Текст книги "Тайные тропы (сборник)"

3

В начале узкого переулка находилась пивная – «Бирхалле». От прочих пивных она внешне ничем не отличалась, но в ней, кроме пива, можно было получить, правда, за высокую цену, чашку суррогатного кофе – дурно пахнущей темной жидкости – и бутерброды, состоявшие из микроскопических порций эрзац-хлеба и сыра.

Каждое утро Ожогин и Грязнов приходили в пивную и занимали столик. Они вынуждены были завтракать здесь, так как в гостинице, по талонам коменданта города, им причитался лишь обед. Друзья являлись в «Бирхалле» к самому открытию, чтобы успеть захватить местечко в этом всегда людном и шумном заведении.

Собирались тут спекулянты, ростовщики, посредники в торговых сделках, люди с уголовным прошлым. Мраморные доски столиков носили на себе следы различных арифметических подсчетов, за которыми скрывались всевозможные сговоры и сделки. Сколько темных дел хранили эти обшарпанные, обветшавшие столики!

Сегодня друзья явились с некоторым опозданием и поторопились занять крайний столик. Официант, уже приметивший этих посетителей и не раз получавший от них щедрые чаевые, быстро подбежал и принял заказ на бутерброды и две кружки пива.

– Все знакомые лица, – сказал Андрей, оглядывая зал.

– Да, примелькались, – согласился Никита Родионович. – Вон того, рябого, что сидит у окна, я вижу каждый день… Ты не оглядывайся, – предупредил он Андрея. – Он улыбается и, видимо, собирается подойти к нам.

Низкий полный мужчина в сорочке из искусственного шелка что-то шепнул соседу, встал с места и направился к друзьям. В это время подали пиво и бутерброды. Незнакомец подошел к столику и, пододвинув свободный стул, уселся рядом с Ожогиным. Лицо его было сильно изуродовано оспой.

– Есть дело, – сказал он вместо приветствия и положил свою большую, обильно поросшую волосами руку на руку Ожогина.

– Пожалуйста, – с любопытством и недоумением глядя на незнакомца, сказал Никита Родионович.

– Могу устроить небольшую партию гаванских сигар. Доллары есть?

Никита Родионович отрицательно помотал головой, сдерживая улыбку.

– Фунты?

– Тоже нет, – ответил Ожогин.

– Советские рубли? – уже шепотком спросил рябой.

– А этих тем более.

– Жаль. Очень жаль, – сказал незнакомец, сокрушенно покачав головой. – Сигары настоящие, без подделки. А что вас интересует? – спросил он, глотнув воздух.

– Пока ничего, – ответил Никита Родионович, уже не сдерживая улыбки.

– Понимаю… – рябой многозначительно подморгнул. – Понимаю, – и, пожав руку Ожогину, встал и отошел.

Что он понял, друзья так и не уяснили.

За соседним столом шел торг из-за двух ящиков анилиновых красок.

– Ну и мирок! – тихо сказал Грязнов, нервно поводя плечом.

– Ничего, привыкнем, Андрюша.

Допив пиво и положив на стол деньги, друзья вышли.

…По тротуару возле гостиницы прогуливалась супруга Моллера. Три мальчика и три девочки шли следом за мамашей попарно, взявшись за руки.

На приветствие Ожогина и Грязнова госпожа Моллер ответила едва заметным наклоном головы.

Зато муж ее встретил друзей так, будто не виделся с ними полгода. Пожав обоим руки, он затянул их в свою конторку и чуть не насильно усадил на кожаный диван.

– Строго конфиденциально… только что узнал… Вчера ночью в гостиницу, что на Штутгартштрассе, специально отведенную для господ офицеров, кто-то из приезжих внес чемодан. Обычный чемодан, вот такого размера, – Моллер показал размер чемодана. – И что бы вы думали?

Друзья пожали плечами.

– В чемодане оказалась адская машина!

– Что? – удивился Грязнов.

– Адская машина! – повторил Моллер.

