Текст книги "Революция и семья Романовых"

В данном случае использовалась «фигура умолчания», но, по сути, по духу соглашения – предрешение формы правления исключалось до Учредительного собрания – это было очевидно. В самом деле, если новое правительство берет на себя миссию созыва Учредительного собрания, тогда зачем нужен новый монарх? Если же, напротив, на престол восходит новый монарх, в общем-то, теряло смысл решение о созыве Учредительного собрания. Таким образом, делегирование думских лидеров и членов только что сформированного Временного правительства к Михаилу, в сущности, являлось закулисным маневром, попыткой в обход Совета и революционной демократии спасти монархию, поставив массы перед совершившимся фактом. Правда, не все члены этой делегации занимали одинаковую позицию, но, по свидетельству Милюкова, было признано, что в случае принятия решения Михаилом ему подчиняется все.

На «благоусмотрение» великого князя решено было представить две точки зрения: большинства, считавшего невозможным вступление Михаила на престол, и меньшинства, видевшего в воцарении Михаила единственный шанс «на спасение». Позицию большинства излагал Родзянко. Он говорил, что Михаил процарствует всего лишь несколько часов, так как известие о его восшествии на престол приведет к «огромному кровопролитию», к началу гражданской войны, которая неминуемо закончится победой восставших. Изменение позиции Родзянко не должно вызывать особого удивления. В этом он был далеко не одинок. Тот же Милюков, уверявший 3 марта, что без монархии Россия обречена на «гибель и разложение», что Михаил – последняя «соломинка», которая не даст России утонуть[145]145
  Долгоруков П. Великая разруха. Мадрид, 1964. С. 19.


[Закрыть], ровно через неделю на съезде кадетской партии «глубоко радовался» принятию кадетами резолюции о введении республики. Все это отражало быстро менявшуюся обстановку в условиях революции и свидетельствовало о «приспособляемости» буржуазных лидеров к политической атмосфере. Всеми силами они старались удержаться на поверхности.

Но 3 марта Милюков от имени «меньшинства» уверял, что необходим «привычный для масс символ власти», что «Временное правительство одно, без монарха… является утлой ладьей, которая может потонуть в океане народных волнений еще до созыва Учредительного собрания».

В это время на Миллионную прибыли Гучков и Шульгин, только что вернувшиеся из Пскова. После небольшого перерыва заседание возобновилось. Заговорил Керенский, который со свойственной ему патетикой стал убеждать великого князя «принести себя в жертву» антимонархическим настроениям масс. В случае отказа Михаила, говорил Керенский, он не сможет поручиться за его жизнь. «Псковский гонец» Гучков пытался повлиять на Михаила в обратном направлении, призывая его к «патриотическому мужеству», к выступлению в качестве «национального вождя», по крайней мере, до избрания Учредительного собрания. Еще раз говорил Милюков, убеждая Михаила в том, что «вне Петрограда есть полная возможность собрать военную силу, необходимую для защиты великого князя». Он предлагал Михаилу бежать в Москву и оттуда начать действия против революционного Петрограда.

Таким образом, Временное правительство и Временный комитет Государственной думы раскололись в вопросе о переходе власти к новому императору – Михаилу. Только что сформированное правительство сразу же оказалось в кризисе[146]146
  Старцев В. И. Внутренняя политика Временного правительства первого состава. С. 111.


[Закрыть]. Милюков и Гучков в случае отклонения их требования грозили отставкой. Все это оказывало сильное влияние на принятие Михаилом решения: он явно колебался.

После того как все желающие высказались, Михаил выразил желание побеседовать наедине с Родзянко и Львовым (по некоторым свидетельствам, только с Родзянко). Трое удалились в соседнюю комнату. В мемуаристике нет свидетельств о том, что там происходило. Можно предположить, что была «заострена» мысль об Учредительном собрании, о котором заходила речь уже во время предварительного обсуждения. Вероятно, Михаилу разъясняли, что эта формула, явившаяся компромиссом между думским комитетом и Исполкомом Совета, может быть вполне приемлемым компромиссом и между тремя сторонами, участвовавшими в совещании на Миллионной: большинством, меньшинством и самим Михаилом. Ведь юридически она оставляла вопрос о монархии открытым, и, таким образом, правительственный кризис (возможный уход Гучкова и Милюкова из правительства из-за несогласия с отказом Михаила от престола) мог быть безболезненно разрешен. Расчет делался на то, что при наличии формулы Учредительного собрания Милюкова и Гучкова можно будет уговорить (так оно и произошло в дальнейшем).

