Текст книги "Вне времени. Стихи, избранные читателями"

Юным

 
                   Эй, юноша,
             ты видишь старика?
 
 
                  Ты слышишь,
               девушка, старуху?
 
 
      На них вы не смотрите свысока,
   глазам не верьте, и не верьте слуху —
            там юноша и девушка!
 
 
Они прошли сквозь им дарованные дни,
       и щедрою была дарящая рука.
 

Преломления

 
        Луч света,
 тонкий, как струна,
 в хрустальной грани
      преломился,
и радужно весь кубок
       заискрился
 
 
      Той встречи
     жаркая волна
 на грань души моей
          упала,
   и радостно душа
      заполыхала.
 

Искушение

 
   Плод надкусила
  женщина, играя,
 
 
 и усмехнулся змей
  изгнанию из рая.
 
 
  Запретный плод
    лишь мёртвых
       не влечёт,
 
 
и змей чешуйчатым
    ручьём течёт.
 

Луна в скобках

 
От закрытой скобки, скобки золотистой
вырастает месяц, тоненький и чистый.
месяц постепенно, медленно полнеет,
небо в полнолунье к полночи светлеет.
 
 
А у полной, круглой, золотой луны
лунка затемнеет с правой стороны.
Всё растёт щербинка, что поделать с ней,
небо с каждой ночью всё темней, темней.
 
 
Лишь открытой скобкой, скобкой золотистой
снова светит месяц, тоненький и чистый.
 

Видение

 
Временами она,
         оставаясь одна,
облачалась в одежды
         из прохладного льна,
и мечтой потаённой
         упоённо полна,
неизбывным волнением
         утомлена,
наливала в бокал
         молодого вина
и пила, не пьянея,
         до хрустального дна,
и тяжёлых волос
         золотая волна
черепаховым гребнем
         не была стеснена.
А в полночном проёме,
         в полукруге окна,
наблюдала влюблёно
         налитая луна.
Но ревнивым туманом
         седым создана,
наползала, дымясь
         и клубясь, пелена,
и от взгляда луны
         закрывала она,
как спадали одежды
         из прохладного льна.
 

Земные сны

 
Прекрасны, легки и нежны,
возвышенны, просветлены…
И ночь застегнула свой плащ
алмазной застёжкой луны.
 
 
Здоровы, крепки и верны,
спокойны, чисты и вольны…
И ночь застегнула свой плащ
янтарной застёжкой луны.
 
 
Тревожны и воспалены,
бессвязны, тяжки и больны…
И ночь застегнула свой плащ
латунной застёжкой луны…
 
 
Латунно, янтарно, алмазно —
как сны, непонятно и разно
свеченье бессонной луны.
 

Жалость

 
    Стекло жалею
за его непрочность,
       и ангела —
  за непорочность,
      и дьявола —
за нелюбовь к нему,
 
 
        а золото
 жалеть я не умею,
   и бриллиантов
твердь я не жалею —
     неодолимым
 жалость ни к чему.
 

Брильянтов прошлое

 
      Богиня плакала,
   и слёзы светлых глаз
 
 
      в подземный ад
   горящий проникали,
 
 
        и там из них
   алмазы возникали —
 
 
в них свет божественный
    и ада зло доныне…
 
 
        Но отчего же
    плакалось Богине?
 

Разорванное ожерелье

 
Жемчужных бус моих порвалась нить,
что за привычка – бусы теребить?!
Рассыпались жемчужины, легли
у ног моих на тёмный фон земли.
 
 
Подумалось: «Свободу обрели
пленённые и связанные зёрна».
Над головой моею бархат чёрный
ночных небес весь звёздами усыпан.
 
 
Быть может, сохраняла неусыпно
когда-то их порядок строгий нить,
но разорвалась. Обрели свободу
и разлетелись вширь по небосводу
           алмазы звёзд…
 
 
Но кто посмел то ожерелье теребить?!
 

Вышивание

 
Иголка, нитки, ткань, узор, канва —
            уютные и милые слова…
Рука с иглою плавно тянет нить
без суетливости и напряженья —
неспешные и мягкие движенья.
 
 
Случается напёрсток уронить,
но подхватить его
            и, вновь надев на палец,
слегка подправить ткань
            с канвой меж пялец
и продолжать спокойно вышиванье —
для удовольствия, а не для выживанья.
 

Серебряные перстни

 
В шкатулке, на подкладке из фланели,
вещицы праздные нашли покой.
 