– Не может быть, – пытаясь встать, заметил Никита Родионович.

Моллер движением руки принудил его сесть.

– Мне-то вы можете поверить? Я своими глазами видел этот чемодан. Он наполнен взрывчаткой. Не дай бог, взорвался бы – от гостиницы не осталось бы камня на камне. Да-да, это не шутка. В нем не меньше двенадцати килограммов.

– Почему же он не взорвался?

– Понимаете, полотер, натирая полы в шестнадцатом номере, услышал необычный для его слуха шум: «тик-тик, тик-тик, тик-тик». Он заглянул в платяной шкаф и увидел чемодан.

– Хозяина чемодана, конечно, нашли? – спросил Никита Родионович.

– Ну нет, он не такой дурак: в гостинице больше не появлялся.

В конторку вошел кельнер и доложил хозяину, что к телефону просят жильца из сорок четвертого номера, а там никого нет.

– Выходит, это нами интересуются, – сказал Никита Родионович и встал.

Следом за ним поднялся с дивана и Грязнов. Моллер их больше не задерживал. Наоборот, взяв под руки друзей, он повел их по коридору к тому месту, где на маленьком круглом столике стоял телефон.

Никита Родионович взял лежавшую на столе трубку и поднес к уху. Говорил Долингер. Он сообщил адрес и время встречи.

Вечером Ожогин и Грязнов познакомились с Долингером. Это был высокий, сухой немец лет тридцати, с большими карими глазами и крупными чертами лица. Жил он в той же части города, где и Юргенс, – на Лернерштрассе, в небольшом особняке, укрытом в глубине двора.

Долингер встретил друзей у калитки и попросил назвать клички-пароли. Затем он провел Ожогина и Грязнова по узенькой, изогнутой аллейке в особняк, на крыше которого было необычайно много антенн.

«Радиоцентр», – решили про себя друзья.

Из первой комнаты в разные стороны вели двери, и на каждой из них красовалась коротенькая надпись: «Вход воспрещен».

Долингер открыл одну из этих дверей и пригласил за собой Ожогина и Грязнова. Они оказались в небольшой комнате с голыми стенами. Посреди стояли два простых стола с закрепленными на них телеграфными ключами.

Долингер открыл шкаф и вынул оттуда компактную, вмонтированную в небольшой чемодан радиостанцию.

– Знакомо? – он вопросительно посмотрел на друзей.

Ожогин и Грязнов ответили утвердительно.

– Прекрасно, – заявил Долингер, закрывая крышку. – Рацию возьмете с собой, она постоянно должна быть при вас. А сейчас запишите условия связи со мной.

Долингер начал диктовать. Получалось так, как говорил Юргенс: дважды в сутки, утром и ночью, им следовало самостоятельно выходить в эфир, связываться со станцией Долингера, передавать ему радиограммы произвольного содержания и принимать их от него. Долингер предоставил самим ученикам право решить, кто из них будет работать утром, кто ночью, но рекомендовал чередоваться.

– Сейчас прошу за ключ, – сказал он в заключение.

Результатами работы на ключе Долингер остался доволен. Особой четкостью отличалась передача Андрея.

– У вас, молодой человек, уже выработался своеобразный почерк, присущий радисту, – похвалил юношу Долингер. – О первом сеансе я вас предупрежу. Все будет зависеть от того, как скоро вы переедете на квартиру, но независимо от этого ежедневно тренируйтесь на ключе, а если обстановка в гостинице позволяет, раскладывайте рацию и слушайте меня. Приучите себя как можно быстрее находить мои позывные среди остальных и настраивать приемник. Это имеет огромное значение. Сейчас, пока вы живете в гостинице, лучше всего слушать меня ночью. Утром неудобно – может кто-нибудь зайти.

Долингер удалился, и через несколько секунд послышался характерный негромкий шум мотора.

– Боялся пропустить очередной сеанс, – негромко сказал Грязнов.

Ожогин приложил палец к губам.

– Давай-ка лучше потренируемся, – предложил он и взялся за ключ.

