Текст книги "Революция и семья Романовых"

Есть свидетельство, в соответствии с которым «Республиканский центр» с самого начала был связан с генералом Корниловым. Речь идет о беседе корреспондента милюковских «Последних новостей» Н. Вакара с уже упоминавшимся П. Н. Финисовым. Предыстория этой беседы вкратце такова. Как мы уже отмечали, «Последние новости» опубликовали воспоминания А. И. Гучкова. Они «всколыхнули» эмиграцию. Многие из тех, кого так или иначе упомянул Гучков, поспешили «отреагировать». Среди них был и Финисов, в 1937 г. проживавший в Париже и являвшийся там главою так называемого «Русского технического института». Финисов утверждал, что в начале мая 1917 г. на квартире промышленника и финансиста Ф. А. Липского состоялось своего рода организационное совещание «Республиканского центра», на котором среди других присутствовал и «свойственник» Липского – генерал Корнилов. Однако в других источниках мы не встречаем прямого подтверждения ни этого факта, ни факта наличия связей между «Республиканским центром» и Корниловым весной 1917 г. Да и сам Финисов говорил Вакару, что до середины июля в «Республиканском центре» ничего не знали об «Обществе экономического возрождения России» и его руководителях – Путилове, Вышнеградском, Гучкове, имевших контакты с Корниловым. Связь этого общества с «Республиканским центром» установилась будто бы только в июле, когда Финисов побывал у Путилова в Гурзуфе, где они договорились о совместных действиях[215]215
  Беседа с П. Финисовым. Генерал Корнилов и Керенский // Последние новости. 1937. 27 февр.


[Закрыть].

Возможно все же, что Корнилов действительно присутствовал на совещании у Липского в начале мая, но после отъезда на фронт связи его с деятелями «Республиканского центра» или временно прекратились, или осуществлялись через третьи лица. Иначе трудно объяснить свидетельство того же Финисова, согласно которому в начале августа 1917 г. «Республиканский центр» получил указание из Ставки (уже корниловской), требующее от руководителей «центра» «полной готовности». Такое указание вряд ли бы последовало, если бы связи между «Республиканским центром» и Ставкой до этого времени не существовало. Во всяком случае, Врангель позднее писал, что Корнилов, «уехав на фронт, продолжал поддерживать связь с целым рядом лиц в Петербурге…»[216]216
  Воспоминания генерала барона П. Н. Врангеля. Франкфурт-на-Майне, 1969. Ч. 1. С. 33.


[Закрыть]

С какой же, однако, целью «Республиканский центр» был создан и какова была его программа?

Вступавших в «Республиканский центр» не спрашивали: «Како веруешь?» Главное, что требовалось, – это желание бороться с революцией, с большевизмом.

Поэтому в «центр» записывались все – от монархистов до правых эсеров. Сохранившиеся материалы дают не вполне четкую, на первый взгляд даже несколько противоречивую, характеристику программных установок «центра». С одной стороны, утверждается, что «Республиканский центр» «имел исключительно проправительственное направление» – стремился «помочь Временному правительству создать для него общественную поддержку путем печати, собраний и проч.» И позднее, уже в эмиграции, бывшие участники «Республиканского центра» и лица, с ним связанные, как и все корниловцы, клялись и божились, что они и в мыслях не имели борьбу с «Зимним дворцом» (т. е. Временным правительством) – только со «Смольным». «Какая апельсиновая корка, – говорил Финисов Вакару, – случайно упавшая или нарочно кем-то подброшенная, испортила начертанный план – судить не берусь». С другой стороны, в тех же материалах признается, что «люди практической складки», создавшие «центр», хорошо понимали, что Временное правительство «не способно удержать власть», и не рассчитывали на его «государственные способности». Поэтому в «Республиканском центре» очень скоро возобладала мысль о военной диктатуре, «которая помогла бы правительству, хотя и реформированному, довести страну до Учредительного собрания». Итак, через военную контрреволюционную диктатуру к Учредительному собранию! Примечательно, что сами руководители «Республиканского центра» сознавали парадоксальность своей задачи: «Навязать правительству против его воли в сотрудники военного диктатора для спасения самого же правительства»[217]217
  ЦГАОР СССР. Коллекция. Записка «О Республиканском центре».