 
Серебряные перстни потемнели
в разлуке с их носившею рукой.
Они её когда-то украшали…
 
 
В последний день над светлою рекой
оставлены они лежать на шали,
раскинутой в траве на берегу.
 
 
Забыть бы, как они ко мне попали,
о ком воспоминанье берегу…
 

Вуаль

 
   Когда-то, век назад, бывало,
            лик женщины
       вуаль слегка скрывала
              прозрачная.
 
 
      За ней не то чтоб тайна,
       но полутайна обитала,
   и очертанья профиля и шеи
                манили…
 
 
       Как старинные камеи,
                 влекли
     прикрытые вуалью лица —
        чуть-чуть романтики,
      и чтобы ночью сниться.
 
 
Теперь не носят женщины вуаль.
                А жаль…
 

Отблески

 
Отблески, отсветы,
            блики —
вечного света следы.
В памяти – прошлого
            лики,
знаки любви и беды.
 
 
Что отошло —
            не вернётся
в образах
            всей полноты…
Пусть этот мир
            улыбнётся
блеску своей
            красоты!
 

Талисман запоздалый

 
Он неожиданно, почти случайно ко мне попал —
    из яшмы камешек, шлифованный в овал,
               и сразу талисманом стал.
 
 
               Им знак какой-то тайный
                 мне кем-то подан был,
               как будто некто не забыл
                    о давней встрече.
                     И необычайным
              явилось формы совпаденье
               с коробочкой из серебра,
            подаренной ещё до появленья
                   загадочного камня,
                     в день рожденья.
 
 
        Из Мьянмы дальней к нам завезена,
          орнаментом изысканным богата,
          и с выпуклою крышкой из агата —
              его как друга приняла она.
 
 
       Мне талисман стал приносить удачу,
     но иногда, при взгляде на него, я плачу,
                     не знаю отчего…
 

Настроения

 
Лишь в перевёрнутый
бинокль воспоминаний
вместить возможно
спектр надежд, дерзаний,
и горьких разочарований,
и неуверенных сомнений —
их неудачи вызывают,
и перемены настроений,
что в отдалённости времён
                     мерцают…
 

Уйти? О, нет!

 
             Уйти,
лишь лёгкой, бледной тенью
по жизни промелькнув едва,
судеб не изменив сплетений,
свои не вымолвив слова?
 
 
             Уйти,
спокойно, безучастно
прожив чреду бесцветных лет,
в теченье века ежечасном
свой не оставив даже след?
 
 
             О, нет!
В смятенье огненном метаться,
творенья сладостность познать,
единством духа сочетаться,
благословлять и проклинать,
 
 
впитать печаль и радость мира,
и всё сомненью подвергать,
и сотворять себе кумиров,
и разуверясь, низвергать,
 
 
посметь обыденность тревожить,
и в бубен плясок звонко бить,
число событий приумножить,
и ненавидеть, и любить!
 

Музыка тишины

 
Когда унижен ты, когда ты оскорблён,
когда устал, разгневан и обижен,
послушай тишину, лови безмолвья звон,
я знаю, он звучит – то дальше он, то ближе.
 
 
Как благодатна эта тишина,
в её звучании таится вечность,
стекает чистой музыкой она
за каплей капля, мягко, в бесконечность.
 
 
Она смывает боль, уносит гневный жар,
спокойствие растёт в душе горящей…
И вот уже угас смятения пожар,
        и вновь ты плыть готов
        в реальности бурлящей.
 

Друзьям и врагам

 
Не странно ли, мои враги
ко мне внимательней друзей:
они повсюду и всегда
и постоянней, и верней,
чем многие мои друзья.
Тем боле одинока я…
 
 
Свой счёт друзьям
хочу представить:
прошу быть ближе и родней,
меня в ненастье не оставить,
не позабыть в текучке дней…
 
 
Но и врагам скажу я тоже:
в заботе о вражде своей
прошу быть яростней и строже,
в нападках резче и злобней.
 
 
Когда ж умолкнете, таясь,
я, одиночества боясь,
местами поменяю вас —
врагами сделаю друзей,
а вас – друзьями, ей же ей!
 

Осока

 
Мне помнится, что я была травой —
осокой острой с жёсткими краями.
Я от неё взяла характер свой —
сурова даже с лучшими друзьями.
 
 
Понятна резкость – помню: волчий вой,
и мнёт меня бегущее копыто.
Росла я непокорною травой,
и до сих пор та память не избыта.
 
