Текст книги "Король Камней"

5.

– Чш-ш… не бойся, мой золотой…

Все повторяется, вздрогнула Эльза. Все повторяется, только на этот раз я умру. Стоя на пороге спальни принца, измученная дорогой и бессонницей, она еле держалась на ногах. Круг замкнулся, двери захлопнулись за спиной. Сивилле было жарко, как в пекле. Струйки пота, мерзко щекочась, текли по спине, вдоль хребта. У копчика они собирались в горячую лужицу. На висках, вцепившись когтями в обруч диадемы, сидели два дятла-невидимки. Птицы долбили без устали. От каждого удара Эльзу качало из стороны в сторону. Падай, советовали единороги на шпалерах. Ложись, скрипел шкаф-секретер в углу. Иди к нам, квакали кресла-жабы. Нет, ко мне, возражала кровать под балдахином.

К нам.

На кровати, забившись в угол, сидел король. Как есть, в камзоле, в сапогах; с кинжалом на поясе. Обеими руками он прижимал к себе сына. Ринальдо обхватил мальчика с такой силой, словно пытался закрыть собой от целой армии врагов. Лицо принца Альберта возвышалось над отцовским плечом. Синяки под глазами, взгляд затравленного зверя; черты заострились от усталости, как у покойника. Должно быть, объятия короля причиняли Альберту боль, но принц терпел. Он был жив-здоров, хотя измучен не меньше Эльзиного. Можно было ставить медяк против сокровищ Махмуда Равийского, что этой ночью принц и сон ходили разными дорогами.

– Чш-ш… я спасу тебя, родной мой…

Принц шевельнул сухими губами, желая что-то сказать, и не смог. Хирургические инструменты успели убрать из спальни, но призраки их, казалось, остались тут навсегда. Сталь, лезвия, крючки – все, чем режут и расчленяют. Эльза чувствовала, как они впиваются в ее тело, душу, мозг. Это бред, беззвучно шептала она. Это кошмар. Сейчас он развеется…

– Где эта тварь? – заорал король. – Почему ее нет?!

– Я здесь, – шепнула Эльза, ни на миг не усомнившись, что речь идет о ней. – Я здесь, ваше величество… Вы посылали за мной?

Кровать взвизгнула. Вихрем, отбросив сына на подушки, король слетел на пол – и кинулся к гостье. Кулак Ринальдо с сокрушительной силой ударил в косяк двери, рядом с головой сивиллы. Всхрапнув по-лошадиному, король облизал кровь с разбитых костяшек. От Ринальдо несло потом и безумием. Щеки в сизой щетине, губы искусаны, между зубами застряли волокна мяса – от королевской улыбки бросало в дрожь.

– Наше сокровище, – сказал король. – О, как мы счастливы…

И указал на принца:

– Объяснитесь!

– Я… я не понимаю, о чем вы… – начала было Эльза.

Пощечина швырнула ее на колени.

– Не понимаешь? – ласково спросил Ринальдо.

– Нет…

– Так взгляни и пойми!

На грани обморока, чувствуя, как из-под струпа, содранного монаршей дланью, сочится липкая жидкость, Эльза уставилась на принца. Мальчик корчился в забытьи. Оставленный отцом, он сразу заснул, и видел недоброе. Дар отказывал, видения медлили; Эльзе чудилось, что она бредет по болоту, до пояса в густой жиже…

…Рыжий росчерк на снегу. Петляй, глупая тварь! Обледенелый склон бросается навстречу. Копыто с хрустом проламывает наст, ныряет в скрытую под ним рытвину…

– Охота, – прохрипела Эльза. – Лисья охота.

– Неужели?

В голосе Ринальдо сквозила убийственная ирония.

– Охота, ваше величество. Как в прошлый раз.

