Текст книги "Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1"

V. ОБРАЗЦОВОЕ ИСКУССТВО ПАЛАЧА

На рассвете, 27 мая 1610 года, толпы народа со всех концов Парижа стекались на Гревскую площадь посмотреть на страшное зрелище. Самые любопытные спешили занять места получше. У домов стояли экипажи знати, крыши были плотно усеяны простолюдинами. Отряды швейцарцев едва сдерживали народ, оберегая пространство; которое должно было остаться свободным.

С Гревской площадью, где готовилась страшная казнь, были связаны самые жуткие воспоминания. Тут ручьями лилась кровь, пылали костры и смерть являлась во всевозможных видах, сопровождаемая такими изощренными мучениями, какие только человек способен был придумать! Тут по приказанию Екатерины Медичи умер на виселице благородный Брикемон, замучен мужественный Кавань только за то, что оба они были не одной с нею веры. Здесь по ее велению пытали и казнили графа Монтгомери, капитана шотландской гвардии, за то, что на турнире осколок его копья случайно попал в глаз королю. Не перечесть всех тех, кто пал на этом месте под топором палача.

Давка была страшная. Беспрестанно слышались испуганные крики и зов на помощь, но на это не обращали внимания. Толпа ждала казни Равальяка, убийцы короля.

Все взоры были обращены в сторону эшафота, который соорудили здесь минувшей ночью. Он представлял собой низенькие подмостки с железными кольцами посередине и привязанными к ним крепкими ремнями. Швейцарцы теснили народ подальше от этих подмостков и от дороги, которая вела сюда от запертых еще дверей ратуши. Пятеро помощников палача в красных рубашках и черных шароварах водили вокруг эшафота пять сильных лошадей, взнузданных веревочной уздой и взвивающихся на дыбы, точно демонстрируя свою силу перед тем, как разорвать Равальяка.

Именно это жуткое зрелище, невиданное уже несколько десятков лет, и привлекло народ на Гревскую площадь. Всем хотелось посмотреть на искусство молодого палача Филиппа Науре, о котором говорили, что он в течение нескольких дней до казни упражнялся на трупах самоубийц, проделывая с ними на своем дворе ужаснейшие вещи.

По толпе вдруг пробежал шепот, и все стали смотреть на окна ратуши.

– Теперь уже недолго, скоро начнут, – раздавалось со всех сторон, – вон, у окна, стоит итальянец, он распоряжается казнью.

Кончини – любимец королевы, он разговаривает со своим адъютантом и отдает ему приказания.

В эти минуты отворились широкие ворота ратуши, откуда выехали мушкетеры и стали по обе стороны дороги. Всем бросилась в глаза гигантская фигура Милона Арсского, возле которого стояли маркиз и Каноник.

– Идут, идут, – послышалось в толпе, затем наступила мертвая тишина.

Уныло зазвонили колокола, заглушённые вскоре боем барабанов. По распоряжению Кончини барабанщики шли впереди процессии. Маршал, разумеется, устроил все так не без оснований. Оглушительный барабанный бой не позволил бы расслышать человеческий голос.

Выход процессии несколько замедлился из-за того, что не могли доискаться Пьера Верно, старого тюремного сторожа. Его, наконец, нашли – мертвым в камере, рядом с той, где сидел Равальяк.

Когда об этом доложили маршалу Кончини и сказали, что возле трупа Пьера Верно лежала пустая бутылка из-под вина, которую принесли Равальяку, но тот отказался от нее, всемогущий итальянец не велел этого оглашать, чтобы не задерживать казнь. Он заметил, что со стариком вероятно сделался удар от не в меру выпитого вина.

Призвав затем еще раз Филиппа Нуаре, маршал дал ему какое-то приказание, которого тот, по-видимому, ожидал, потому что уверенно поклонился и показал тонкий крепкий шнурок из конского волоса.

Кончини велел процессии двигаться дальше.