 
А небо там – горячей синевой
в величественных облачных заплатах…
Да, помню точно, как была травой,
и не забыть мне кровь на волчьих лапах.
 

Несбыточное

 
Из родника спокойствия
           испить,
            успеть
   взглянуть на звёзды
       и на вечность,
 
 
вновь испытать забытую
        беспечность
   и в ничегонеделанье
          побыть…
 

В неволе

 
Я хочу, чтоб распахнулось
в небо светлое окно,
чисто мытое окно,
              но
лишь стена, стена глухая,
и не сядет, отдыхая,
белый голубь на окно…
 
 
Я хочу, чтоб расплеснулось
море светлою волной,
вольно плещущей волной,
              ой,
парусов не видно алых,
не омыть мне ног усталых
моря вольною волной.
 

Душе больнее

 
Память наших душ простая —
всё поймёт и всё простит,
а у кожи память злая —
шрамы старые хранит
от ожогов и порезов,
от сомнений и обид.
 
 
Не пойму я, отчего же
не тревожит, не горит
тот рубец на старой коже,
а душа моя болит
от ожогов и порезов,
от сомнений и обид?
 

В память ушедшего

 
Слева в груди пустота холодеет…
Даже среди хлопотливого дня
память тревожит и гложет меня
и неотступно душою владеет.
 
 
Раньше, вступая в свой круг
                            повседневный,
знала, извечную спешку кляня —
хоть в телефон, но услышит меня
единомыслящий друг задушевный.
 
 
Непоправимо и страшно пустеет
мир с каждой смертью. Всё чаще одна
я сиротливо стою у окна.
Слева в груди пустота холодеет.
 

Аритмия

 
Время вытекает из жилы
капельницей наоборот.
Стрелки выстригают из жизни
так бездушно за годом год.
 
 
Хватит! Подушкой прихлопну
тиканье упорных годов.
Мысли разлетятся, как хлопья,
жизнью в жилах забьётся кровь.
 
 
Обе руки прижму я к лицу:
пусть хоть раз мне поможет Бог!
Переключите капельницу!
Нет, всё так же течёт песок…
 

Песочные часы

 
Безмолвное время —
из древности гость —
песчинки ссыпает
      из горсти
 
 
      да в горсть —
тоскует по давним
исчезнувшим странам,
и веет преданьем,
забытым и странным.
 

Инопланетянин

 
Затосковало сердце – одиноко
и холодно ему на склоне лет…
 
 
Вы слышали, в бассейне Ориноко
окаменелый выкопан скелет.
Не зверь, не человек – урод трёхпалый,
и говорят, что места у него
в груди для двух сердец хватало,
а глаз один был на лице всего —
циклоп широкогрудый…
                                Странный облик
умело восстановлен по костям.
 
 
В нём сохранён нездешней тайны отблеск
о том, что не представить по частям —
там, в двух сердцах, единый дух был целым,
возможно, жителя иных планет,
прождавшего в лесах Венесуэлы
на зов о помощи спасительный ответ.
 
 
На берегах широкой Ориноко
ловил он глазом звёзд знакомых свет…
 
 
Всё выдумано. Сердцу одиноко,
а для второго сердца места нет.
 

Где ада нет?

 
Казалось, я – на правильном пути.
Хоть и не часто в нём была отрада,
мне любо было по нему идти —
пусть в одиночестве и без парада…
 
 
Сегодня, на холодном склоне лет,
поняв, что нет нигде на свете рая,
бреду, храня надежды робкий свет,
тропинкой в поисках такого края,
где для меня хотя бы ада нет.
 
 
В тот край успеть
                мне непременно надо,
пока не поздно…
                Только где нет ада?
 

Душа и тело

 
Плачет душа, понимая,
                     что надо расстаться
с телом, когда-то блиставшим
                     красою и статью,
с телом, в котором смеялась,
                     любила, летела…
Скинуть придётся усталое
                     старое тело.
 
 
Не удержать ту, движений
                     уверенных, радость,
давит и гнёт скорлупа —
                     неизбежная старость.
 
 
Но в сердцевине, в той вечно
                     живой сердцевине
память останется в жизнях,
                     из будущих – в каждой,
память о юной, искристой,
                     подвижной лавине,
что бушевала, несясь
                     в этой жизни «однаждой».
 

Седина зрелости

 
Болью в сердце,
солью с перцем —
этой зрелой сединой —
накрывает жизнь волной.
 