– Как в прошлый раз…

Он плачет, с изумлением поняла Эльза. Не утирая слез, король опустился рядом с ней; сел на ковер, скрестив ноги. «Охота, – бормотал Ринальдо. – Будь она проклята, эта охота! И ты будь проклята, сокровище… Если наш мальчик обречен на проклятие, почему ты должна жить, как ни в чем не бывало?» Качнувшись вперед, он привалился лбом к Эльзиному плечу, и сивилла, плохо соображая, что делает, обняла короля. Так мать обнимает плачущего ребенка.

– Вчера утром, – шепот Ринальдо жег сивиллу огнем. – Наш мальчик рубился с Гуннаром. Во дворе, на снегу. О, он был прекрасен! Было холодно, наш мальчик разгорячился… Я сам ел снежки в детстве. И ничего! После обеда у принца заболело горло. Начался слабый жар. Лекари заверили нас, что это пустяки. Что в скором времени жар пройдет. Принца напоили горячим молоком с медом, уложили в постель. Жар усилился, и вдруг исчез. Наш мальчик выздоровел. Горло больше не болело… Ты рада, сокровище?

– Я счастлива, государь.

– Счастлива?

От толчка Эльза опрокинулась на спину. Ринальдо возвышался над ней: гневный, страшный. Ладонь закаменела на рукояти кинжала. Впору было поверить, что выздоровление сына, в одночасье избавившегося от простуды, является для короля величайшей горестью в мире.

– Боги, вы слышите? Митра, мощный владыка! И ты не поразишь ее молнией? Эта тварь счастлива! Светлая Иштар! Ты не покараешь ее проказой? Не набьешь червями ее нутро? Она счастлива, и дерзко заявляет нам об этом…

Клинок до середины выдвинулся из ножен.

– Король хотел видеть меня?

В дверях стоял Амброз. Лицо мага оставалось невозмутимым. Казалось, принц, вздрагивающий во сне, сивилла, трясущаяся от ужаса на полу, и его величество, схватившийся за кинжал, были самым обыкновенным зрелищем для Амброза Держидерево. Не знай Эльза, что маг проделал тот же путь, что и она, что зимняя ночь была его верной, холодной спутницей – сивилла поверила бы, что гонец явился в башню чародея, когда тот сладко спал в тепле и покое.

Она не знала, что маг – натянутая тетива. Что стрела готова отправиться в полет. Твердо уверенный, что король вызнал про его намерение похитить сивиллу, что приглашение во дворец – западня, где предателя ждут пытки и казнь, Амброз был готов к бою. Не всякие силки удержат мага, одержимого страстным, могучим желанием – любой ценой заполучить вожделенную добычу. Причину своей болезни, надежду на спасение – последнюю сивиллу Янтарного грота.

– Да, наш драгоценный Амброз. Мы посылали за тобой.

Сталь вернулась в ножны.

– Я готов служить моему королю.

– Что ж, послужи, – спокойствие вернулось к Ринальдо. От этого спокойствия хотелось бежать на край света. – Верой и правдой, да. Ты слышал, что наш сын заболел?

– Да, сир. Я также слышал, что болезнь не угрожает жизни его высочества. Воспаленное горло еще никого не убивало. Мальчишки простужаются сто раз за зиму…

– Воистину, ты кладезь мудрости. Ты ел снег в детстве?

– Нет, сир.

– Ты был благоразумен? Берег горло?

– Я провел детские годы в обучении у Н’Ганги Шутника. При храме веселого бога Шамбеже. В джунглях Ла-Ангри не бывает снега, сир. Зимой там идут дожди. Я бы сказал, ливни, сир.

– Дожди, – повторил король. – Закрой дверь, я не хочу, чтобы нас слышали. У дворцовых коридоров растут уши сверху донизу. Закрой, говорю!

