Текст книги "Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель"

3

Домой возвращались поодиночке. До первого поворота дед шел впереди, заложив руки за спину, и хрипло напевал – вернее, бормотал себе под нос любимое: «Хаа-ай, гроза над морем, хаа-ай, бушует Тартар…» За поворотом он прервал бормотание и велел:

– Бегом в палестру за тряпками…

Мальчик отметил, что наг, как при рождении. Единственной одеждой ему служило масло, которым он умастился перед уроком борьбы, да песок, в котором Амфитрион вывалялся от души, мутузя приставучих Спартакидов.

– Догонишь меня у Щитовых ворот. Ждать не буду.

Персей еще не закончил, как внук уже припустил прочь. То, что дед ждать не будет, означало шанс избежать взбучки за самовольный уход из палестры. Если Амфитрион успеет сбегать за одеждой и взлететь на холм, прежде чем суровый басилей войдет в ворота… Такое случалось не впервые, и никогда задания деда не были легкими. Мальчик мчался, как ветер, как южный Нот, несущий в низины влажный туман – а хотелось стать северным Бореем, сокрушителем деревьев. Танец вакханки дышал в затылок, подгоняя. Память милосердно переплавляла страх в историю, которую срочно надо рассказать кому-нибудь – отцу, матери, первому встречному; если промолчать, история вырастет и разорвет тебя, как гиганты рвали чрево матери-Геи, выходя наружу.

– Чумной! – охнула старуха-прачка. – Зенки протри…

Амфитрион чуть не сшиб ее. Извиниться? – это означало потерять драгоценное время. Далеко обогнав хромые угрызения совести, мальчик ворвался в безлюдную палестру, схватил хитон и сандалии – быстрей! обратно! Скорый на ногу дед, небось, уже на подходе… Одеться он и не подумал. Нагота мало смущала Амфитриона, с детства привыкшего к состязаниям атлетов. Родился мальчик в Микенах, прожив там до пяти лет, и по сей день путался, считая родиной скорее Микены, чем Тиринф. Микенцы же, упрямые гордецы, не ждали, пока басилей выстроит им стадион – что ни день, спорили между собой бегуны, борцы, дискоболы… Персей поощрял дух соперничества. Основатель микенской крепости, Убийца Горгоны в эти годы изменил Тиринфу, руководя перестройкой дворца и прокладкой дорог, связывавших Микены с двумя заливами, Крисейским [10]10
  Позднее – Коринфский залив.


[Закрыть] и Арголидским. Персея в его трудах сопровождали два старших сына: Алкей, отец Амфитриона, и Электрион, которого Персей, вернувшись в Тиринф, оставил на микенском троне.

В Тиринфе мальчик впервые обнаружил, что боязнь деда начала перерождаться в любовь.

Он бежал по северному склону, желая сократить путь. Тропинка путалась в камнях, траве, багряных вспышках маков. Босые ноги мелькали так, что не уследить. Забирая к востоку, Амфитрион хорошо видел башни и бастионы нижней цитадели, где жители города могли укрыться в случае осады. На галерее стояли дозорные; хохоча – аж сюда слышно! – они указывали на мальчика. Умерив бег, Амфитрион сделал в их адрес неприличный жест – и укорил себя за потерю времени. Хохот на галерее усилился, дозорные замахали копьями, делая вид, что собираются метнуть их в дерзкого. Отсмеявшись, младший в карауле взял пустой мех для воды и стал спускаться по внешней лестнице к роднику.

Выровняв дыхание, Амфитрион прибавил шагу.

– Хаа-ай, Тифон стоглавый, Зевс-Кронид язвит дракона…

Он успел. Дед еще только шел по Коридору Смерти, а внук уже догнал его и поплелся рядом, стараясь не показать усталости. Дед замолчал, даже петь бросил; и внук молчал. Ну, пыхтел, не без того. И огорчался, слыша в дедовом молчании упрек. Так они миновали ворота, Большие и Малые Щитовые, разделенные предвратием и наружным двором, и вошли на территорию дворца.