За барабанщиками шел отряд солдат, которым велено было стоять у эшафота и после совершения казни сдерживать лошадей, предупредив тем самым возможное несчастье. Вслед за солдатами шли двое судей, потом Равальяк, скованный по рукам и ногам цепями, бряцание которых смешивалось с барабанным боем. При его появлении раздались бешенные крики, взметнулись руки, сжатые в кулаки.

Равальяк обвел презрительным взглядом толпу. Лицо у него было бледно, как у мертвеца, черные волосы коротко подстрижены на затылке, борода сбрита.

Справа от него шел, склонив голову, патер Лаврентий, захотевший до последней минуты оставаться при осужденном, слева – стройный, очень высокого роста палач.

Филиппу Нуаре было около тридцати лет. У него было продолговатое бесцветное лицо с выражением невозмутимого достоинства. От длинной черной бороды, падавшей до половины груди, он казался старше своих лет. Его высокая фигура в черном плаще и черном бархатном берете казалась на вид очень хрупкой, а между тем говорили, что он отличался удивительной силой. Рядом шли два его помощника.

Затем следовало человек десять монахов со сложенными в молитве руками и опущенными головами. Ряд солдат замыкал шествие. Мушкетеры остались у ратуши.

Народ был доволен, что убийца любимого короля не ушел от наказания. У эшафота барабанщики и солдаты остановились, а судьи, палач и священник взошли на подмостки. Затем помощники палача ввели преступника, который не оказывал ни малейшего сопротивления и как будто не страшился смерти.

Вдруг он изменился в лице, взглянув на окно ратуши. Там стоял маршал Кончини. Страшная злоба исказила лицо Равальяка, он вздрогнул и хотел оттолкнуть помощников палача, подойти к краю эшафота и громко обвинить в сообщничестве итальянца и его жену. Но при первом же звуке его голоса помощники палача, по знаку хозяина, повалили дрожавшего от злобы преступника.

Слова замерли у него на губах. Палач очень ловко, незаметно для народа, накинул ему на шею приготовленный шнурок из конского волоса и так быстро и крепко затянул, что через несколько секунд бешеные порывы тела превратились в предсмертные судороги. Он захрипел, и все было кончено. Помощники палача привязали к железным кольцам эшафота уже безжизненное тело Равальяка. Но толпа не знала этого и, затаив дыхание, ждала. Старый патер Лаврентий, с ужасом смотревший на все это, опустился на колени и стал молиться.

Между тем на край эшафота ступил один из судей и громко зачитал приговор:

«Мы, Мария, регентша Франции, от имени малолетнего короля Людовика XIII, совместно с нашими министрами, признали правильным и приказали предать палачу и казнить четвертованием на открытой площади убийцу короля – Франсуа Равальяка».

Следовало число, месяц, год, указание на собственную подпись королевы и королевскую печать. Судья передал бумагу палачу, мельком взглянувшему на подписи королевы, герцога д'Эпернона и Кончини.

Затем помощники палача подвели лошадей к самому эшафоту и закинули на него веревки, соединенные с упряжью.

Филипп Нуаре дал знак, помощники быстро привязали веревки к ремням, затянутым вокруг шеи, рук и ног Равальяка. Палач взял бич и громко щелкнул им. Помощники выпустили из рук поводья, бешеные животные взвились на дыбы и изо всей силы рванулись в разные стороны. Раздался громкий продолжительный крик.

Женщины, стоявшие в толпе, не ожидали такой ужасающей картины. Увидев как лошади, сейчас же схваченные солдатами, тащили за собой на веревках оторванные руки, ноги и голову преступника, они закричали и закрыли лица руками. Даже мужчины не могли без содрогания смотреть на это. Доски эшафота обагрились алой кровью казненного.

Некоторые из мужчин и женщин подошли и подставили платки под стекавшую кровь убийцы короля.

Опять забили барабаны. Судьи, монахи и палач покинули площадь, предоставив помощникам сложить обезображенные останки в черный ящик, который после заката солнца без молитвы и отпевания должны были опустить в яму, вырытую в особом углу у ограды кладбища.

