман, прошу вас.

Джош рассказывает. О ветре, который едва не погнал огонь к становищу шошонов. О перекопанном склоне. О том, что индейцы не дураки – устраивать проблемы самим себе…

– Весьма разумное суждение, – подводит итог мэр. – Не находите, мистер Дрекстон?

Шериф не находит. Даже не ищет.

– Тем не менее, возгорание имело место. Заметьте, я не говорю «поджог»! Но и этого нельзя исключать. Как вы считаете, мистер Редман?

– Никак нельзя, сэр!

Кто-то точит зубы на нефть, и вряд ли это краснокожие. Кто-то хочет согнать братьев Сазерлендов с промысла. Кто-то вполне мог устроить поджог. У Джоша есть мысли, кто бы это мог быть, но он благоразумно оставляет их при себе.

– У нас проблема, шериф, – мэр в скверном расположении духа. – В будущем я бы хотел избежать повторения таких неприятных инцидентов. И неплохо было бы попридержать этих Сазерлендов. Еще пристрелят сгоряча какого-нибудь краснокожего… От перспективы войны с шошонами у меня начинается изжога. Задержитесь, мистер Редман. Уверен, ваше участие в выработке важного для города решения будет не лишним.

«Быть тебе шерифом!» – слышит Джош насмешливый голос Сэмюеля Грэйва. Если так, напротив Джоша сидит враг. А если вы не поняли, сэр, о ком речь, так это мистер Дрекстон, его латунная звезда и унылые усы. Реши мэр стравить двух служителей местного закона, словно бойцовых собак в яме, и сам дьявол не придумал бы лучшего способа.

Будь мэр шансфайтером, Джош решил бы, что мистер Киркпатрик выпалил в шерифа крупнокалиберной черной полосой. В самое яблочко попал, сэр, и никак иначе.

Джош запрокидывает лицо к потолку. В конторе шерифа нет массивной, подвешенной на тросах люстры, как в «Белой лошади». Нечему лопаться, нечему падать. Но Джошуа Редман вопреки очевидному уверен: люстра есть – и она вот-вот упадет ему на голову.

Две дюжины островерхих типи – каркасы из жердей крыты бизоньими шкурами, раскрашенными каждая на свой манер. Выше по берегу – дом из циновок, длинный приземистый барак. Это для бессемейной молодежи, которой и зимой жарко. Возле дома с лаем носятся кудлатые собаки, дерутся из-за костей. Женщины у воды заняты стиркой. Старухи потрошат кроликов-пигмеев, угодивших в силки, бросают в корзины окровавленные тушки, издалека похожие на мышей. Голые дети бегут навстречу гостям, гомонят.

Полторы сотни, на глаз прикидывает Рут. Может, больше.

Да, жирный куш.

Шагом отряд Пирса въезжает на территорию стойбища. Их догоняют дозорные – те, что ехали следом от нефтепромысла. Догоняют, обгоняют, скрываются за типи, на вид не слишком отличающемся от других. Ветровые клапаны, флажок на шесте. Там же, на шесте – личный знак хозяина. Пучок жердей, связанных оленьими сухожилиями, торчит из верхнего отверстия. В типи горит очаг: струйки дыма ползут вверх по тростниковому дымоходу, вьются между жердями. Первое впечатление обманчиво – когда Рут подъезжает ближе, она видит, что шкуры, служащие пологом этому жилищу, не только раскрашены ярче других, но и щедрей прочих расшиты бисером и иглами дикобраза.

Это типи принадлежит вождю или уважаемому старейшине.

Перед ним на циновках сидят трое индейцев в годах, неподвижные как статуи. Двое одеты в обычном стиле краснокожих: к широкому поясу прикреплены штаны, верней, две отдельные штанины, и свободно висящая набедренная повязка. Голый по пояс, первый индеец кутается в шерстяное одеяло, словно сейчас не лето, а по меньшей мере осень. Второй носит рубаху, расписанную его боевыми деяниями. Подковы – число украденных лошадей, трубки – количество походов, в каких владелец рубахи командовал отрядом. Бахрома из полосок кожи нарезана из скальпов поверженных врагов.