Андрей последовал его примеру.

Минут через десять работа мотора прекратилась, и Долингер вернулся. Увидя друзей за тренировкой, он одобрительно кивнул головой, подошел к шкафу и раскрыл обе его половинки. Все полки шкафа были заполнены всевозможными радиодеталями, лампами, мелким инструментом, кусками фибры, фанеры, мотками проволоки, изоляционной ленты.

– Вторая ваша задача заключается вот в чем, – объявил Долингер. – Вы будете приходить ко мне сюда один раз в неделю, по понедельникам. Все, что здесь есть, – он показал на содержимое шкафа, – в вашем распоряжении. Я дам вам несколько схем радиостанций, и вы самостоятельно смонтируете приемники и передатчики. Это очень важно в практической работе на чужой территории.

– Не так легко найти радиодетали… – заметил Грязнов.

– Ерунда. Осложнение может вызвать только отсутствие ламп, но в конце учебы вы убедитесь, что и они не являются для вас проблемой.

– Вы хотите из нас профессоров сделать, – шутя сказал Ожогин.

– Профессоров не профессоров, а специалистов, которые не станут в тупик при отсутствии радиостанции. Итак… – Долингер сделал небольшую паузу, – ожидаю вас в понедельник, ровно в десять вечера, а теперь берите чемодан, я провожу вас…

– Ты понимаешь, Андрей, что все это значит? – спросил Никита Родионович друга, когда они уже шли по затемненной, совершенно безлюдной улице к себе в гостиницу.

– Почти понимаю, Никита Родионович, – взволнованно ответил Андрей и крепко взял Ожогина под руку.

– В этой штучке, – Ожогин показал на чемодан, – теперь заключается все. Ее беречь надо как зеницу ока.

Грязнов понимающе кивнул головой.

Несколько минут друзья шли в молчании. Пересекая площадь около хлебного магазина, они заметили робкие человеческие тени, сливавшиеся с коричневой стеной: горожане с вечера занимали очереди за хлебом.

…Моллер еще не покинул гостиницу и окликнул Ожогина и Грязнова, когда они пробирались по темному коридору в свой номер.

– Окно у вас не замаскировано, – предупредил он. – Закройте, а уж потом свет включайте. Меня и так три раза штрафовали. К каждой щелке придираются.

Моллер проследовал за друзьями в номер, самолично задрапировал окно, зажег свет и, увидев в руках Андрея аккуратный чемоданчик, выразил удивление:

– Новенький? Какой замечательный! Где вы его купили? – он сделал движение, выдавшее его желание немедленно осмотреть чемодан.

Но Грязнов не растерялся:

– Ну вот… Вы любопытный, точно женщина, господин Моллер! Какая же это обновка, когда мы с этим самым чемоданчиком к вам и приехали.

Открыв платяной шкаф, Андрей поставил туда рацию и захлопнул дверку.

– Возможно… возможно… – проговорил Моллер, потирая лоб. – Вы заметили, сколько самолетов прошло к фронту? Просто ужас! Я считал, считал… почти до сотни дошел, уже стемнело, а они всё идут и идут… Скажите, по звуку можно определить количество летящих самолетов?

Ожогин ответил, что никогда не занимался столь сложной арифметикой.

А Моллер уже переключился на совершенно другую тему:

– Вы знаете новость? В определенное время суток можно слушать передачи «Свободной Германии». И что только она не передает!

– У вас в гостинице нет радиоприемников, где вы ухитряетесь слушать эти передачи? – спросил Никита Родионович, расшнуровывая ботинок.

– Да разве я позволю себе слушать передачи «Свободной Германии»! Между «Свободной Германией» и концлагерями кратчайшее расстояние.

– Тогда откуда вам известно содержание передач?

Моллер смутился. Пальцы его нервно и быстро ощупывали скатерть на столе. Ответил он не сразу, а после продолжительной паузы.

Об этом, конечно, можно бы и не говорить, но он скажет. Его хороший знакомый, вернее – его близкий товарищ, работает на городском радиоузле. Ему по долгу службы приходится все слушать, а он рассказывает Моллеру.

