Текст книги "Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1"

XII. ГОСТИНИЦА «БЕЛАЯ ГОЛУБКА»

В ту холодную февральскую ночь, когда Магдалену Гриффон преследовала одна мысль – забрать свое дитя, она была совершенно беспомощна и не имела даже крова.

Молодая женщина ушла из того дома, в который маркиз поместил ее, окружив полной заботой и удобствами. После продолжительной болезни и долгой борьбы она наконец решилась бросить все, предпочтя терпеть нужду, только бы иметь возле себя своего ребенка.

И вот наконец мальчик в ее объятиях, она торопливо идет с ним по улицам. Тут только ее по-настоящему охватило сознание своего горького одиночества и страх нужды.

Куда преклонить голову? Кто пустит ее с ребенком? У нее ничего не было; она не могла даже заплатить за ночлег! Уходя, она не взяла с собой ни одного платья из своего гардероба, ни одного колечка, ничего, ровно ничего…

По улицам брела не маркиза де Монфор, а Магдалена Гриффон, которая убежала в одном простеньком платье да в старом коричневом платке, а Магдалене Гриффон ничего не нужно было, кроме своего ребенка. Теперь он с ней, наконец! Она могла прижимать его к сердцу и целовать, но не подумала о том, что отныне должна заботиться о нежной малютке, что ему нужен кров для защиты от холода и здоровая пища. Для себя она ничего не желала, но свое сокровище хотела окружить всеми удобствами и радостями.

Укутывая спящего мальчика платком, она бесцельно шла по улицам и очутилась наконец на берегу Сены. Магдалена стояла на набережной и смотрела вниз. Там, в волнах реки, конец всем скорбям и мучениям, конец ее вине и раскаянию. Там начало милосердия Божьего. А дитя? Не лучше ли и этому маленькому, едва взглянувшему на жизнь мальчику совсем не знать тяжестей и страданий жизни? Не лучше ли, если он сейчас же умрет вместе со своей несчастной матерью и разом избавится от многих горьких испытаний?

О, Магдалена Гриффон столько выстрадала и перенесла, и при одном воспоминании об этом, при одной мысли, что на долю ее сокровища может выпасть хоть часть того же, она решилась разом покончить со своей и его жизнью.

Что, если и ему готовится судьба маркиза? Ведь не у всякого хватит силы вынести это. Что если и ее сыну какая-нибудь женщина сделает то же, что она сделала его отцу?

Магдалена Гриффон содрогнулась. Сознание собственной вины так терзало ее, что смерть в эту минуту казалась ей блаженством, и она жаждала ее как лучшего исхода для себя и для своего ребенка…

В то время, как маркиз и Ренарда обыскивали улицы и квартиру, где Магдалена Гриффон прожила пять лет, она с ребенком бросилась в темные волны Сены с набережной д'Орсэ. Раздался пронзительный крик. Даже доведенный до отчаяния человек в минуту смерти, которую сам искал, поддается инстинкту самосохранения.

В самом широком месте Сены раскинулся большой заселенный остров Ночлега. Его называли так потому, что на нем было несколько трактиров и таверн, где могли останавливаться на ночлег не только проезжавшие мимо лодочники и матросы, но и нищие и авантюристы самого последнего разряда. Полиция была рада, что большая часть парижских бродяг по вечерам отправлялась на этот остров, где свободно могла обделывать свои делишки.

Самая большая гостиница поросшего кустами и деревьями острова пользовалась и самой дурной репутацией. «Белая голубка» стояла на обращенной к городу части острова и принадлежала очень уважаемому между нищими Пьеру Гри, который за деньги давал не только приют, но и за известную плату обучал искусству просить милостыню.

Он умел делать калек из здоровых людей, не нанося им увечий, и его советы и указания были так хороши, что никому и в голову не приходило заподозрить обман. Плату Пьер Гри брал различную, в зависимости от сложности проводимых манипуляций. Например, за превращение человека со здоровыми ногами в хромого на костылях платилось дороже, чем за одну искалеченную руку. Найти ребенка уродца от природы стоило дороже, нежели найти здорового и сделать на время калекой или уродцем, благодаря искусству Пьера Гри.

