Текст книги "Махно. II том"

– Лёвка? Ты?

– Батько!

– Братан! – Махно с нежностью прижал к себе Льва, потом резко отпихнул от себя. – Где был? Куда тебя носило? Расстреляю. Повещу! Волкам отдам на съеденье.

– Да, что ты, батько. Я же контужен был тогда, в том бою с немцами. Я несколько дней без сознанья был. Месяц говорить не мог. Ещё два месяца был глухой. Еле отлежался. А потом тебя искал, уже не помню сколько.

– Ну, вот и нашёл. Кто сейчас в Гуляй-Поле?

– После немцев там были петлюровцы, сейчас деникинцы. Лютуют, сволочи, ищут следы твои. Все начинали с поисков Насти. Мне говорили… Но…

– Что, но? Что слышно? Говори! Где она? У кого?

– Не знаю, батько, не ведаю ни сном, ни духом! Сам я не видел её с того самого боя с немцами. Да тебе нечего бояться. Матушку никто не выдаст.

– Ладно. Успокоил. Привал! Ставим шатры! Командиры полков, ко мне на совет! – скомандовал Махно и обернулся к другу детства. – Слушай, Лёва. Место начальника разведки уже занимает Белаш. Будешь контрразведчиком?

– Буду.

– Решено. Идём на совещание.

Подошли командиры полков и вместе с Махно вошли в штабной шатёр. Расселись за большим столом.

– Товарищи командиры. Идём на Александровск, чтобы не только выбить оттуда Шкуро и всякую беляцкую сволочь, но и учредить в уезде автономию. А из неё – начнём строить нашу вольную республику. Далее следующее. Из всех имеющихся коней формируем конную дивизию под командованием Алексея Марченко. Он завтра же выступает через Гайчур правым берегом на Камыш-Зарю. Не заходя в Гуляй-Поле! Не надо себя раньше времени обнаруживать. Далее. Каретник пешим маршем идёт в Черниговку. Оттуда – до Молочанска. А с Молочанска – к Александровску, где входит в город с южной стороны. Тем временем, ты, Марченко, из Камыш-Зари через Конские-Раздоры идёшь до Пологов. Там загружаешься в поезд и едешь в Александровск, куда входишь с восточной стороны. Полонский!

– Я, товарищ Махно.

– Располагаешь артиллерию к западу от железнодорожной ветки и ведёшь методический обстрел с севера-запада. Таким образом, осаждаем город, привлекаем к себе внимание основных сил гарнизона генерала Шкуро. Он стягивает на северном участке силы, оголяет южные и восточные подходы для нашего неожиданного вторжения с тыла. Всё! Действуйте! – скомандовал Махно и обернулся к ординарцу. – Феодосий, позови ко мне из культполитпросвета Галину Кузьменко.

– Слухаю.

Штаб Александровского гарнизона. Генерал Шкуро пил чай. К нему для доклада вошёл начальник штаба полковник Шифмер-Маркевич.

– Доброе утро, Андрей Григорьевич.

– Здравствуйте. Чем порадуете? Чаю не желаете? Прикажите, пусть подадут.

– Спасибо, Андрей Григорьевич. Тут вот к нам поступило Admonitio cevera.

– Это ещё что? Откуда?

– Секретное послание. Махно сподобился. Разрешите зачитать?

– Открывайте.

Полковник вскрыл письмо. Вынул из него лист. Развернул его. Осмотрел. Перевернул его.

– Хм… Не понял.

– Что там?

– Да тут всего два слова и оба на латыни.

– Читайте.

– Parra bellum.

– Готовься к войне. Вот бандёныш. Помпей хренов.

Оба рассмеялись. Но в тот же момент от разрыва снаряда перед зданием вылетели стёкла из окон.

– Это он остановился на том берегу Днепра, – доложил начштаба.

– Батарею на это направление. Срочно!

– Слушаюсь!

Шкуро и Шифмер-Маркевич глядели в бинокли из укрытия.

– Готовятся к наступлению и проводят классическую артподготовку. Что у нас на юго-востоке?

– Ничего. Тихо. Я уже обзвонил Гуляй-Поле, Пологи и Молочанск, Мелитополь, Мариуполь, Бердянск. Всё спокойно.

– Не рекомендую расслабляться, но организуйте дополнительно две батареи. Если к утру не поступит информация с юга и востока, перенесите сюда всю имеющуюся артиллерию.