– Я бы порекомендовал ему не слушать того, что запрещается слушать, – довольно резко сказал Никита Родионович, – а вам не распространяться на эту тему.

Моллер встал из-за стола:

– Пожалуй, это правильно. Ну, спите, спите… Спокойной ночи! – и он быстро покинул номер.

Андрей запер дверь на ключ, прислушался, а затем открыл шкаф и вынул чемодан.

Друзья сели рядом и приложили к уху по наушнику, Андрей вставил штепсель в розетку и начал настройку приемника.

4

Почти каждое утро старик Вагнер проводил в своем небольшом садике. Все здесь было посажено его руками, взлелеяно и сбережено его заботами: и яблони, и сливы, и груши, и кусты крыжовника и смородины, и бархатистые газоны, и клумбы с цветами.

Прошедший год был неурожайным: почти ничего не принесли яблони, очень мало плодов дали груши и сливы. Видимо, и тут сказывалась война: негде было взять удобрения. А может быть, виноват был он сам, Вагнер. Ведь осенью он не окопал деревья, не взрыхлил около них землю, зимой не окучил их снегом, весной не подрезал. Не было времени, да и тяжело все делать одному.

Прополов грядку с редисом, Вагнер почувствовал усталость и присел на ступеньки крыльца, ведущие в дом. Как быстро тают силы… Год-два назад он мог копаться в саду в течение полудня, а вот теперь… Прошел какой-нибудь час, и уже ноет спина, чувствуется боль в каждом суставе. Старик расправил плечи, оперся плечом о косяк двери, задумался. Стар. Определенно стар. И хорошо, что судьба не забыла его совсем и послала ему хорошего помощника. Правда, чтобы оформить пребывание в доме Алима Ризаматова как военнопленного, пришлось дать взятку знакомому офицеру из комендатуры.

С улицы, со стороны фасада, дом Вагнера украшала узорчатая железная изгородь. Сам дом состоял из пяти комнат с мезонином. Все здесь было сделано так, как хотелось хозяину. Он долго обдумывал проект: расположение комнат, окон, дверей, кухни, кладовой, ванной. Когда дом был окончен, старик сказал: «Это то, о чем я мечтал». Одного не мог предусмотреть Вагнер: он проектировал с расчетом на семью в четыре-пять человек, а пришлось жить одному. Ушли от него поочередно два сына, ушла жена. Ожидать их нечего. Они ушли туда, откуда никто еще не возвратился.

У окна кладовой висела металлическая клетка. Эту клетку принес когда-то его первый сын, Отто. Он очень любил птиц. В первый весенний день Отто выносил клетки со своими пернатыми на воздух, развешивал их на стене и открывал дверцы. Прошли годы. Отто вырос, стал мужчиной, а церемония освобождения птиц повторялась неизменно из года в год. На старом беккеровском пианино, в покрытом пылью чехле, покоилась скрипка. И, глядя на нее и на пианино, старик думал о Карле, младшем сыне, и своей верной подруге Эльзе. Как часто в тихие летние вечера, сидя в качалке на открытой веранде, слушал он мелодии Бетховена, Моцарта… Эльза была родственницей известной немецкой пианистки Софии Ментер и от нее унаследовала мастерство игры на рояле. Любовь к музыке она передала младшему сыну, Карлу… Да, все в доме напоминало о них – все, буквально все…

Вагнер погрузился в воспоминания. Солнце поднималось над садом, оно осветило дом и уже коснулось лучами огромного куста белых флоксов на клумбе, рассыпалось по дорожке, усыпанной мелким гравием…

В железную калитку резко постучали.

– Кто бы это? – проговорил вслух Вагнер и быстрыми, мелкими шагами направился к калитке.

На улице стоял незнакомый Вагнеру человек в штатском сером костюме.

– Вы Альфред Вагнер? Архитектор?

– Был когда-то архитектор, а теперь только Вагнер.