Через полчаса Михаил вышел к ожидавшим его решения. По одним свидетельствам, «твердым голосом», по другим – «со слезами на глазах» он заявил, что его «окончательный выбор склонился в сторону мнения, защищавшегося председателем Государственной думы». Впоследствии эмигрантские мемуаристы много спорили о том, что привело Михаила к принятию именно этого решения. Некоторые обвиняли его в трусости, боязни за свою жизнь и т. п., другие утверждали, что он был взят «мертвой хваткой» участниками совещания, жаждавшими его отречения. Вряд ли все это соответствует действительности.

Дело, скорее всего, заключалось в том, что те, кто стоял за воцарение Михаила, не предлагали и в условиях революционного Петрограда не могли предложить ему конкретного плана для реализации своей точки зрения. Принять позицию Гучкова и Милюкова означало бы перейти к прямым контрреволюционным действиям против революционных масс, при явном в данный момент соотношении сил в их пользу. Согласие с точкой зрения Родзянко и других, учитывая приемлемую для всех формулу Учредительного собрания, давало (пусть даже теоретически) возможность выигрыша времени, надежду на изменение обстановки, на спад революционной волны, когда вопрос о монархии можно будет решать не по законам революции, а по законам обычного, мирного времени. Нельзя исключить, что к этим соображениям могла прибавиться и очевидная незаконность отречения Николая II в нарушение прав прямого наследника.

Для оформления акта отречения Михаила на Миллионную улицу вызвали юристов-государствоведов В. Д. Набокова и Б. Э. Нольде. В основном их усилиями был выработан манифест, суть которого заключалась в словах о том, что Михаил решил «восприять верховную власть, если таковая будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы государства российского». В ночь на 4 марта в Таврическом дворце были окончательно оформлены для публикации два документа: «Акт об отречении императора Николая II от престола государства российского в пользу великого князя Михаила Александровича» и «Акт об отказе великого князя Михаила Александровича от восприятия верховной власти и о признании им всей полноты власти за Временным правительством, возникшим по почину Государственной думы».

В период белой эмиграции бывшие думские деятели много спорили, стараясь докопаться до того «просчета», который определил «роковой» исход событий. Некоторые, например В. А. Маклаков, считали, что Михаилу 3 марта следовало вести себя иначе: если он сам не в состоянии был принять престол, нужно было передать его следующему в порядке престолонаследия великому князю. Взвешивая этот вариант, В. В. Шульгин писал Маклакову 10 декабря 1924 г.: «И было бы это с точки зрения юридической науки гораздо правильнее, но по существу же… гораздо более безысходно. Ибо объявление великого князя Михаила Александровича есть только личное мнение его высочества, никому, кроме его особы, не обязательное…»[147]147
  ЦГАОР СССР. Коллекция. Письмо В. В. Шульгина В. А. Маклакову, 10 декабря 1924 г.


[Закрыть]

Могучий размах Февральской революции парализовал усилия монархической контрреволюции в обоих ее проявлениях: самодержавном, царистском и конституционно-монархическом. Но вопрос о судьбе отрекшегося царя, его семьи и других членов династии Романовых продолжал волновать всех. В неустойчивой атмосфере первых послереволюционных дней, полной тревожных ожиданий, при отсутствии сколько-нибудь надежной информации и распространении различных слухов трудно было предположить, что, по крайней мере, на фронте не найдутся силы, готовые сплотиться под знаменем реставрации. Бывшая царская Ставка в Могилеве представлялась для многих центром, штабом возможных монархических заговоров. Такое подозрение усиливалось, прежде всего, тем, что туда, в Могилев, из Пскова вернулся отрекшийся царь; далее – туда с Кавказа направлялся великий, князь Николай Николаевич, 2 марта (еще до отречения) назначенный Николаем II верховным главнокомандующим. Там и во фронтовых штабах находились некоторые великие князья и немало высших офицеров, настроенных откровенно «верноподданнически». Спустя много лет белоэмигрантские историки, ссылаясь на отсутствие сколько-нибудь определенных реставрационистских проявлений в послефевральские дни, склонны были даже иронизировать над «контрреволюционными страхами» революционной демократии. Но то, что становится так очевидно после событий, бывает далеко не столь ясно в те дни, когда они происходят. К тому же (и это главное) почва для произрастания реставрационно-монархических вожделений, безусловно, была. Даже несмотря на то, что высшее командование, действовавшее теперь заодно с Временным правительством, старалось не допустить возможных антиправительственных эксцессов справа, со стороны неразоружившихся монархистов, монархическая пропаганда прорывалась сквозь завесу показного «всеобщего признания» нового строя.