– Слушаюсь.

– Это не всё. Установите здесь пулемёты.

– Слушаюсь, Андрей Григорьевич. А может, пошлём конницу в рейд и попробуем с тыла по ним ударить?

– Если завтра до полудня от тех гарнизонов не поступит плохих вестей, то снимаем Кушугумскую конную бригаду и отправляем её в рейд на окружение артдивизиона Махно.

Москва. Кремль. Штаб РВСР.

– Это не война, Владимир Ильич, а чёрт знает что. Нас не спасут ни совпадение революционных целей, ни стратегических задач, ни единство тактических планов. Ну посмотрите, что творят: каждый воюет, как бог на душу положит, – говорил Троцкий Ленину, – поручили анархисту Махно взять Екатеринослав, так он ворвался в город, ограбил его и ушёл на юг, наверное, направился грабить Александровск.

– Наведите порядок, Лев Давидович, в подчинённых вам частях и соединениях. ЦК доверяет вам всецело.

– Ну не расстреливать же, Владимир Ильич, каждого второго.

– Не можете расстреливать – воспитывайте. Надо на более высокий уровень поставить политико-воспитательную работу не только в солдатских массах, но и отдельно среди командиров. Яне знаю, впрочем, но может быть, у Махно были причины для оставления Екатеринослава? Я прекрасно помню этого молодого человека. Он оставил у меня благоприятное впечатление. По-моему, очень толковый и талантливый человек.

– Вы встречались с ним?

– Да было, еще в семнадцатом.

– Бежит время. Меняются люди. Меняются характеры. Власть портит многих. Это мы с вами остались теми же. Но не все прошли испытание властью и огнём. Ему на помощь из Харькова послали полк «Орловский пролетарий», так он даже не попытался противостоять Петлюре. Ровно сутки продержался.

– Скверно, батенька, архискверно. Пошлите телеграмму Антонову-Овсеенко, чтобы сделал ему внушение от моего имени.

– Хорошо, Владимир Ильич, я сейчас же телеграфирую в штаб Южного фронта, – ответил Троцкий и, войдя в помещение телеграфа, принялся диктовать оператору:

– Командующему Южным фронтом Антонову-Овсеенко. Архискверно, что сдали без боя Екатеринослав. Примените к анархисту Махно самые строгие меры. Москва. Кремль. Ленин.

Юзово. Штаб Южного фронта. Антонов-Овсеенко читал ленту, протягивая её через ладони. Нахмурился и тут же принялся диктовать: «Кремль. Реввоенсовет Республики. Ленину. Считаю любые санкции в отношении Махно преждевременными. Он в сложном положении. У него не вполне коммунистическое окружение. Но я убеждён, что он ещё покажет себя. Намерен нацелить его на дальнейшую борьбу с врагами революции. Юзово. Антонов-Овсеенко».

Штаб Махно. В шатёр вошла взятая в культполитпросвет падчерица банкира Шмиккельтюля Галина Кузьменко, одетая в длинную голубую гимнастерку поверх синей юбки.

– Вызывали, Нестор Иванович?

– Вызывали, – сказал Махно и впился глазами в ладную фигуру девушки. Оглядел её с ног до головы, задержав жадный взгляд на её высокой груди. – Что такое Дед Мороз, надеюсь, знаешь?

– Конечно, батько.

– Так вот. Осень на дворе, не успеем оглянуться, как Новый год наступит. Надо бы заранее сделать костюм, бороду и всё остальное.

– А размер?

– На меня.

– На вас?

– Ты сомневаешься, что у меня получится? Обижаешь. Спроси старика Назария Зуйченко. Я у него в драматическом кружке состоял ещё до тюрьмы. Так что? Сделаешь или поручить другой? Это можно. Но тогда тебе придётся со мной спать. Мне не нужны бесполезные люди. Так что?

– Сделаю в срок. Можно идти?

– Иди. Нет, постой! Задержись.

– Что, батько? – Галина обернулась. Голос её дрожал. В глазах был страх.

– Только сделать надо всё в строжайшей тайне. Чтоб ни-ни. Сама понимаешь. Сюрпризный фактор.

– Будет сделано, Нестор Иванович.

– Ступай.

Штаб Шкуро.

– Андрей Григорьевич. Только что позвонил полковник Пуханов. Его конная бригада уже побывала в Тупаловке и на месте предполагаемого артдивизиона.

– И что?

– Их там уже нет.

