Текст книги "Безбилетный пассажир"

Тикси

Когда самолет сел в аэропорту Тикси, в окошко я увидел, что по полю бегут Конецкий и Таланкин с моей теплой курткой в руках.

Оказывается, они уже устроились на сухогрузе ледокольного типа «Леваневский» и оттуда по рации выяснили, что в Тикси летит дикий грузин: «Без багажа, в одной рубашке».

(До Тикси мы летели трое суток.)

Младшему лейтенанту мы дали денег, и он полетел дальше.

А я пошел на почту звонить в Москву. Тикси – обычный северный поселок. Холодно, все в основном в телогрейках и ватных штанах. И вдруг вижу: по снегу навстречу вразвалку шагают три парня в зеленых и желтых пиджаках, в пестрых шелковых рубашках с попугаями и обезьянами, в модных узких брюках и мокасинах…

– «Индигирка» пришла из Индонезии, – объяснил Конецкий. – Ребята себя народу показывают.

На почте соединили с Москвой. Слышимость была плохая, мама кричала в трубку:

– Мы ничего не можем понять! Мы получили телеграмму, что ты долетел, потом позвонила Катя, что вроде бы кто-то видел тебя в ресторане в военной форме, а сегодня Нина по секрету сказала Любе, что ты был у нее и занял деньги! Где ты, Гия? Скажи честно, что случилось?

«Господи, какая же я свинья!»

Моряки и полярники

На «Леваневском» нам выделили две каюты. В одной разместились мы с Конецким, в соседней – Таланкин.

И «Леваневский» вышел в море.

Мы доставляли грузы полярникам на острова.

Острова в море Лаптевых все примерно одинаковые: сначала плоско – ледяной припай, потом крутой обрыв – метров шесть, потом опять плоско. Море Лаптевых мелкое, к островам корабль подойти не мог, поэтому груз краном укладывали на самоходную баржу и на барже шли до острова. Сгружали вручную. Но иногда и баржа не могла вплотную подойти к ледяному припаю, и приходилось спрыгивать с баржи и тащить тяжелые грузы по грудь в ледяной воде. Мы тоже работали на разгрузке, чтобы было чем занять время. Старались работать наравне со всеми. Поначалу матросы на нас косились – они работали в общий котел и думали, что с нами придется делиться. Но, узнав, что мы работаем бесплатно, успокоились.

^{Арктика. Слева Виктор Конецкий, в центре с сигаретой – я.}

^{Разгрузка. Из путевых зарисовок.}

Когда мы подходили к острову, первыми на берег прибегали собаки. Собаки нам радовались – мы привозили им еду.

Потом на вездеходе приезжали полярники и хмуро спрашивали:

– Где кончаются ваши пятьдесят кабельтовых, опять там? – и показывали вниз, под обрыв.

– Тут.

Полярники нам не радовались. Сидели и тихонько матерились.

По правилам, моряки должны были оставить груз в пятидесяти кабельтовых от кромки льда. У моряков они всегда кончались под обрывом, и полярники, которых было три-четыре человека, тяжелые грузы не могли поднять. Полярники дожидались, пока выгрузят продукты и спирт, забирали их и уезжали. А все остальное так и оставалось под обрывом. Почти на всех островах под обрывом валялись щиты, ржавые бочки, и даже трактора… «Если бы это им действительно было нужно, подцепили бы тросом и вездеходом вытащили», – говорили моряки.

К концу первого месяца плавания по льду пробились до острова Жохова (это около семьдесят пятого градуса северной широты). До нас два года ледяная обстановка не позволяла к нему подойти. Продукты полярникам сбрасывали с самолета. Как-то раз сбросили замороженную тушу коровы. Туша ударилась об лед, разбилась на мелкие кусочки, и осколком ранило собаку.

И здесь первыми на берег прибежали собаки.

