Текст книги "Вне времени. Стихи, избранные читателями"

Юным

 
                   Эй, юноша,
             ты видишь старика?
 
 
                  Ты слышишь,
               девушка, старуху?
 
 
      На них вы не смотрите свысока,
   глазам не верьте, и не верьте слуху —
            там юноша и девушка!
 
 
Они прошли сквозь им дарованные дни,
       и щедрою была дарящая рука.
 

Преломления

 
        Луч света,
 тонкий, как струна,
 в хрустальной грани
      преломился,
и радужно весь кубок
       заискрился
 
 
      Той встречи
     жаркая волна
 на грань души моей
          упала,
   и радостно душа
      заполыхала.
 

Искушение

 
   Плод надкусила
  женщина, играя,
 
 
 и усмехнулся змей
  изгнанию из рая.
 
 
  Запретный плод
    лишь мёртвых
       не влечёт,
 
 
и змей чешуйчатым
    ручьём течёт.
 

Луна в скобках

 
От закрытой скобки, скобки золотистой
вырастает месяц, тоненький и чистый.
месяц постепенно, медленно полнеет,
небо в полнолунье к полночи светлеет.
 
 
А у полной, круглой, золотой луны
лунка затемнеет с правой стороны.
Всё растёт щербинка, что поделать с ней,
небо с каждой ночью всё темней, темней.
 
 
Лишь открытой скобкой, скобкой золотистой
снова светит месяц, тоненький и чистый.
 

Видение

 
Временами она,
         оставаясь одна,
облачалась в одежды
         из прохладного льна,
и мечтой потаённой
         упоённо полна,
неизбывным волнением
         утомлена,
наливала в бокал
         молодого вина
и пила, не пьянея,
         до хрустального дна,
и тяжёлых волос
         золотая волна
черепаховым гребнем
         не была стеснена.
А в полночном проёме,
         в полукруге окна,
наблюдала влюблёно
         налитая луна.
Но ревнивым туманом
         седым создана,
наползала, дымясь
         и клубясь, пелена,
и от взгляда луны
         закрывала она,
как спадали одежды
         из прохладного льна.
 

Земные сны

 
Прекрасны, легки и нежны,
возвышенны, просветлены…
И ночь застегнула свой плащ
алмазной застёжкой луны.
 
 
Здоровы, крепки и верны,
спокойны, чисты и вольны…
И ночь застегнула свой плащ
янтарной застёжкой луны.
 
 
Тревожны и воспалены,
бессвязны, тяжки и больны…
И ночь застегнула свой плащ
латунной застёжкой луны…
 
 
Латунно, янтарно, алмазно —
как сны, непонятно и разно
свеченье бессонной луны.
 

Жалость

 
    Стекло жалею
за его непрочность,
       и ангела —
  за непорочность,
      и дьявола —
за нелюбовь к нему,
 
 
        а золото
 жалеть я не умею,
   и бриллиантов
твердь я не жалею —
     неодолимым
 жалость ни к чему.
 

Брильянтов прошлое

 
      Богиня плакала,
   и слёзы светлых глаз
 
 
      в подземный ад
   горящий проникали,
 
 
        и там из них
   алмазы возникали —
 
 
в них свет божественный
    и ада зло доныне…
 
 
        Но отчего же
    плакалось Богине?
 

Разорванное ожерелье

 
Жемчужных бус моих порвалась нить,
что за привычка – бусы теребить?!
Рассыпались жемчужины, легли
у ног моих на тёмный фон земли.
 
 
Подумалось: «Свободу обрели
пленённые и связанные зёрна».
Над головой моею бархат чёрный
ночных небес весь звёздами усыпан.
 
 
Быть может, сохраняла неусыпно
когда-то их порядок строгий нить,
но разорвалась. Обрели свободу
и разлетелись вширь по небосводу
           алмазы звёзд…
 
 
Но кто посмел то ожерелье теребить?!
 

Вышивание

 
Иголка, нитки, ткань, узор, канва —
            уютные и милые слова…
Рука с иглою плавно тянет нить
без суетливости и напряженья —
неспешные и мягкие движенья.
 
 
Случается напёрсток уронить,
но подхватить его
            и, вновь надев на палец,
слегка подправить ткань
            с канвой меж пялец
и продолжать спокойно вышиванье —
для удовольствия, а не для выживанья.
 

Серебряные перстни

 
В шкатулке, на подкладке из фланели,
вещицы праздные нашли покой.
 
 
Серебряные перстни потемнели
в разлуке с их носившею рукой.
Они её когда-то украшали…
 
 
В последний день над светлою рекой
оставлены они лежать на шали,
раскинутой в траве на берегу.
 
 
Забыть бы, как они ко мне попали,
о ком воспоминанье берегу…
 

Вуаль

 
   Когда-то, век назад, бывало,
            лик женщины
       вуаль слегка скрывала
              прозрачная.
 
 
      За ней не то чтоб тайна,
       но полутайна обитала,
   и очертанья профиля и шеи
                манили…
 
 
       Как старинные камеи,
                 влекли
     прикрытые вуалью лица —
        чуть-чуть романтики,
      и чтобы ночью сниться.
 