Амброз подчинился. Пользуясь мигом передышки, Эльза снова повернулась к принцу. В затылке ударили молоточки, боль в ободранной щеке усилилась. Странным образом это помогло сивилле сосредоточиться. Она даже услышала, как вдали, за холмами времени, трубят рога и лают собаки…

…Рыжий росчерк на снегу. Обледенелый склон бросается навстречу…

Ничего нового. Лисья охота, и все.

– Ты чуешь след магии? – спросил король.

– Нет, сир, – маг был краток.

– Подлой магии? – настаивал Ринальдо. В щель между неплотно задернутыми шторами сочилось утро, обволакивая короля слабым, жемчужно-серым сиянием. – Отвратительной? Направленной против нашего потомства? Против рода государей Тер-Тесета?!

– Нет, сир.

– Ты лжешь! О, Амброз! Если ты скрываешь правду от нас…

– Я честен перед вами, сир. Здесь нет и следа магии…

– Ложь!

– Возможно, если вы расскажете мне, что произошло…

– Мы расскажем, – выхватив кинжал, король что есть сил метнул его в стену. Пробив шпалеру, острие лязгнуло о камень. Кинжал повис рукоятью вниз, увязнув в плотной ткани. – О, мы расскажем все, как есть! Наш сын излечился от простуды. Слышишь, Амброз! Излечился! У него нет жара! Его горло больше не болит! Принц здоров, гори весь мир огнем!

– Это же прекрасно, сир?

– Да, но он собирается на охоту! На охоту, которая едва не лишила его ноги!

Забыв о маге и сивилле, Ринальдо бросился к кровати. Схватил сына в охапку, прижал к себе, бормоча: «Чш-ш… я спасу тебя…» Альберт продолжал спать. Сейчас его не вырвал бы из забытья и гром сражения. Мальчик лишь тихонько стонал, обмякнув в руках отца мокрой ветошью.

– Тихо, тихо… я с тобой…

Это не память, содрогнулась Эльза. Светлая Иштар, прости дуру! Я считала, что принц заплатил за ногу частицей памяти, и ошибалась. Не разум, но плоть! В миг опасности, когда телу угрожает очередная напасть, Альберт становится прежним, каким был перед отъездом на охоту, а значит, здоровым. Рана, горячка, простуда… Неужели принц обречен навеки остаться мальчишкой? Человек не может прожить жизнь без болезней, ран, телесных повреждений. Вывихнул стопу – вернулся в детство, собираешься на охоту. Подхватил лихорадку – вернулся в детство, собираешься на охоту. Маешься животом, переев жареной рыбы – детство, охота… Это не размен! Это бессмертие! Вечная жизнь, и трудно придумать что-нибудь хуже такой вечности.

– Что я натворила? – забывшись, вскрикнула сивилла. – Казните меня, ваше величество!

– Казнить? – переспросил Ринальдо.

Голос его пустил петуха и сорвался в хриплый бас, как у подростка, становящегося мужчиной. Опустив сына на подушки, король двинулся к сивилле. Он шел, словно по хрупкому льду, готовому проломиться в любой момент.

– Я с радостью лягу под топор палача…

– О нет, сокровище! Ты будешь жить. Ты спасешь нашего мальчика. Спасешь до конца сегодняшнего дня. А если нет… Ты будешь умолять о палаче. Рыдать кровавыми слезами, корчиться от желания умереть. Уж поверь мне, ты заплатишь с лихвой. Ты и твой янтарь…

Рука короля метнулась атакующей змеей. Схватив диадему, Ринальдо сорвал ее с головы сивиллы – и с силой безумца запустил в окно. Ударившись о шторы, диадема сползла на ковер. Кошачьим глазом моргнул янтарь. Расхохотавшись, король обернулся к Эльзе – и отступил на шаг, услышав клокочущее рычание.

На него смотрел зверь.

6.

Амброз опоздал.