Матросы, как всегда, привезли кастрюлю с горячим борщом, вылили на снег – образовалась лунка вроде миски. Собаки принялись лакать. Потом на вездеходе приехали полярники. Выяснили, что пятьдесят кабельтовых кончаются под обрывом, залезли в машину и стали ждать продуктов. А потом появились два белых медведя-подростка. Спустились с обрыва и пошли к «миске». Собаки поджали хвосты и отбежали метров на двадцать. Медведи неторопливо ели, а собаки возмущенно лаяли. Боцман сжалился над собаками и по рации велел привезти еще кастрюлю борща.

А потом прибежал лохматый щенок. Он не мог спуститься и, жалобно повизгивая, бегал туда-сюда. Один из медведей неторопливо поднялся наверх и легонько дал щенку лапой под зад. Щенок кубарем скатился с обрыва на снег, отряхнулся, подбежал к лунке и стал быстро лакать борщ. Второй медведь покосился на него, но смолчал. Первый медведь вернулся и тоже стал есть. Когда он выловил из лунки кусок мяса, щенок подпрыгнул и попытался вытащить у медведя кусок прямо из пасти. Медведь уступил.

Привезли еще борщ, сделали еще одну «миску». Медведи тут же разделились, один остался у старой, другой пошел к новой. Щенок бегал и ел то из одной, то из другой. А неподалеку сидели и смотрели на это грустные голодные собаки.

^{Арктика. Я и миша.}

^{Чукчата загорают.} 

Ну а мы таскали грузы. Я был простужен, температурил, и очень хотелось пить. Неподалеку возле чума стояла чукчанка с ребенком на руках, без шубы, в одном платье – у них же лето. А мы все в теплых куртках и в шапках. Я поднялся и попросил у нее попить. Она вынесла мне стакан мутной теплой воды (растопленный лед), и отдельно на тарелочке – кусочек заплесневелого черного хлеба, а на нем маленький кусочек сахара. А ведь им два года ничего не привозили, она, наверное, отдала мне последнее.

Между прочим. Когда снимали в Ярославле «Афоню», нужен был кадр: двор с верхней точки. Определили балкон, с которого хорошо было снимать, высчитали квартиру, поднялись, позвонили. Открыла женщина лет тридцати пяти – сорока. Мы объяснили, что мы с «Мосфильма», просим разрешения снять один кадр с ее балкона.

– Господи, что же делать? – расстроилась она. – Мне же на работу надо!

Мы сказали, что не страшно, поищем другой балкон.

– Да нет! Вы снимайте, потом запрете дверь и ключ под коврик положите. Только вот кто вас покормит? Не по-людски получается – гостей даже чаем не напоила!

И я вспомнил ту чукчанку.

Герасим

На Жохове полярники, узнав, что с моряками на берег высадился известный писатель Конецкий, позвали его к себе в гости, – а заодно и нас.

Нас угостили медвежатиной и показали фильм «Катя-Катюша». Пустили его с конца, и повторяли весь текст за актерами наоборот, начиная со слова «ценок» («конец»). За два года наизусть выучили.

Потом на собачьей упряжке приехал чукча Герасим. Он по рации узнал, что пришел груз, и приехал за аккумулятором и приемником, которые предназначались для него. Спросил, привезли ли кино. Узнав, что привезли кино не про войну, а про любовь, сказал, что смотреть не будет.

– А ты жену привези. Она про любовь любит.

– Нету жена. Срать пошла, пурга унесла!

Герасим достал из кармана пачку «Мальборо», угостил всех, сел в свою упряжку и уехал.

Я спросил, откуда у него «Мальборо». Полярники объяснили: чукчи спиваются, и им запретили возить спиртное. Они стали гнать самогон из сахара – им перестали продавать сахар. Они стали гнать из муки – перестали давать и муку. А теперь они шкурки на нарты – и в Аляску.

– А пограничники?

– Какие там пограничники? Мороз минус пятьдесят и полярная ночь…

На прощание полярники подарили нам кусок бивня мамонта.