Образцом творчества Пьера Гри были два его взрослых сына, здоровенные молодцы. Он говорил, что они могли бы вдвое больше зарабатывать, если б не были так ленивы. Каждый день Немой Жан водил слепого Жюля к мосту Нотр-Дам, где они великолепно разыгрывали свою роль, и в старую шляпу Жюля сыпалась богатая милостыня.

Гостиница «Белая голубка» являла собой низенький домишко грязно-серого цвета, выстроенный из кирпича. Окна с зелеными ставнями были занавешены старыми цветными тряпками. Широкая, кривая дверь, перед которой под деревьями стояли грубо сколоченные деревянные скамейки, вела в длинные просторные сени. Направо располагалась распивочная, налево – квартира Пьера Гри и его детей. Узенькая старая лестница вела наверх, где размещали постояльцев; впрочем, большей частью они располагались в сараях позади гостиницы.

«Белая голубка» получила такое название не только потому, что на ее старой поломанной вывеске была изображена эта птица с веточкой маслины в клюве, но и по другой причине, которую мы сейчас объясним.

В тот вечер, когда Магдалена Гриффон унесла свое дитя, на деревянном мосту, соединяющем берег с островом, стояло человек тридцать обитателей гостиницы, которые со смехом и криками разглядывали подходившего нового гостя.

Сам по себе этот человек не представлял ничего особенного. Костюм на нем был примерно такой же, как и у остальных: та же помятая круглая шляпа и тот же широкий старый плащ. Не удивительны были также и ругательства, которые он выкрикивал по-английски, потому что в толпе были представители многих национальностей.

Между тем даже седобородый Пьер Гри со своими рослыми сыновьями вышел посмотреть на него. Внимание всех привлекал не сам англичанин, а его спутники – черный медведь, которого он вел на цепи, и маленькая серая лошадка, запряженная в повозку, из которой беспрестанно раздавалось сердитое громкое ворчанье какого-то животного. Англичанин собираясь переехать мост, по-видимому, намеревался остановиться в гостинице «Белая голубка». Вдруг опять послышалось ворчанье.

– Это тигр! – вскричал желтолицый испанский цыган с длинными растрепанными волосами.

– Дурак ты, Кирила! – крикнул другой цыган, озадаченно сдвинув на затылок красный колпак, – это пантера!

– Эти цыгане глупы, как мулы! – заметил Жан, сын Пьера Гри, – станет пантера так кричать!

– Молчи ты! – загалдели цыгане, грозя кулаками, – на что нарывается этот нищий?

– Молчать, воровское отродье! Будьте благодарны, что вас здесь еще терпят. Берегитесь моих кулаков, желтолицые! – вмешался в спор слепой Жюль.

– Заставим молчать слепого! Вон отсюда нищих! – орали цыгане.

– Ого! Испанские собаки наглеют! Они отчаянно скалят зубы с тех пор, как из Испании приехала новая особа, – закричали нищие, толпясь около Жюля и Жана.

– Разделаемся с ними, Бельтран! – сказал один из цыган, стиснув зубы. – Эй, Сеппи, Алейо!

Пылкие, обыкновенно не склонные к открытому нападению цыгане видели, что их больше, чем нищих. Завязалась бешеная драка. Подобного рода кровавые сцены были не редкостью на острове Ночлега. Они повторялись почти каждый день и часто кончались смертью одного или нескольких участников.

Началась рукопашная, удары кулаками сыпались направо и налево, потом блеснули кинжалы и испанские ножи.

Стоявший на мосту Пьер Гри счел, что пора наконец кончать драку.

– Прочь, не то моих кулаков попробуете! Берегись Кирила! Эй, ты, деревяшка, прочь! Вот я вам намну бока! Жан, Алейо, вы меня знаете, – кричал Пьер Гри, пробивая себе дорог}' кулаками, – дурачье, в повозке лев. Не варите, так послушайте, что скажет англичанин.

Угрозы и кулаки Пьера Гри произвели свое действие.

– Я ведь сразу говорил, что это лев, – закричал слепой Жюль, отлично видевший по вечерам. – На сегодня довольно, старик не велел, но проклятый Сеппи, за мной последний Удар.