В делах Ставки сохранился, например, любопытный документ, датированный началом марта, – листовка, предназначенная для командиров кавалерийских корпусов и дивизий и вообще «господ офицеров». В листовке, подписанной «Комитетом», выражалось сомнение в подлинности и законности отречения. «Мы не знаем, – писали анонимные члены «Комитета», – под каким давлением произошло мнимое отречение нашего монарха. Здесь ведь возможен и подлог, и принуждения, чего можно ожидать от изменников». Далее намечалась программа действий: «1) грудью будем защищать веру, царя и отечество… 2) категорически отклоняем всякую мысль о солидарности нашей с бунтовщиками и изменниками, совершившими переворот… 3) коленопреклоненно, всеподданнейше молим нашего обожаемого монарха взять свой отказ обратно… 4) послать всюду телеграммы, что мы по-прежнему верим нашему государю Николаю Александровичу»[148]148
  ЦГВИА. Ф. 2003 (Ставки). Оп. 2. Д. 825. Л. 118.


[Закрыть]. Нет, угроза царистско-реставрационистских вспышек была вполне реальной, и потому вопрос о Романовых не мог уйти с повестки дня.

Все мемуаристы из числа тех, кто находился с Николаем II в Пскове, утверждают, что, принимая решение об отречении, сам он предполагал «удалиться» в Крым (в Ливадию) и жить там как «частное лицо». Согласно Воейкову, еще утром 3 марта, когда литерный поезд, покинув Псков, шел в Могилев, отрекшийся царь не изменил своих намерений. «Я счел долгом коснуться вопроса о необходимости царю с семьей покинуть пределы России, – пишет Воейков, – но государь ответил отрицательно»[149]149
  Воейков В. Н. С царем и без царя. Гельсингфорс, 1936. С. 230.


[Закрыть].

Вечером 3 марта поезд бывшего царя подошел к вокзалу Могилева. Генерал Алексеев, как и прежде, выстроил на перроне почетный караул, но это было последним, что могло напоминать о прежних временах. Прошло всего лишь три дня со дня отъезда Николая, но город совершенно преобразился. Повсюду развевались красные флаги, маршировали воинские части с оркестрами, игравшими «Марсельезу». «Настроение мирное и тоскливое», – записал Николай в своем дневнике…

По-видимому, утром 4 марта через генерала Алексеева он направил Временному правительству записку, в которой просил гарантий для беспрепятственной отправки всей своей семьи в Англию[150]150
  Красный арх. 1927. Т. 3(22). С. 54–55.


[Закрыть]. Что же заставило его изменить первоначальное намерение? Можно думать, манифест Михаила об отказе вступить на престол, о чем Николай впервые узнал от начальника дипломатической канцелярии Ставки Н. Базили, выехавшего навстречу царскому поезду 3 марта. «В разговоре по поводу этого манифеста, – пишет Воейков, – государь выразил глубокое огорчение как отказом августейшего брата взойти на престол, так и формой, в которую он был облечен»[151]151
  Воейков В. Н. Указ. соч. С. 240.


[Закрыть]. Действительно, Николаю не могло быть неясно, что вопрос о сохранении монархии теперь становится по крайней мере проблематичным. Тогда-то, может быть, и возникла мысль об отъезде в Англию, зароненная Воейковым или кем-либо еще из ближайшего окружения царя и всецело поддержанная начальником английской военной миссии генералом Хэнбри-Вильямсом и другими военными представителями союзников при Ставке[152]152
  Hanbury-Williams J. The Emperor Nicholas II as I knew him. L., 1922. P. 216.


