Текст книги "Владей миром!"

– Ага, значит, ты и говоришь, и светишься ярче во время опасности, так? – уставился я на перстень. – А когда все в порядке, ты просто обычный камень в оправе? Я же помню, когда увидел тебя впервые, ты вообще не светился. А в пещере, еще до появления всех этих гадов, уже начал свет рассеивать. Предчувствуя, так сказать. И когда меня гадина четырехглазая цапнула или культурист в банановых листьях придушить хотел – тогда ты и начинал работать. Зато когда все мирно да хорошо – толк от тебя сугубо декоративный, так?

Камень, естественно, не отвечал, продолжая вяло светиться.

– Постой-ка! – прозрел я. – Надо еще, чтобы ты на пальце был в момент опасности! Потому-то ты и не помог мне в болотных баталиях, ибо в котомке лежал! Ну что ты молчишь, голос в камне?! Ответь, я все правильно понял? А что будет, если я сам себе опасность создам?

Я стукнул перстнем по ногам. Чувствительно, кстати. Ноль реакции. Видимо, недостаточно. Или перстень просто не считает нужным разговаривать с идиотом. Что он мне скажет? «Перестань бить себя по ноге»?

Ладно, с перстнем потом разберемся. Вымыслы, иллюзии… Если и вправду это работает только на силе фантазии, попробую-ка я…

– Вон за тем поворотом окажется выход из Заброшенных пещер! – прокричал я, то ли себя убедить пытаясь, то ли стены пещеры. – Точно! Вон, даже свет уже виден из-за поворота!

Странное дело, но мне и в самом деле показалось, что угол пещеры дневным светом окрасился.

– Я уже даже шум слышу, то ли бор шумит, то ли море плещется! Там выход! Вперед! – сказал я себе и, хромая, – мышца ноги болела после удара перстнем, – побрел к цели. И так я в тот момент верил, что до выхода рукой подать, что очень бы удивился, если бы его там не оказалось.

Выход был. Море и вправду шумело. Но оно оказалось справа и внизу, так как выход из пещеры был высоко над землей. Но даже здесь, на небольшом скальном плато, лежал песок – крупнозернистый и белый. Видимо, когда-то давно здесь тоже плескалось море.

Небо было ясное – благодать. Чувствуя себя героем и везунчиком, я расселся на песке, достал что-то из котомки и стал жевать. Грешен – о Кинсли я только через несколько минут вспомнил.

Возвращаться за ним в пещеры не хотелось сильнее, чем ребенку садиться в кресло стоматолога. Поэтому этот вариант я сначала просто отбросил. Потом мне и вовсе нечестивая мысль пришла. «В конце концов, – подумал я, – пройти Заброшенные пещеры и потерять только пятьдесят процентов отряда – урон вполне допустимый».

Мне сразу же стало стыдно, но это мало повлияло на желание лезть в пекло иллюзий. Да и главное, как я разыщу там Кинсли, даже если он еще жив? Кто знает, что он себе там нафантазировать успел?

С другой стороны, что-то делать надо. Даже из меркантильных соображений – без него я и ведьму Пчелиную не отыщу, и сам пропаду. Да, и прикипел я уже к этому ворчуну. Ох!

Как я ни тряс руку с перстнем, как ни тер его, ни увещевал – он про местонахождение Кинсли рассказывать отказывался. Я даже диадему на голову напялил, думал, вдруг с антенной лучше сигнал ловится. Тоже не сработало.

Что же делать? Свеситься вниз головой со скалы, чтобы проклятый перстень сообразил наконец, что мне грозит опасность, и начал помогать? Плохой вариант: мало свешусь – не поверит, сильно свешусь – упаду. И тогда в моей голове наверняка нужные ответы наконец-то прозвучат, вот только вряд ли я ими воспользоваться успею.