– Но откуда же они бьют?

– Совершенно очевидно, что они переместились на остров Хортицу и приблизились к нам ещё на полверсты. Видимо, они переправились туда ночью.

– Мне от этого не легче.

Пологи. Железнодорожный вокзал. За телефоном сидел дежурный по станции. Раздался звонок. Дежурный подскочил и протянул руку к трубке. Но сидящий на столе махновец отвёл его ладонь и сам поднял трубку.

– Алле. Да, це Пологи. А це я. Здеся. А ён тама. Понял. Повторяю: сниматься на подмогу. Уже идем. Ждитя.

Молочанский железнодорожный вокзал. Перед телефоном сидит офицер в окружении махновцев. Стволы их пистолетов направлены на него. Звонок. Он поднимает трубку.

– Молочанск. Капитан Макеев. Слушаю, господин полковник. Понял, конечно. Уже идём. До встречи, – сказал он и опустил трубку.

Махно стоял рядом с орудием и смотрел в бинокль. К нему подлетел на коне Лев Зиньковский.

– Батько, есть хорошие новости.

– Неужели нашёл? – Махно опустил бинокль.

– Кого?

– Ну, ты же про Настю? – переспросил Махно.

– Нет, батько, как в воду канула.

– Так в чём же твоя новость?

– Наши вошли в город с юга.

– По коням, – негромко сказал Махно.

– По коням!!! – повторили громко во весь голос все ординарцы.

Махно влез на коня, выхватил шашку и крикнул:

– За мной!

Конный батальон под личным командованием Нестора Махно и артиллерийский полк Михаила Полонского двинулись на Александровск.

В штабе Шкуро полковник Шифмер-Маркевич докладывал генералу:

– Андрей Григорьевич, с севера, с востока и с юга нас обложили. Никакой подмоги нет. Вместо наших в город рвутся махновцы.

– Соедините меня с Каховкой.

– Слушаюсь.

Вошёл офицер.

– Господин генерал, в город входят махновцы.

На столе зазвонил телефон.

– Генерал Шкуро.

– Врангель. Что у вас, Андрей Григорьевич?

– Плохи дела, Пётр Николаевич. Резко ухудшилась обстановка. С севера, с востока и с юга в город рвутся махновцы. Кавалерию свою мы вчера отправили на обнаружение и ликвидацию артдивизиона Махно. Но они не выполнили своего предназначения и сейчас где-то на марше. И сейчас мы не имеем помощи ни с одного из направлений, оголены и едва сдерживаем натиск неприятеля. Наши гарнизоны в Пологах и Молочанске разбиты. Что прикажете?

– Снимайтесь и идите в Каховку.

– Слушаюсь, Петр Николаевич.

На том конце провода Врангель опустил трубку, откинулся на спинку стула и повернулся к сидящему поодаль генералу Слащёву.

– Ну, вот мы и потеряли Александровский уезд. Сейчас к Екатеринославу подходит Лазаревич. По сути, губернию мы почти проиграли. Плохо работаем. У большевиков лучше налажен контакт с населением. Они лучше влияют на него. Они смогли привлечь Махно на свою сторону. А мы – нет.

– Вы считаете, что с Махно можно было договориться?

– А вы считаете, что этого не следует делать?

– Но с кем тогда строить будущую Россию?

– Вы не ответили на мой вопрос, Яков Александрович. А для того, чтобы думать о строительстве будущей России, её надо как минимум удержать, а мы вынуждены обороняться и терять. У нас остался последний оплот – Крым. Мы со всех сторон осаждены и прижаты к Чёрному морю.

– Больше красные от нас не получат подарков.

– Яков Александрович, вашими бы устами да лекции читать в кадетском корпусе. Вы не задумывались о переходе на преподавательскую работу? Военным студентам было бы чрезвычайно интересно узнать о том, как вы сдали Николаев и Херсон, Каховку, Чаплинку и Каланчак. Назовите мне аванпост, который бы вы смогли удержать?

– Давайте оставим Андрея Григорьевича Шкуро в арьергарде и отведём войска за Перекоп. И начнём готовить укрепление.

– Это вы уже пытаетесь думать за меня, вместо того, чтобы думать за себя. А сами-то вы не хотите остаться в арьергарде?

– Я не против. Приказывайте. Но вы же знаете, что я специалист по возведению фортификационных укреплений.