[Закрыть].

Полную поддержку поначалу нашла она и у Временного правительства. 6 марта премьер-министр Г. Е. Львов сообщил Алексееву в Ставку, что правительство примет для отправки Николая Романова в Англию «все меры, имеющиеся в его распоряжении»[153]153
  Красный арх. 1927. Т. 3(22). С. 54, 55.


[Закрыть]. На другой день, выступая в Москве, министр юстиции А. Ф. Керенский открыто заявил, что он лично отвезет Николая II в «определенную гавань» и отправит его с семьей в Англию[154]154
  Kerensky A. F. Russia and the History’s Turning Point. N. Y., 1965. P. 238.


[Закрыть].

Почему же в таком случае план этот в первые мартовские дни не осуществился? В годы эмиграции Г. Е. Львов, П. Н. Милюков и А. Ф. Керенский, т. е. все те, от кого в силу занимаемого ими положения, прежде всего, зависело его осуществление, давали на этот вопрос невразумительные, противоречивые ответы. Писали и говорили о не вполне определенной позиции англичан, «гуманизме», о желании правительства избежать возможных «революционных эксцессов», уверяли даже, что по прошествии многих лет просто запамятовали, что же именно помешало тогда отправить бывшего царя и его семью в Англию. В чем же заключалась подлинная причина? Очень скоро выяснилось, что бодрые заявления некоторых министров о предстоящем отъезде Романовых носят скоропалительный, самонадеянный характер. Становилось все более очевидным, что реальным «контролером» положения является не столько Временное правительство, сколько Петроградский Совет, опиравшийся на революционные массы. А его позиция в вопросе о Романовых была определенна.

По воспоминаниям члена Исполкома Совета Б. Любарского, уже 1 марта Исполком на закрытом заседании обсуждал вопрос о мерах, которые должны быть приняты по отношению к Николаю II и всей царской фамилии. Поручили члену «Союза офицеров-республиканцев» эсеру Филипповскому рассмотреть вопрос «в узком кругу». На этом совещании, состоявшемся 3 марта, присутствовало 6 человек, все – представители от солдат: Линде, Утгоф, Филипповский, Любарский, Скобейко и «неизвестный». Предложение Линде об убийстве царя было отвергнуто; решено было предложить Исполкому Совета арестовать Романовых[155]155
  ЦГАОР СССР. Коллекция. Любарский Б. Воспоминания о заседании Временного ИК СДР 1 марта 1917 г. Июль 1924 г.


[Закрыть]. В тот же день Исполком, еще точно не зная о местонахождении царя, постановил арестовать Романовых и предложил Временному правительству произвести арест совместно. В случае же отказа предполагалось запросить, каково будет отношение правительства, если Совет сам арестует царя и его семью[156]156
  Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов: Протоколы заседаний Исполкома и Бюро ПК. М.-Л., 1925. С. 9.


[Закрыть].

Некоторая нерешительность этого заявления (соглашательский Исполком явно не стремился пока действовать самостоятельно), по всей вероятности, и придавала Временному правительству уверенность в том, что в вопросе о Романовых оно может действовать по собственному усмотрению. Но с каждым днем все настойчивее звучал голос революционных масс, только что свергнувших царизм. 7 марта 150 депутатов Петроградского Совета, в который беспрерывно поступали резолюции рабочих и солдатских митингов о немедленном аресте бывшего царя, сделали следующее заявление: «В широких массах рабочих и солдат, завоевавших для России свободу, существует крайнее возмущение и тревога вследствие того, что низложенный с престола Николай II Кровавый, уличенная в измене России жена его, сын его Алексей, мать его Мария Федоровна, а также все прочие члены дома Романовых находятся до сих пор на полной свободе и разъезжают по России и даже на театре военных действий, что является совершенно недопустимым и крайне опасным для восстановления нормального порядка и спокойствия в стране и в армии…» В связи с этим в заявлении выражалось категорическое требование арестовать Николая II и всех членов дома Романовых[157]157
  Красный арх. 1937. № 2(81). С. 123.