Горбатый Бизон, понимает Рут.

Над этими двумя колышутся перья головных уборов. Перья ястреба также вплетены в длинные, до поясниц, косы.

Третий одет в фабричную одежду, какую можно приобрести в любой лавке Элмер-Крик. Штаны из плотной саржи темно-синего цвета. Такие продаются дюжинами: тринадцать с половиной долларов за комплект. Ситцевая рубашка, расстегнутый жилет. Шляпа из черного фетра: поля загнуты вверх, на тулье вмятина. Единственное, что отличает фабричного от индейцев, пошедших на службу к белым и следующих чужой моде, это амулет из совиных перьев. Амулет висит на груди, пушистые кончики перьев щекочут индейцу подбородок. Приглядевшись, Рут замечает, что на земле рядом с фабричным лежит посох из лещины. Косо срезанная ветка покрыта замысловатой резьбой: две змеи вьют кольца.

Шаман, с изумлением понимает Рут.

– Будь начеку, – предупреждает Пирс. – Я не жду неприятностей, но дикари есть дикари. Никогда не знаешь, что взбредет им в голову.

Рут пожимает плечами. Она не нуждается в напоминаниях.

Спарк-дилера, отправившегося заключать сделки с индейцами, мисс Шиммер сопровождает не впервые. Трижды она ездила сама, без иных шансфайтеров; один раз, первый – с дядей Томом. Все сделки прошли спокойно, без проблем. Последняя заставила слегка поволноваться – дюжина молодых сиу, чьи сердца горели огнем безмозглой дерзости, догнала агента на обратном пути. Скупленные искры их не интересовали, в отличие от лошадей, денег, одежды и оружия.

«Три проклятия, – сказала Рут, кладя ладонь на рукоять шансера. – Три увесистых, долговременных проклятия, черных как ночь. Ты, ты и ты. Проверим, кто быстрее?»

Она надеялась, что раскрашенные как черти юнцы знают английский, а если не знают, то умеют читать по лицам. Лицо Рут сейчас могло служить аллегорией натурального стопроцентного проклятия, хоть пробу ставь. Индейцы, как было известно ей от дяди Тома, равнодушно относились к несчастным случаям, философски – к несчастьям и черным полосам, но проклятья вселяли ужас в их дикие души. Добыча и даже свежие скальпы у пояса не стоили беды с глазами из бледного льда, которая станет твоей тенью и будет ходить за твоей спиной – день за днем, год за годом, пока ты сам не проклянешь день, когда напал на бледнолицего.

Дело кончилось миром. Миром и десятью пачками табака: агент оказался толковым, запасливым.

Возила она спарк-дилеров и к китайцам, что неизменно производило на Рут самое гнетущее впечатление. Китайцы, большей частью выходцы из провинции Гуандун, продавали искры, не создавая проблем, целыми поселениями. К ним можно было приезжать без оружия. Строители железных дорог, шахтеры или работники каменоломен, они выстраивались в очередь, ставили на контрактах подпись в виде заковыристых иероглифов – и отходили в сторону, уступая место другим желтым муравьям. Делали они это с видом людей, понимающих, что творят зло, но не имеющих выбора – покорно, безропотно, со скучной обреченностью.

Так, наверное, они продавали бы спички и керосин поджигателю их собственного дома, зная, что тот не преминет воспользоваться скупленным добром.

Рут списывала это на ужасы, какие китайцам довелось пережить на родине, прежде чем они добрались до Нового Света. Если кошмар, о котором болтали в салунах, был правдой хотя бы на треть, китайцы должны были выходить из трюмов пароходов полными и окончательными безумцами.

– Будь начеку, – повторяет Пирс.

Кажется, он нервничает.

Возле типи они спешиваются. Отдают поводья набежавшим подросткам, демонстративно не смотрят, куда парни уводят лошадей. Ждут, пока принесут еще циновки; дождавшись, садятся, скрещивают ноги. Вернее, садятся только Пирс и молодой стрелок. Рут с Красавчиком Дэйвом остаются на ногах.