VI. АННА АВСТРИЙСКАЯ

– Их величества уже уехали из Лувра? – спросил принц Генрих Конде у любимца молодого короля графа Люиня, встретив его в приемной Людовика XIII.

– Король садится в экипаж, – ответил де Люинь.

– А наша молодая прекрасная королева?

– Герцогиня де Шеврез передала сейчас, что ее величество одевается.

– Так надо поторопиться, граф! Поедемте вместе в моей карете!

– Очень благодарен, ваше высочество.

Они пошли через анфиладу комнат в галерею, где наблюдалось оживленное движение камергеров и придворных дам. Лакеи с дорогими шубами и шалями в руках бежали к стоявшим у подъезда экипажам.

– Многое изменилось за эти пять лет после смерти короля Генриха, – сказал принц Конде. – Подумайте только, как его скоро забыли, граф!

– Только здесь, в этом дворце, ваше высочество, – отвечал де Люинь.

– Припоминаете, как скоро королева-мать снова повеселела и как радостно вступила на трон единодержавной правительницей!

Они вышли из подъезда, и принц повыше поднял воротник широкого плаща. Стоял довольно холодный январский вечер.

– Желанная цель наконец достигнута, – промолвил, понизив голос, граф де Люинь.

Они сели в карету принца Конде.

– Во дворец маршала Кончини, – сказал принц кучеру и продолжал, когда экипаж тронулся: – Я приношу жертву, принимая приглашение на этот вечер. Терпеть не могу этого итальянца, любимца королевы-матери, которого она сделала маркизом д'Анкр! С вами, граф, я могу быть откровенным, мне очень неприятен надменный и властолюбивый Кончини!

– Я с вами согласен, ваше высочество! Если бы не желание короля, я ни за что не переступил бы порог дома этого маршала, который так кичится своим положением, – отвечал де Люинь.

По его лицу было видно, как он ненавидит Кончини.

– После смерти короля Генриха он замечательно пошел в гору, в его стремительном взлете есть что-то загадочное.

Мне как-то не по себе при этом человеке и при его вечно улыбающейся супруге, о которой говорят, что она умеет колдовать и предсказывать. Королеву-мать она действительно как будто приворожила. Но молодая королева, Анна Австрийская, насколько я заметил, недолюбливает ее. Но вот мы и приехали!

– Да, Кончини не скрывает богатств, которые нажил путем своего управления! Обратите внимание, ваше высочество, как пышно здесь принимают сегодня молодых и как стараются ослепить их блеском, и взгляните, как в то же время мрачно глядит на все это народ, спеша пройти мимо.

– Это они от холода жмутся, – презрительно отвечал Генрих Конде. – Маршал принимает все меры к тому, чтобы сделать народ счастливым и довольным.

В это время лакей отворил дверцу кареты, и разговор оборвался. Подъезд дворца Кончини, маркиза д'Анкр, был ярко освещен. В огромной передней толпились лакеи в богатых ливреях с гербами своего могущественного повелителя. В следующей затем огромной комнате собралось множество офицеров и придворных. В полукруге между широкими мраморными лестницами, которые вели в парадные комнаты, высоко бил ароматный фонтан. При взгляде на цветы и плоды тропических растений, забывалось, что на дворе зима и ледяная стужа.

С галереи живописными складками свешивались богато расшитые драпировки с гербами королевы-матери, короля и молодой королевы Анны Австрийской. Стены украшали превосходные фрески работы лучших художников.

Но всего великолепнее был зал для приема гостей, куда следовало проходить через пышно убранную комнату, разделенную на две половины – для дам и для мужчин. Кончини, любивший польстить, назвал ее «залом королевы». Но в то же время, чтобы польстить и себе и показать свое высокое положение, следующую за ним овальную комнату назвал «ротондой маршала» и отделал ее с не меньшим великолепием.