Маг ждал чего угодно, но не этого. Он был готов противостоять королю, страже, другому чародею, нанятому для Амброзова ареста. И вот – ожидания вывернулись наизнанку. Даже в кошмаре, навеянном испарениями ада, он не смог бы представить кроткую сивиллу в облике дикой кошки. Посягни Ринальдо на честь или жизнь Эльзы, и сивилла – Амброз был уверен в ее слабости! – с покорностью овцы, бредущей под нож, приняла бы любое надругательство. Таким людям проще умереть, чем сопротивляться.

Но Ринальдо посягнул на янтарь.

С пола, броском, сделавшим бы честь горному барсу, Эльза прыгнула на грудь Ринальдо. Пальцы ее вцепились в ткань камзола, ноги кольцом обхватили талию молодого короля. Казалось, сивилла сгорает от страсти. Качнувшись под ее тяжестью, едва не упав, Ринальдо отступил на шаг. Рука короля шарила у пояса, натыкаясь на колени и бедра женщины. Он искал кинжал, забыв, что минуту назад сам же и выбросил оружие. Там, где трактирный вышибала без колебаний ударил бы кулаком, сын Фернандеса Великолепного желал взяться за клинок, и это было последней ошибкой его величества. Эльза резко качнулась вперед, будто в поцелуе. Зубы ее впились в шею короля; мотая головой, сивилла вырвала кусок плоти. Яремная вена лопнула, ручьем хлынула кровь. Рыча, Эльза снова вгрызлась в глотку жертвы. Король упал на колени, запрокинулся назад, так, что хребет отозвался громким хрустом – и лег на бок, сжимая сивиллу в объятиях, как раньше сжимал сына.

Ковер под ними быстро пропитывался кровью.

– Отец!

Принц Альберт уже не спал. Что разбудило его? – рык Эльзы? Чутье на опасность? Так или иначе, потомок многих поколений воинов, он прямо с кровати бросился на сивиллу. Возможно, мальчик справился бы с женщиной, но со зверем он справиться не мог. Вслепую Эльза отмахнулась, ногти ее прочертили борозды на левой щеке принца, задев глаз. Альберт схватился за лицо – судя по всему, глаз был поврежден не на шутку. И рухнул рядом с отцом, потеряв сознание. Ринальдо содрогался в предсмертных конвульсиях – так идет на спад приступ падучей. Тело принца била мелкая дрожь – так вибрирует струна. Оставаясь на месте, Амброз видел, что глубокие царапины затягиваются, возвращая щеке ребенка первозданный облик. Маг не сомневался, что и с глазом не случится беды. Проклятие янтаря действовало, восстанавливая принца по былому образцу.

Охота, понял Амброз. Придя в чувство, бедняга не вспомнит ничего, кроме того, что собирается на лисью охоту. Простуда, выздоровление, бессонная ночь, убийство отца – все покроет мгла забвения. Зато венценосный отец принца – о, Ринальдо лишился памяти навсегда, памяти и жизни…

На четвереньках, выпутавшись из хватки мертвеца, Эльза побежала к окну. Схватила диадему, довольно урча, лизнула медовое яйцо. Лицо ее, похожее на лицо людоеда в конце трапезы, исказила гримаса. Трясущимися руками сивилла надела украшение на голову; встала, шатаясь. Взгляд ее – разумный, кипящий от паники – уперся в Ринальдо, который лежал без движения, свернувшись в позе зародыша, в принца, откатывающегося все дальше в прошлое.

– Это я? – шевельнулся окровавленный рот.

И Амброз принял решение.

– Нет.

– Врете!

Сивилла беспрестанно облизывала губы, чмокала, прислушиваясь к ощущениям. Медный привкус говорил ей о том, во что Эльза не могла, не желала поверить.

– Это принц, – Амброз указал на мальчика. – Король сорвал с вас диадему, и вы утратили разум. Забились в угол, начали скулить. Ринальдо взбесился; думаю, он убил бы вас. Я хотел вмешаться, но принц успел первым. У парня доброе сердце… Он пытался оттащить отца, кричал что Ринальдо позорит весь их род. Король в бешенстве ударил сына, и его высочество не стерпел. Сил у мальчика не слишком много, зато зубы острей, чем у крысы. Сами видите…

– Ложь, – без уверенности повторила Эльза.