Здесь кипела обычная суета. Служанки, бегая через двор, таскали воду в баню. Мясник разделывал бычью тушу, смачно хакая при каждом ударе топора. Над мясом вились мухи. Сидя на пороге караулки, стражник чинил войлочные башмаки. Вооруженный шилом и дратвой, он яростно скалился, словно орудовал копьем и щитом, разя врагов. Молодая рабыня в шутку плеснула на него из ведра. Стражник хмыкнул и изобразил шилом, что он сделает с дерзкой.

– Почему ты не убил ее, дедушка? – осмелился спросить Амфитрион.

Вопрос Спартака, оставшийся без ответа, мучил его всю дорогу.

– Думаешь, надо было? – повернулся к нему Персей.

– Конечно! Она бы тебя не пощадила…

– Это верно. Пожалуй, я был неправ, – Персей крепко взял внука за плечо. Амфитрион тайком скривился от боли. – В следующий раз обязательно убью. Нет, лучше я позову тебя. Ты уже совсем большой. Я буду держать, а ты – убивать. Договорились?

– Н-нет, – выдохнул мальчик. – Так нельзя…

– Так что, не звать тебя? В следующий раз?

Жестом велев внуку одеться, Персей быстро зашагал вперед. Мальчик смотрел вслед деду. Ему хотелось бежать, хотя ноги подкашивались. Бежать куда угодно, лишь бы подальше от роковой определенности слов: «в следующий раз». Мама говорила, что дедушка Пелопс – любитель пошутить. Дедушка Персей не шутил никогда. Папа Алкей, случалось, позже разъяснял сыну, что вот эти слова дедушки Персея – шутка, и те тоже, и еще, помнишь, вчера он сказал… Мальчик соглашался с отцом: да, шутка, очень смешно. Но втайне был уверен, что отец просто успокаивает его, считая слишком маленьким для дедушкиной невеселой правды.

Представилось: подворье Спартака, хриплое дыхание толпы, дед ухватил вакханку за обе руки – «Эвоэ, Вакх!» – та бьется рыбой, выхваченной из реки, но дед силен, держит; и вот он, Амфитрион, нагой, изгвазданный в песке, идет с ножом, нет, с дедовым мечом-серпом – «Эвоэ!..» – примериваясь, как бы получше всадить кривое жало, чтоб наверняка. Блик солнца на клинке. Под ногами – изорванное в куски тело ребенка. За спиной – гады-Спартакиды, с которыми он дрался из-за проклятья Пелопса. Блестят сухими, как песок, глазами. Что они видят? – меч, мать, останки младшего брата. Сейчас Амфитрион ударит, и Спартакиды никогда не простят ему убийства матери. А убийство брата? – матери они простят все, что угодно.

«Эван эвоэ, Вакх!» – завтра уже Спартакиды придут с мечами во дворец, потому что Лисидика, мать Амфитриона, начнет плясать и гоняться за сыном.

С ослепляющей ясностью Амфитрион понял, что сегодняшний кошмар – только начало, и следующий раз – не за горами. Он огляделся. Вокруг был дом, родина. Циклопические стены крепости; внизу – город. Дороги: восточная – на Эпидавр, южная – к заливу, северная – к Аргосу, западная – мимо Лернейских болот, в Спарту.

Дорог было много. Бежать – некуда.

«А вдруг я и в самом деле проклятый?» – подумал мальчик, натягивая хитон.

4

Отца мальчик нашел у оружейных кладовых. Сидя на табурете, Алкей следил, как стражники выносят наружу связки дротиков и копий, штабеля щитов, похожих на громоздких черепах; шлемы, поножи, наручи… Все это надо было внимательно пересмотреть, просушить, смазать маслом, а кое-где обновить ремни. Перед Алкеем на куске войлока лежала груда тетив – жильных и тех, что из воловьих кишок. С одной тетивой старший сын Персея играл, как дитя с веревочкой, пропуская меж сильных, узловатых пальцев.

– Пришел на подмогу? Давай, таскай дротики…

Мальчик насупился. Не то чтобы он отлынивал от работы, но сейчас больше всего на свете ему хотелось поделиться с отцом недавними событиями. Алкей понял это и улыбнулся сыну.