[Закрыть]. Но выход все же был найден. Официально «центр» существовал как проправительственная организация, действовавшая строго в рамках законности, и с ним, по имеющимся данным, сотрудничали такие лица, как А. Г. Струве, П. Н. Милюков, Ф. И. Родичев, П. Долгоруков, Н. В. Чайковский, а в дальнейшем и некоторые военные из окружения самого Керенского – Барановский, Туманов, Клерже, Багратуни и др. Вместе с тем «люди практической складки», создавшие «центр» под вполне легальным покровом, сколачивали и сколотили конспиративное ядро, которое могло обнаружить себя только при определенных обстоятельствах. Важным, если не главным, элементом этого ядра был военный отдел, который к середине лета практически связывал многочисленные военные организации, сыгравшие потом важную роль в корниловском выступлении («Военная лига», «Совет союза казачьих войск», «Союз георгиевских кавалеров», «Союз бежавших из плена», «Союз инвалидов», «Комитет ударных батальонов», «Союз воинского долга», «Лига личного примера» и др.).

Военным отделом «Республиканского центра» вначале руководил полковник Доманевский, тот самый, который в дни Февральской революции вместе с другим полковником – Тилли – был командирован Временным комитетом Государственной думы для связи с подходившим к Петрограду царским карателем генералом Ивановым. Позднее, по некоторым данным, на короткое время Доманевского сменил приехавший из Севастополя А. В. Колчак. После отъезда Колчака за границу отдел возглавлял корниловский порученец полковник Л. П. Дисеметьер, а в «корниловские дни» – специально прибывший из Ставки (корниловской) полковник В. И. Сидорин.

В военном отделе «Республиканского центра» обреталось немало будущих белогвардейских «вождей» и авантюристов, получивших известность в годы гражданской войны. Среди них, например, А. И. Дутов – будущий оренбургский атаман, одним из первых поднявший мятеж против Советской власти; П. Бермонт-Авалов, позднее командовавший «русско-германскими белогвардейцами» в Прибалтике. Числился тут и капитан М. Муравьев – будущий главком Восточного фронта, летом 1918 г. изменивший Советской власти и поднявший антисоветский мятеж. Всего под контролем отдела находилось до 4 тыс. человек, преимущественно офицеров[218]218
  Деникин А. И. Указ. соч. Т. 2. С. 68.


[Закрыть].

В военном отделе, как и в руководящей верхушке «Республиканского центра», велась конспиративная работа, направленная не только «против Смольного» и большевиков, но и «против Зимнего дворца». Здесь преобладала такая точка зрения: «Если царский режим был во многих отношениях неудобен, то режим Временного правительства становится нетерпимым… Необходимо с ним покончить»[219]219
  Галич Ю. Указ. соч.


[Закрыть].

П. А. Кропоткин, к которому официальные руководители «Республиканского центра» также обращались за сотрудничеством, сразу понял истинную подоплеку нового «начинания». В нем он усмотрел «попытку произвести coup d’etat и глубоко возмущался мыслью пресечь насильственным порядком революционное движение, а в том числе и большевизм»[220]220
  ЦГАОР СССР. Коллекция. Записка «О Республиканском центре».


[Закрыть].

Декларативно «Республиканский центр» отвергал «для России необходимость быть под царями»[221]221
  Там же. Ф. 1743. Оп. 1. Д. 79. Л. 54.


[Закрыть]. И, тем не менее, название «центра» – «республиканский» – во многих отношениях было прикрывающим. Монархист-черносотенец полковник Ф. Винберг, являвшийся одним из руководителей связанного с «Республиканским центром» «Союза воинского долга», вспоминал, как он вступал в «центр». Меня, писал Винберг, «беспокоило название «республиканский», которое абсолютно не соответствовало моим политическим идеалам, взглядам и надеждам». Но глава «Республиканского центра» К. Николаевский успокоил Винберга, объяснив, что это название не имеет особого значения, так как главное состоит в сплочении людей «с патриотическим духом» под знаменем сильной, диктаторской власти. «После такого объяснения, – пишет далее Винберг, – мы, президиум союза, сочли возможным действовать и работать совместно с центром и принять от него финансовую помощь»[222]222
  Цит. по: Милюков П. И, История второй русской революции. София, 1921. Т. 1, вып. 1. С. 117.