– Эй! – крикнул Пьер Гри англичанину, переводившему сначала медведя через мост, – кто вы такой? Кто у вас в повозке?

– Я – Джеймс Каттэрет, укротитель зверей из Лондона, – ответил на ломаном французском англичанин. – У меня в клетке молодой лев, а лошадь с острова Исландии, что в Ледовитом океане. Где хозяин гостиницы? Подержите минуту медведя, он вам ничего не сделает. Я схожу за повозкой, у вас чертовски узкий мост.

– Медведя? – нерешительно спросил Пьер Гри.

– Если боишься, отец Гри, давай я подержу! – предложил Жан, уверенный в своей силе.

– Я у вас остановлюсь, есть свободный сарай? – спросил укротитель, передав сыну Пьера Гри цепь беспокойно топтавшегося медведя.

Пока Пьер Гри говорил с англичанином, Жан повел медведя к цыганам и нарочно потряс цепью. Животное сердито заворчало.

– Ну, берегитесь, цыгане, не попадайтесь мне на дороге! – грозно крикнул он, – не то сейчас спущу на вас зверя!

– Тогда ему конец, – ответил высокий цыган Бельтран, замахнувшись ножом, – смотри, не доведи до этого, немой!

– Эй, медведь, иди, попотчуй его лапой! – не успокаивался Жан. Он тронул раздраженного зверя ногой, а сам с громким отвратительным смехом отскочил от Бельтрана, стоявшего перед ним.

Все с ужасом отступили. Медведь, почуяв свободу, бешено закричал и мигом поднялся на задние лапы, собираясь броситься на очутившегося перед ним цыгана. Он широко раскрывал пасть и сердито скалил желтые зубы.

Джеймс Каттэрет в эту минуту был на середине моста с повозкой и в вечернем полумраке разглядел, что его медведь идет на задних лапах на цыгана, размахивающего ножом. Но он испугался не столько за человека, которому грозила опасность, сколько за медведя. Он не мог бросить повозку, потому что мост был без перил, узок, и приходилось очень осторожно вести лошадь.

Англичанин ругнулся.

– Bear, – крикнул он, – come here! Beast of divil, come here!11
  Медведь! Сюда, сюда, чертова бестия! (англ.).


[Закрыть]

Но разозленный медведь не слушался. Со всех сторон раздавались крики о помощи, ругательства и смех. Нищие и цыгане в ужасе побежали прочь. Один Бельтран не двигался. Он ждал зверя, сжимая в руке нож.

– Уходи, иди сюда, к сараям! – кричали ему товарищи.

– Прочь! Не быть вам живыми, если вы хоть один волосок тронете на чудесной шкуре моего медведя! – неистово угрожал по-английски укротитель.

Бельтран не понимал его. С пеной у рта медведь уже подступал к нему, собираясь обхватить обеими лапами. Цыган быстро ударил его ножом. Раздался страшный рев и отчаянный крик англичанина, увидевшего, что его медведь упал, а цыган с торжеством направлялся к гостинице, сопровождаемый радостными возгласами товарищей и нищих.

Пьеру Гри, обыкновенно первому судье во всех спорах и ссорах, при этой короткой, небывалой расправе разумнее было остаться у моста, с которого уже довольно быстро спускался Джеймс Каттэрет со своей повозкой.

– Черт возьми, беда моя! – кричал укротитель, – кто мне заплатит за такого дорогого зверя?

В ту минуту, когда он переехал наконец мост, медведь вдруг вскочил. Он, по-видимому, был легко ранен, и страшно разъярившись, с ревом побежал между деревьями, готовый, казалось, разорвать все, что попалось бы ему на дороге.

Укротитель бросился за зверем, который скрылся за сараями.

Пьер Гри вдруг чего-то сильно испугался. При всей бездушности и испорченности этого укрывателя краденного, и у него было существо, которое он любил и за которое дрожал от страха в эту минуту.

– Жозефина! – вскричал он, сообразив что она в это время всегда бывает у сараев, и медведь может разорвать ее, – Жозефина!