Может, камень к шее привязать и в море кинуться? А с собой нож взять. Когда совсем задыхаться начну, перережу веревочку и всплыву. А что, это вариант. Жаль только, до моря шагать отсюда километра три – не меньше. И это уже после того, как спущусь к побережью. А потом назад столько же – в гору. Вряд ли у меня есть такой запас времени. На себе убедился: в пещерах скучать не дают.

Я вздохнул и стал хворост собирать – его тут было достаточно. Сложил дрова колодцем, плеснул масла лампадного, сам забрался в середину и поджег дрова. Костер вспыхнул быстро, и я через пять секунд пожалел, что так много деревяшек накидал – погода жаркая, голодное пламя пожирало сучья с бешеным аппетитом. Я встал и приготовился прыгать через пламя. Нет, не в честь праздника Ивана Купалы я затеял этот, как говорят в наше время, перформанс. Я хотел заставить перстень поверить, что мне грозит опасность, и получить от него ответы. Но и умирать не собирался – если камень так и не заговорит, буду прыгать. Перспектива зажариться в центре костра мне не улыбалась.

Ох и жарко! Все, еще три секунды жду – и прыгаю. Я в десятый раз взглянул на перстень. Не… Не светился камень.

Хотя… Небо ясное, вокруг костер – может, и светился, просто не так заметно, как в темноте подземелья?

«Перепрыгни, и ты спасен!» – услышал я наконец-то.

«А то я не знаю».

– Не могу! Без моего друга Кинсли мне все равно крышка! Либо скажи, где он, либо сожгу себя.

А уже и вправду становилось нестерпимо жарко.

Перстень молчал. Не верил, видимо. Ладно, попробуем по-другому.

– Понимаешь, Кинсли был моим проводником, – начал я нашептывать в перстень. – Карлик хоть что-то знает об этом мире. У него осталась часть моего оружия. Арбалет, например, щит замечательный. Я пропаду без Кинсли! – И я сделал шажок к пламени, увеличивая, так сказать, накал.

Перстень, наконец, ответил:

«На Кинсли напал пещерный бартайл. Но твой проводник еще жив. Беги к нему».

– Да? Здорово! А как я найду-то его? И как выглядит бартайл этот проклятый? – закричал я, через костер перепрыгивая.

Образ огромного зеленого змея с оранжевыми глазами возник перед моим мысленным взором всего на мгновение, но, кажется, я запомнил. На носу маленький рог, еще два рога, похожих на бычьи, по сторонам башки. Огромные зубы выпирают, словно кинжалы. Особо запомнились похожие на карту разводы на зеленой шкуре.

Я глубоко вздохнул и вошел вглубь пещеры. Но буквально на пару шагов – так и светлее, и спокойнее. Что ж, начнем-с.

– Как же так, – сказал я вслух. Так мне легче было поверить в то, что выдумываю, – тут бартайлы пещерные водятся, а я так и не встретил ни одного. Случайность, не иначе. Да я нутром чувствую, что один где-то рядом ползает. Чу! Слышу даже, как шкура по земле шуршит.

Рядом и в самом деле зашуршало. Я изготовился.

– Вот сейчас, – борясь со страхом, произнес я, – морда его рогатая из ближайшего пещерного тоннеля покажется.

Показалась. Я едва дротик успел метнуть, а то он уже пасть распахнул и навис надо мной, норовя заглотнуть.

Одеревеневший бартайл выглядел как огромная коряга. Я взобрался по ней к самой башке, собрался с духом и скомандовал:

– Отпад!

При этом заклинание «ясен пень» не произносил, поэтому чудовище сразу же ожило. В это мгновение я всадил бартайлу в череп Кровного Убийцу по самую рукоять. Таков и был план. А потом все пошло не по плану.

Длины ножа не хватило, чтобы бартайл сразу издох. Зато он обезумел от боли и попытался сбросить меня, но я намертво вцепился в Кровного Убийцу. Держал его так крепко, как наездник держит за поводья галопирующего рысака. Потому и был бит о пещерные стены неоднократно, прежде чем бартайл наконец не испустил дух.