– Договорились. Никаких дротиков. Не быть тебе героем…

– Быть! – возмутился Амфитрион.

– Нет уж, дружок. Будешь аэдом [11]11
  Аэд (иначе рапсод) – сказитель.


[Закрыть]. Иди сюда, поведай мне о великих деяниях. Лиры, извини, у меня нет. Придется тебе так, всухомятку…

Плюхнувшись на землю у ног отца, Амфитрион принялся взахлеб рассказывать о случившемся. Драка в палестре, вакханалия, дедушка, мечущий камень в толпу… Стражники навострили уши. Слухи добрались до дворца, но история очевидца – совсем другое дело. Гордясь вниманием мужчин, мальчик увлекся. Потасовка с близнецами превратилась в сражение века. Дедушка Персей вырос до небес, камень в его руках стал утесом, а вакханка без особых усилий задушила бы циклопа, явись циклоп в Тиринф. Стража перемигивалась; Алкей слушал, не перебивая. Казалось, он легко видит правду сквозь сверкающий покров фантазии, наброшенный сыном – правду нагую и острую, как нож у горла.

– Скверно, – подвел он итог. – Очень скверно, мой аэд…

– Почему? – изумился Амфитрион.

Для него былой ужас окончательно превратился в сказание о подвигах. Глядя на отца, мальчик уже жалел, что пришел сюда. Лишь сейчас он вспомнил, о чем хотел спросить, и подумал, что лучше было бы расспросить оболтусов-близнецов. Братья все-таки фракийцы… Еще лучше задать вопрос учителю Спартаку – вот уж кто из фракийцев фракиец! – но Спартака, человека сурового, хватило бы и по шее накостылять вместо ответа. Особенно после трагедии в семье… Мальчик и раньше знал, что Спартака изгнали из Фракии, но сегодня он впервые сообразил, что Спартака могли изгнать за преступление – например, убийство. Спросишь, а ему вспоминать неохота – он руки и распустит…

– Папа, – решился мальчик. – Я хотел узнать у тебя…

– О чем, дружок?

– Что случилось с Ликургом Эдонянином?

– Почему тебя это интересует?

– Ну, этот, кого дедушка камнем… Он грозил, что и с дедушкой будет, как с Ликургом. Вот я и подумал…

Стражники мигом потеряли интерес к разговору, из чего Амфитрион заключил, что им – а пожалуй, и остальным взрослым – история Ликурга хорошо известна. Алкей же с минуту молчал, играя с тетивой. Высокий, широкоплечий, с руками богатыря, он вполне оправдывал бы свое имя, если бы в детстве не переболел «конской стопой» [12]12
  Алкей – Могучий, Мощный (от греч. ἀλκαῖος).«Конская стопа» – полиомиелит. Болезнь приводила к укорочению и деформации ног; описана Гиппократом.


[Закрыть]. Левая нога Алкея высохла, плохо слушаясь хозяина. Ходил он с трудом, враскачку, словно моряк по палубе ладьи, застигнутой штормом. Раб всегда носил за ним дифрос – складной табурет с сиденьем из ремней – на который Алкей садился там, где не было кресла или ложа. Сидя, он легко сошел бы за могучего воина; увы, рано или поздно приходилось вставать.

– Эдоны, дружок – фракийское племя. Ликург был их вождем. Когда Косматый с отрядом вакханок высадился в устье реки Стримон, Ликург не принял его, как бога. И гнал бичом до Арнейских скал, пока незваные гости не попрыгали в море.

– Бичом?

Восторг захлестнул мальчика. Будто наяву, он представил грозного Ликурга – лицо вождя было лицом самого Амфитриона – с занесенным бичом. От каждого удара над скалами рассыпались молнии. Безумные вакханки кидались вниз, предпочитая смерть в бурных волнах. В это стоило поиграть на берегу залива – если, конечно, удастся найти кого-то на роль вакханок.

– Говорят, Косматого спасла Фетида Морская, корифей нереид. Но я склоняюсь к тому, что он просто укрылся в гроте и пересидел гнев Ликурга. Косматый – мастер отводить глаза…

– Так он желал дедушке победы?