[Закрыть].

Выше мы высказывали предположение, что «деловые люди», создававшие «Республиканский центр», возможно, делали это «в обход» кадетской партии. Но отсюда отнюдь не следует, что они хотели и могли игнорировать политические установки кадетизма. Эти установки в послефевральской ситуации были единственно возможными для всех тех, кто ставил своей целью блокирование дальнейшего развития революции. Поэтому прав П. Финисов, который в беседе с Н. Вакаром говорил, что цели «Республиканского центра» примерно соответствовали «платформе кадетской партии»[223]223
  Беседа с П. Финисовым. Генерал Корнилов и Керенский.


[Закрыть]. Действительно, если сопоставить эти цели с платформой кадетов, сформулированной, например, на 8-м съезде кадетской партии (май 1917 г.), между ними можно обнаружить немало общего[224]224
  Астрахан X. М. Большевики и их политические противники в 1917 г. Л., 1973. С. 173–211.


[Закрыть]. В это время многие кадеты, хотя и поддерживали коалицию с меньшевиками и эсерами, но в глубине души уже считали ее лишь промежуточным этапом на пути к установлению единовластия буржуазии, предпочтительно в форме военной диктатуры[225]225
  Думова Н. Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром. М., 1982. С. 24.


[Закрыть]. Член ЦК кадетской партии В. А. Оболенский в своих мемуарах писал, что после ухода из правительства (конец апреля 1917 г.) Милюков пришел к выводу о бесперспективности борьбы с углубляющейся революцией и большевизмом под руководством Временного правительства. Он доказывал, что «революция сошла с рельс» и потому кадетам «не следует больше связывать себя с революцией, а нужно подготовлять силы для борьбы с ней, и не внутри возглавляющей ее власти, а вне ее»[226]226
  ЦГАОР СССР. Коллекция. Оболенский В. А. Моя жизнь и мои современники. Ч. 2. Рукопись.


[Закрыть].

Рискнем высказать предположение, что некоторые кадетские лидеры смотрели на «Республиканский центр» как на своего рода «филиал», которому отводилась особая роль: он должен был осуществлять такую деятельность, которую «партийные» кадеты по тем или иным причинам официально не могли осуществлять (они ведь входили в правительство). Позднее, после Октября, примерно ту же функцию в какой-то мере выполнял созданный кадетами «Национальный центр». Через такого рода «центры» удобнее было сколачивать по возможности более широкий контрреволюционный фронт, втягивая в него разнородные партийные элементы. Они же маскировали классовые интересы этих элементов вывеской «надпартийных», «общенациональных» целей, направленных на «спасение» и «возрождение» России[227]227
  Иоффе Г.3. К вопросу о межпартийных объединениях российской контрреволюции // Великий Октябрь и непролетарские партии. М., 1982. С. 11–21.


[Закрыть]. Но даже Керенский впоследствии признавал, что «национальная идеология с самого начала была лишь щитом, прикрывавшим вожделения тех, чья социальная мощь была уже в прошлом»[228]228
  Дни. Берлин, 1924. 21, 22 дек.


[Закрыть]. Короче говоря, в «Республиканском центре», в его политике и тактике просматривается кое-что из того, что впоследствии нашло широкое воплощение в «белом деле». Нельзя также не отметить существенное обстоятельство, которое как-то ускользнуло от внимания историков: через «Республиканский центр» «прошли» два главных «вождя» будущего «белого движения», один из его основателей – Л. Г. Корнилов и «верховный правитель» будущей белогвардейской России адмирал А. В. Колчак (не исключено, что и третий «вождь» – Врангель – через Завойко мог быть связан с людьми «Республиканского центра», во всяком случае, на начальном этапе его деятельности).

Летом 1917 г. Корнилов и Колчак были двумя основными кандидатами в диктаторы для проектируемой «центром» «твердой власти», военной диктатуры. Случилось так, что сначала на первое место вышел Колчак. Корнилов в мае уже находился на Юго-Западном фронте, а Колчак в июне прибыл в Петроград, уйдя с поста командующего Черноморским флотом,

Естественно, пишет автор записки «О Республиканском центре», «к нему первому и обратился комитет центра»[229]229
  ЦГАОР СССР. Коллекция. Записка «О Республиканском центре».