Но в ответ слышались только рев и крик. Пьер Гри бросился к сараям, оставив у моста повозку англичанина. Между тем становилось все темнее, и лишь испуганный зов Пьера Гри, стремившегося спасти свою дочь, свою Жозефину, эхом разносился по острову и по реке.

У сараев медведь, казалось, схватил кого-то прежде, чем подоспел к нему укротитель.

– Глядите, – кричали со смехом цыгане, столпившиеся у гостиницы, – Пьер Гри ищет Белую голубку! Он думает, что ее разорвал медведь.

Рев и крики за сараями не умолкали. Неужели медведь в самом деле схватил дочь Пьера Гри? Тогда она пропала, девушке не справиться со зверем.

Пьер Гри побежал за укротителем, который, несмотря на темноту, уже понял, что медведь попробовал крови. Он страшно ревел и мял что-то у одного из сараев. Сам Джеймс Каттэрет отступил от разъяренного зверя.

– Он разорвал мое дитя! – закричал Пьер Гри и хотел броситься к медведю.

Укротитель схватил его за руки и оттащил.

– Не подходите, – сказал он, – только я один могу его усмирить.

– Убейте его, убейте эту бестию! – кричал Пьер Гри. Сбежались нищие с лопатами, дубинами и вилами. Укротитель мигом схватил зверя за цепь.

– Успокойтесь. Он собаку разорвал.

– Где моя дочь Жозефина? – кричал Пьер Гри.

– Не видал ли кто-нибудь Белую голубку? – спрашивали друг друга нищие.

– Не ищи ее, старик, – сказал Жюль, – напрасный труд. Она с час как уехала в лодке вверх по реке.

– Вверх по реке, одна?

– Да ведь это не первый раз, – ворчливо заметил Жан, – девчонка делает, что ей вздумается и разыгрывает хозяйку, а мы добывай деньги!

– Молчать! – крикнул Пьер Гри сердито отвернувшимся сыновьям. – Молчать, ступайте по своим делам. Думаете, выросли, набрались силы, так можете самовольничать и упрямиться. Вы меня знаете. Я не шучу. Сегодня ночью делайте то, что я велел, – прибавил он тише, – и когда лодка подъедет, позовите меня, надо будет все хорошенько спрятать.

Жан и Жюль, ворча что-то себе под нос, лениво пошли к сараям, а Пьер Гри крикнул нищим и цыганам, чтобы те шли спать. Он боялся, как бы опять не началась драка, да и поздно уже было.

Все утихло. Постояльцы гостиницы привыкли беспрекословно повиноваться старику. Нищие и цыгане разошлись по сараям, где для них на ночь была разостлана солома. Пьер Гри вернулся к англичанину.

– Уходите лучше отсюда, – сказал он, – я не могу держать зверей в моей гостинице.

– Они смирные, если их не дразнить. Позвольте мне остаться здесь на несколько дней, я вам хорошо заплачу.

– Вы хотите показывать их в городе?

– Не знаю еще. Может быть я недолго здесь пробуду и поеду дальше. Отведите мне отдельное помещение, даю вам слово, что мои звери никому вреда не сделают. Вот и деньги вперед за несколько дней.

Джеймс Каттэрет положил золотой в руку старика, который тотчас сделался сговорчивее.

– Пойдемте, я вам отведу сарай у самого дома, – сказал он и повел укротителя к гостинице, которая в темноте имела еще более мрачный вид и казалась каким-то вертепом, где определенно творились темные дела.

Пьер Гри отворил старый сарай и помог укротителю поставить туда повозку с лошадью, потом и Джеймс Каттэрет вошел туда с медведем и, простившись с хозяином, запер дверь.

Между тем Жан и Жюль пошли в конец острова, где стояло несколько лодок, привязанных цепями к ближайшим деревьям. Плеск воды и мерный скрип цепей создавали какое-то неприятное ощущение в окружающей темноте.

Сыновья Пьера Гри залегли в кустах и стали наблюдать за рекой. Хотя темнота и не позволяла хорошо различать предметы, но все-таки можно было бы увидеть лодку, подходящую к острову.

На другом берегу Сены было так же глухо и тихо, лишь временами раздавался хруст сухих веток, сломанных холодным ветром. Вдруг послышались мерные удары весел. Жан Гри поднял голову и стал прислушиваться.