– Кто? Косматый?!

– Ну этот, из толпы! «И с тобой будет, как с Ликургом…» – и дедушка, значит, победит! Бичом, со скал…

Алкей вздохнул, с любовью глядя на сына. Видя в Амфитрионе свое продолжение, не испорченное болезнью, он знал, что детская наивность со временем уступит место цинику-опыту. Но всегда жалел, когда мальчик делал еще один шаг в этом направлении.

– Вряд ли, дружок. Не думаю, что судьба Ликурга столь уж привлекательна. Вскоре после изгнания Косматого он убил Дрианта, собственного первенца.

– Бичом?

Восторг уходил. Его сменял страх, вернувшись из недолгих странствий. Слишком часто сегодня родители убивали детей, чтобы мальчик не примерил это на себя. Нет, папа Алкей никогда, ни за что!.. и мама Лисидика…

– Секирой. Ходили сплетни, что Косматый в обиде наслал на Ликурга безумие, и тот принял сына за виноградную лозу. Но Спартак рассказал мне, что юный Дриант тайком воздвиг алтарь Косматому, где совершал жертвенные возлияния. При поддержке нового бога щенок хотел свергнуть отца и стать вождем. Что ж, Ликург успел первым, покарав сына за предательство.

– Ты веришь ему?

– Я склонен верить Спартаку. Но эдоны поверили сплетням. А тут еще и неурожай… В голодное время народ звереет. Кто-то – полагаю, сам Косматый под личиной – обвинил Ликурга. Олимп, мол, разгневан смертью Дрианта, нужна искупительная жертва… Эдоны отвели своего вождя к отрогам Пангея, где и бросили под копыта мчащегося табуна. Спартак сказал, что Ликург был еще жив, когда вакханки кинулись терзать обезображенное тело.

– Вакханки?

– Как-то очень вовремя они объявились на месте казни, не находишь? Спартак даже называл мне их имена: Флио, Эрифа, Феопа… Дальше не помню.

– А Ликург? Он что, не мог эдонов – бичом?!

– Ликург дал себя казнить. Его сломила двойная измена: сына и соплеменников. Пожалуй, он умер с радостью. Если кто и сопротивлялся, так это Спартак.

– Наш Спартак?

– Тогда он был не наш, а эдонский. Спартак дрался за вождя до последнего. Его избили так, что сочли мертвым и бросили на корм птицам. Жена выходила его, и вскоре Спартак покинул берега Стримона. Через год он осел у нас, в Тиринфе. Твой дедушка дал ему то, чего не дали другие басилеи – возможность открыто ненавидеть Косматого и мстить за Ликурга. К сожалению, враг Спартака ударил исподтишка…

Жестом Алкей велел стражнику принести ему шлем, валявшийся на куче доспехов. Шлем был старый-престарый – шапка из бычьей шкуры с нашитыми бляхами. Пальцы Алкея подергали бляхи, проверяя, крепко ли держатся; оторвали одну, затем другую. Кожа под бляхами выглядела поновее, зато в остальных местах она давно высохла и потрескалась. Наушники Алкей дергать не стал, во избежание.

– Выбросить? – предположил он. – Отдать рабам?

Стражник сплюнул под ноги, демонстрируя презрение к рухляди.

– Как мыслишь, а? – обратился Алкей к сыну.

Амфитрион кивнул. Судьба шлема мало интересовала мальчика. Он не сомневался, что отец задал вопрос с единственной целью – отвлечь сына от истории Ликурга. От вывода, напрашивающегося с ходу: человек, сраженный камнем Персея, желал дедушке смерти от рук тиринфян. И толпа была на его стороне. От мятежа людей удерживал страх, но есть вещи сильнее страха. Случись в городе мор, или голод, или вакхические безумства среди женщин участятся, круша семьи, как ветер ломает сухие ветки деревьев…

– Дедушка ни за что не даст казнить себя, – сказал мальчик, твердо глядя на отца. – Даже если никто, кроме меня, не вступится за дедушку…