[Закрыть].

В белоэмигрантской печати имеются сообщения, что Колчак, собственно, и был приглашен в Петроград «Республиканским центром», где заменил уехавшего на Дальний Восток руководителя военного отдела полковника Доманевского. Но в этом все-таки есть определенная доля преувеличения. Колчак ехал в Петроград по вызову Временного правительства, что, по-видимому, и намеревался использовать «Республиканский центр».

Выдвигалось еще имя генерала М. В. Алексеева, но очень быстро оно отпало. Алексеев был стар, болен и вообще, по словам Деникина, по своему характеру совершенно не подходил «для выполнения насильственного переворота»[230]230
  Деникин Л. И. Указ. соч. Т. 2. С. 74.


[Закрыть].

Первое свидание представителей «центра» с Колчаком состоялось на Васильевском острове, где приехавший из Севастополя адмирал жил на частной квартире. Колчак без колебаний заявил, что готов принять предложение «центра», но пожелал узнать, какими средствами он располагает, каковы основные линии плана действий и т. п. «После этого свидания, – говорится в записке о «Республиканском центре», – Колчак начал бывать на совещаниях комитета Республиканского центра, куда специально приглашались разные полезные лица и совместно вырабатывался план действий. Со стороны Колчака были и его сотрудники…»[231]231
  ЦГАОР СССР. Коллекция. Записка «О Республиканском центре».


[Закрыть] Происходили встречи и приватного порядка, в которых принимали участие П. Н. Милюков, В. В. Шульгин и др. Впоследствии, когда Колчак, вернувшись из США, находился на Дальнем Востоке в составе «хорватовского правления», Шульгин в письме, написанном из Киева (июнь 1918 г.), напоминал ему об одной из таких встреч. «Разговор был в гостиной, около окна», – уточнял Шульгин с тем, чтобы Колчак не сомневался в том, что писал именно Шульгин. А далее в письме речь шла о том, что позволяет косвенно представить себе содержание этого «разговора около окна».

«Нужны ли мы Вам, – спрашивал Шульгин. – Но нужно выяснить одно обстоятельство: наша группа (речь идет о так называемом «Южно-русском национальном центре». – Г.И.) непоколебимо стоит на союзнической ориентации, и мы все – монархисты»[232]232
  Там же. Письмо В. В. Шульгина А. В. Колчаку, 8(21) июня 1918 г.


[Закрыть]. По-видимому, еще летом 1917 г. визитеры Колчака обсуждали с ним «больной» вопрос о политических целях готовившегося выступления и эти цели «шли» правее Временного правительства. По всей вероятности, через «Республиканский центр» были предприняты пропагандистские усилия по поднятию имени Колчака как знамени сил контрреволюции. В кругах тех, кто ненавидел революцию, ходили восторженные рассказы о том, как Колчак «рыцарски» бросил свой адмиральский кортик в волны Черного моря в знак протеста против «анархии» на флоте.

Образованный в начале мая 1917 г. «Союз офицеров армии и флота» (см. об этом ниже) решил «поднести» Колчаку новый кортик с надписью: «Рыцарю чести от Союза армии и флота». Почетный дар по поручению «союза» повез его председатель полковник Л. Новосильцев. Но кортик, конечно, являлся только благовидным предлогом. По воспоминаниям Новосильцева, написанным уже в эмиграции, у него состоялась «совершенно секретная» беседа с Колчаком. Дело заключалось в том, пишет Новосильцев, что «Союз офицеров» вскоре после своего возникновения установил тесные связи с «Военной лигой», которая возникла в Петрограде еще при Корнилове (т. е. не позднее начала мая). Она вела «двойную» работу: «надводную» и «подводную», причем в «подводную» входил поиск будущего военного диктатора. В «эти дни» (т. е. в середине июня) лига остановилась на Колчаке.

Мы позволим себе высказать предположение, что Новосильцев, по-видимому, отождествил «Военную лигу» с упоминавшимся военным отделом «Республиканского центра». Он пишет, что уже при Корнилове в Ставку приезжали от «Республиканского центра» К. Николаевский и от «Военной лиги» – полковник Дисеметьер[233]233
  Там же. Новосильцев Л. Воспоминания.