 
Перец чёрный,
перец чёрный —
перемолотые зёрна —
перемешан с белой солью.
 
 
Перец с солью —
горечь с болью —
пряной юности следы
в прядях, белых от беды.
 

Седина стрости

 
Вот седина – знак старости. Парик…
Из-под него беззвучный рвётся крик
души, оставшейся, как прежде, молодой:
«Гонцов! Скорее – за живой водой!»
 
 
Никто не знает, где вода живая.
Прирос парик… Но, годы доживая,
с ним не смирилась юная душа —
она смеётся, вечностью дыша.
 

Не успеваю

 
Казалась бесконечной череда
мне предстоящих дней.
Я беззаботно думала о ней,
не ведая, что год короче дня.
 
 
Чья это тень упала на меня?
      Кто надо мной парит?
Дохнуло холодом. Проиграно пари —
осуществить уже мне не успеть
задуманного… Неужели – смерть?
И веет мне в лицо её крыло?
 
 
Зачем так быстро подступает старость?
Нет, не жалею я, что много лет ушло,
мне жаль, что мало дней осталось.
 

Романс поры осенней

 
От себя не скрою я, не скрою,
без обиды, и не помня зла,
как теперь, осеннею порою,
мало мне вниманья и тепла.
 
 
Прикоснись к душе улыбкой тёплой,
светом глаз и лаской обогрей!
Но в окне – лишь плачущие стёкла,
никого не слышно у дверей…
 
 
Друг от друга мы в себе замкнулись,
и пропало старое кольцо…
Мы с тобою в жизни разминулись,
тает в памяти твоё лицо.
 
 
Охвачу себе руками плечи —
попытаюсь душу отогреть.
Засвечу в осеннем мраке свечи
и дотла позволю догореть…
 

Депрессия

 
Опустело… Во мне опустело…
Наползает косматая тень
и безвольно ненужное тело.
 
 
Ничего для меня не осталось.
 
 
Пустота, темнота и… конец.
Лишь усталость – такая усталость,
будто кровь превратилась в свинец.
 

Куда уйти?

 
Когда грызёт тоска, как злой недуг,
когда прозренье наступает вдруг,
что всё не то, и что любовь не та,
      когда измучит быта суета,
 
 
когда поймёшь, что невозможно впредь
      движенье по постылому пути,
      что надо всё покинуть и уйти,
раз песня жизни в сердце замолчала,
 
 
тогда… Куда уйти? Решиться умереть?
      Нет! Спину распрямить
      и жить начать сначала!
 

Конец фильма

 
Я помню фильмы отроческих лет —
магический из аппарата свет
игрою призрачных полутеней
нёс жизнь иных, недостижимых стран
на белый и бесхитростный экран
души доверчиво-неопытной моей.
 
 
Те фильмы – радость скудных дней —
обидно быстро вдруг кончались
и надписью короткой завершались:
«Конец»… Нет сказки продолженья.
Вокруг меня шумливые движенья,
и говор зрителей, и опустевший зал…
 
 
Киномеханик всё нам показал,
что целлулоидная плёнка сохраняла,
и мне пора бы выходить из зала,
но так хотелось, чтобы не было «Конца»,
который следовал тотчас после венца
иль незадолго пред венчанием влюблённых…
 
 
Теперь принадлежу я к стану умудрённых
и знаю, что «Конец» вполне уместен
и режиссёр пред зрителями честен,
на пике счастья сказку прекратив,
стеклянный не направив объектив
в тьму дней, в обычный быт продлённых
 
 
из-под венца отпущенных влюблённых:
без празднично украшенной кровати,
устроенной для близости интимной,
с опаской связанной интуитивной,
когда снимаются особенные платья —
конец романтики, цветов и подношений,
начало неизвестных отношений —
 
 
        иные поцелуи и объятья,
непонимание, обиды, подозренья,
        нагая правда тела и лица,
порою запоздалое прозренье…
 
 
        Но всё ж хотелось бы,
        чтоб не было «Конца»!
 

Зимние строки

 
Я давно не писала стихов,
и не снилось мне радужных снов
      тоже очень давно.
Мне теперь всё равно, всё равно…
 
 
На работу хожу каждый день,
под глазами усталости тень
      навсегда пролегла —
видно, сглазили из-за угла.
 
 
Неужели же годы ушли
и другую для счастья нашли,
      позабыв про меня,
не оставив для радости дня?
 