[Закрыть]. Подобные резолюции принимались многими собраниями и митингами рабочих, солдат и матросов[158]158
  Злоказов Г. И. Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в период мирного развития революции. М., 1968. С. 117–122.


[Закрыть].

Давление революционных масс – рабочих и солдат – подталкивало Исполком на более решительные заявления и действия, что, в свою очередь, не могло не влиять и на позицию Временного правительства. Там в вопросе об отправке Романовых в Англию, по-видимому, начались колебания. 6 марта на заседании Исполкома Н. С. Чхеидзе, докладывая о своих переговорах с правительством по вопросу о совместном аресте бывшего царя и его семьи, заявил, что «правительство до сих пор окончательно ответа не дало»[159]159
  Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. С. 17.


[Закрыть]. Но, по всей вероятности, именно в этот день, по крайней мере в «левой» части правительства (лидером которой становился Керенский), уже созрела мысль об отмене «английского плана» и замене его своего рода «домашним арестом» Романовых.

Такой маневр, будучи вынужденным, мог вместе с тем принести Временному правительству определенные политические дивиденды. Он мог подчеркнуть «революционность» правительства в глазах масс и тем укрепить его положение. Не исключено, что в этих демагогических целях Керенский (как министр юстиции и «генерал-прокурор») рассматривал даже возможность некоего показательного суда над бывшим императором[160]160
  Завадский С. В. На великом изломе//Архив русской революции. Берлин, 1923. Т. 11. С. 49–50.


[Закрыть]. Еще 4 марта была создана не раз уже упоминавшаяся нами Чрезвычайная комиссия «для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц старого строя». В сферу ее деятельности предполагалось включить и расследование о «темных силах», подозревавшихся в германофильстве и стремлении к сепаратному миру с Германией. Эта часть следствия не могла не коснуться и самих Романовых, особенно Александры Федоровны, которую открыто подозревали в «измене». Подозрения эти росли. В первых числах марта в штабе одного из батальонов 1-го стрелкового полка (дислоцировался в Царском Селе) было получено сообщение о том, что бывший помощник начальника военно-походной канцелярии Николая II капитан Ден хочет вывезти из Екатерининского дворца какие-то ящики. Командир батальона капитан Аксюта приказал прапорщику С. Лабенскому взять грузовик, 3 стрелков, немедленно ехать в Екатерининский дворец, арестовать Дена и привезти ящики в батальон. Только после решительного требования Лабенского Ден передал солдатам 4 многопудовых несгораемых ящика с документами и ключи к ним. Эти ящики (вместе с Деном) переправили в канцелярию батальона, где и открыли. Позднее, уже в июле 1917 г., Лабенский на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии показал, что, как он слышал, «в ящиках заключались документы, касающиеся русско-японской войны, нынешней, шифры Николая Романова, телеграммы его и, кажется, телеграммы Вильгельма»[161]161
  ЦГВИА. Ф. 366 (кабинета военного министра). Оп. 2. Д. 1. Л, 13–14 об.


[Закрыть]. Эти «как слышал» и «кажется» оставляют вопрос о содержимом «деповских ящиков» совершенно открытым… Но имеется документ, свидетельствующий о том, что министр юстиции Керенский проявил к ним повышенное внимание. В предписании на имя капитана Аксюты приказывалось доставить «4 железных ящика, содержащие секретные документы», в его личное распоряжение. Ящики следовало везти на автомобиле под охраной, ключи к ним держать в «запечатанном конверте»[162]162
  Там же. Л. 15.


[Закрыть]. Согласно этому распоряжению, ящики и ключи были доставлены в здание министерства юстиции и сданы караульному начальнику, что официально засвидетельствовал он сам (ефрейтор Параничев) и чиновник министерства Сомов[163]163
  Там же. Л. 16–17.


[Закрыть]. Арестованный капитан Ден в Петроград не явился. Он заявил, что болен и ему разрешили остаться в Царском Селе, взяв с него подписку о невыезде. Но через несколько дней Ден скрылся…

Что было в ящиках и куда они делись из министерства юстиции – мы не знаем. Но важно другое: история с ящиками (как и доходившие из Царского Села сведения о том, что там жгут какие-то бумаги) усиливала подозрения и настораживала. Расчет на обнаружение каких-то компрометирующих Романовых документов, кажется, становился обоснованным. А это укрепляло идею возможного суда над бывшим царем…

Однако эффективность «антицаристского» замысла некоторых министров Временного правительства могла проявиться лишь в том случае, если бы оно в вопросе о судьбе Романовых перехватило инициативу у Петроградского Совета и предупредило его вмешательство.