– О, да вы ещё не все таланты проявили. Ладно. Дождитесь генерала Шкуро. Передайте ему позиции и уходите за Сиваш. Телеграфируйте в Симферополь о готовности укрепрайона, генерал Слащёв.

– Слушаюсь.

Махно уже ехал по улицам Александровска в автомобиле, запряжённом в четвёрку серых лошадей. Вокруг него верхом на вороных ехали восемь девушек, одетых в амазонки. У каждой из них на боку висел маузер в жёлтой кобуре. На полном скаку подъехал всадник.

– Батько, с западной окраины в Александровск вошёл атаман Григорьев и уже грабит город.

Махно обернулся к Задову, сидящему на заднем сидении.

– Слыхал?

– Слыхал.

– Надо снимать Никифора. Он портит революцию. И ещё, Лёва. Если ты не найдёшь мне Настю, то я сделаю тебя евнухом в этом прекрасном гареме, – сказал Махно и показал на охранявших его амазонок. Те рассмеялись.

– Хорошо, батько.

– Ты уже согласен?

– Расшибусь, но найду.

– Да, уж расшибись. Только не насмерть. Ты нужен революции и мне живым.

– Хорошо, батько. Разреши я побеседую с новыми командирами.

– Кто тебя интересует? Орловцы?

– Да.

– Хорошие мужики. Не обижай их.

– И не собираюсь.

Штаб Махно расположился в гостинице. Лев Зиньковский постарался, чтобы его номер был через стенку с номером Полонского. Тотчас, прихватив бутылку самогона и закуску, он постучал в дверь командира артиллерийского полка.

– Войдите! – отозвался из-за двери хозяин.

– Принимай сосед соседа!

– А, Лев Николаевич! Прошу. Заходите. Милости прошу. Присаживайтесь. Что это у вас? Горилка? Ну, что ж, наш батько, надеюсь, не будет против того, чтобы мы немного попраздновали.

– Давай пару кружек.

– Наливай.

– За победу.

– Твоё здоровье.

– Так ты из самого Орла, Михаил Алексеевич?

– Не совсем. Я мценский. Но в Орле лежал в госпитале после фронта. Кстати, вместе со своим штабистом.

– Ну и как, хорошо подлатали?

– Не жалуюсь. Наливай.

– Чувствуется, крепкий русский человек. Будь здоров.

– И ты будь здоров. А ты, Лев Николаевич, батьку-то давно знаешь?

– С детства.

– А что с женой у него?

– Пропала.

– Пропала? Так они не разводились?

– Нет, не разводились. У них любовь.

– А как пропала. Если не секрет?

– В Гуляй-Поле вошли немцы. С тех пор её никто не видел. Правда, после немцев, там побывали и Петлюра, и Пархоменко.

– А кто этот Пархоменко?

– Краском дивизии.

– Наливай.

– За революцию.

– За победу.

– Закусывай.

– А что бы ты сказал, Лев Николаевич, если бы жену его видели в Орле?

– Да ты что? Неужто такое возможно?

– Более того. Она служила в нашем госпитале.

– Ты ничего не путаешь?

– Проверено.

– Ну и как она служила?

– Да нормально служила, хорошо. Настоящая сестра милосердия.

– Ну, ежели хорошая, тады она. Хотя может, и нет.

– А чего ж она там оказалась, Лев Николаевич? Извини за любопытство.

– Если честно, даже не догадываюсь.

– А я и подавно. Тем более, что дальше ещё интереснее.

– Да, что ты? Ну и…

– Не торопи. Давай сделаем так: ты мне откроешь маленький секрет, а я – тебе.

– Согласен. Только какой секрет?

– Скажи-ка мне, пожалуйста. Я слышал о том, что командир наш сидел в тюрьме, и что ему в начале был вынесен смертный приговор, заменённый пожизненной каторгой. Как это случилось? Почему?

– Да ничего невероятного. Он родился на хуторе, где его батя служил на конюшне у помещика Миргородского. Там не было попа. А через год, когда они перебрались в Гуляй-Поле, там и окрестили. Когда Нестору Ивановичу вынесли приговор, его вполне могли повесить. Но он был небольшого роста и щуплый. Матушка его пошла к попу, упала ему в ноги, и тот дату крещения выдал за дату рождения.

– Год убавил.

– Да.

– Всё ясно. Хорошая мамка у нашего батьки.

– Да. Ну, а что же с Настей?