– Как угодно, – маг пожал плечами. – Можете принять вину на себя. Вас казнят, тем дело и кончится. Хотите умереть героиней?

– Я хочу спасти мальчика!

– Спасти? От чего? Кто тронет своего владыку? Какой суд отважится вынести приговор королю? Если вы забыли, в их роду испокон веку принят такой переход короны. Ни один человек в Тер-Тесете не удивится, узнав, что вчерашний принц стал Альбертом V, прикончив отца. Рановато? Об этом посудачат на улицах, и перестанут. Дитя, вы слишком наивны. Что полагается говорить в подобных случаях?

– Что?

Эльза была на краю обморока. Заранее выпуская корни, Амброз приблизился к отцу и сыну, мертвому и живому. Брезгливо, словно падаль, ткнул носком сапога в бок Ринальдо. Присев на корточки, взъерошил волосы бесчувственному принцу.

– Король умер! – сказал маг. – Да здравствует король!

Глава вторая
Барьер крови

1.

«…многообразие их форм поражает и приводит в растерянность. Можно было бы предположить, что копиисты слишком вольно обошлись с оригиналами, но и Дарио Серебрянка, и Донатас Костерук славятся скрупулезностью. В этом легко убедиться, глядя на другие их работы. Да я и сама видела часть оригиналов, и могу с уверенностью сказать…»

Сын Черной Вдовы впервые читал записи Красотки. Пока Инес была здорова, она охотно делилась с Циклопом плодами своих изысканий. Забиралась с ногами в любимое кресло, укрывалась пледом из верблюжьей шерсти, словно погружаясь в воды теплого моря, и начинала говорить. В памяти Циклопа всякий раз всплывал полустершийся образ матери. Как ни старался, он не мог вспомнить ее лица. Только ласковые руки, зыбкий, туманный абрис – и голос. В детстве мать по вечерам рассказывала им с сестрой сказки… То, о чем говорила Инес, тоже походило на сказку. Но если мать понимала даже маленькая Нитта, то смысл речений Красотки ускользал. Когда Инес заводила «ученые беседы» с гостями-чародеями – те глядели на хозяйку с изумлением, и не крутили пальцем у виска разве что из вежливости. Со временем, конечно, привыкали. Главное – идеальная настройка жезла. Умеет, однако! А завиральные идеи…

Пусть тешится.

Циклоп не пытался вникнуть и понять. Он слушал – и верил. Голос Красотки завораживал его, уносил в жутковатые дали – в эпоху, когда мир всецело принадлежал Ушедшим. Мы изменяем форму предметов снаружи, применяя силу, говорила Красотка. Жар горна, молот, мускулы кузнеца – и кусок железа превращается в меч. Вода или ветер вращают мельничный жернов, и зерно становится мукой. Руки пекаря делают из муки тесто; огонь печи превращает тесто в хлеб. Ушедшие действовали изнутри. Они изменяли саму суть вещей и существ, используя силы, которые мы зовем магией. Наша магия в сравнении с их искусством – огонек свечи рядом с проснувшимся вулканом…

Умаявшись за день, Циклоп засыпал на кушетке под речи Инес. Наутро Красотка притворялась обиженной. Циклоп отшучивался: молодая, а ворчишь, как старуха. Знал бы ты, сколько мне лет, смеялась Инес. Ладно, так и быть. Натаскай воды в лохань – и будешь прощен.