7 марта Временное правительство приняло постановление, пункт 1 которого гласил: «Признать отрекшегося императора Николая II и его супругу лишенными свободы и доставить отрекшегося императора в Царское Село»[164]164
  Там же. Л. 1; см. также: Вест. Временного правительства. 1917. 8 марта.


[Закрыть]. Но постановление это, действительно приведшее к аресту Николая и Александры Федоровны, отнюдь не означало окончательной ликвидации плана отправки Романовых в Англию. Он только откладывался, и, как мы увидим дальше, вплоть до конца июня Временное правительство не прекращало закулисных переговоров о его реализации в подходящий, благоприятный момент…

Первой аресту подверглась находившаяся в Царском Селе императрица. Осуществил эту миссию тот самый генерал Л. Г. Корнилов, который в августе 1917 г. возглавил контрреволюционный мятеж, а после Октября встал во главе белогвардейской Добровольческой армии. Напомним, что еще 2 марта Корнилов по просьбе Родзянко и с согласия генерала Алексеева был назначен царем (до отречения) командующим Петроградским военным округом (вместо отозванного в Могилев генерала Н. И. Иванова) и 5 марта прибыл с фронта в Петроград. Буржуазная пресса рекламировала его как «первого революционного командующего округом», и, по-видимому, для поддержания этого «образа» военный министр Гучков и приказал Корнилову лично арестовать бывшую императрицу[165]165
  ЦГВИА. Ф. 366. Оп. 2. Д. 1. Л. 2.


[Закрыть].

7 марта Корнилов назначил полковника Е. С. Кобылинского, служившего в лейб-гвардии Петроградском полку и после ранения лечившегося в царскосельском госпитале бывшей императрицы, начальником Царскосельского гарнизона. Одновременно комендантом Александровского дворца – резиденции Романовых – был назначен ротмистр Коцебу, принадлежавший к аристократическим кругам; его брат долгое время состоял адъютантом великого князя Николая Николаевича. Монархистам Кобылинскому и Коцебу поручалась охрана бывшего монарха и его супруги. Утром 8 марта Корнилов, его начальник штаба генерал Рубец-Массальский, Кобылинский и Коцебу прибыли в Царское Село. Приказав всем «остаться за дверью», Корнилов вошел к Александре Федоровне и объявил ей об аресте[166]166
  Там же. Л. 3.


[Закрыть].

В интервью, опубликованном в газетах (например, в «Русской воле»), Корнилов изображал эту акцию в «революционных» красках: рассказывал, как он «сурово» объявил правительственное распоряжение и как «билась в истерике» императрица. Но, по свидетельству некоторых придворных, дело обстояло совсем иначе. Корнилов держался с большой светскостью, уверял, что арест – чисто предупредительная мера, действующая только до момента предстоящего отъезда в Англию и т. п. В ответ Александра Федоровна выразила надежду, что Корнилов понимает ее положение, так как сам долгое время был лишен свободы, находясь в австрийском плену[167]167
  ЦГАОР СССР. Коллекция. Воспоминания флигель-адъютанта Николая II А. А. Мордвинова.


[Закрыть].

7 же марта Временное правительство направило в Могилев за отрекшимся императором четырех своих комиссаров: А. А. Бубликова, С. Ф. Грибунина, В. М. Вершинина и С. А. Калинина.

Ставка устроила Николаю Романову торжественные проводы. В помещении дежурного генерала были собраны офицеры, к которым отрекшийся царь обратился с прощальной речью. В ней, между прочим, он подчеркнул, что решение об отречении принято им «бесповоротно». Это дает основание думать, что во время пребывания Николая в Могилеве (после приезда из Пскова) среди чинов Ставки могли вестись какие-то разговоры о «незаконности» отречения, о его отмене и т. п. Конечно, в Ставке существовали антицаристские настроения, вызванные раздражением против Распутина, Александры Федоровны, слухами о сепаратном мире и т. д.[168]168
  См., напр.: Лемке М. 250 дней в Царской Ставке. Пг., 1920. С. 561, 649 и др.