– Это правда, дружок, – согласился Алкей. Голос старшего Персеида дал трещину, будто кожа дряхлого шлема. Слова сыпались под ноги бронзовыми кругляшами. – Чистая правда. Твой дед никогда не согласится стать искупительной жертвой. Он тут всех похоронит: врагов, друзей, вакханок, табун лошадей… А войну продолжит. Такой уж он человек. Одно слово – Истребитель…

– Типун тебе на язык! Совсем сдурел, дурень хромой…

Мама Лисидика умела подкрадываться тише хорька. Зато, настигнув добычу, она делалась громче шторма. Стражники попятились и сделали вид, что оглохли. Звать мужа «хромым дурнем» – это было привилегией Лисидики. Оскорби Алкея кто другой, или просто ухмыльнись, демонстрируя, что все слышал – дочь Пелопса Проклятого рвала дерзкого в клочья, и каждый клок надолго запоминал черный день.

– Ребенок от твоих бредней заикой сделается!

– Уйди, женщина, – мягко сказал Алкей. – Поколочу, знаешь ли…

Он ни разу в жизни не поднимал руку на жену.

– Ходить под себя начнет! Щекой дергать! – перспективы, обрисованные Лисидикой, ужаснули бы кого угодно. – Иди сюда, мой маленький, иди к мамочке…

Объятья матери пахли нардом и майораном.

– Не бойся, мой хороший! Боги милостивы к нам…

Заключен в двойной круг защиты – кольцо материнских рук и мощь стен цитадели – Амфитрион не ощутил покоя. Ни один ребенок в городе с сегодняшнего дня не был в безопасности рядом с матерью или сестрой. Косматый пришел в Тиринф, и привычный уклад рухнул. Так рушатся царства и мечты – в миг единый. Мальчик не думал об этом – в юном возрасте трудно даются обобщения – но, когда он без возражений плелся за Лисидикой, ему казалось, что он чужак в незнакомой стране.

5

– …врешь!

– Не вру. Правда, богиня. Морская…

– Может, у тебя и отец – бог?

– Не, папашка не бог. Кормчий у меня папашка. Был.

– Был, да сплыл?

– Жена-богиня в море утопила?

– В вине!

Тресь!

Амфитрион с удовольствием проследил, как дразнила-Эвримах кубарем катится по плитам двора. Так Эвримаху и надо – вечно язык распускает. Кто это его? Ватага мальчишек загудела осиным роем, но, против ожидания, не сомкнулась, погребая под собой обидчика, а раздалась в стороны. В центре обнаружился детина в драном хитоне. Он слегка присел, выставив вперед руки-окорока – точь-в-точь учитель борьбы. Сразу видно: этому драться не впервой. Похоже, парню было все равно, сколько перед ним противников.

– Бей заброду! – крикнул Эвримах, поднимаясь на ноги.

И осекся, схвачен за шиворот Амфитрионом.

– Ты чего раскомандовался?

– А чего он дерется?! Приперся и дерется…

– А ты чего обзываешься? Я все слышал.

– А чего он врет?

– Я? Вру?! – детина обиделся. – Еще хочешь?

– Ты Эвримаха не трожь, – встрял Гий, сын терета [13]13
  Терет – знатный человек, приближенный к правителю.


[Закрыть] Филандра. – Ты тут вообще…

– А если б Эвримах про твоего отца так сказал? – осадил его Амфитрион.

– Я б ему в ухо дал!

– Вот он и дал.

Гий почесал в затылке – и расхохотался. Да так заразительно, держась за живот и указывая пальцем то на детину, то на Эвримаха, что вскоре хохотали уже все, включая пришлого. Один Эвримах дулся, но про него забыли.

– Радуйся! Я – Амфитрион, сын Алкея, – по-взрослому приветствовал гостя Амфитрион, отсмеявшись. Дедушку Персея он решил не упоминать, чтоб не подумали, будто он хвастается.

– Радуюсь, – согласился детина. – Я – этот… Тритон [14]14
  Тритон (Τρίτων) –от греч. τρίτος (тритос) – «третий». Бог Тритон – сын Посейдона и Амфитриты, изображался в виде старца или юноши с рыбьим хвостом вместо ног.