Иногда же на Циклопа, напротив, накатывала похоть. С плотоядной улыбкой он подкрадывался к Красотке, увлекшейся выкладками, и нес ее в спальню. Надо же, смеялась Инес, обвивая его шею руками. Тебя возбуждают Ушедшие? Ты любишь чудовищ? Я люблю тебя, шептал Циклоп. Ты – мое чудовище. Извращенец! – возмущалась Инес, выворачиваясь из-под Циклопа и оказываясь сверху. Она любила – сверху, и не только в постели.

Потом у Красотки начались изменения, и обоим стало не до постельных утех. Пока могла, Инес продолжала изыскания. Как же она жалела, что не успела посетить Янтарный грот!

Я пойду туда, сказал Циклоп Симону, заворачивая тело Инес в покрывало. «Надеешься получить ответы?» – спросил Пламенный. Не знаю, пожал плечами Циклоп. Инес убили метаморфозы. Янтарный грот тоже меняет людей. Быть может…

Что влекло его в грот? Чувство вины? Жажда знаний? Или нечто, подобное зову, о котором он давно забыл? Зов Черной Вдовы с годами угас. Став Циклопом, Краш больше не стремился вернуться в Шаннуран. Черная Вдова являлась ему в снах молчаливой тенью.

«Когда умерла Красотка, я вновь ощутил знакомый порыв. Впрочем, теперь меня влекло не в Шаннуран. Неужели Инес заняла в моей душе место Черной Вдовы?! Направила в грот, до которого не успела добраться при жизни? Нет, это плод больного воображения. Инес умерла, мы сожгли ее тело. Янтарный грот перестал существовать, так и не раскрыв своих тайн. Янтарное яйцо утеряно вместе с последней сивиллой. А я – часть наследства Инес. Имущество, ходячая вещь. Впору удавиться, облегчив дележ стервятникам-чародеям….»

Но в ушах Циклопа до сих пор звучали слова Симона:

«…либо Красотка все еще жива.»

Безумная, отчаянная надежда билась в словах мага птицей, угодившей в силки. В это невозможно было поверить. Циклоп видел, как тело Красотки обратилось в пепел: серый, легкий. Последняя метаморфоза Инес. Или все-таки не последняя?!

– Как? – хотел крикнуть Циклоп. – С чего ты взял?

Он промолчал. А Симон развел руками: «Не спрашивай!» – и, сгорбившись, вышел из комнаты. Провожая старца взглядом, Циклоп вспоминал перстень и кристалл. Перстень Газаль-руза шарахнул его синей молнией. Кристалл зазвучал в его руке, как звучал раньше в руках хозяйки.

Почему?!

«До утра я, как безумец, носился по этажам, хватая кристаллы, перстни, жезлы… Запрет был не властен надо мной! Бери, что хочешь. Словно я вдруг сделался хозяином имущества Инес. Неужели она все-таки успела написать завещание? И завещала все мне? Но почему завещание подействовало лишь сейчас, после сожжения тела?»

Циклопу чудилось: его голова пухнет, как во время лечения Симона. Набухают жилы, оплетающие Око Митры, кровь жаркой волной грохочет в висках. Череп готов лопнуть, извергнув наружу кипящее содержимое. Разгадка вертелась вьюном, не даваясь в руки. Цветные кусочки смальты отказывались сложиться в мозаику. Янтарный грот. Метаморфозы. Ушедшие. Красотка говорила:

«Они изменяли саму суть вещей и существ…»

Библиотека встретила его запахом растрескавшейся кожи и пыли древних фолиантов. И еще – мускуса. Сын Черной Вдовы вздрогнул. Этот запах встретил его двадцать лет назад, когда он забрался в окно башни, мечтая завладеть Оком Митры. Несчастный, ты получил то, чего хотел. Помнишь, ты счел содержимое библиотеки хламом. Что скажешь сейчас?

– Скажу, что я был тупым болваном, – пробормотал Циклоп. – В моем возрасте поздно умнеть. Но я попробую.