[Закрыть] Так, явно в угоду им Алексеев почти сразу же удалил из Ставки Фредерикса и Воейкова, подозревавшихся в принадлежности к «немецкой партии». Тем не менее, верно также и то, что дофевральский критицизм многих генералов и офицеров в отношении Николая II и его окружения начал быстро таять уже в первые дни революции, когда им становилось ясно, что события приобретают совсем не тот характер, какой бы им хотелось. По воспоминаниям очевидцев, во время прощания Николая с офицерами Ставки раздались рыдания, один офицер-конвоец упал в обморок, с другим случилась истерика[169]169
  Сергеевский Б. Семь лет тому назад//Новое время, Белград. 1924. 13 апр.


[Закрыть]. И это отнюдь не «живописания» оставшихся у разбитого корыта монархистов. Сцена прощания Николая Романова в Станке идентично описывается разными мемуаристами.

8 марта комиссары Временного правительства, приняв Николая II и 47 сопровождавших его лиц, двинулись в обратный путь, в Царское Село. «При отъезде поезда, – сообщали они в докладе Временному правительству, – не было ни приветствий, ни враждебных возгласов»[170]170
  ЦГИАЛ. Ф. 1278. Оп. 1. Д. 1354. Л. 24–26; Новое время. Петроград, 1917. 10(23) марта.


[Закрыть]. Бывший царский поезд с арестованным полковником Николаем Александровичем Романовым отошел от станции Могилев буднично, как отходили отсюда другие многочисленные поезда… С момента отъезда из Могилева комиссары со всех станций телеграфно сообщали Временному правительству о движении поезда. Этот факт дополнительно свидетельствует о том, что в Петрограде серьезно опасались монархической контрреволюции на фронте. В пути в вагон комиссаров приходили депутации, вручавшие пожертвования «на пользу революции». Такие пожертвования внесли даже бывшая царская прислуга и чины дворцовой полиции, ехавшие в поезде вместе с отрекшимся царем. Еще несколько дней тому назад холуйствовавшая перед Николаем Романовым, эта мелкая царедворческая сошка сегодня уже холуйствовала перед Временным правительством. Впрочем, не только лакеи и охранники бросили своего вчерашнего повелителя. Точно так же вскоре поступили и царедворцы «с положением». Когда утром 9 марта поезд с арестованным Николаем пришел в Царское Село, бывшие свитские, по словам начальника Царскосельского гарнизона полковника С. Кобылинского, «посыпались на перрон и стали быстро, быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо проникнутые чувством страха, что их узнают… Сцена была весьма некрасивая»[171]171
  ЦГАОР СССР. Коллекция. Из показаний С. Кобылинского следователю Н. Соколову, Апрель 1919 г.; см. также: Волков А. Около царской семьи. Париж, 1928. С. 52.


[Закрыть].

Сепаратные действия Временного правительства подлили масла в огонь. По Петрограду с быстротой молнии распространился слух, что посланцы Временного правительства везут Николая в Царское Село для последующей отправки с семьей за границу. 8 марта Исполком Совета вновь постановил арестовать царскую семью и для ареста послать свою делегацию[172]172
  Красный арх. 1927. Т. 3(22). С. 67.


[Закрыть]. На следующий день Исполком Петроградского Совета разослал радиотелеграмму по всем железным дорогам и другим путям сообщения, всем комиссарам, местным комитетам, воинским частям. «Всем сообщается вам, – говорилось в ней, – что предполагается побег Николая II за границу. Дайте знать по всей дороге вашим агентам и комитетам, что Исполнительный комитет Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов приказывает задержать бывшего царя…»[173]173
  Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. С. 29.


[Закрыть] Одновременно Исполком вынес постановление о занятии революционными войсками всех вокзалов, а также о направлении своих комиссаров с чрезвычайными полномочиями на станции Царское Село, Тосно и Званка. «Местом водворения Николая Романова, – объявлялось в постановлении, – решено назначить Трубецкой бастион Петропавловской крепости, сменив для этой цели командный состав последней. Арест Николая Романова решено произвести во что бы то ни стало, хотя бы это грозило разрывом сношений с Временным правительством»[174]174
  Тарасов-Родионов А. Февраль. М.-Л., 1928. С. 398–418; см. также: Бурджалов Э. Н. Указ. соч. С. 376–377.