[Закрыть]. Но мы знаем по другим источникам, что Дисеметьер возглавлял военный отдел «Республиканского центра». Есть и косвенные подтверждения. В числе членов «Военной лиги» Новосильцев называет будущего добровольческого генерала, а тогда полковника Г. Покровского. Это имя встречается и в воспоминаниях Врангеля: по его словам, Покровский (наряду с Паленом и др.) весной 1917 г. входил в некую «военную организацию».

Политически и организационно контрреволюционные группы еще не вполне оформились, границы между ними «расплавились» – отсюда и некоторая путаница в мемуарах, тем более написанных спустя несколько лет…

Таким образом, можно думать, что «Союз офицеров армии и флота» «вышел» на Колчака через военный отдел «Республиканского центра». Новосильцев сообщает очень интересные данные о своей беседе с Колчаком. Колчак, пишет Новосильцев, интересовался, что, собственно, уже сделано, каковы дальнейшие планы, и говорил, что если надо, то он не примет сделанного ему предложения о поездке в США и останется в России, «но только, если есть что-либо серьезное, а не легкомысленная авантюра». «Колчак соглашался даже перейти на нелегальное положение, если бы это было надо…»[234]234
  Там же.


[Закрыть]

«Республиканский центр» и, вероятно, «Союз офицеров» усиленно популяризировали имя Колчака. По словам меньшевика Н. Иорданского, его имя становилось «боевым кличем желтой – большой и малой прессы». Правые газеты выходили с призывами через всю полосу: «Адмирал Колчак – спаситель России», «Вся власть адмиралу Колчаку» и т. п.[235]235
  Иорданский И. Адмирал Колчак // Путь. Гельсингфорс, 1921. 11 февр.


[Закрыть] И Колчак постепенно начинал держаться, «как сознательный вождь контрреволюционной военщины». Он сблизился с монархистом генералом Гурко и «другими монархистами»[236]236
  Там же.


[Закрыть]. В число «других» входил, по-видимому, и Бермонт-Авалов. Во всяком случае, как утверждается в его мемуарах, летом 1919 г. он писал Колчаку в Омск о том, что рассматривает свою деятельность в Прибалтике как продолжение «совместной работы летом 1917 г.»[237]237
  Вермонт-Авалов П. В борьбе с большевизмом. Гамбург, 1925. С. 152; см. также: Самсонов М. Дела монархические//Дни. Берлин, 1926. 23 мая.


[Закрыть].

Однако, примерно к середине июля 1917 г. контрреволюционная ажиотация вокруг имени Колчака постепенно пошла на убыль. Что же произошло?

В личной папке «верховного правителя», оказавшейся наряду с другими документами колчаковского правления у эсеровского Политцентра в Иркутске, а затем поступившей в советские архивы, сохранилась автобиография (правда, незаконченная) Колчака. Там он написал, что летом 1917 г. правительство Керенского, «желая избавиться» от его присутствия в Петрограде, охотно согласилось «на мой отъезд» в США по приглашению миссии Э. Рута (летом 1917 г. она находилась в России). Несколько яснее о том же самом писал некий «Анк» в статье о Колчаке, опубликованной 2 (15) июня 1919 г. в «Сибирской речи» (Омск). Еще летом 1917 г., говорится в статье, когда адмирал находился в Петрограде, именно с ним «как-то сама собой связывалась надежда-ожидание – не он ли сметет паяца Керенского». Но «его тогда испугались и выслали в Америку». В слове «выслали» имеется, конечно, определенная передержка. Надо, однако, отметить, что в уже упоминавшейся статье Н. Иорданского имеется свидетельство, в известной мере близкое тому, о чем писал «Анк». Иорданский утверждал, что «левые министры возбудили вопрос о привлечении его (Колчака. – Г.И.) к ответственности»[238]238
  Иорданский II. Указ. соч.