[Закрыть] я. А папашку звать Навплиандром. Третий я у папашки, вот и Тритон, значит. Ну, и в честь бога, да. Только бог, он с хвостом, а я так…

– А ты хвостом деланный! – отыгрался Эвримах.

В ответ Тритон сжал кулаки. В глазах его стояли слезы: то ли вот-вот расплачется, то ли кинется дубасить всех подряд. Амфитрион на всякий случай отступил. Таким кулачищем попадет – зашибет насмерть. Эвримаху повезло: он легкий, просто улетел. А могла голова отдельно улететь, а тело – отдельно.

– Тебе сколько лет-то, Тритон?

– Десять. И еще четыре. А что?

Эвримах выразительно постучал себя по лбу, открыв рот. Звук вышел – будто из пустого горшка. Мол, все ясно с этим Тритоном. Ветер между ушами гуляет. Где ж оно видано, чтоб матерый парняга с мелочью водился?

«Папа рассказывал, – вспомнил Амфитрион, – рассудком скорбные врать не умеют. Ума им для вранья не хватает…»

– Не слушай ты их, Тритон. Отец твой – кормчий?

– Ага…

– На корабле плавал?

– Плавает дерьмо в луже! На корабле ходят…

Фраза была чужая, не Тритонова.

– А ты сам в море ходил?

– А то! – Тритон приосанился, забыв про обиды. – С папашкой, значит, и брательниками. Я сильный! С семи лет в матросах…

– Залива… – начал было Эвримах.

Амфитрион, не оборачиваясь – как умел это делать дедушка Персей – показал ему кулак, и Эвримах заткнулся.

– А в Тиринфе ты как оказался?

– Дык с папашкой я! Он к вашему, значит… К Персею. Он там, а я жду.

Тритон поразмыслил и уточнил:

– Тут.

– Зачем?

– Папашки нет, вот и жду!

– С тобой все ясно. Отец твой зачем к Персею пришел?

– Ну ты совсем глупый… Воевать пришел.

– С кем?!

На миг почудилось невообразимое: какой-то кормчий, отец придурка-Тритона, прибыл в Тиринф, чтобы объявить войну Персею Горгоноубийце. Сейчас выйдут на двор, шлемоблещущие, и сойдутся на копьях… К счастью, Тритон развеял это дикое подозрение, заменив его на еще более дикое:

– С гадом этим… С Косматым. С кем же еще? Папашка раньше боялся. Винище год лакал. Неразбавленное. Орал ночами – я аж прятался. А потом как даст кулаком в стену! Все, мол. Иду, значит, к Персею. Косматого бить. За наших утопленников. Айда со мной, болван? Ну я и айда. Куда ж я без папашки?

От слов парня Амфитриона пробрала дрожь. Косматого бить? Танцует во дворе одержимая – эвоэ, Вакх! Ветер пахнет кровью – эвоэ, Вакх! Топчут кони грозного Ликурга – эван эвоэ, Вакх! Слишком много за один день для впечатлительного мальчишки. Может, потому и вступился Амфитрион за пришлого, потому и развязал язык пустоголовому здоровиле: слушать бесхитростные байки про волны и корабли. Забыть о вакханалии, о грозовой туче над Тиринфом… Не получилось. И тут – Косматый. Неужели это и есть проклятие?

– Ты ничего не путаешь? С чего бы кормчему воевать с Косматым?

Тритон в ответ осклабился – мол, меня не проведешь! Из уголка рта на хитон закапала слюна, но парень этого не заметил, увлечен беседой. С ним говорили, его слушали; он – в центре внимания! Связная речь давалась Тритону с трудом, но он очень старался.

– Дык все ж знают! Про Персея. Что они с Косматым… ну… Враги, значит! Вот папашка и решил… К Персею, да. Чтоб тоже, это… Косматого по шее! За брательников, за команду нашу… Мы ж не знали, что он… Ну, продать хотели, не без того… А он, гадюка… наши потонули-то, значит, – Тритон шмыгнул носом. – На дно пошли. Одни мы с папашкой остались. Чисто сироты. А мы ж пираты, мы за своих глотку рвать должны…

– Пираты? – ахнул Амфитрион.

И больше не перебивал.