Мы разметили бивень на три равные части и Таланкин стал его пилить. Пилил днем. И ночью, когда не спал, пилил. Но бивень оказался таким твердым, что работы Игорю хватило до конца плавания. Еще и в Москве допиливал.

Так что у меня на память об острове Жохове остался кусок бивня.

На Жохове не обошлось и без потерь. Когда я во время разгрузки сел перекурить, эти два негодяя – медведя подошли ко мне сзади, схватили зубами уши моей меховой шапки, потянули каждый в свою сторону и оторвали. Это была папина ушанка, которую я носил двадцать лет, и у нее была своя история.

Папина шапка

Во время войны, когда мы с мамой жили в Тбилиси, отец с оказией переслал свои вещи – пальто, костюм, сапоги, свитер, зимнюю шапку-ушанку – целый чемодан, чтобы мы поменяли их на продукты.

Ушанку я забрал и сказал маме, что буду носить ее сам. И с нетерпением ждал, когда достаточно похолодает, чтобы можно было ее надеть.

В школу я ходил мимо Верийского базара, у входа на который всегда околачивались блатные. Главным у них был Пипин Короткий – двадцатипятилетний парень ростом чуть выше меня, с золотыми зубами и подкрученными усиками. И в первый же день, когда я проходил в шапке мимо базара, Пипин показал на меня пальцем, ко мне подошел здоровый парень и содрал шапку. Я побежал за ним: «Это папина шапка! Он на фронте! Отдай!» Тогда этот гад повернулся и ударил меня в лицо. Я упал. Прохожих было много, но никто за меня не заступился: блатных боялись.

В этот день я сидел на уроках и ничего не слышал, ни о чем, кроме как о шапке, думать не мог. Уж лучше бы я ее не брал, на масло бы поменяли… Но есть на свете справедливость. После уроков на крутом спуске на улице Барнова мне повстречался Пипин. Он поднимался в гору мне навстречу, в папиной шапке. Я разбежался и что есть силы врезал ему головой в подбородок. Пипин упал, шапка слетела, я схватил ее и убежал.

На следующий день я опять из принципа надел шапку, но в школу пошел окольными путями, минуя базар. На подходе к школе меня подкараулил мой друг Шурик Муратов. Шурик предупредил: Пипин узнал, что я здесь учусь, и теперь они ждут меня во дворе. И вместо школы я пошел к бабушке Буте. Пипина посадили через неделю, но я все равно продолжал ходить к Буте – мне у бабушки было хорошо. Так и ходил к ней три недели, пока мама меня не застукала (об этом позже).

А конфликт с Пипином Коротким завершился так. Летом сорок второго я каждый день ходил на купальню. Там был бассейн и вышка, и я стал заниматься в секции плавания. А когда бассейн закрыли на чистку, я стал ходить купаться на Куру. Поскольку вещи на берегу оставить нельзя, шел босиком и в коротеньких штанишках, в них и купался. Пока идешь обратно – все высохнет (самое неприятное – идти босиком по расплавленному от жары асфальту).

На берегу Куры блатные играли в зари (кости). Я наблюдал за игрой издалека: интересно, перед игроками лежали пачки денег, часы, кольца.

Среди игроков был и Карло – рецидивист, который жил в угловом доме в нашем переулке. Играл он на кресты: я и сейчас их помню, тяжелые, золотые (наверное, музей ограбил). И все время проигрывал. А как-то раз он подозвал меня:

– Иди сюда! Кинь.

Рука фраера считается счастливой. Я кинул – вышло шесть и шесть. И дальше мне везло. В тот день мы выиграли кучу денег, но мне он дал всего рубль на стакан семечек: «Деньги портят людей».

На следующий день утром слышу крик:

– Гия!

Выглянул – стоит Карло:

– Пошли купаться! – и подмигнул. Конспиратор!

Я поскорее выбежал из дома, чтобы наши не увидели, с кем я дружу. И мы пошли на Куру – кидать кости.

Так я ходил с Карло на берег Куры несколько дней.