[Закрыть]. Но у нас нет каких-либо документальных данных, могущих подтвердить это. Скорее всего, было другое: с подозрением относясь к «активности» Колчака и той контрреволюционной шумихе, которая развертывалась вокруг его имени, Временное правительство решило не препятствовать его отъезду в США во главе небольшой военно-морской миссии. Он уехал из Петрограда в конце июля и вернулся в Россию только весной 1918 г. для того, чтобы вести борьбу с уже победившей Советской властью. Но, уезжая, в комитете «Республиканского центра» Колчак оставил своего связного – некоего лейтенанта Фомина. Этому лейтенанту Фомину в дни корниловского выступления будет поручено затопление морского канала баржами с камнем, для того чтобы блокировать возможный проход судов из Кронштадта в Петроград[239]239
  Беседа с П. Финисовым. Генерал Корнилов и Керенский.


[Закрыть]. Что касается самого Колчака, то, несмотря на его отсутствие в России (в это время он еще находился в США), он будет включен в список проектируемого «корниловского» правительства.

В то самое время (начало мая 1917 г.), когда в Петрограде промышленно-финансовые воротилы – штатские люди «практической складки» – сговаривались о создании «Республиканского центра», в Могилеве (в Ставке) генералы и офицеры – военные люди не менее «практической складки» – готовились к открытию съезда, который должен был положить начало «Союзу офицеров армии и флота». Летом 1917 г. этот «союз» наряду с «Республиканским центром» станет еще одной крупной контрреволюционной организацией, через которую будет осуществляться практическая подготовка корниловского мятежа. И так же, как «Республиканский центр», он будет еще одним зерном, из которого позднее произрастет «белое дело»…

О «Союзе офицеров» известно значительно больше, чем о «Республиканском центре». Он издавал свою газету «Вестник» (с июля 1917 г.), распространял листовки, обращения и т. п. Часть этих материалов была приобщена к материалам Чрезвычайной следственной комиссии по корниловскому делу. Но архив «Союза офицеров», точнее, его главного комитета, который позволил бы судить о нем не только по официальным заявлениям, но и по тому, что происходило «за кулисами», отсутствует. Если верить одному из членов главного комитета «союза» – полковнику С. Н. Ряснянскому, этот архив при ликвидации Ставки осенью 1917 г. был увезен из Могилева в Новочеркасск, где он хранился на чердаке одного из домов. Но когда Добровольческая армия во главе с Корниловым зимой 1918 г. уходила с Дона в «Ледяной поход», хозяйка этого дома, по-видимому, уничтожила архив[240]240
  ЦГАОР СССР. Коллекция. Ряснянский С. Н. Очерк «Союз офицеров в 1917 г.»


[Закрыть]. Однако сохранившиеся мемуары уже упоминавшегося нами полковника Новосильцева (он являлся председателем главного комитета «союза»), самого полковника Ряснянского и других активных членов «Союза офицеров» позволяют, как нам кажется, внести некоторые важные дополнения в то, что уже известно об этом «союзе» по исторической литературе.

Все началось в апреле. Приблизительно в середине месяца по фронту стало распространяться «обращение к офицерам», которое, как свидетельствует Новосильцев, было написано двумя офицерами Ставки – полковниками Прониным и Лебедевым. Пронин находился в Ставке еще тогда, когда верховным главнокомандующим был Николай II. Позднее, главным образом в эмиграции, его мысли и чувства вылились в ряд брошюр и статей верноподданнического, крайне монархического толка. Помимо этого, он активно подвизался в такого же рода эмигрантских организациях. Лебедев, по всей вероятности, в годы гражданской войны одно время занимал пост начальника штаба колчаковской армии и заявлял о себе как о беспощадном враге революции и большевизма. Эти краткие биографические данные в какой-то мере дают возможность судить о подлинных целях инициативы Пронина и Лебедева, проявленной весной 1917 г. Но официальное обращение, вполне легально распространявшееся по фронту и в тылу, не могло, конечно, содержать и намеков на их истинные замыслы. В нем провозглашалось, что «могучий Союз офицеров», создать который они призывали, должен строиться исключительно на началах аполитизма (армия вне политики!). Его главная задача – укрепляя «новые начала» в армейской жизни, не допускать в то же время потрясения «незыблемых основ военной организации», помогать командованию в борьбе против «разложения армии», укреплять «власть начальника»[241]241
  Там же. Обращение к офицерам. 13 апреля 1917 г.