 
Но ведь мысль ещё молода!
Отчего ж голова так седа,
      как бумага без слов?
Я давно не писала стихов…
 

Вспомнить радость

 
Чьи крылья мне видны из клетки быта?
Былая воля! Мной почти забыта
отрада молодых и дерзких дней.
Я всё покорней, гордостью бедней —
неволя укрывает в непогоду.
 
 
Вот, осмелев, я выйду на природу,
на землю упаду, лицом в траву,
и послежу за жизнью муравья,
а лёжа на спине, на синеву
небесную свой взгляд направлю я…
 
 
Отброшу прочь наручники часов,
собью невольничьей закрытости засов —
пусть ненадолго, но вдохну свободу!
 

Увидеть рассвет

 
Уходит плохое и злое
из памяти прожитых лет,
обиды на прошлое нет,
и грустный прощающий свет
тепло освещает былое.
 
 
И мы оставляем с собою
короткого детства привет,
и мудрости добрый совет —
извечный духовный завет
хранить до сердечного сбоя.
 
 
С годами смягчаясь душою,
на прошлое знаем ответ:
есть счастье, такое простое —
проснувшись, увидеть рассвет.
 

Забыть ли прошлое?

 
Прозрачным золотом полны
гостеприимные бокалы…
Судьба карает без вины —
и нас по свету раскидало.
 
 
И вспомнить больно, и забыть
давно ушедшее былое…
Что ж, светлого вина испить,
душе подав глоток покоя?
 
 
Давно когда-то без вина
пьянила жизнь мне счастьем душу.
Почти та давность не видна,
но верность ей я не нарушу.
 
 
Зима дарила нам тепло,
дарило лето нам прохладу.
но всё давным-давно прошло —
тревожить прошлое не надо.
 
 
Но нет, вино мне не поможет —
все ж прошлое меня тревожит…
 

Тост за жизнь

 
Мы созданы по образу Творца
заботами благого Провиденья.
Смущает лишь приближенность конца
и отдалённость нового рожденья.
 
 
Давайте же не будем мы стареть
хотя бы неуёмною душою —
сумеем песню дерзкую пропеть
и людям дать, а не забрать с собою.
 
 
Пускай нам Богом век короткий дан,
мы шляпы перед Вечностью не снимем.
За Жизнь, как и за всех прекрасных Дам,
бокалы Вдохновения поднимем!
 

Лики любви

 
Слова простые, и мотив простой,
мне часто ими думалось и пелось:
«Влюбилась я в того,
              в кого хотелось,
пусть расплачусь сполна
              за эту смелость!»
 

* * *

 
Расплата настала. И пусто,
и горько средь ночи и дня…
Но всё сохраняется чувство,
бесценным богатством звеня.
 

* * *

 
И для меня лить будет вечный свет,
   и будет для меня вовеки мило
       всё то, чего уж нет,
       всё то, что было…
 

Многоликая

 
Непредсказуема, загадочна,
              туманна,
безумна, пагубна, спасительна,
              обманна,
капризна, чувственна, пленительна
              желанна,
смиренна, жертвенна, кокетлива,
              жеманна,
случайна, мимолётна,
              постоянна,
нездешним чистым светом
              осиянна,
любовь – извечно ей звучит
              Осанна!
 

Вулкан

 
В бездействии вулкан громадою бездонной
неслышно дышит медленно и сонно.
Спокойный внешне, он дымит прилежно,
         так безобидно, безмятежно…
Лишь пепла седина на склонах выдаёт,
какой огонь внутри него живёт,
как содрогнётся он, и лавою всклокочет,
побьёт камнями, и обдаст дыханьем серным,
и пламенем сожжёт, испепелит, когда захочет
                себе быть верным.
 
 
Так сердце без любви моё – живёт в неволе,
         неслышное и мягкое до боли,
спокойно бьётся, внешне безмятежно,
         так равномерно, равнонежно…
Лишь пепел седины досрочной выдаёт,
         какой огонь в груди моей живёт,
какая лава вдруг там жгучая всклокочет,
когда зайдётся сердце чувством беспримерным
и пламенем сожжёт, испепелит, когда захочет
                себе быть верным.
 

В малиннике

 
Ах, малиновый этот запах,
и малиновый этот зной!
На малиновых жарких лапах
гнался полдень летний за мной.
 
 
И малиновый звон отдался
в зазвеневших кровью висках,
и малиновый вкус остался
на целованных им устах.
 

Качели

 
«Утоли моя печали»[1]1
  Название иконы.