Мне везло, семечками я был обеспечен. Но мне все это совсем не нравилось. Страшно с блатными, да и противно: они играли на все. Так, раз при мне один проиграл собственное ухо, достал финку, отрезал его и кинул. А другой проиграл сестру. Не знаю, отдал он ее выигравшему или нет, – ни тот, ни другой больше не появлялись. И еще я очень боялся заразиться от ростовского вора Целки – он болел гнойным сифилисом, и у него была дыра вместо носа. (В Тбилиси и своих блатных хватало, а во время войны понаехали и воры из Одессы, из Ростова, Киева и других оккупированных городов.)

А на третий день там появился и мой враг Пипин Короткий (блатные его выкупили из тюрьмы). Он со свитой шел по берегу в нашу сторону. Я хотел смотаться, но Карло не пустил меня: «Не дрыгайся. Играй». (Он знал про папину шапку.) Когда Пипин подошел и хотел было расправиться со мной, Карло сказал: «Пипин, этот пацан со мной». А Пипин сказал, что он этого не знал, и даже пожал мне руку. Карло был, наверно, намного главнее Пипина Короткого.

На следующую зиму я спокойно ходил в школу в папиной шапке мимо блатных у Верийского базара, и никто меня не трогал.

А потом и в Москве я в папиной шапке ходил и в школу, и на каток, и в институт, и в ГИПРОГОР, и на «Мосфильм». И если бы не эти хулиганы-медведи, носил бы ее до сих пор и оставил бы в наследство внуку Петьке.

Очень добротная была папина шапка.

Между прочим. В тот же день, когда я встретил Пипина, кто-то увидел, что недалеко от берега течение несет тело утопленника. Блатные вытащили синее распухшее тело на берег и стали выбивать золотые зубы, ударяя камнем по разложившимся губам… Я спать не мог – мне все снился этот утопленник.

После этого везти мне перестало, и Карло больше меня не звал. А тут и купальня открылась.

Последний раз Карло я видел в апреле сорок второго, когда мы с Шуриком Муратовым (уже после его возвращения из Ирана) помогали его отцу строить дом. Дом отец Шурика строил на краю оврага. Мы услышали выстрелы, побежали смотреть – по другой стороне оврага бежал Карло, за ним – двое, кричат: «Стой!» и стреляют. Карло захромал и упал. Преследователи подошли, взяли Карло за ноги и потащили…

Спасибо товарищу «Сталину»

Когда мы шли от острова Жохова, ударили морозы и «Леваневского» затерло во льдах. К нам на подмогу с острова Врангеля вышел ледокол «Сталин» – его почему-то забыли переименовать. Пока он шел, у нас кончился хлеб и почти кончилась пресная вода – осталось только на питье, а для всего остального (постирать, побриться) использовали морскую, соленую. Умываться соленой водой еще ничего, бриться хуже, – порежешься, потом порез долго не заживает. Мы хотели отпустить бороды, но Конецкий сказал, что нельзя: появиться в кают-компании небритым – проявить неуважение к капитану.

Делать было нечего, и помполит (помощник капитана по политическому воспитанию, главный идеолог на корабле) устроил нам творческую встречу с матросами и попросил нас рассказать, как делается кино. Мы рассказали.

– Вопросы есть? – спросил помполит.

Пауза. Потом поднялся молоденький матрос:

– Простите, если я правильно понял, то сценарист написал сценарий, оператор снял это на пленку, художник построил декорации, композитор написал музыку, актеры сыграли, директор отвечает за деньги. Так?

– Так.

– Тогда такой вопрос – а что делает режиссер?

Мы стали объяснять, запутались… И матросы поняли, что режиссер – как помполит на корабле: должность большая, зарплата высокая, а делать нечего.

Чтобы разрядить обстановку, помполит попросил рассказать, о чем будет наш фильм. Я рассказал.

– Ну как, нравится?