[Закрыть]. Короче говоря, дело изображалось таким образом, что речь идет о создании некоей «профессиональной офицерской организации», защищающей интересы офицерства и армии от проникающей в нее «анархии». Что касается отношения к Временному правительству, то «Союз офицеров» должен, безусловно, поддерживать его. Обращение содержало также призыв образовывать офицерские союзы на местах и делегировать их представителей на съезд в Могилеве, который должен собраться в мае.

14 апреля в офицерской столовой гостиницы «Бристоль» (Могилев) собралась инициативная группа. Ее член полковник Ряснянский пишет, что никто тут не задавал вопроса: «Како веруешь?» (т. е. не интересовался политическими взглядами), но «более-менее известно было, что, за исключением одного, все члены группы были монархистами».

С пронинско-лебедевским обращением, исходившим из Ставки, конкурировало обращение, подписанное неким полковником Генерального штаба Гущиным. Этот Гущин был из тех офицеров, которые после свержения царизма «поставили на революцию», но не на ту, которую делали народные массы во главе с большевиками, а на «революцию» Временного правительства и мелкобуржуазных, соглашательских партий. Он объявил себя «офицером-республиканцем» и, подделываясь под дух времени, пытался создать в Петрограде «Совет офицерских депутатов». Инициаторы могилевского съезда, будучи, как мы видели, почти сплошь скрытыми монархистами «старого образца» или, в лучшем случае, правыми кадетами, хмуро смотрели на гущинскую затею, видя в ней попытку повести хотя бы часть офицерства за ненавистным «Совдепом». В силу своей реакционности и реставраторских наклонностей они просто не поняли политической сути гущинского маневра. Между тем Новосильцев пишет в своих мемуарах, что А. И. Гучков впоследствии признался ему, что гущинский «совет» находился под его, Гучкова, покровительством и сам Гущин работал с его ведома и согласия. Истинная же цель этого «совета» состояла в том, чтобы «путем признания Совдепа провести в него офицеров во главе с самим Гущиным». Затем офицеры должны были расколоть «Совдеп», отделив солдатских депутатов от рабочих и превратив их в «опору Временного правительства»[242]242
  Там же. Новосильцев Л. Воспоминания.


[Закрыть]. Впрочем, из намерений Гущина и Гучкова мало что получилось.

Могилевский офицерский съезд открылся 7-го и завершил свою работу 22 мая. На съезде выступили генерал М. В. Алексеев, бывший в то время верховным главнокомандующим, и его начальник штаба генерал А. И. Деникин – будущие создатели и «вожди» Добровольческой армии. Словно бы забыв о провозглашенном «аполитизме» образующегося «Союза офицеров», Алексеев прямо поставил вопрос о необходимости «сильной власти», способной остановить «анархию» в стране и «развал армии». «Внутри, – говорил он, – где та сильная власть, о которой горюет все государство? Где та мощная власть, которая заставила бы каждого гражданина нести честно долг перед родиной?»[243]243
  Там же. Ф. 336 (следственной комиссии при Петроградском Совете р. и с. депутатов). Оп. 1. Д. 34а (дело о монархических организациях). Л. 36.


[Закрыть] «Мы все, – говорил далее Алексеев, – должны объединиться на великой платформе: Россия в опасности. Нам надо, как членам великой армии, спасать ее»[244]244
  Там же.


[Закрыть]. Деникин в своем выступлении «громил» демократические и революционные организации. «Под флагом демократизации, – вещал он, – бурной волной врываются в армию начала анархии», «безумной вакханалии»[245]245
  Там же. Л. 37.


[Закрыть]. Смысл такого рода сентенций был ясен: генералы призывали вновь образуемый офицерский «союз» блокировать процесс демократизации армии, превратив ее в средство создания «сильной власти», способной покончить с революционным движением в стране. И хотя, естественно, прямо ничего не говорилось, но власть Временного правительства, опиравшегося на меньшевистско-эсеровский Совет, тут явно ставилась под вопрос. И все присутствовавшие на съезде не только хорошо понимали «намек», но и полностью сочувствовали ему. Полковник Ряснянский рассказывает: многие офицеры – делегаты съезда – привезли с собой наказы, в которых говорилось о лояльности к Временному правительству, но «от души эти пожелания и требования не шли»[246]246
  Там же. Коллекция. Ряснянский С. Н. Очерк «Союз офицеров в 1917 г.»