– Пойдемте со мной… у меня за углом машина…

– Куда и зачем?

Посетитель отвернул рукой борт пиджака и показал металлический значок.

…Через несколько минут машина остановилась около мрачного трехэтажного здания. На втором этаже, у двери под номером семьдесят восемь, Вагнера заставили подождать, потом любезно пригласили в комнату.

За столом сидел угрюмый и очень худой человек с бесцветными глазами. Он был поглощен чтением какой-то бумаги и не обратил на вошедшего никакого внимания. Вагнер стоял, держа в руках свою маленькую соломенную шляпу. Так продолжалось минут пять. Наконец человек оторвал глаза от бумаги, поднял голову и, кивнув в сторону кресла, произнес металлическим голосом:

– Садитесь.

Вагнер сел в кресло, положил шляпу на колени и приготовился слушать.

– Вы знаете, где находитесь?

– Вывески я не видел, но догадываюсь, – ответил Вагнер.

– Я майор Фохт.

– Очень приятно…

Улыбка искривила лицо Фохта и через секунду исчезла.

– Мы вызвали вас по делу.

Старик кивнул головой.

– Вы живете один?

– Нет. Со мной живет работник из военнопленных.

– Двое – на весь дом из пяти комнат с мезонином?

– Да.

– Вам не тесно?

Пока он, Вагнер, этого не чувствовал. Почему ему должно быть тесно?

– Мы решили поселить к вам двух человек…

– Квартирантов?

– Да, они вам будут платить за квартиру.

– Поселить независимо от того, хочу я этого или нет?

– Да, независимо.

Вагнер пожал плечами.

– Но дело не в этом… – продолжал Фохт.

– А в чем?

– Сейчас узнаете… Это наши люди. И все, что они будут делать в доме, должно умереть в его стенах. Вы поняли?

Старик немного побледнел, что не укрылось от собеседника.

– Не волнуйтесь и не стройте никаких предположений. К вам мы пока никаких претензий не имеем. Сын – одно дело, отец – другое…

Вагнер побледнел еще больше.

– Мой сын сложил голову на фронте, и мне нисколько не…

– Я имею в виду не этого сына, – резко прервал его Фохт, – а первого.

Старик опустил голову. Воцарилось молчание.

Майор вышел из-за стола и уселся напротив Вагнера. Достав из кармана кожаный портсигар, он раскрыл его и протянул старику.

Вагнер помотал головой. Он не курит.

– Я знаю, что вы курите.

Вагнер развел руками.

– У вас очень строптивый характер, – закуривая сигарету, сказал майор. – Вы принимаете близко к сердцу всякую мелочь.

Вагнер молчал.

– Вы все прекрасно понимаете, но притворяетесь… Если вы не настроены продолжать беседу, давайте подведем итоги. Завтра к вам придут двое и скажут, что они от Фохта. Предоставьте им комнату, если можно – две. Постарайтесь объяснить соседям или знакомым, что вам дали еще двух военнопленных. Человек вы одинокий, работы по дому и на приусадебном участке много. Это подозрений не вызовет. Но… еще раз предупреждаю: все, что увидите и услышите, должно остаться при вас. Надеюсь, вы не захотите причинять неприятностей своим родственникам…

– Кого вы подразумеваете?

– Вашего племянника Рудольфа Вагнера.

Старик тяжело вздохнул и поднялся:

– Можно уходить?

– Да, только хорошо запомните, о чем мы договорились… До квартиры вас проводят.

Майор прошел на свое место и нажал кнопку. В кабинете появился человек, привезший Вагнера.

– Отвезите господина Вагнера домой, – приказал майор.

К Альфреду Вагнеру пришла беда. Старик никак не думал, что его дом, наполненный воспоминаниями о дорогих, близких сердцу людях, превратится в меблированную квартиру, в приют для лиц, пользующихся покровительством майора Фохта. Он никак не мог примириться с мыслью, что сегодня или завтра придут какие-то двое, о делах которых надо молчать, расположатся как хозяева, начнут командовать, требовать, устраивать скандалы. Они полезут в его библиотеку, станут трогать любимые книги, они будут прикасаться к вещам, которые он оберегает как святая святых.