Вдоль стен зала королевы располагались полузакрытые с большим вкусом драпированные малиновым шелком ниши в виде палаток, в которых гости могли отдыхать от ослепительного блеска зала. Свечи канделябров прикрывались здесь матовыми пунцовыми колпачками, что придавало освещению более мягкий тон. С четырех углов зала можно было пройти в буфеты, где на убранных цветами столах стояли всевозможные фрукты, конфеты и вино.

Кончини и Элеонора встречали гостей перед главным залом. Для каждого у них была припасена приветливая улыбка, соответствующее случаю слово. Они одинаково любезно говорили и с герцогиней Сюлли, и с принцессой Монморанси, и с графом де Люинем, и с принцем Конде, и со своим сообщником герцогом д'Эперноном.

Большой зал был уже полон гостей. Ждали обещавший приехать Двор. Наконец заиграли торжественные рожки. Придворные кавалеры и дамы стали полукругом. Приехали молодые – король Людовик, несколько недель тому обвенчавшийся в Бордо с Анной Австрийской, инфантой Испании. Кончили и Элеонора, выказывая глубокое почтение, проводили королевскую чету в зал. За ними следовали несколько флигель-адъютантов, герцоги де Сюлли и де Бриссак, за пятнадцатилетней королевой – герцогиня де Шеврез, маркиз д'Алансон и приехавшая с ней из Испании ее первая приближенная донна Эстебанья.

Людовик был ровесником Анны Австрийской. По его несколько угрюмому и недовольному лицу видно было, что он тяготится празднествами, Анна Австрийская, напротив, сияла счастьем и радостью. Ее стройная, нежная фигура и прелестное личико, казалось, несли с собой свежее благоухание весеннего утра. От нее веяло такой милой невинностью, словно от едва раскрывшегося розового бутона. Она так мило и непринужденно улыбалась, не нарушая при этом установленного этикета, который так строго соблюдался в то время при испанском Дворе, что очаровала положительно всех.

В ее черных волосах, природными локонами падавших на белые плечи, сверкала бриллиантовая диадема. Розовое атласное платье, убранное спереди белыми розами, мягко облегало ее хрупкую фигуру. Открытый лиф, отделанный белым кружевом, позволял любоваться прелестной шеей. Прозрачная белая вуаль воздушными волнами ниспадала из-под диадемы на плечи и спину, придавая таинственное очарование всему ее облику. Из-под платья видны были крошечные розовые атласные башмачки, в руках, обтянутых белыми перчатками, юная королева держала маленький розовый веер. Ее темные блестящие глаза сияли счастьем и надеждой. Она еще не знала, что ее ожидает при пышном расточительном французском Дворе, не подозревала, с каким замкнутым и необщительным человеком была отныне связана и что впоследствии он сделается еще мрачнее и подозрительнее. Ей еще неведомы были ни светлые, ни темные стороны души короля.

Марии Медичи пока не было в зале. Она хотела войти последней, чтобы ясно показать, кто в государстве первый, и заставить сына и его супругу почтительно кланяться ей.

О, королева-мать не упускала ни одного случая подчеркнуть, что власть пока еще в ее руках, хотя король Людовик был уже объявлен имеющим право голоса при решении государственных дел. Недаром же она всем пожертвовала для достижения своих честолюбивых замыслов.

Нарядные гости низко поклонились королю, вошедшему под руку с Анной Австрийской, и все признали, что молодая королева была очаровательной и олицетворяла собой истинную женственность. Но в глубине зала, возле приглашенного на вечер Каноника, стоял юноша, испытывавший к ней нечто большее. В этот день он уже второй раз видел молоденькую королеву, этот прелестный южный бутон, и готов был упасть перед ней на колени и целовать край ее платья.

Каноник заметил восторг молодого человека по его сияющему лицу.

– Наша юная королева действительно очень хороша, – тихо сказал он. – Вы, кажется, приехали в Париж вместе с королевским свадебным поездом, виконт д'Альби?

– Несколькими днями позже, – машинально отвечал виконт, не сводя глаз с Анны Австрийской, любезно разговаривавшей с окружавшими ее дамами.

– Вы из Беарна, значит, имели случай видеть королеву до свадьбы?