– Её видели в обществе с офицером. Когда деникинцы ушли в Харьков, она ушла с ними. Потом мы их видели вместе в Харькове. Только уже в качестве хозяев фотографического салона. А салон весь обклеен белогвардейскими фотографиями. И она среди них.

– Давай за дружбу.

– Давай.

– И за молчание.

– Может, следует открыть батьке глаза?

– Ни в коем случае.

– Почему?

– Не надо батьку резать заживо. А вдруг ошибка?

– Исключено.

– Я прошу тебя, об этом никому. Пока не проверю.

– А как ты проверишь?

– Пока не знаю.

– То-то. Наливай.

– Твоё здоровье.

– И ты будь здоров.

В большом зале купеческого собрания начал работу съезд. На стены были развешены плакаты: «Вся власть на местах – Советам», «Власть порождает паразитов. Да здравствует Анархия!», «Освобождение рабочих – дело рук самих рабочих», «С угнетёнными против угнетателей – всегда!». На сцене стоял длинный стол, застеленный красным сукном. Над авансценой свисал плакат: «Мир хижинам – война дворцам!» Позади стола стояло наклонённое знамя с девизом: «Анархия – мать порядка».

Свободных мест в зале не было. Народ сидел в напряжении, ожидая начала действа.

Наконец, с двух сторон одновременно на сцену вышли соратники Махно: Чубенко, Таратута, Аршинов, Волин, Веретенников, Полонский, атаман Григорьев, Марченко, Каретников, и Падалка. Они расселись за столом. Махно остался стоять. Когда в зале стих гул, он объявил:

– Дорогие товарищи, граждане Александровского уезда, земляки и народные депутаты. Сегодня мы открываем наш первый съезд. Председателем съезда предлагаю избрать коммуниста, командира полка Михаила Леонтьевича Полонского.

Полонский поднялся и начал речь:

– Уважаемые товарищи депутаты. Гражданская война почти закончилась. Врангель заперт в Крыму. Центральная часть России отвоёвана и освобождена. Начинается новая, мирная жизнь. Уже сейчас мы поставлены перед необходимостью хозяйствовать, управлять завоёванной территорией и строить новое государство. Поэтому сегодня здесь мы должны обсудить основные формы хозяйствования, наметить пути преодоления разрухи и сформировать советские органы управления уезда: органы надзора за порядком, банки, промышленность, землеустройства, суды и многое, многое другое.

К Махно подошёл Щусь.

– Батько, тебя к прямому проводу.

– Кто?

– Каменев.

В штабе Южного фронта Михаил Васильевич Фрунзе, Климент Ефремович Ворошилов, Иосиф Виссарионович Сталин и Лев Борисович Каменев.

– Товарищ Махно? Это Каменев. Здравствуйте. Нам стало известно, что атаман Григорьев предал фронт. Не исполнил приказа о наступлении на румынскую бригаду. Вы должны отмежеваться от бандита Григорьева и выпустить воззвание против него. Сообщите нам в Харьков, в штаб фронта о принятых мерах. Поздравляем с взятием Александровска.

– Хорошо. Спасибо. Вечером ждите сообщения. Кстати, у нас сегодня первый съезд народных депутатов. Уже начинаем мирную советскую жизнь.

– Не рано ли?

– Я понимаю, что война ещё не закончилась, и мы продолжаем укреплять и наращивать армию и даже хотим просить Михаила Васильевича Фрунзе преобразовать нашу бригаду хотя бы в дивизию.

– Да? А сколько вас?

– Сорок тысяч.

– Хорошо, Нестор Иванович, я передам, и вы не сомневайтесь. Но будьте готовы, – а я знаю это заранее, – что Лев Давидович Троцкий будет категорически возражать на том основании, что он не терпит анархизма и партизанщины. Чтобы вам стать частью рабоче-крестьянской Красной армии вам следует поступиться анархистскими убеждениями, как ошибочными, наносящими вред строительству армии и принципу единоначалия, необходимого для успешного, скоординированного и согласованного ведения военных операций.

– Ладно, мы ещё поговорим на темы анархизма и коммунизма. Я должен идти, меня ждёт народ. Ждите сообщений. До свидания.

– До свидания, Нестор Иванович, – Каменев опустил трубку и обернулся к присутствующим. – Просит преобразовать его банду в дивизию. Сорок тысяч набрал.

Сталин: Оружие будет просить.

Ворошилов: И не только. Амуниции ему нужно не меньше.