Стрелок начинает говорить. Рут не понимает ни слова, зато индейцы довольны. Вождь степенно кивает, старейшина делает миролюбивый жест. Шаман неподвижен: ни приязни, ни враждебности. Становится ясно, зачем Пирс взял с собой молодого стрелка. Нет, не ясно: Пирс произносит длинную фразу, чей смысл темен для Рут, но ясен Горбатому Бизону.

Рут удивлена. Отчим, оказывается, не нуждается в переводчике.

Зачем ему стрелок? Взял бы кого-то с опытом… Мелочи. Пустяки. Они не складываются вместе, тревожат, беспокоят. Пирс замолкает, нить беседы подхватывает стрелок. Теперь Пирс говорит по-английски, стрелок переводит. У Рут складывается впечатление, что отчим опасается долго говорить на наречии шошонов – выказал знание языка в знак уважения, и хватит. Не будь здесь шамана, думает она… И одергивает сама себя: шаман? Что за глупости? С чего бы отчиму бояться произнести лишнее шошонское словечко в присутствии человека с амулетом и посохом?!

Хватит.

Не лезь не в свое дело, крошка.

Властным жестом вождь приказывает стрелку замолчать. В жесте нет враждебности, нет и желания прекратить переговоры. Горбатый Бизон смотрит на шамана, шаман еле заметно кивает. Взгляд шамана буравит Рут. Зачем фабричный уставился на ее живот? Рут не переоценивает свою привлекательность, как женщины. Да, случалось, она ловила на себе такие взгляды мужчин, изголодавшихся по ласке. В городках, где шлюх не хватает на всех, люди сходят с ума. Мужчины смотрели на ее грудь, ноги, реже – в лицо. Те, кто смотрел в лицо, как правило, сразу же уходили, не оборачиваясь. Другие успевали перекинуться с мисс Шиммер парой слов. Потом они тоже уходили, быстрее первых.

Неужели шаману приспичило?!

Второй жест вождя велит стрелку встать и отойти в сторону. Рут сперва не понимает, что происходит, а когда понимает, ее удивлению нет предела.

Мисс Шиммер приглашают занять место стрелка на циновке.

Зачем? С какой целью?

Соглашайся, показывает Пирс. Не раздражай их. Дела идут хорошо, не хватало еще, чтобы ты все испортила. Мимоходом пожав плечами, Рут садится на циновку, еще теплую от задницы молодого стрелка. Садится так, чтобы в случае чего быстро выхватить револьверы: первым – шансер, сорок пятый – вторым. И понимает, что шаман смотрел вовсе не на ее живот, частично скрытый полами дядиного пыльника. Шаман смотрел на рукоять шансера. Фабричный и сейчас смотрит на шансер. Пальцы фабричного гладят посох, гуляют по резьбе, ласкают завитки. Шаман похож на командира артиллерийского расчета, который читает донесение, написанное «ночным шрифтом» капитана Барбье.

Вождь доволен. Доволен старейшина.

Главное, шаман доволен.

Трое мальчиков приносят трубку и мешочек с табаком. Трубка украшена перьями, бисером и клочками яркой ткани. Тростниковый ствол перевязан стеблями полыни и полосками из кроличьего меха. Вождь берет трубку, прикасаясь к ней только в тех местах, которые закрыты тканью, полынью и мехом. Набивает чашечку, сделанную из красного камня – так медленно, что Рут хочется его пристрелить. Разжигает, делает первую затяжку, выпускает клуб дыма, похожий на молоко, пролитое в реку.

Предлагает трубку шаману – четырежды.

Три раза шаман отказывается, на четвертый соглашается и тоже делает глубокую затяжку. Та же история повторяется со старейшиной: три отказа, согласие.

Старейшина протягивает трубку Пирсу.

– Хочешь ли ты использовать священную трубку, – на превосходном английском спрашивает шаман, – чтобы причинить кому-то вред?

Причины отказа становятся понятны. Пирс мотает головой: нет.