 
Теперь не носят женщины вуаль.
                А жаль…
 

Отблески

 
Отблески, отсветы,
            блики —
вечного света следы.
В памяти – прошлого
            лики,
знаки любви и беды.
 
 
Что отошло —
            не вернётся
в образах
            всей полноты…
Пусть этот мир
            улыбнётся
блеску своей
            красоты!
 

Талисман запоздалый

 
Он неожиданно, почти случайно ко мне попал —
    из яшмы камешек, шлифованный в овал,
               и сразу талисманом стал.
 
 
               Им знак какой-то тайный
                 мне кем-то подан был,
               как будто некто не забыл
                    о давней встрече.
                     И необычайным
              явилось формы совпаденье
               с коробочкой из серебра,
            подаренной ещё до появленья
                   загадочного камня,
                     в день рожденья.
 
 
        Из Мьянмы дальней к нам завезена,
          орнаментом изысканным богата,
          и с выпуклою крышкой из агата —
              его как друга приняла она.
 
 
       Мне талисман стал приносить удачу,
     но иногда, при взгляде на него, я плачу,
                     не знаю отчего…
 

Настроения

 
Лишь в перевёрнутый
бинокль воспоминаний
вместить возможно
спектр надежд, дерзаний,
и горьких разочарований,
и неуверенных сомнений —
их неудачи вызывают,
и перемены настроений,
что в отдалённости времён
                     мерцают…
 

Уйти? О, нет!

 
             Уйти,
лишь лёгкой, бледной тенью
по жизни промелькнув едва,
судеб не изменив сплетений,
свои не вымолвив слова?
 
 
             Уйти,
спокойно, безучастно
прожив чреду бесцветных лет,
в теченье века ежечасном
свой не оставив даже след?
 
 
             О, нет!
В смятенье огненном метаться,
творенья сладостность познать,
единством духа сочетаться,
благословлять и проклинать,
 
 
впитать печаль и радость мира,
и всё сомненью подвергать,
и сотворять себе кумиров,
и разуверясь, низвергать,
 
 
посметь обыденность тревожить,
и в бубен плясок звонко бить,
число событий приумножить,
и ненавидеть, и любить!
 

Музыка тишины

 
Когда унижен ты, когда ты оскорблён,
когда устал, разгневан и обижен,
послушай тишину, лови безмолвья звон,
я знаю, он звучит – то дальше он, то ближе.
 
 
Как благодатна эта тишина,
в её звучании таится вечность,
стекает чистой музыкой она
за каплей капля, мягко, в бесконечность.
 
 
Она смывает боль, уносит гневный жар,
спокойствие растёт в душе горящей…
И вот уже угас смятения пожар,
        и вновь ты плыть готов
        в реальности бурлящей.
 

Друзьям и врагам

 
Не странно ли, мои враги
ко мне внимательней друзей:
они повсюду и всегда
и постоянней, и верней,
чем многие мои друзья.
Тем боле одинока я…
 
 
Свой счёт друзьям
хочу представить:
прошу быть ближе и родней,
меня в ненастье не оставить,
не позабыть в текучке дней…
 
 
Но и врагам скажу я тоже:
в заботе о вражде своей
прошу быть яростней и строже,
в нападках резче и злобней.
 
 
Когда ж умолкнете, таясь,
я, одиночества боясь,
местами поменяю вас —
врагами сделаю друзей,
а вас – друзьями, ей же ей!
 

Осока

 
Мне помнится, что я была травой —
осокой острой с жёсткими краями.
Я от неё взяла характер свой —
сурова даже с лучшими друзьями.
 
 
Понятна резкость – помню: волчий вой,
и мнёт меня бегущее копыто.
Росла я непокорною травой,
и до сих пор та память не избыта.
 
 
А небо там – горячей синевой
в величественных облачных заплатах…
Да, помню точно, как была травой,
и не забыть мне кровь на волчьих лапах.
 

Несбыточное

 
Из родника спокойствия
           испить,
            успеть
   взглянуть на звёзды
       и на вечность,
 
 
вновь испытать забытую
        беспечность
   и в ничегонеделанье
          побыть…
 

В неволе

 
Я хочу, чтоб распахнулось
в небо светлое окно,
чисто мытое окно,
              но
лишь стена, стена глухая,
и не сядет, отдыхая,
белый голубь на окно…
 
 
Я хочу, чтоб расплеснулось
море светлою волной,
вольно плещущей волной,
              ой,
парусов не видно алых,
не омыть мне ног усталых
моря вольною волной.
 

Душе больнее

 
Память наших душ простая —
всё поймёт и всё простит,
а у кожи память злая —
шрамы старые хранит
от ожогов и порезов,
от сомнений и обид.
 
 
Не пойму я, отчего же
не тревожит, не горит
тот рубец на старой коже,
а душа моя болит
от ожогов и порезов,
от сомнений и обид?
 

В память ушедшего

 
Слева в груди пустота холодеет…
Даже среди хлопотливого дня
память тревожит и гложет меня
и неотступно душою владеет.
 
 
Раньше, вступая в свой круг
                            повседневный,