– Как же, – отвечал Этьен д'Альби, – в первый раз я увидел ее величество в По, где граф де Люинь приветствовал ее от имени короля, чтобы сопровождать в Бордо для бракосочетания. О, это были незабываемые для моего родного города дни!

– А теперь хотите остаться в Париже?

– Я думаю поступить в мушкетеры и добиться славы, – отвечал молодой беарнец.

Глаза его сверкали. Ему было лет двадцать с небольшим. Мужественная высокая фигура и свежий цвет лица свидетельствовали, что он еще был не знаком с шумной, бурной жизнью больших городов. Маленькие черные усы красиво оттеняли губы, темные глаза смотрели открыто и прямодушно.

– Так мы будем с вами товарищами, виконт, – сказал с улыбкой Каноник.

– Почту за честь и удовольствие быть вашим товарищем, граф Фернезе, – отвечал Этьен д'Альби.

Разговор прервался громкими звуками рожков. В зал входила королева-мать. В ее свите были маркиза де Вернейль, верная ученица и шпионка Элеоноры, гладко выбритый подвижный маркиз де Шале и важный Арман Ришелье, которому Кончини дал место на государственной службе, а Мария Медичи сделала его своим милостынераздавателем.

Мария Медичи была в палевом атласном платье, длинный шлейф которого несли два пажа. Несмотря на свои сорок два года, она все еще была прежней величественной красавицей. Лицо ее выражало лишь гордость и холодность, а улыбка на нем появлялась лишь для того, чтобы показать, что при всем своем могуществе она может быть любезной и милостивой.

Элеонора и ее муж встретили Людовика и Анну Австрийскую на верхней ступени лестницы, а для встречи Марии Медичи сошли вниз, потому что она была настоящей королевой, управляющей от имени Людовика XIII. Он охотно возлагал на нее заботы и тяготы правления, занимаясь в основном охотой или предаваясь уединению. Мать дала ему прелестную молоденькую жену, стараясь окружить его всевозможными развлечениями, чтобы отлучить от управления государством.

Мария Медичи холодно ответила на поклон сына, поцеловавшего ей руку, и слегка прикоснулась губами ко лбу поклонившейся ей Анны Австрийской.

Граф де Люинь, скрестив руки на груди, стоял поодаль у одной из ниш и, нахмурясь, смотрел на эту сцену. Любимец молодого короля тоже жаждал власти и ждал только времени, когда Людовик XIII сам возьмется за управление государством и откажется от услуг ненавистного Кончини. Де Люинь терпеть не мог маршала и его жену, но видел, что еще не настал час их свержения.

Пока Мария Медичи благосклонно разговаривала с Людовиком и Анной Австрийской, маршал подошел к виконту д'Альби, которого отец в письме горячо поручал его покровительству.

– В мушкетерском полку нет ни одной вакансии, любезный виконт, – сказал ему Кончини, – но вы мне нравитесь, и я хотел бы показать вашему почтенному отцу, что такие услуги, которые он оказал Франции на войне, не забываются Двором. Пойдемте со мной к ее величеству королеве-матери. Я устрою для вас аудиенцию, которая устранит всякие затруднения на вашем пути. Представители самых старинных фамилий добиваются чести служить в королевских мушкетерах. Надеюсь, что в вас я буду иметь особенно достойного и преданного мне офицера.

– Постараюсь всеми силами доказать мою признательность за вашу доброту, – отвечал Этьен.

Через минуту он стоял перед королевой-матерью и Анной Австрийской. Молоденькая королева, по-видимому, узнала его, и ее прелестное личико озарилось улыбкой.

– Маркиз, вероятно, хочет воспользоваться случаем представить нам кого-нибудь из своих гостей, заслуживших его особенное расположение, – сказала Мария Медичи, обращаясь частью к Анне Австрийской, частью к Кончини.

– Ваши величества без сомнения помнят почтенного графа д'Альби, отличившегося многими геройскими подвигами при его величестве покойном короле, – сказал маршал. – Смею представить сына его, виконта д'Альби!