Фрунзе: Сложная ситуация. Не изменив его статуса, мы оставляем его за нашими пределами и сами даём ему простор для самодеятельности.

Приняв же его условия, мы вынуждены будем регулярно снабжать и поддерживать его.

Каменев: Я обязан соблюсти линию Председателя РВС на единое партийное, а точнее коммунистическое мировоззрение наших вооружённых сил, и буду настаивать на том, чтобы прежде включения его формирования в состав РККА, он отрёкся от анархизма.

Сталин: Давайте сделаем так. Отпихнуть его, значило бы дать ему полную автономию и свободу действия. Принять его мы не можем и не будем. Предлагаю соломоново решение. Пошлём ему вагон трофейной амуниции, пять тысяч итальянских винтовок с вагоном патронов к ним. Таким образом, привяжем его к нашим складам.

Ворошилов: Коба, ты сам Соломон. Тифлисская бурса не прошла для тебя даром.

Махно вернулся в президиум и шепнул Аршинову и Чубенко:

– Из штаба Южного фронта звонил Каменев. Требует отмежеваться от Григорьева. Я бы с удовольствием повесил бы рядом с Григорьевым и самого Каменева. Но он далеко. Придётся сделать это с атаманом. Давай, Чубенко, бери слово и обрисуй народу контрреволюционный образ Григорьева. А я тебя поддержу. Будем его кончать.

На авансцене железнодорожник держал речь:

– Товарищи! Я хочу обратить внимание Командующего освободительной армии батьки Махно Нестора Ивановича на тяжёлое положение рабочих паровозного депо.

В зале раздались аплодисменты. Железнодорожник сошёл со сцены. На его место вышел Чубенко, на ходу одёргивая гимнастёрку.

– Товарищи повстанцы, рабочие, крестьяне. Уважаемые народные депутаты! Назрела необходимость откровенно поговорить с атаманом Григорьевым. Мы, анархисты, делаем революцию и хотим построить новую жизнь без буржуев. А ты, атаман Никифор Андреевич, поощряешь буржуев. Нам стало известно, что ты оставил помещику Шабельскому пулемёт Льюиса с двумя ящиками патронов и винтовки. К тому же шестьдесят пар суконных штанов. Ты – тайный союзник Деникина и не желаешь воевать со шкуровцами. Водишь с ними тайные шашни. Открыл румынам дорогу на нас, и сам продолжаешь грабить.

Григорьев вскочил.

– Ты чего несёшь?

А Чубенко продолжал:

– Недавно Деникин посылал к тебе связников. А они по ошибке пришли к нам, когда мы стояли под Александровском. Они просили встречу с тобой. Но батько их расстрелял.

Григорьев выхватил пистолет, но Щусь, незаметно сидевший за ним, выбил наган из его руки.

Атаман вырвался из рук махновца и выбежал на авансцену. На ходу он распахнул свой казакин, из-под которого выхватил другой пистолет. Но Чубенко опередил его и выстрелил первым. Григорьев не упал, только пригнулся и простонал:

– Ой, батько, батько!

Затем он неожиданно выпрямился, и, спрыгнув со сцены, побежал по проходу.

Махно выбежал на авансцену и крикнул:

– Бей, атамана!

Григорьев обернулся к нему и направил на него пистолет, но его опередил Федосий Щусь. Раненный Григорьев, шатаясь, выбежал во двор. За ним выбежали Чубенко, Щусь, Махно, Волин, Марченко и Каретников.

Во дворе Григорьев упал на колено. С трудом поднялся и огляделся вокруг себя с пистолетом в руке. Увидев Махно, навёл на него пистолет, но его вновь опередил Щусь, выстрелив из своего маузера. Григорьев рухнул на спину. Его добили, после чего все вернулись в президиум.

– Надо немедленно ехать в Плетёный Ташлык конной бригадой в штаб атамана и принимать его банду под своё знамя. Там же приватирствовать его золотой запас, пока не растащили. Так что, мужики, давайте закругляться. Феодосий! – Махно обернулся к ординарцу, – скажи Белашу, пусть снаряжает конницу. Надо засветло успеть.

На авансцену вышел Волин.

– Наша Украина вступила в очередной этап третьей российской революции, и потому жизнь выдвинула практическую задачу организации вольного советского строя…

– Товарищ! – с места встал рабочий железнодорожник. – Наши семьи голодают. Мы ходим на работу, мы трудимся, мы ремонтируем пути, паровозы и вагоны; и нам бы хотелось получить какие-то деньги за труд.