Я с него сполз и на подгибающихся ногах выбрался из пещеры. Надо было продолжить воплощать план по спасению Кинсли, но если я не приду в себя, спасать придется меня – а некому. Пригоршня воды из бурдюка на затылок, несколько глотков, потирание ушибов и пара грязных ругательств оказали на меня исцеляющее воздействие.

Как и ожидалось, Кровный Убийца сменил цвет – пропитавшись кровью бартайла, нож стал оранжевого цвета. Я привязал к рукояти Убийцы бечевку, другой ее конец на руку намотал, потом подкинул клинок и выкрикнул:

– Пуля – дура!

И мы с ножом помчались в пещеру – он впереди летел, ища других бартайлов, а я за ним, как за указателем навигатора, мчался. Хотя «мчался» – громко сказано, скорее ковылял, ибо не было уже ни сил, ни здоровья.

К счастью, бежать пришлось недалеко. Сначала я увидел ноги Кинсли, торчащие из пасти бартайла. Остальные части оруженосца уже скрылись в утробе змея. Кровный Убийца без моей руководящей роли убил бартайла сразу и наверняка. Он тоже воткнулся в голову, но не сверху, а где-то под нижней челюстью. Брызнула кровь, тварь издала пару противных звуков, похожих на кашель с закрытым ртом, и издохла. Нож вновь взметнулся и завис в воздухе, будто ищейка, вынюхивающая след. Но я не был намерен освобождать Заброшенные пещеры от всех бартайлов, если таковые еще имелись.

– Штык – молодец! – оценил я работу Кровного Убийцы и вернул его в ножны.

Ноги Кинсли еще дрыгались. Я потянул за них, но не тут-то было. Карлик плотно застрял в утробе бартайла, а кроме того, вытаскивать Кинсли мешали большие загнутые зубы подземного червя. Они впились в ноги бедного моего оруженосца, как огромные рыболовные крючки. Я попытался распилить шею бартайла примерно там, где находилась голова Кинсли, чтобы тот хотя бы вздохнуть мог, но Кровный Убийца для этой роли не годился – слишком мал. Пока бы я им ковырялся, Кинсли можно было бы достать только для того, чтобы похоронить.

Что делать? Я потер виски руками, измазанными в оранжевой крови.

– Вот интересно, – заявил я окружающей пещерной тьме, – в эти тоннели кто только не совался. Многие, как говорят, погибали. Почему же я ни разу не встречал останков? И оружия брошенного? Мечей, например, ржавых или сабель каких-нибудь?

«Зачем я про ржавый меч! Рассыплется еще!»

– Да! Мечей ржавых или, скажем, почти новых боевых топоров? Ведь мог же кто-то совсем недавно с топором по пещере идти – гном какой-нибудь? А потом сложить тут буйную бородатую голову в неравном бою с бартайлом? Почему бы этому топору не лежать где-нибудь совсем близко? Да хоть вон там – возле камня. Кстати, а что там блестит, уж не топор ли?

Ржавый меч. Да. Когда фантазируешь, надо самому верить. В ржавый меч поверил легко, а вот в топор почти новый – нет.

К счастью, меч не рассыпался и оказался вполне острым. Им я и разрубил гигантского зеленого червяка. Потом, запустив руки внутрь мясной кровоточащей трубы, зацепил Кинсли за шкирку и вытащил наружу. Я чувствовал себя акушером.

– Спасибо, конечно, – вместо того чтобы радостно броситься мне на шею, проворчал Кинсли, – но я бы и сам справился.

– Что?! – возмутился я. – Да ты бы задохнулся там через пару минут!

– Эх, да что ты знаешь о гортванцах, чужеземец? – Кинсли махнул измазанной в слизи рукой. – Мы вообще можем не дышать, если понадобится. И час, и два можем.

Я только рот открыл и глаза распахнул от удивления. В общем, чувствовал себя как оплеванный. Впрочем, таким и был, учитывая слизь и кровь бартайла, в которых перемазался с головы до ног.