– Это они, везут товар, отобранный около заставы у проезжего купца.

– Ничего пока не разгляжу, а весла ясно слышу, – прошептал Жюль. – А вот илодка, но не та, которую мы ждали, эта маленькая.

– Да это девчонка едет! Я ее теперь ясно вижу, – ответил Жан Гри. – Ты не знаешь, куда она так часто ездит по вечерам?

– Не знаю, что мне за дело!

Братья, видимо, не любили сестру, которую на острове прозвали Белой голубкой за необыкновенно нежный цвет лица. Она была совсем не похожа на них, итолько решительность характера и сила, которую трудно было подозревать по ее нежной наружности, роднили ее с грубыми братьями.

Жозефина приближалась к берегу. Казалось, что она не чувствует холода, хотя ее голова, шея ируки были не покрыты, а распущенные волосы развевались на ветру. Возле нее в лодке лежала совершенно безжизненная фигура. Вдруг раздался жалобный, похожий на детский, стон. Братья не могли разглядеть, сколько человек было с Жозефиной, но они встали, надеясь, что она привезла с собой пьяных, а в таком случае можно было все-таки чем-нибудь поживиться, обобрав их без большого труда.

Их фигуры ясно выделялись между кустами, когда Белая голубка легко выскочила на берег и привязала лодку к столбу. Жозефина, по-видимому, не замечала карауливших братьев и, подтянув лодку к самому краю берега, с глубоким состраданием на лице вытащила из нее какую-то женщину.

Это была совершенно незнакомая ей Магдалена Гриф-фон. Жозефина проезжала мимо как раз в ту минуту, когда несчастная с ребенком бросилась в воду.

Она все видела, слышала крик и с ужасом следила за страшной драмой, разыгравшейся рядом. Вокруг не было ни души. Она одна видела мать и ребенка…

– Святая Дева! – вскричала Жозефина и быстро направила лодку к тому месту, где несчастная исчезла под водой.

Девушка наклонилась, пристально вглядываясь в воду, когда несколько в стороне от нее показалась над водой все еще крепко держащая дитя женщина. Не теряя времени, Жозефина направила лодку к тому месту, где только что видела бледное лицо тонувшей женщины и где раздался крик мальчика. Но едва она успела подъехать, как они опять исчезли в волнах.

Дочь Пьера Гри знала, что утопающие выплывут еще раз, и направилась туда, где, по ее расчетам, они должны были опять вынырнуть. Она верно рассчитала. Голова женщины действительно показалась у самой лодки. Жозефина схватила несчастную за руку, которой та придерживала дитя, вырвала у нее почти захлебнувшегося мальчика, потом с большим усилием втащила иокончательно потерявшую силы женщину, едва не перевернув при это?л лодку.

Мальчик очнулся, он дрожал от холода и жалобно плакал, а мать лежала как мертвая. Еще можно было надеяться спасти обоих, если удастся поскорее довезти их домой.

Она взялась за весла и поплыла к острову.

Шагнув к лодке Жюль уже собирался обыскать утопленницу, чтобы отобрать у нее драгоценности.

Жозефина быстро загородила ему дорогу.

– Прочь, пошел вон! Не смей дотрагиваться до этой женщины, – крикнула она.

Брат захохотал.

– Ого, она теперь хочет сама на себя работать, – сказал стоящий поодаль Жан.

– Прочь, говорят тебе, или я закричу, а вы знаете отца. Прочь с дороги!

Жозефина с трудом подняла на руки бесчувственную женщину. Сострадание и досада на братьев, которые отпускали ей вслед грубые шутки, придали ей новые силы. Она отнесла Магдалену в гостиницу, и положив ее на постель в своей комнате, побежала за мальчиком.

Она решила сделать все, чтобы спасти обоих.

XIII. МАРИЯ МЕДИЧИ

– Ваша супруга, маркиза д'Анкр, говорила нам, маршал, что вы хотите сообщить нечто важное, – сказала королева-мать вошедшему к ней в кабинет и поклонившемуся Кончини. – Мне очень интересно узнать в чем дело.