Что это за люди? Откуда они взялись? Солдаты? Так им место в казарме. Офицеры? Так для них много квартир в центре города.

Вагнер взволнованно ходил из угла в угол. Убирать вещи из комнаты или оставить их?

Помочь некому и посоветоваться не с кем – Алима он с утра отправил на картофельное поле.

Три дня спустя Альфред Вагнер и его работник сидели в кабинете над небольшой ученической картой Европы, лежащей на столе. За июнь и часть июля союзники овладели многими французскими городами.

– Часы истории отбивают свое время, – сказал Вагнер, – дело идет к развязке. Это понятно даже мне, штатскому человеку.

Шлепая по полу домашними туфлями, он подошел к этажерке и, взяв пачку газет, положил ее на стол поверх карты и стал просматривать статьи.

– Господам, которые пишут, мало дела до народа, – заметил он. – Что думают люди, что они хотят, – это их не интересует. Они только рассуждают и говорят красивые фразы. – Вагнер поправил очки и приблизил к глазам страницу. – Еще неделю назад газеты кричали о контрнаступлении, о линии обороны, обещали какое-то секретное оружие, разъясняли, уговаривали, не скупясь на ложь и преувеличения. Эти писаки думают, что они в состоянии успокоить людей и вселить в них веру. Они ошибаются. Люди думают о завтрашнем дне. – Вагнер посмотрел на Ризаматова: – Ты, конечно, понимаешь, что это значит.

– Вам жаль свою страну, которая на ваших глазах идет к гибели? – тихо спросил Алим.

Вопрос собеседника причинил острую боль сердцу. Он, старик, не раз и сам задавал себе этот вопрос.

– Мне жаль мой народ, – сказал он просто и искренне. – Ваш Герцен говорил: «Народ нельзя назвать ни дурным, ни хорошим. В народе всегда выражается истина. Жизнь народа не может быть ложью». И вот народ мне жаль. Все тяготы и удары судьбы ложатся на его плечи. Его придавили, его терроризировали, примяли, морально изуродовали. Нравственная кабала достигла у нас невиданных размеров. Что может быть страшнее, когда народ лишается не только голоса, но и веры в свое счастье! Нацисты отбросили нас на тысячи лет назад, они столкнули с правильной исторической дороги целый народ, народ умный, способный, энергичный, и не только столкнули… Люди отупели, начали умственно вырождаться… Это и помогло фюреру привести страну к войне. Сотни тысяч погибли на фронте, сотни тысяч изнывают в лагерях. Кровью народа пропитана вся Германия… Тяжело, очень тяжело быть свидетелем нацистского режима!

Ночью Вагнеру не спалось. Он думал о своих новых квартирантах.

В их распоряжение был предоставлен мезонин, состоящий из двух небольших, но очень удобных и обставленных всем необходимым комнат. Квартиранты вели себя хорошо, стараясь ничем не стеснять хозяина. Но многое в них Вагнера удивляло. Вагнер вскоре догадался, что они не немцы, а скорее всего – чехи. Именно так говорят чехи, овладевшие немецким языком не в Германии, а в России. Это открытие взволновало старика. Что заставило молодых, видимо, образованных людей изменить своей родине и связать свою судьбу с нацистами? Зачем они забрались так далеко? Что хочет из них сделать Фохт? Как они смотрят на то, что Советская Армия подходит к границам Германии, а с запада приближаются войска американцев и англичан?

Одно казалось Вагнеру несомненным: в его доме – изменники, предатели своей страны. А такой сорт людей требует особой осторожности, бдительности. Старик в первый же день предупредил обо всем Алима. Решили придерживаться единой тактики: молчание, замкнутость, отказ от сближения с жильцами.

Сейчас, когда в доме наступила тишина, старик настороженно вслушивался в каждый шорох, в каждый звук. Разгоряченный опасениями мозг строил самые фантастические предположения.