– Предашь ли ты свой народ? Предашь ли наш народ?

Нет.

– Солжешь ли с трубкой в руках?

Нет.

– Обещаешь ли ты выполнить мою просьбу, о чем бы я ни попросил?

Пирс колеблется. Вопрос ему не по душе. Пирс колеблется и все-таки берет трубку. Затягивается, протягивает трубку Рут.

Первый отказ. Второй. Третий.

Четвертое согласие.

Сделав затяжку, мисс Шиммер понимает две вещи. Во-первых, она совершенно не планирует выполнять просьбы отчима, о чем бы тот ее ни попросил. После визита к индейцам они расстанутся. И во-вторых, трубка набита вовсе не табаком; вернее, не только табаком. Чем же?! Дядя Том говорил, что индейцы курят всякую чертовщину: кору и листья красной ивы, древесный порошок из тополя, коноплю, могильник, сушеные грибы, мох, бобровый жир…

Где я, думает Рут. Что со мной?!

Усадьба горела.

Дым ел глаза, дикая жара выжимала пот из тела. Надо бежать. Бежать некуда. Окна в гостиной заколочены досками. Отодрать их? Некогда и нечем. Пламя охватило шторы. Покоробился лак на рояле.

Рут выбежала в коридор.

Ей шестнадцать лет. На ней дядин пыльник. При ней револьверы. Дикое сочетание несочетаемого. Это не удивило Рут. Сперва надо спастись, а удивляться – потом.

– Папа! Мама! Дядя Том!

Они все в доме. Они сгорят, если их не вывести наружу.

– Мистер Редман! Абрахам!

Они тоже в доме: молодой помощник шерифа, старый торговец патронами.

– Пирс! Где ты, черт побери! Тетя Мэг!

Треск огня.

Дом битком набит народом. Рут в этом уверена. Почему она никого не видит? Почему они молчат? Как она спасет их, если они молчат?! И прислуга не откликается…

Рухнула часть потолка. Дорога отрезана.

Спотыкаясь, кашляя, Рут неслась по лабиринту коридоров в западное крыло усадьбы. Черт возьми, откуда здесь столько коридоров?! Скорее, скорее! Там черный ход, он ведет на зады поместья. От изгороди начинается тропинка к ручью. Ручей, вода, свежий воздух.

Да, черный ход – это спасение.

Дверь черного хода была заколочена крест-накрест, как и окна. Мало того, кто-то задвинул засов и вдел в кольца дужку амбарного замка. Ключ? Рут рылась в карманах пыльника, выворачивала их наизнанку: тщетно. Никакого ключа. Никакого инструмента, чтобы отодрать доски, взломать замок.

Ничего у тебя нет, мисс Шиммер. Никого ты не спасешь.

– Кто-нибудь! Есть там кто-нибудь?!

Она прислушалась. Гул пламени не помешал Рут осознать происходящее. Снаружи, за дверями черного хода, есть люди. Папа, мама, дядя Том, тетя Мэг, Бенджамен Пирс, Джошуа Редман, Абрахам Зинник, Горбатый Бизон, шаман, Красавчик Дэйв… Они не в доме! Они снаружи, они хотят прорваться в дом. Главное, Рут должна открыть им дверь…

Зачем им сюда, в огонь?

Они хотят спасти Рут? Хотят спастись сами?!

Револьвер прыгнул в руку. Два выстрела, и дужка замка разлетелась. Рукоятью кольта, стволом, чем придется, Рут стала отдирать доски, отодвигать тяжеленный засов в сторону. Она знала: как только те, кто ждет снаружи, войдут в дом через черный ход – пожар прекратится. Все спасутся, все найдут убежище. Усадьба возродится, какой была раньше, даст приют всем и каждому…

Несчастье – обратная сторона счастья. Здесь должно гореть и плавиться, чтобы там сверкнула удача. Спроси кто-нибудь мисс Шиммер, с какой радости ей взбрела в голову вся эта дичь, и Рут не ответила бы. Когда дом горит, а дверь заколочена, тут не до ответов.