Мария Медичи села в золоченое кресло у черного мраморного стола, на котором стоял превосходный письменный прибор тоже из черного мрамора и лежало несколько бумаг.

По стенам висели картины знаменитейших художников того времени – Россо, Фремине, Бланшира и Симона Буэ. На камине между часами и вазами стояли великолепные статуэтки. Шелковые портьеры, затканные золотом, занавески на окнах из дорогой парчи и ковер на полу, точно усыпанный цветами, дополняли убранство кабинета.

Мария Медичи была расточительна и любила искусство. Ее дворец поглотил огромные суммы из казны. Его строили знаменитейшие архитекторы по образцу дворца Питти во Флоренции. Мария Медичи сама просматривала планы и отдавала распоряжения.

Темно-зеленое атласное платье роскошными складками ниспадало вокруг ее величественной фигуры. Откинувшись на спинку кресла, она играла маленьким, изящно разрисованным перламутровым веером.

Возле нее стояла Элеонора Галигай, честолюбивая супруга Кончини. Она выразительно переглянулась с маршалом. Королева-мать была достаточно подготовлена. Шахматная игра, задуманная этими двумя людьми, ненасытно стремившимися к могуществу и почестям, могла начаться. Надо было смело и решительно действовать, чтобы истребить опасность в самом зародыше.

– Странные вещи происходят сегодня не только в Лувре, но и за стенами его, – начал Кончини. – Мушкетеры осмелились открыто, на улице, напасть на отряд швейцарских, гвардейцев, среди которых был Антонио, преданный мне человек, и прогнали их с разбитыми головами. К этой драке привел спор, о котором я лучше умолчу.

– Не скрывайте от меня ничего, маршал. Ваша обязанность говорить мне все.

– В таком случае… мушкетеры осмелились восстать против швейцарцев за то, что последние кричали ура вашему величеству, называя вас королевой Франции!

– Но если это не пошло дальше, маршал…

– Они стали бить Антонио и его товарищей. Один тяжело раненный умер на месте. А главное, что в числе четырех мушкетеров, спровоцировавших кровавую сцену, был тот самый виконт д'Альби, которого я посылал на улицу де ла Тур арестовать пастора Лаврентия и который дал ему уйти.

– Четыре мушкетера. Кто же три другие? – спросила Мария Медичи.

– Маркиз де Монфор, монсиньор Луиджи, прозванный мушкетерами Каноником, и Генрих де Сент-Аманд, которого называют Милоном Арасским.

– Очень жаль, маршал, что мы не смогли привлечь на свою сторону таких смелых и энергичных офицеров, действующих так единодушно!

– Я все сделал, ваше величество, чтобы привлечь их на нашу сторону. У нас при дворе слишком сильные и деятельные противники. Против вашего величества организуется большой заговор, и дело, по моему мнению, примет самый дурной оборот, если не употребить быстрых и решительных мер.

– Заговор? Объясните подробнее, маршал, где же источник его?

– Боюсь заслужить немилость вашего величества, мои слова могут быть восприняты как государственная измена.

– Не беспокойтесь, любезный маркиз. Если вы уверены в том, что знаете, вы не подвергаетесь никакой опасности: только виновные могут бояться, даже если они коронованные особы!

– В таком случае начало заговора кроется на половине его величества короля.

Изумленная Мария Медичи встала.

– Элеонора, – обратилась она к своей приближенной, – и вы говорили то же самое, что это значит?

– Маршал, я вижу, имеет счастливую возможность сообщить вашему величеству очень подробные сведения, иначе бы он, без сомнения, не решился сказать то, что сейчас сказал, – холодно и самоуверенно ответила Элеонора.

– Заговор, против нас, на половине нашего сына… это невозможно, немыслимо!

– Очень скоро появятся еще более ясные свидетельства, нежели те, которые мы имеем теперь, и тогда будет поздно тушить пожар. Цель заговора – всеми дозволенными и недозволенными средствами вырвать власть из рук вашего величества и отдать ее в руки наших злейших врагов.

– Вы слишком мрачно смотрите, маршал, и слишком много обращаете внимания на пустые придворные интриги.