Вагнер встал и на цыпочках вышел в переднюю, к лестнице, ведущей в мезонин. Здесь он остановился. Наверху было тихо. Где-то пел неугомонный сверчок.

«Спят, наверно», – подумал старик и, успокоенный, вернулся в свою комнату.

Но квартиранты и не думали спать. Два окна мезонина, плотно завешенные ковром и одеялами, не пропускали наружу свет. За освещенным яркой лампой столом, с наушниками на голове, сидел Грязнов. Сегодня четверг – условное время, и Андрей жадно ловил позывные Большой земли, данные «Грозным».

Ожогин внимательно следил за своим другом, за положением его руки, за выражением лица. Грязнов вдруг весь напрягся, бросил на Никиту Родионовича радостный взгляд и начал отстукивать ключом.

Это была первая связь с Большой землей. Если в условиях покинутого ими оккупированного города работа почти любой нелегальной радиостанции могла быть обнаружена врагом, то здесь, в Германии, такая возможность значительно возрастала. Значит, надо было изобрести что-то, что исключало бы возможность провала.

Помог делу Долингер. Ему было лень составлять своим ученикам по два раза в день тексты для тренировочных передач, и они получили возможность передавать депеши вольного содержания.

После долгого раздумья друзья решили так составлять депеши, чтобы они не навлекли на себя подозрений со стороны Долингера и в то же время содержали в себе те данные, которые интересуют Родину.

Прежде всего это решение следовало передать на Большую землю. Туда надо было передать и условный код, чтобы в слове или фразе, ничего не значащей для Долингера, свои могли найти то, что вложили в них Ожогин и Грязнов, – то, что интересовало Родину.

Через двенадцать минут Грязнов окончил передачу и получил подтверждение Большой земли в ее приеме. Теперь надо было ждать ответа.

Андрей свернул рацию, закрыл чемодан и спрятал его.

– Как? – спросил Ожогин.

– Приняли… Слушать приказали через три часа.

Три часа – это много: можно и отдохнуть. Спать, конечно, не хотелось. Друзья прилегли на одну кровать и начали беседовать.

Сегодня – четвертая ночь на новом месте. Они внимательно присматривались к хозяину дома – Вагнеру, о котором были наслышаны частично от Юргенса, частично от Долингера. Вагнер у гитлеровцев слыл за человека не совсем благонадежного: поэтому-то их к нему и водворили. Старший сын старого архитектора, коммунист, задолго до войны был арестован, и с ним, кажется, расправились гестаповцы. Младший сын, Карл, пропал без вести на Восточном фронте. Но так ли это в действительности? Сведения нуждались в проверке.

Не укрылись от глаз Ожогина и Грязнова отношения, существовавшие между Вагнером и его работником. Наедине они обращались друг с другом очень просто; в присутствии посторонних Вагнер на работника покрикивал. При каких обстоятельствах Алим попал в плен? Как завладел им Вагнер?

Не укрылось от друзей и то, что в доме Вагнера несколько раз появлялись посторонние лица, с которыми хозяин уединялся. Цель их прихода была неясна. А два дня назад Ожогин стал свидетелем интересного эпизода.

Рано утром Никита Родионович через окно вылез на крышу дома и стал устанавливать антенну. Потоки солнечного света били в лицо, в глаза, мешали работать. Ожогин повернулся спиной к солнцу, уселся около стены мезонина и начал соединять два куска провода. Внизу лежал двор, дальше – соседний сад, а еще дальше начинался лесок. Никита Родионович хотел уже подняться и подвесить антенну, когда увидел в саду работника Вагнера. Тот подошел к большой яблоне, осмотрелся вокруг, быстро сунул руку в дупло, извлек оттуда не то сверток, не то узелок небольшого размера и быстро спрятал его в карман. Потом так же быстро вернулся в дом.

«Вот это номер… – сказал про себя Никита Родионович и постарался запомнить яблоню. – Что же он там прятал?»