– Нравится, – вяло похвалили матросы. – Но лучше бы сняли про красивых женщин, рестораны с музыкой и пляж в Сочи…

Вечером к нам в каюту зашел старпом Геннадий Бородулин, с которым мы за время плавания подружились. Хотя на корабле был сухой закон, он его нарушил и принес бутылку спирта. Выпили. Бородулин сказал, чтобы мы не расстраивались:

– Ребят можно понять. Четвертый месяц в море. А сюжет у вас нормальный. Женщины только не хватает.

– Как нет? А Мария?

– Мать сына боцмана? Не то – она в возрасте. Надо молодую, красивую.

– Не обязательно.

– Давай проверим.

Бородулин повел нас в радиорубку и попросил радиста связать его с Новой Сибирью:

– Новая Сибирь, Новая Сибирь, я «Леваневский», – начал вызывать Комаров в микрофон. – Как слышите? Прием.

– Я Новая Сибирь. Слышу вас, «Леваневский», прием.

Комаров передал микрофон Бородулину.

– Новая Сибирь, у нас на борту Тимофеева. Она просит подтвердить условия. Как понял? Прием, – сказал Бородулин.

– Ничего не понял. Какая Тимофеева?

– Лидия Петровна, сорок первого года рождения (в то время 21 год), выпускница кулинарного техникума. Следует по вашему запросу к вам на станцию помощником повара. Просит подтвердить двойной оклад, полярные и трехмесячный отпуск. Прием!

– Что-то путаете вы и ваша Тимофеева. Мы никаких запросов никому не посылали. Конец связи.

– И что мы проверили? – спросил я.

– Это только конец первого акта, – улыбнулся Бородулин. – Антракт.

Антракт был недолгим.

– «Леваневский», «Леваневский», я остров Беннет! Как слышите, прием? – заговорила рация.

– Вас слышу, прием.

– Ошибка в предписании! Помощника повара запрашивали мы! Как поняли, прием!

– «Леваневский», я Новая Сибирь! На связи начальник станции. Товарищ, который с вами говорил, не в курсе, он гидролог. Беннет врет! Тимофееву мы вызывали! Как поняли, прием?

– «Леваневский», я Айон! Как слышишь, я Айон!

– Слышу тебя, Айон.

– Соедини с Тимофеевой.

– Что я тебе, телефонистка?

– Тогда срочно сообщи – Айон предлагает ей должность помощника повара и фельдшером по совместительству! Как понял, прием!

– Айон, я Новая Сибирь. Какого хера ты лезешь! Мы человека вызывали, он к нам едет! Мы ему двойной оклад даем!

– «Леваневский», я Беннет. Скажи Тимофеевой, берем ее шеф-поваром и заместителем начальника станции. С оплатой годичного отпуска!

– Беннет, что ты несешь, твою мать! Какой замнач? Вас там всего двое!

– Ну как, – спросил нас Бородулин, – достаточно? Или продолжим радиопостановку?

– Достаточно, – сказал Конецкий. – У меня был в первом варианте подобный эпизод.

– Тогда финальный монолог. – И в микрофон. – Айон, Сибирь, Беннет! Довожу до вашего сведения: только что получена радиограмма. Начальник Главсевморпути товарищ Афанасьев предлагает Тимофеевой должность своего первого заместителя и по совместительству – директора столовой. С полной оплатой бессрочного отпуска. Тимофеева берет тайм-аут для принятия окончательного решения. Конец связи. Отключайся, – сказал Бородулин радисту.

И тут действительно пришла радиограмма: «Режиссерам Георгию Данелия и Игорю Таланкину. В связи с возможной поездкой на фестиваль в Акапулько срочно прибыть в Москву. Директор «Мосфильма».

Через три дня пришел «Сталин», вызволил нас изо льдов, и «Леваневский» пошел домой – в порт приписки Мурманск. Спасибо товарищу «Сталину»!

Чтобы мы с Таланкиным быстрее добрались до Москвы, Конецкий попросил капитана высадить нас на Диксоне.