[Закрыть],
раскачай мои качели!
О любви, в её начале,
говорить мы не умели.
 
 
Отчего же мы молчали
и открыться не хотели?
 
 
Чайки горестно кричали,
и под ветром сосны пели:
 
 
«Утоли мои печали,
раскачай мои качели…»
 
 
Мы качели раскачали,
и печали улетели.
 

Светлое

 
Мы с тобою любили друг друга
в торжествующем солнечном свете.
Нас касался легко и упруго
и ласкался к нам утренний ветер.
 
 
И светло было нам, и не стыдно,
беззаботны мы были, как дети…
Лишь теперь стало явственно видно —
были счастьем мгновения эти.
 

Неравенство

 
Мужчине равной быть я не хочу.
Да и зачем? Ведь мне не по плечу
мужские тяготы, азарты и дороги.
Мне – радости свои,
                и мне свои тревоги.
Пусть сильным будет он,
                а я пусть буду слабой
и на руках его легка —
                ему усладой…
Но вот, в чём я хочу
                мужчине равной быть:
на равных с ним
                смеяться и любить.
 

Запретная ночь

 
Лохматой ведьмой
        с лунным скакуном
промчалась я
        по наслажденью —
 
 
вся отдалась,
        поддавшись наважденью,
на чердаке
        под стрельчатым окном.
 

Тишина снега

 
      Ночь отпылав в жару
      любви мгновенной —
      пускай запретной,
      но благословенной,
иду, от всех забот отрешена…
 
 
Снег падает. Какая тишина!
Как сказочный чертог царит она
над снегом убелённою землёй.
 
 
Ступаю мягко снежной колеёй,
зимою молодой освежена.
Снег падает. Покой и тишина…
 

Мужчинам

 
Зачем
вы верите слезам капризных женщин?
Они рыдают часто, напоказ,
и вкладывают чувств гораздо меньше,
чем эти слёзы вызывают в вас.
 
 
Есть женщины, которые не плачут
и сдержанны в присутствии мужчин,
но разве эта выдержанность значит,
что нет у них совсем для слёз причин?
 
 
Когда, лицо склоняя, замолкает
такая женщина, нежнее будьте с ней —
то слёзы горькие она скрывает…
Проглоченные слёзы жгут сильней.
 

Любовь без ответа

 
За что мученье мне
любви неразделённой —
гореть в невидимом огне —
 
 
не быть любимой,
будучи влюблённой?!
 

Полюби!

 
Если очень больно, милый мой, родной,
поделись со мною, лишь со мной одной.
 
 
Мы разделим боль и горе пополам —
в бурю вместе легче выстоять стволам:
            грянет ли ненастье,
            заметёт ли в ночь,
            отведу несчастье
            и смогу помочь —
вытащу из проруби или из огня…
Только полюби меня, полюби меня!
 

Рассказ цыганки

 
Для цыганки, поверь, не важна красота,
ей лишь сердце подай, горячее огня,
а тому, кто красив, но с холодной душой,
я скажу: «Чёрт с тобой, чёрт с тобой!»
 

Из цыганского романса.

 
Я была молода, и я гордой была,
весела и ловка, я беспечно жила,
и не знала любви, и был крепок мой сон,
а в меня был красавец влюблён.
 
 
Пел он песню любви за вечерним костром,
днём и ночью бродил он за нашим шатром,
много раз он просил на любовь дать ответ,
но, смеясь, отвечала я: «Нет!».
 
 
А в один летний день чужестранец пришёл,
он так долго блуждал, наконец нас нашёл
и, в шатёр заглянув, передал нам привет…
Помутился в глазах моих свет.
 
 
Вовсе не был красив этот парень простой,
и мешок за плечами его был пустой,
но во взгляде его столько было огня,
что пленил он мгновенно меня.
 
 
Я к старухе-гадалке известной пошла
и траву приворотную в поле нашла,
но напрасны старанья, потерян покой —
он отдал своё сердце другой.
 
 
Я плясала и пела, до звёзд, у костра,
хоть печаль и была, словно жало, остра.
С восхищеньем смотрел парень тот на меня,
но с другой уходил от огня.
 
 
Я рыдала и билась от смертной тоски,
разрывалося сердце моё на куски —
лишь для плясок и песен ему я нужна,
а в шатре ожидала жена.
 
 
Я красавцу-цыгану согласье дала,
вместе с ним я из табора ночью ушла…
Но сознаться должна я, судьбе не в укор —
чужестранца люблю до сих пор!