Футляры со свитками – сафьян, медь и дерево. Инкунабулы с бронзовыми скрепами, запертые хитроумными замками. Дюжина пухлых тетрадей в переплетах из телячьей кожи. Циклоп дотянулся до верхней тетради, сдул пыль. Переплет был приятным на ощупь. Он показался Циклопу теплым, живым.

Письменный стол стоял у окна. На столе – чернильный прибор из бронзы: колодезный сруб с воротом. К срубу, отдыхая, привалился старик с двумя ведрами. В колодце отсвечивали чернила, стариковские ведра были доверху наполнены песком для присыпки. За колодцем, рощицей диковинных деревьев, торчали гусиные перья. Колодезный ворот представлял собой хитроумный механизм для их очинки. Кажется, миг – и в библиотеку скользнет Красотка, без церемоний сгонит Циклопа с любимого кресла, обмакнет перо в колодец…

За спиной скрипнула половица. Циклоп дернулся, едва не уронил тетрадь. Никого. Половицы рассохлись, вот и скрипят, жалуясь на жизнь.

Вздохнув, он раскрыл тетрадь.

«…многообразие сбивало меня с толку. Я была уверена, что ряд рисунков изображал Ушедших. Но как вычленить нужные, отсеяв изображения иных существ? Как разобраться в феерическом буйстве форм? Ответ подсказало мое собственное тело. Око Митры, Король Камней – несомненное наследие Ушедших. Под его воздействием мое тело начало меняться. Но разве могли Ушедшие, создавая Око, не учесть подобную опасность?

Ответ оказался прост. Как я не видела его раньше?! Метаморфозы плоти не являлись для них опасностью! Ушедшие не имели постоянного облика, изменяя тела по своему усмотрению! Для них это было так же естественно, как для нас – сменить шубу на плащ. Вот почему их изображения – разные! В поисках подтверждения своей догадки я заново пересмотрела коллекцию рисунков. Теперь я искала не различия, но сходство. Общий абрис, зачастую – единственный глаз, похожий на огромный кристалл… Не отсюда ли пошли легенды об гигантах-циклопах? Искаженная веками, людская молва придала «циклопам» человекоподобный облик. Природное свойство людей: очеловечивать чуждое. Это же свойство сыграло злую шутку и со мной. Пытаясь понять Ушедших, я мимо воли наделяла их нашими качествами и устремлениями…

Я отвлеклась. Иногда формального сходства отыскать не удавалось. Но даже в копиях древних рисунков чувствовался общий стержень, смысл которого я не в силах выразить словами. Это всё были существа единой расы! Увы, метаморфозы плоти, естественные и безболезненные для Ушедших, для нас – мучительны и гибельны. Тело – наше проклятие и приговор. Я не знаю, сколько мне осталось…»

Белые языки поземки за окном облизывали могильный холм. Зима заметала следы, но небо скупилось, швыряя вниз жалкие подачки – горсти снежной крупы. На темной земле оставались причудливые разводы: письмена Ушедших, способные свести человека с ума.

«Я знаю, что убило Красотку, – размышлял Циклоп. – Однако новое знание не приближает меня к цели. Изменчивость природы Ушедших; древний артефакт, передавший Инес часть их свойств… Все это не объясняет, почему наследство Инес послушно мне. Быть может, ответ скрыт во мне самом? В Оке Митры, вросшем в мою плоть? Как заставить говорить проклятый камень? Я готов расколоть себе череп, если это даст ответ…»

Он не знал, как сумел излечить Симона в первый раз. Когда старец, едва живой, волоча каменеющую руку, заявился в башню Красотки – маг не узнал повзрослевшего мальчишку. Зато Краш-Циклоп на всю жизнь запомнил мага, вставшего между ним и демоном. Увидев Симона вновь, он страстно захотел помочь умирающему чародею. Тогда Око Митры ожило впервые.