– Я постоянно охраняю ваше величество, – ответил Кончини, почтительно кланяясь.

– Знаю и очень благодарна за это вам и вашей супруге! Но все-таки в настоящую минуту вы придаете интригам слишком большое значение, любезный маршал. Король очень доволен тем, что я избавляю его от забот правления, и охотно подчиняется моим решениям и советам.

– Подчинялся до сих пор, ваше величество, а теперь все может измениться.

– Отчего такие мрачные предсказания, они основываются на ваших словах, Элеонора?

– Факты, о которых, без сомнения, маршал доложит вашему величеству, наверное сойдутся с тем, что я узнала по звездам и древним предсказаниям– Вашей короне грозит большая опасность, ваше величество, – бесстрастно произнесла Элеонора.

– Ваши предсказания постоянно сбывались, дивлюсь вашему таинственному искусству! Скажите же, Элеонора, откуда мне ждать опасности?

– От врага с княжеской короной, ваше величество, – ответила хитрая и опасная интриганка, сохраняя невозмутимость на лице.

– Обвинение смело. Элеонора…

– Я передаю только то, что мне сказали звезды, ваше величество.

– Ваш супруг, вероятно, подробнее объяснит нам это, – обратилась Мария Медичи к Кончини. – Что вы находите опасным, маршал?

– Осмелюсь напомнить вашему величеству, что по вине виконта д'Альби не удалось, к сожалению, арестовать патера Лаврентия, что благодаря опасной интриге он скрылся, и что с этим фактом связано таинственное видение в Луврской галерее.

Глаза королевы-матери грозно сверкнули.

– Так вы знаете, маршал, кто позволил себе с нами эту неслыханную шутку? – скороговоркой спросила она.

– Думаю, что знаю, ваше величество, и вижу в этом связь с тем, о чем я уже говорил. Бесследно исчезнувшим патером Лаврентием воспользуются как орудием, чтобы его величество короля…

– Не договаривайте, это ужасные предположения, – поспешно перебила Мария Медичи, – называйте мне факты.

– Виконт д'Альби дал уйти патеру. Я постоянно должен возвращаться к этому пункту.

– И патера нигде не могут найти. Надо сознаться, что мне замечательно дурно служат! – горячо вскричала королева-мать.

– Употреблены были все меры, чтобы лишить его возможности вредить, и если все оказалось безуспешным, ваше величество, так это можно объяснить только одним.

– Чем?

– Патер имеет очень высоких покровителей, ваше величество!

– Вы, вероятно, напали на какой-нибудь след, знаете этих покровителей?

– Я назову два обстоятельства или факта, как вашему величеству угодно требовать. На сен-жерменской охоте принц имел несчастье заехать с виконтом д'Альби в такое место леса, к которому направлены были выстрелы охотников. Пуля задело плечо принца.

– Рана, говорят, не опасна, принц уже выздоровел.

– Когда вечером, при свете факелов, виконт д'Альби подвел раненого принца к сборному месту охотников…

– С каких это пор виконт сделался приближенным принца? – перебила Мария Медичи.

– С той ночи, ваше величество, когда виконт дал уйти патеру Лаврентию, которого был послан арестовать.

– О, этого беарнского виконта надо задержать! Но, продолжайте.

– Когда факелы осветили побледневшее лицо раненого принца, стоявший возле меня герцог д'Эпернон шепнул мне, что в эту минуту принц был очень похож… на его величество покойного короля!

Мария Медичи вздрогнула и, полузакрыв глаза, взглянула на Кончини. Ее осенила одна весьма возможная догадка.

– И вы тоже нашли сходство? – спросила она после тяжелой минуты молчания.

– Должен был согласиться с герцогом д'Эперноном, ваше величество.

– А вы, Элеонора, тоже говорили, что у меня есть враг?

– Я так прочла по звездам, ваше величество!

– Если предчувствие не обманывает меня, – вполголоса с угрозой произнесла Мария Медичи, – они увидят то, чего никогда не видели. Я имею власть, чтобы посадить этого врага в Бастилию и даже вытащить на Гревскую площадь. Меня не пугает поверье, что лица, родственные королевскому дому, неприкосновенны! Я не оставлю виновного без наказания!