– Я помню вашего отца, – отвечала Мария Медичи. – Он, я слышала, приехал в Париж с его величеством покойным королем из Беарна и всегда был ему верен. Жив еще ваш отец?

– Он уже стар и слаб и не выезжает из своего имения в По, – отвечал Этьен, твердо выдерживая пытливый взгляд королевы-матери. Я должен заменить его и в свою очередь заслужить славу, которой удостоились мои предки.

– Вы имеете надежного ходатая в лице маршала, виконт, с чего же вы хотите начать свою карьеру?

– Я повторю просьбу, с которой несколько недель тому обращался к ее величеству королеве: принять меня в мушкетерский полк, – смело отвечал Этьен, скромно взглянув при этом на Анну Австрийскую.

– Я обещала виконту исполнить его просьбу, ваше величество, – сказала молодая королева. – Это первая моя просьба к вам. Виконт и еще несколько дворян встретили меня в По в качестве представителей прекрасного Беарна. Он стал победителем в турнире, данном в мою честь, и, получив этим право на исполнение какого-либо желания, просил меня о том, что сейчас повторил вам.

– Мы очень рады, что можем исполнить его желание, – отвечала Мария Медичи. – Вы заручились отличными ходатаями, виконт, и получите то, чего желаете. Маршал пришлет вам завтра с капитаном мушкетеров шпагу и зачислит вас на службу при Луврском дворце. Это быстро выдвинет вас вперед. Желаем вам счастья, виконт, и надеемся найти в вас храброго и верного офицера, когда нам понадобятся ваши услуги.

Этьен был в восхищении и поклонился сначала королевам, потом Кончини. Он видел, что перед ним действительно откроется блестящая карьера, если, следуя советам отца, он всегда будет оставаться благородным человеком и аккуратным исполнителем в делах службы.

Элеонора Галигай проводила королеву-мать и Анну Австрийскую в ротонду маршала, где стояло несколько тронов, а принц Конде, утомленный шумом, вошел в одну из ниш отдохнуть после духоты большого зала и сел на низенький диван у тонкой стены, отделявшей эту нишу от соседней.

Принц следил глазами за королем, который в это время проходил мимо со Сюлли. Вдруг он услышал голоса, доносившиеся из ниши рядом, и упомянутое кем-то имя Равальяка. Принц приподнялся и стал вслушиваться.

Кто смел упоминать имя преступника здесь, во дворце, когда настрого было запрещено называть даже улицу, на которой совершилось злодейство?

– Вы помните, герцог, что после смерти старого привратника один только патер Лаврентий знал тайну исповеди убийцы, но затем он внезапно скрылся из Парижа? – говорил женский голос.

– Я больше знаю, маркиза, – раздался другой осторожный голос, но все-таки настолько отчетливый, что принц ясно расслышал каждое слово. – Известный вам лакей маркиза д'Анкра, флорентиец, его зовут, кажется, Антонио, тогда еще сообщил, что патер, собираясь сесть на корабль в Гавре, случайно упал с моста в воду.

– Антонио опоздал на пять лет, герцог, его вероятно обмануло сходство: утонул совсем другой монах. Маркиз де Шале говорит, что вчера около полудня, возвращаясь в Лувр с прогулки за городом, он встретил патера Лаврентия на улице де ла Тур!

– И маркиза обмануло сходство?

– Нет, герцог.

– Так неужели… он жив?

– Жив и живет в мрачном домишке на улице де ла Тур у старухи-родственницы. Моей горничной посчастливилось сегодня отыскать его и узнать от старухи, что он пять лет провел за морем, но сильная тоска по родине заставила его вернуться сюда.

– Страшная новость, маркиза! Равальяк ведь во всем ему сознался… От маршала нельзя скрыть, что этот опасный патер Лаврентий, которого он считает умершим и забытым, жив и живет в Париже. Если он до сих пор ничего не выдал, так может выдать на исповеди, так как чувствует близость смерти.

– Для того-то я и пригласила вас сюда, чтобы предупредить.