Из пещеры мы вышли без приключений, – я твердо помнил, где выход, и шел туда, ни на секунду не позволяя себе сомневаться в его реальности. Сработало. Потом я разлегся на песке и тупо уставился в небеса. Наверное, так солдаты чувствуют себя после долгого боя.

Глава 8
И вновь продолжается бой

«И все-таки я молодец, – думал я. – И придумал хорошо, и воплотил почти без сбоев. Правый бок, правда, до сих пор болел – крепко змей меня об стену приложил, да и запах от, скажем так, внутреннего мира бартайла вряд ли быстро выветрится. Но это меньшее, что могло со мною случиться».

Покосился на Кинсли. Тот бродил вокруг кострища, подбородок почесывая. Будто бы обдумывал что-то. И наконец пробурчал:

– Ты… молодец… Честно говоря, я думал, что мне конец. Всегда боялся этих проклятых бартайлов.

«Вот почему он с ним в пещере встретился!» – подумал я.

– Я, конечно, надеялся, что ты придумаешь, как меня спасти, хотя и не мог представить, как ты меня найдешь. В общем, спасибо, – последнее он бросил словно ругательство, махнул рукой и пошел снова разжигать то, что осталось от моего «жертвенного» костра.

Потом мы спустились к морю. О наслажденье смывать вонючую пакость, гниль болот и прочие ароматы приключений! Я искупался, а затем и одежду простирнул – с песочком. Потом снова в воду залез – не гигиены ради, а удовольствия для. Но вдоволь поплавать не удалось – когда повернул к берегу, обнаружил, что там ждет следующее приключение.

На берегу стояло нечто похожее одновременно на гигантского овода и самолет. Оно было яркой расцветки. Мощные крылья сложены в одно целое, как у истребителя, большие фасеточные глаза смахивали на округлые стекла кабины. Вместо рта болтался тонкий, похожий на кабель, хобот. Чудище явно ждало меня. Присмотревшись, я увидел и Кинсли, который спрятался за камнем, почти зарывшись под него. К счастью, овод, похоже, карлика не заметил. Слева на берегу я обнаружил небольшую пещеру. Прикинул – я в нее влезу, а тварь вряд ли. И погреб вдоль берега к найденному укрытию.

Овод, стуча крыльями, словно лопастями вертолета, поднялся в воздух и завис надо мной. Он раз или два опускался прямо к моей голове, шурудил возле нее хоботом – в эти моменты я нырял. Так и доплыл до пещеры. Вот только она-то на берегу, а я в воде. Подкравшись к самой кромке берега, я резко выскочил и помчался к спасительному гроту – благо до него было метров десять, не больше.

Овод не успел, а я – да. Вжался в стеночку, как плюшевый котик в угол детской постели, уселся там и обхватил себя руками, чтобы дрожать поменьше.

Не дотянулся до меня истребитель, как ни старался. А старался очень. Как я понял, хобот выполнял у чудища ту же функцию, что и комариный. Но у насекомого он довольно твердый, а у гигантского овода – мягкий, как гофрированный шланг. И чтобы им накачать питательных веществ, надо его вставить куда-то – например, в рот. Но даже в пещере я держал рот на замке – молчание, как говорится, золото.

Кинсли, наблюдая за танцем овода вокруг грота, вылез из укрытия. Оружие было в зоне досягаемости Кинсли, но у него хватило ума не стрелять по оводу из арбалета и не метать волшебные дротики. Тварь была словно в металлической обшивке – ни болтом, ни дротиком не пробить.

«Разве что со стороны брюха, – подумал я, разглядывая овода, – там у него хоть и есть пластины, между ними, наверное, можно лезвие или острие всунуть. Только как добраться дотуда?»

Очень был недоволен овод-истребитель тем, что в пещеру не может влезть. Наполовину протискивался – дальше не шло. Там чем дальше, тем уже становилось. Я и сам-то едва забрался. В метре от меня болтался шланг, словно змея, которую кто-то за хвост держит, – но не мог хобот до меня дотянуться. А я как раз мог бы по хоботу рубануть, но ни ножа, ни даже камня приличного под рукой не было – песок только.