– Есть еще факт, подтверждающий, что принц Генрих Конде с особенным доверием относится к виконту д'Альби после той ночи, когда исчез патер Лаврентий, – сказал Кончини, достигнувший своей цели.

– Вы очень зорко следите за всем, маршал! Если бы не вы с Элеонорой, я до сих пор ничего бы не подозревала и оставалась бы спокойной, тогда как теперь самое время действовать, – сказала Мария Медичи. – Говорите, что вам еще известно!

– Надеясь напасть на след патера, я в ту ночь велел тайно обыскать квартиру виконта д'Альби.

– Отлично сделали, что же вы нашли?

– Перчатку с княжеской короной и буквами Г. К.

– Генрих Конде… перчатку нашли в квартире виконта… – пробормотала королева-мать. – О, она могла случайно остаться у виконта после охоты. Он был с принцем, когда его ранили.

– Простите, Ваше Величество, это невозможно, – с улыбкой ответил Кончини, – перчатку нашли у мушкетера накануне.

Мария Медичи мрачно задумалась. Казалось, в голове ее уже зрел один из кровавых планов, перед осуществлением которых она никогда не отступала.

– Мы подавим заговор в самом зародыше и сделаем это очень энергично. Вы должны помочь мне, маршал, – сказала она отрывисто и строго, как всегда говорила, если была взволнована или рассержена. – Необходимо опередить их и не допустить, чтобы с нами во второй раз разыграли дерзкую комедию.

– Принцу Конде и графу де Люиню удалось, как мне кажется, полностью привлечь его величество короля на свою сторону, поэтому надо действовать крайне осторожно, – тихо заметил Кончини. – Всякие решительные, открытые в отношении каждого из этих господ меры могут повлечь за собой серьезные осложнения. Кроме того, хорошо бы после первого же решительного шага тайно захватить и патера.

– Разумеется, его захватят, а беарнского виконта надо без церемоний устранить.

– Простите, ваше величество, – перебил Кончини, – с виконтом тоже надо быть осторожным. Говорят, он пользуется милостью ее величества королевы и исполняет какие-то особые ее поручения.

– Из чего вы это заключаете, маршал?

– Тоже из одного очень странного обстоятельства: господин Ришелье в последнее время несколько раз незаметно наблюдал и видел, что виконт поздно вечером ходил во внутренние комнаты ее величества королевы…

– Я постараюсь разузнать это прежде, чем мы станем действовать против принца Конде и виконта.

– Если осторожно и умело за это взяться, можно то и другое сделать одновременно, – заметил маршал.

– Разумеется, у вас есть какой-нибудь план, или вы посоветуете нам что-нибудь, Элеонора?

– Если вашему величеству угодно спросить меня, я предложила бы устроить бал и пригласить его высочество, это лучше замаскирует дело. Принц не сможет отказаться от приглашения, так как партии еще пока не высказывались открыто.

– Бал… да, я с вами согласна, Элеонора. Мы дадим маскированный бал. Никто не узнает и не заметит, как с этого бала принца Конде отвезут в Бастилию, – усмехнулась Мария Медичи.

– Ваше величество позволит мне устроить это? – почтительно спросил Кончини. – Хорошо бы заставить виконта д'Альби способствовать аресту принца Конде, которого он не узнает…

– И вместе с Генрихом Конде свезти в Бастилию… отлично, любезный маршал! Если вам это удастся, я буду считать вас образцово ловким человеком. Арестованный выдаст коменданту мушкетера, а мушкетер арестованного, и оба попадут в одну тюремную камеру. Будем держаться этого плана! Я пока велю следить за виконтом д'Альби и молодой супругой моего сына. Элеонора, попросите ко мне в кабинет маркизу де Вернейль и моего милостынераздавателя Ришелье, мне надо поговорить с ними. А вы, любезный маршал, на днях представите мне план веселого маскированного бала и список приглашенных. Не жалейте денег! Бал должен быть верхом роскоши и блеска. Выпишите из Парижа лучших художников. Чем больше станут говорить о приготовлениях к балу, тем меньше будут думать, что за ними скрываются планы, которые замечательно ловко предупредят заговор против нас.