Серые тени

В порту Диксона мы выяснили, что ближайший самолет на Москву будет только завтра. Заказали билеты и отправились ночевать в памятную мне гостиницу (пока мы изучали Арктику, доски в сортире прибили). В гостинице, кроме нас, было еще два человека, полярник и матрос. Навигация кончалась, а вместе с ней и сухой закон, и они угощали нас портвейном «Солнцедар» (других напитков на Диксон не завезли).

А на следующий день на острове поднялась такая пурга, что не только самолеты не летали – выйти на улицу было страшно.

Сели пить чай.

Полярник двадцать пять лет проработал поваром на разных станциях и за это время ни разу не был в отпуске на материке – копил деньги. И вот теперь собирался купить дом в Крыму, машину, жениться.

– Буду на участке редиску сажать. И розы.

– А если кирпич на голову? – спросил матрос. – Получится, что ты вообще не жил, только вкалывал!

– Ну, упадет так упадет. Значит, судьба, – усмехнулся повар. – Но вот в чем ты не прав – это что я не жил. А я жил. И у меня все это было – и жена симпатичная, и уютный домик, и розы.

– Где это у тебя было?

– Здесь, – повар постучал себе по лбу. – В голове.

– Да ну, – фыркнул матрос, – дед туфту несет, а я уши развесил!

– Каждому свое, пацан, – сказал повар. – Вот если твою черепушку вскрыть, что мы там найдем? Женский половой орган и бутылку. Кстати, магазин уже открылся, – повар полез в карман за деньгами. – Чем херню пороть, сбегай.

– Наша очередь, – сказал я.

Надел пальто, ушанку, закутался шарфом и вышел из гостиницы. Пурга такая, что и стоять трудно, ветер сшибает с ног. Где магазин – не знаю, забыл спросить. Пошел в сторону порта. Иду под углом к земле, чтобы не сбило с ног. Так метет, что почти ничего не видно. На той стороне улицы я с трудом разглядел какую-то серую тень. Кричу:

– Я извиняюсь, где магазин?

– Бутылку купишь – провожу, – крикнула тень.

– Куплю.

Тень оказалась бичом (матросом, списанным с корабля за пьянство). Прошли метров двести – еще одна тень. Первый бич меня спрашивает:

– Две бутылки возьмешь? «Солнцедар», рупь двадцать.

Пока дошли до магазина, зеленого досчатого домика с надписью «ГАСТРОНОМ» их стало шестеро. Договорились так: я беру ящик и отдаю им половину, когда они доносят ящик до гостиницы.

Денег у меня было много – за время плавания мы ни копейки не потратили. На «Леваневском», когда мы хотели расплатиться за проезд и за еду, моряки обиделись и послали нас (куда, не скажу).

Захожу в магазин (бичи остались снаружи, «чтобы не было шороха»), лезу за бумажником – твою мать, пиджак-то я не надел, а деньги там, в кармане! Вышел и говорю бичам:

– Товарищи, виноват, – я деньги забыл.

– Издеваешься, сука?! – прохрипел первый.

И они стали надвигаться на меня. В глазах такая ненависть, что я понял – могут и убить.

– Ребята, да вы чего? Давайте вернемся в гостиницу, я дам вам деньги!

Не слышат. Идут на меня. У одного в руках железный прут. Я пячусь, прислоняюсь спиной к стене…

– Что происходит? – из метели возникла еще одна фигура. – В чем дело?

Бичи тут же испарились.

Прохожий оказался замначальника порта – мы с ним познакомились, когда высадились с «Леваневского». Я объяснил ситуацию. Он шел в сторону гостиницы, мы пошли вместе. У гостиницы попрощались… Я вернулся в номер и сказал, что в магазин больше не пойду. За «Солнцедаром» пошел моряк.

Вечером замначальника порта позвонил нам в гостиницу: ледокол «Капитан Белоусов» идет на Мурманск, и капитан согласен взять нас на борт.