На наше счастье, гигантский овод наконец утомился и решил отступить. Дал задний ход из пещеры, постоял какое-то время, пострекотал, крылья расправил и улетел.

Я вздохнул и вышел из пещеры, но тут же в меня врезался Кинсли.

– Не выходи! – Он стал неуклюже заталкивать меня обратно в укрытие. – Севр так быстро не отступится! Он хоть месяц сторожить будет – у него хватит терпения! Спрячься!

Мы залезли в пещеру, вещи, какие Кинсли успел захватить, в угол заткнули. Ни арбалета, ни кистеня Кинсли не захватил, только Кровного Убийцу. Но и на том спасибо. Севр не заставил себя ждать – вскоре прилетел, и атака продолжилась. Результат был тот же, но нервы он мне потрепал. Я, размахивая ножом, пытался хобот гаду отрезать, тот пытался им ко мне присосаться, – обоим не удалось.

– Слушай, – процедил я, следя за тем, чтобы рот не разевать, – дурацкий у него агрегат. Вряд ли севр часто бывает сыт, если ему для того, чтобы наесться, все время куда-то надо свой хобот вставить. – Сказал, а сам почему-то вспомнил свою недавнюю подростковую гиперсексуальность.

– С чего ты взял? – буркнул из укрытия Кинсли. – Ему достаточно к коже присосаться. Или к глазнице, например. Ни в жисть не отлепишь потом, пока всю жидкость из тебя не высосет.

– Чего?! – Я вжался в укрытие рядом с Кинсли. – Что ж ты раньше не сказал, пока я тут героя из себе разыгрываю?!

Опасаться было чего: кольчуга – в котомке, шлема вовсе нет, руки, ноги обнажены, и мне здорово повезло, что крылатый пылесос не успел присосаться.

– Эх, Кинсли, жаль, ты арбалет не успел прихватить. Шкуру болтом не пробить, а вот глаз фасеточный, может, и получилось бы.

– Ну что, сбегать? – спросил верный оруженосец, как только овод опять взял небольшую паузу и отлетел прочь. – Я успею. Наверное.

– Не надо, – сказал я. – Есть другая мысль.

Пока гад не вернулся, Кинсли помог мне закопаться в песок прямо на входе в наш грот. У меня только глаза и нос остались снаружи, и те в тени скалы не разглядеть. Подобный способ маскировки я видел когда-то в киношке про ниндзя. Они зарывались в песок. Враг проходил по этому песку, ничего не замечая. Но как только ниндзя оказывались за спиной врага, они шустро выскакивали, свистел японский меч – и голова с плеч. Подождав, пока враг пройдет мимо.

На этот раз ждать пришлось дольше, мы даже подумали, что севр все-таки отступился и оставил нас в покое. Нет, гигантский овод все-таки вернулся.

По задумке, карлик должен был из пещеры выглянуть, чтобы приманить севра. Это получилось, но, не увидев меня внутри грота, гигантский овод остановился у входа и стал башкой крутить, высматривая. Пришлось Кинсли кидать в чудище песочными комками, чтобы разозлить и заставить его протиснуться глубже в грот. В конце концов это удалось, и чешуйчатое брюхо нависло прямо надо мной.

Решился я не сразу, ведь если моя затея провалилась бы, второй попытки быть не суждено. Выпростав трясущуюся руку с ножом, я еще какое-то время приглядывался, прислушивался, готовый, чуть что, опять ее спрятать и прикинуться ветошью…