«Я действовал по наитию. На опаляющем желании, на вере, не имеющей объяснений…»

Что еще? Перстни и жезлы, принесенные для настройки. Он очень хотел этому научиться – и ощутил вибрации, уловил диссонансы и сбои. А ведь у него никогда не было музыкального слуха! Еще – Янтарный грот. Медовые волны, разум мутится; из глубин естества исторгается вопль:

«Хватит! Прекрати!»

Желание? Снова – отчаянное желание. Крик души. Спасти Симона. Выучиться искусству Инес. Остановить напор требовательного янтаря… Чувство на грани исступления – и Око Митры откликается на зов?

Циклоп уставился в окно, собираясь с мыслями.

«Чего я хочу? Вернуть Инес к жизни? Сделать так, чтобы проклятые маги оставили меня в покое? Ты, сукин сын – давай, захоти чего-нибудь! Так, чтобы разум не вступал в борьбу с чувствами. Не в силах? Шторм души разбивается о рассудочное осознание невозможности? И ты еще мечтал повелевать Оком Митры?! Ты, не способный совладать даже с самим собой?»

Свет за окном изменился. Крупа перестала сыпать, поземка улеглась. Исчезли белые разводы, исчертившие могильный холм. Влажная земля парила, оттаивая. Откуда взялась оттепель? Кажется, на какое-то время Циклоп выпал из реальности. Рассудок помутился от перенапряжения, или он позорно заснул. Все ли по-прежнему в библиотеке? Стол, колодец-чернильница, рощица гусиных перьев. С минуту Циклоп тупо смотрел на собственную руку, пальцы которой сжимали очиненное перо. На указательном темнело фиолетовое пятно.

Чернила. Свежие.

С пальцами было что-то не так. Но взгляд Циклопа, словно магнит – железо, уже притянула к себе тетрадь. Он точно помнил, чем заканчивались записи Инес: «Я не знаю, сколько мне осталось…» Дальше шли чистые листы. Теперь же, после отступа, на пергамент легли еще три абзаца. Знакомый почерк – наклон вправо, стремительные росчерки «поперечин», небрежные завитушки… Циклоп пригляделся. Да, почерк тот же, но более размашистый, чем на предыдущих страницах; обводы букв слегка дрожат.

Казалось, Инес взялась за перо после долгой болезни.

«…я ошибалась! Изменения плоти – следствие. Результат особых свойств разума, которыми обладали Ушедшие. Мы, маги, подобны им, но бесконечно ущербны в сравнении с прежними владыками земли. Око Митры пыталось сделать меня Ушедшей, вернуть «утраченные» возможности, которыми я никогда не обладала. В том числе – способность к метаморфозам плоти.

Король Камней хотел вылечить меня!

Дайте ребенку нож – и он порежется. Вручите меч дураку, и он рассечет себе ногу. Дикарь, не знающий огня, обожжется, сунув руку в костер. Око Митры даровало мне талант, которым я не умела пользоваться. Метаморфозы корежили мое тело, а я не знала, что с этим делать. В итоге «лечение» убило «больную». Полагаю, огонь изменений продолжил терзать мой труп – так горит забытый костер, пока дрова не обратятся в золу…»

Буквы расплывались перед глазами. Плачешь? – спросил себя Циклоп. Когда ты плакал в последний раз? Глупец, ты хватаешься за соломинку. Ты сам написал эти строки, имитируя почерк Красотки. Если тебе расколют голову, перед смертью ты должен поблагодарить избавителя…

Он смотрел на свои пальцы, и глупо улыбался. Тонкие холеные пальцы. Гладкие, длинные ногти, чуть заостренные на концах. Знакомые; чужие. Женские. На указательном – пятно от чернил. Инес всегда была аккуратна, она бы ни за что не запачкалась. Ты – не Инес…

– Господин Циклоп!

Он обернулся, пряча руки за спину. В дверях мялся изменник Натан. Глаза у парня были – по медяку каждый. И без разницы, что левый – незрячий.

– Господин Циклоп! Там… Там такое!