[Закрыть]. Еще ощутимее стало настроение на съезде, когда 20 мая в Могилев прибыл «сам» Керенский. Приветствовавший его Новосильцев, в сущности, повторил основные положения речей Алексеева и Деникина. Он также говорил о «железной дисциплине» и необходимости установления «сильной, единой власти».

«Приезд Керенского, – пишет Ряснянский, – и его отношение к съезду оставили тяжелый осадок; если раньше еще были офицеры на съезде, которые рассчитывали на помощь Керенского в делах возрождения армии, то после его приезда таковых, вероятно, уже не было»[247]247
  Там же.


[Закрыть]. Что же так разочаровало присутствовавших в Керенском? Видимо, хорошо зная аудиторию, Керенский в выступлении позволил себе сказать, что полного возврата к «началам» старой армии не будет, что офицеры должны понять те глубокие перемены, которые произошли в связи с крушением царизма, и искать пути для сближения с солдатами и армейскими комитетами. Керенский предлагал создать не офицерский, а общевоинский союз. Это было истолковано как попытка «еще больше углубить… революцию и пропасть между солдатами и офицерами»[248]248
  Там же. Новосильцев Л. Воспоминания.


[Закрыть]. Так с самого начала «Союз офицеров» и Керенский встали по отношению друг к другу в недружелюбную, неприязненную позицию, если не сказать больше, едва скрываемую под маской официальных отношений.

Совсем по-другому съезд встретил прибывшего в Могилев старого черносотенного «зубра» В. Пуришкевича. Для многих он был почти что «свой». Делегаты жаждали послушать его выступление на съезде, но это было признано политически и дипломатически некорректным. Решили поэтому устроить встречу «неофициально», на «частном заседании» и в другом помещении.

Как всегда это было с Пуришкевичем, и на сей раз не обошлось без скандала. Объявив себя человеком, который убийством Распутина в декабре 1916 г. «дал сигнал к революции», Пуришкевич обрушился на «анархию», в которую она якобы перерастает, и взывал к «твердой, сильной власти». Присутствовавший на съезде некий Федор Баткин («черный южанин со сверкающими белками», которого Керенский под видом «матроса второй статьи» возил с собой для митинговых выступлений) обрушился на Пуришкевича и на офицеров, слушающих речи «погромщика». Офицеры вступились, и «матрос второй статьи» едва не был избит.

22 мая состоялось последнее заседание съезда. По времени оно совпало со смещением Алексеева с поста верховного главнокомандующего и заменой его генералом А. А. Брусиловым. В признание особых заслуг Алексеева в деле создания офицерского «союза» он был избран первым почетным его членом.

И в дальнейшем «союз» считался «детищем» генерала Алексеева.

На последнем заседании делегаты избрали руководящий орган «союза» – главный комитет (из 26 человек) и его президиум. Председателем главного комитета, как уже упоминалось, избрали Новосильцева, его «товарищами» (заместителями) – Пронина и В. И. Сидорина и секретарем комитета – капитана Роженко.

Новосильцев был выходцем из московской аристократической семьи, кадетом самого правого толка, членом IV Государственной думы. Он имел связи как в финансово-промышленных, так и в политических кругах кадетско-монархического направления, но большой энергией и организационными способностями не отличался. По характеристике Ряснянского, «большое значение придавал слову, а не силе оружия». О Пронине мы уже писали. Заурядный штабной офицер, позднее не менее заурядный черносотенно-монархический журналист, автор плоских и серых брошюрок. Сидорин к началу корниловского выступления выдвинулся на первые роли, но впоследствии некоторые корниловцы считали его во многом ответственным за провал всего дела и даже обвиняли в присвоении денег, ассигнованных на офицерское восстание в Петрограде, приуроченное ко времени подхода к нему войск генерала Крымова. В годы гражданской войны Сидорин будет командовать Донской армией в составе деникинских вооруженных сил, но никаких лавров как полководец не стяжает. Такова была руководящая верхушка главного комитета, разместившегося в нескольких комнатах могилевской гостиницы с пышным названием «Париж».