– Сегодня же ночью надо принять меры! Маркиза, позвольте отвести вас в зал, я сейчас же передам маршалу то, что слышал от вас и за что искренне благодарю.

– Пойдемте, герцог, вашу руку…

Голоса смолкли. Принц Генрих Конде осторожно поднялся с дивана. Счастливый случай наконец открыл ему тайну, о существовании которой он смутно подозревал и раньше.

Отчего маршал Кончини боялся патера Лаврентия? Отчего он пять лет тому назад поручил своему лакею устранить его во время бегства? Что рассказал на исповеди Равальяк, чего они так боялись?

Принцу нужно было прежде всего узнать, кто из придворных разговаривал в соседней нише. Тихонько отодвинув край пунцовой портьеры, отделявшей нишу от зала, он прошептал:

– Маркиза де Вернейль и герцог д'Эпернон, который тогда ехал в карете с покойным королем. О, какое страшное подозрение! Клянусь всеми святыми, я должен разузнать о деле прежде, нежели покончат со стариком на улице де ла Тур. Маршал живо расправляется… Сегодня же ночью я должен с ним поговорить.

Генрих Конде незаметно отделился от блестящей толпы веселых гостей и, ни с кем не простившись, уехал из раззолоченого, залитого огнями дворца Кончини.

Между тем к самоуверенно улыбавшемуся любимцу королевы-матери поспешно подошел герцог д'Эпернон. Элеонора, побыв несколько минут с королевами, ушла опять в зал. Ее зоркий глаз тотчас заметил, что герцог хотел говорить с маршалом о чем-то особенно важном. Обыкновенно мерные, рассчитанные движения герцога сделались какими-то торопливыми, а взгляд тревожным.

Элеонора очень спокойно подошла к мужу, будто спросить о чем-нибудь насчет вечера.

– Надо скорее предупредить беду, – осторожно шепнул в это время подошедший д'Эпернон. – Лакей Антонио пять лет назад вытащил из воды в Гавре совсем не того патера…

– Не может быть, – сказала с холодной улыбкой Элеонора, – Антонио еще никогда не ошибался.

– Вам, верно, не так передали, – прошептал Кончини.

– И я так думал, но патер Лаврентий действительно жив… он живет в Париже!

– Надо сейчас же удостовериться в этом, – сказала Элеонора. – Пусть патера, похожего на Лаврентия, отвезут в Бастилию.

– Разумеется, там все откроется, – подтвердил д'Эпернон.

– Где живет этот патер, герцог? – шепотом спросил Кончини и прибавил, гордо вскинув голову: – У меня, кажется, есть для этого важного секретного дела очень надежный и преданный мушкетер…

– Патер Лаврентий живет на улице де ла Тур, у старухи родственницы.

– Виноват… одну минуту, – извинился маршал и, обратившись к стоявшему поодаль адъютанту, велел позвать виконта д'Альби.

– Этот беарнец приезжий здесь, – сказал он Элеоноре и д'Эпернону, – и, насколько я заметил, толковый малый. Вот он.

– Красивый здоровый провинциал, – заметил герцог с выражением превосходства.

– Любезный виконт, – очень приветливо сказал маршал, – герцог д'Эпернон, – Этьен поклонился герцогу, – будьте так добры, назовите виконту улицу и дом…

Герцог назвал, а Элеонора опять стала разыгрывать роль любезной хозяйки и милостиво разговаривала с гостями.

– Вы уже считаетесь в числе мушкетеров, виконт, и вероятно горите нетерпением начать свою службу! Начните же ее сейчас: арестуйте патера Лаврентия от имени короля и отправьте его в Бастилию. Патера подозревают в том, что он пять лет тому назад отравил тюремного сторожа, чтобы освободить Равальяка. Ему удалось тогда скрыться, теперь он живет на улице де ла Тур. Мушкетер д'Альби сообщит мне, как он исполнил мое поручение.

Маршал сделал ему приветливый знак рукой. Этьен поклонился и вышел.