Махно поднялся.

– Сегодня я отдал распоряжение о выпуске наших денег, которые будут иметь хождение в нашей вольной республике. Это вызвано нехваткой денег в нашей армейской казне. Но! У меня нет ни одного бронепоезда, которые есть у белых. Так сколько вам уплатил Деникин?

– Нисколько.

– Что вы получили от Киевской Директории?

– Ничего не получили.

– Так почему же Махно должен платить вам за ремонт деникинского бронепоезда? Если вы подсыпали песок ему в буксы или развинтили хоть одну рельсу, я оплачу хоть сейчас. Было? Не было. Никто не сделал этого. Значит, вы сработали против нашей армии. Но сейчас хотите стащить с нас последние штаны.

Поднялся Полонский.

– Батько, рабочие – подневольные люди, деникинцы гоняли их на работу под винтовками. Я думаю, нам не следует уподобляться всякой сволочи, а для привлечения на нашу сторону рабочих может стоит всё-таки пойти на выплату жалования рабочим.

– Михаил Леонтьевич, мы не должны уподобляться всякой сволочи, но и не можем идти на поводу у шкурников и вымогателей, пытающихся на крови и героизме наших бойцов строить своё благополучие. Эти самые подневольные рабочие могли бы стать нашими нелегальными бойцами, но не пожелали встать в наши ряды ни тайно, ни явно. Но… Нам вместе строить новую жизнь и вместе в ней жить. Поэтому деньги мы всё-таки дадим. Но не золотом, а махновскими ассигнациями. Однако, далее мы не потерпим иждивенчества, и вам, в целях скорейшего восстановления железнодорожного движения, всем рабочим и служащим следует сорганизоваться и наладить самим движение, установив за свой труд вознаграждение и плату с пассажиров, грузов, военных, организовав кассу на справедливых, товарищеских началах…

Подошёл Белаш.

– Батько, отряд готов. Можем выступать.

– Хорошо, – Махно вынул из нагрудного кармана часы, глянул на них, поднялся и обратился к залу. – Товарищи депутаты. В район Плетёного Ташлыка румынами совершён прорыв. Не удаётся пока вплотную заняться мирным строительством республики. Я должен срочно отбыть на фронт. Но прежде чем откланяться, хочу донести до вас некоторые первоочередные решения военного руководства. На всей территории уезда и республики, в городах, на станциях назначаются коменданты. А также объявляется добровольная, уравнительная мобилизация граждан мужского пола от девятнадцати до тридцати девяти лет, чтобы превратить нашу Повстанческую дивизию во всенародную, регулярную, рабоче-крестьянскую армию. Всё. До встречи.

Махно скрылся за кулисами.

Вышел из здания чёрным ходом. Сел в автомобиль, запряжённый четырьмя лошадьми, с фонарями по углам и пулемётом на корме. Возле автомобиля остался стоять Зиньковский.

– Садись рядом, контрразведка. Ответь мне: кто в Москве возглавляет железную дорогу?

– Дзержинский.

– Ага, значит тоже контрразведка. Ну, что ж, тогда вот и поручаю тебе заняться этим делом вплотную. Да, и поговори с Полонским, чтобы не лез поперед батьки в пекло.

– Понял.

– У тебя такой вид, словно ты что-то важное сообщить хочешь. Настю нашёл что ли?

– Есть кое-какая информация.

– Ага. Ну кое-какая, значит, не вполне определённая. Тогда, давай-ка, сделаем так. Сейчас я отбываю в атаманскую бригаду принимать присягу. Завтра вернусь, а ты ко мне с подробным докладом. Идёт? Всё договорились. До завтра, – сказал Махно и крикнул, – Трогай!

Постояв, пока Махно не скроется из виду, Зиньковский возвратился в зал, где продолжалось собрание.

На сцене стоял рабочий-железнодорожник и зачитывал постановление:

– Батьку мы назначаем Президентом нашей вольной республики, а председателем нашей Рады избираем нашего защитника и благодетеля Михаила Леонтьевича Полонского.

В зале раздались долгие и продолжительные аплодисменты. Затем рабочий продолжил чтение:

– Председателем Совета министров – товарища Чубенко. Председателем Верховного суда – товарища Озерова. Военным министром – товарища Марченко.