[Закрыть].

Для проведения этого постановления в жизнь в Царское Село был направлен специальный отряд во главе с членом Военной комиссии С. Мстиславским и членом «Союза офицеров-республиканцев» А. Тарасовым-Родионовым[175]175
  Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. С. 28.


[Закрыть].

Примечательно, что Мстиславский, объясняя причины, заставившие Совет направить его отряд в Царское Село, подчеркивал, что в революционных кругах царский манифест об отречении рассматривался как документ, который сознательно оставлял известную возможность для его аннулирования и последующей реставрации[176]176
  Мстиславский С. Пять дней. М., 1922. С. 78.


[Закрыть].

Отряд Мстиславского и Тарасова-Родионова отправлялся в Царское Село как на боевую операцию: никто точно не знал, как поведут себя стрелки охраны царскосельского дворца. Мстиславский вспоминал, что на последних перегонах к Царскому Селу солдаты его отряда сурово замолкали, примыкали к винтовкам штыки[177]177
  Там же. С. 84.


[Закрыть].

Ранним утром 9 марта в напряженной тишине подъехали к вокзалу. Оставив солдат на станции, Мстиславский с Тарасовым-Родионовым направились в городскую ратушу, а затем в Александровский дворец. В архиве сохранилось донесение (от 10 марта 1917 г.) коменданта царскосельского дворца ротмистра Коцебу Керенскому, в котором, в частности, говорится: «Доношу Вашему превосходительству, что 9-го сего марта в 4 ч. дня прибыл в Александровский дворец полковник Масловский (Мстиславский. – Г. И.), предъявил предписание на бланке комитета рабочих и солдатских депутатов за подписью члена Государственной думы Чхеидзе, в коем было указано, что отреченного императора Николая II надлежит немедленно выдать и препроводить под охраной полковника Масловского и прибывшей с ним команды из 100 нижних чинов при нескольких пулеметах в город Петроград. Полковник Масловский заявил мне, что в Петрограде распространили слух о побеге отреченного императора, что нет секунды на размышление, солдаты взбунтовались, вышли частью из казарм и заняли вокзал. Ежеминутно на улицах может вспыхнуть мятеж, и всякое промедление грозит новым кровопролитием…»[178]178
  ЦГВИА. Ф. 366. Оп. 2. Д. 1. Л. 4–5.


[Закрыть]

Начальник Царскосельского гарнизона полковник Е. С. Кобылинский впоследствии более определенно высказался о цели миссии Мстиславского: «Назвавший себя Масловским заявил мне, что по поручению Исполнительного комитета он должен сейчас же взять государя и доставить его в Петропавловскую крепость»[179]179
  Историк и современник. Берлин, 1924. Т. 5. С. 173.


[Закрыть]. Но до этого дело не дошло. Командованию охраны дворца удалось убедить Мстиславского, что Романовых не следует никуда переводить, так как и здесь их караулят достаточно надежно. В этом посланцев Совета уверяли и солдаты. Для того чтобы Мстиславский мог удостовериться в том, что Николай никуда не сбежал, было решено, что бывший император пройдет в нескольких шагах от них. В воспоминаниях Мстиславского, содержащих сильный налет беллетристики, это описывается так. Дверь одной из комнат отворилась, и Николай Романов двинулся по коридору в направлении Мстиславского, который запомнил его «застылый – желтый, как у усталого, затравленного волка, взгляд». Этот взгляд «вдруг оживился: в глубине зрачков – словно огнем колыхнула растопившая свинцовое безразличие их – яркая, смертная злоба… Николай приостановился, переступил с ноги на ногу и, круто повернувшись, быстро пошел назад, дергая плечом и прихрамывая»[180]180
  Мстиславский С. Указ. соч. С. 103–104.


[Закрыть]. Возможно, необычность обстановки и нарисовала Мстиславскому такую картину, но другая сторона изображает эту сцену иначе. Кобылинский, например, утверждал, что выход Николая был организован таким образом, что посланцы Совета видели его, а он их нет.