Закончив установку антенны и возвратившись в комнату, он рассказал обо всем виденном Андрею.

– Давайте… дальше… понаблюдаем, – предложил Андрей.

В течение двух дней друзья поочередно вели наблюдение за яблоней. Вагнер и его работник подходили к ней дважды. Каждый раз они что-то извлекали из дупла и уносили в дом.

Характерно, что появление хозяина или работника в саду около яблони совпадало с приходом в дом кого-либо из посторонних. Один раз пришел нищий, второй раз – мастер-водопроводчик, третий – трубочист, четвертый – электромонтер, проверявший счетчик.

– Тут определенно что-то нечисто, – рассуждал Никита Родионович.

– Единственный выход – самим залезть в дупло и убедиться воочию, что там хранится, – предложил Андрей.

Никита Родионович не возражал.

Ночью, когда в доме все успокоилось, Андрей вышел в сад и, запустив руку в дупло, извлек объемистый сверток, перетянутый шпагатом. Упрятав его в карман, юноша возвратился в мезонин, где его с нетерпением ожидал Никита Родионович.

В свертке оказалось несколько сот листовок размером в почтовую открытку.

– Понимаешь, в чем дело? – спросил Ожогин, вынимая из свертка одну листовку. – Быстренько пойди и положи все на место. Возможно, что они понадобятся раньше, чем мы думаем.

Андрей положил листовки в карман и тихо, стараясь не производить шума, отправился вниз.

В листовке говорилось о том, что честные немцы должны содействовать победе союзников, уничтожать гестаповцев, эсэсовцев – подлинных врагов будущей Свободной Германии.

В ту ночь друзья долго не могли заснуть.

– Что же это получается, Никита Родионович? – спрашивал Андрей. – Куда мы попали?

– В очень интересный дом! – весело отвечал Ожогин. – Только осторожность, осторожность и еще раз осторожность! Можно полагать, что наш хозяин связан с какой-либо патриотической организацией немцев. При помощи листовки я постараюсь вызвать его на откровенный разговор.

…Время пробежало незаметно, и за несколько минут до радиосеанса Грязнов извлек из чемодана рацию.

С каким трепетом ожидали друзья первой весточки, первого привета с Большой земли! Какими долгими казались короткие минуты!

Андрей аккуратно очинил пять карандашей, положил их перед собой, придавил пресс-папье несколько листов бумаги, чтобы они не двигались, и приладил наушники.

И наконец Родина заговорила…

Ожогин в возбуждении ходил по комнате, а Грязнов заносил на бумагу знаки. Почти полчаса длился прием, но это уже не волновало друзей: чем больше передавала Большая земля, тем лучше.

– Нате… – проговорил Андрей, сбрасывая наушники и протягивая исписанный лист старшему товарищу.

Андрей стал укладывать рацию, а Ожогин уселся за расшифровку депеши. Прошло с добрый час, прежде чем непонятные на первый взгляд строчки приняли определенный смысл.

Инициатива разведчиков-патриотов была одобрена. Больше того: им сообщался расширенный код, значительно облегчавший передачи в отведенное для работы с Долингером время. Родину интересовали определенные данные, и обо всем этом было сказано четко и ясно.

– Никита Родионович, мы опять не одни, опять вместе со всеми! – Андрей, веселый, возбужденный, заходил по комнате.

– Да, Андрюша, – Никита Родионович обнял друга за плечи, – мы снова на боевой вахте, и от нас ждут активных действий.

Главное заключалось в том, что в будущем, проводя сеансы с Большой землей, друзья могли не бояться за последствия: ведь они попросту «занимаются» с Долингером, выполняют его задания.

Тут же продумали текст радиограммы на завтрашний дневной сеанс. Надо было спросить Большую землю, известна ли ей судьба немецкого солдата Карла Вагнера.

Примерно через час Ожогин потушил свет, снял с окна маскировку и распахнул створки рамы.

– Постоим так, Андрюша, – тихо сказал Никита Родионович, – помечтаем каждый про себя.