Лев Николаевич Зиньковский поднялся на сцену. Подошёл к Полонскому и шепнул ему:

– Михаил Леонтьевич, нам надо срочно поговорить.

– Здесь?

– Нет, нам надо пройти в штаб.

Полонский вышел из-за стола. Прошёл по сцене до вешалки, стоящей за кулисой, взял папаху и шинель.

– Идём.

Они вышли из собрания. Прошагали через улицу. Скрылись за дверями штаба. Проходя мимо часового, Зиньковский сказал:

– Проводи нас в подвал.

Часовой направился в подвал. Включил лампочки.

Зиньковский проследовал за часовым. За ними шёл Полонский.

Зиньковский остановился возле одной из дверей. Достал из кармана кожаной куртки ключи. Отворил дверь. Переступил порог. Пошарил по стене. Включил свет.

– Заходи, Михаил Леонтьевич. Садись за стол.

– Зачем мы здесь? – спросил Полонский.

– Ты арестован, Михаил Леонтьевич. Временно. До утра.

– За что?

– За твои контакты с белыми.

– О чём ты говоришь, Лев Николаевич? Какие контакты? Ты же знаешь, у меня не может быть никаких контактов.

– Разберёмся, Михаил Леонтьевич. Не переживай, – сказал Зиньковский. Вышел. Закрыл дверь и приказал часовому:

– Займи пост.

Зиньковский поднялся на свой этаж. Прошёл в кабинет. Включил свет. Сел за стол. Поднял трубку телефона. Покрутил ручку.

– Лютый? Это я, Лёва. Скликай особое совещание. Давайте все соберёмся у меня. Ну, все, все. И Белаш, и Чубенко, и Каретник, и Ольга, короче все, кто решал тогда за Настю Васецкую. А потом решим, что делать дальше. Да, они почти все в президиуме собрания депутатов. Там начштаба Полонского Фёдор Падалка. Оставьте его там. Пусть заканчивает собрание. Пишет протоколы и так далее. А все гуляй-польские пусть идут сюда. Я сейчас тоже продублирую своему ординарцу.

Зиньковский опустил трубку. Вышел из кабинета в приёмную. Сказал своему помощнику.

– Оповести Каретника, Семенюту, Озерова, Бурбыгу, Никифорову, Таратуту, Михалева-Павленко, Лепетченко, Аршинова и Волина. Щусь и Марченко отбыли с батькой в атаманскую бригаду. Сбор у меня.

Бригада под личным командованием Махно на закате солнца ворвалась на местную товарную железнодорожную станцию в Плетёном Ташлыке. Быстро нашли три вагона на запасном пути с паровозом на парах и окружили.

Часовые, неотлучно жившие в двух вагончиках, сменяли друг друга каждые два часа, окружая неплотным, но бдительным кольцом весь этот маленький состав.

Охрана сразу узнала Махно и тотчас повесила винтовки на плечи.

– Кто старший? Ко мне! – скомандовал Махно.

Из вагона выпрыгнул пожилой военный без знаков отличия.

– Замначальника тыла бригады, бухгалтер Кудрин.

– Слушай команду. Ты остаёшься на месте. Охрану меняем по указу Правительства Вольной Советской Республики! Феодосии!

– Здесь я, батько.

– Бери любой эскадрон и командуй сменой караула!

– Слухаю!

– А Указ есть, Нестор Иванович? – спросил тыловик.

– А я тебе на что? Будешь артачиться, запрягу в дышла, будешь впереди паровоза туман разгонять.

– Понял. Вопросов нет. Пересчитывать будете?

– Дома пересчитаем.

– А где Никифор Афанасьевич?

– Слишком много вопросов задаёшь.

– Всё, не буду.

– Пиши присягу. Через час, чтобы поезд уже шёл в Александровск. Остальные, за мной! – скомандовал Махно и направил коня к селению, где находился штаб.

Скоро нашёл штабную избу. Начальник штаба Пётр Градов выбежал навстречу.

– Начштаба Градов. Что случилось, Нестор Иванович?

– Посылай за командирами полков и эскадронов. А сам сейчас же садись, пиши присягу и принимай командование бригадой.

– Слушаюсь.

Градов и Махно в плотном окружении командиров и ординарцев поднялись на крыльцо и вошли в штаб. Градов тотчас сел к столу, взял бумагу и принялся писать.

В избу начали входить командиры.

– Так, товарищи командиры. Ваш начальник штаба назначается командиром бригады вместо Никифора Афанасьевича.