По преданиям, карате зародилось на японском острове Окинава. В деревню приходили вооруженные самураи сёгуна и отбирали у крестьян последнее – в качестве налога. Оружия нет, доспехов купить не на что, что делать крестьянину? Драться. А как драться безоружному против защищенного воина? Только очень искусно. Да так, чтобы с одного удара могучий самурай в доспехах рухнул бы на землю и больше не встал. Потому как второй попытки у каратиста не будет. На этом и построена философия карате. Голливудские фильмы, в которых носители черных поясов молотят друг друга по голове на протяжении получаса, а потом, промокнув салфеткой разбитую губу, идут совершать новые подвиги, – издевательство. Это имеет отношения к карате не больше, чем Бэтмен к мыши. И вот теперь мне предстояло проникнуться духом карате и разить единожды, но наповал. С полным напряжением в момент удара, которое в карате называется «кимэ». Но одно дело – знать историю, слушать сэнсэя, биться на татами в окружении судей, друзей и докторов, и совсем другое – набраться решимости в момент выбора жизни и смерти.

В общем, остановился я, только когда по всей длине пропорол брюхо севра, и на меня отрезвляюще посыпались зеленые кишки. Ох и мерзость! Лучше бы мне медведь на голову навалил. Кишки рухнули и перекрыли мне воздух. Едва только я нашел щель в этой слизи и пакости, как для меня и вовсе ночь настала. Вонючая, склизкая, беспросветная ночь. Это тело умирающего севра рухнуло на меня, погребая в своих внутренностях. В тот момент акушер пригодился бы мне – я, в отличие от Кинсли, был не способен полдня не дышать. Но карлик, конечно, сдвинуть тушу с меня не мог, пришлось самому выбираться.

– Этот подвиг я посвящаю тебе, Бильбо Бэггинс, – хрипел я, выбираясь на свет. – Твоя победа над… тьфу… паучихой в пещере… надоумила меня… идиота.

Как абстракционисты человека изображают на картинах? Сборище цветных пятен, среди которых можно глаз разглядеть или рот. А можно и не разглядеть. И у меня подозрение, что именно так я в тот момент и выглядел – как с картин сошел. Весь в цветастой мерзости, из которой с трудом проглядывали отдельные части моего тела.

Благо море было рядом, и я, после долгого, кропотливого мытья, смог вернуться из абстракции в реальность. А вот лезвие Кровного Убийцы так и осталось зеленым – цвета севровой крови.

Отдохнув и собравшись, мы двинулись дальше. На этот раз я кольчугу надел – будь я и раньше в ней, не болели бы до сих пор бока от бартайловских ударов. Да и с севром было бы поспокойнее.

Поднялись на ближайшую скалу и увидели аэродром. Только на нем не самолеты парковались, а севры. С дюжину, наверное, паслось. Оттуда и первый прилетел, видимо. Обойти аэродром, чтобы попасть на клеверное поле, можно было лишь по кромке скал – другой путь только по морю. Делать нечего, стали обходить скальными тропами, стараясь внимание севров не привлекать. И мне это удалось. А Кинсли – нет. Камушек какой-то задел, тот вниз покатился, другие за собой увлек. Результат понятен – через минуту сразу три «истребителя» к нам устремились, да и остальные стали живой интерес проявлять.

Я судорожно за Кровного Убийцу схватился. «Сейчас я вам», – подумал. И, как назло, оступился слегка, руками махнул и нож выронил. «Бряк, бряк», – застучал он по камням. Тем временем первый «истребитель» уже шарил хоботом возле моего лица. Второй севр над Кинсли завис… Оставалась надежда, что у ножа слух хороший.

– Пуля – дура! – возопил я что есть силы.

В ту же секунду хобот севра влетел мне в рот. Ох и гадкое ощущение, надо сказать! Аж в самое горло пролез. Я схватился руками и стал вытягивать хобот. А ножичек мой волшебный то ли не услышал меня, то ли, пока падал, в муравья какого-нибудь воткнулся и теперь мочил их по всей округе. Тварь, поняв, что я так просто не дамся, норовила меня когтистой лапой с ног свалить и уже с лежачим расправиться. Как я ни сопротивлялся, устоять против такого веса не смог и в конце концов упал. А руки все шланг севровский у рта сжимали. Если сфоткать так, чтобы овод в кадр не попал, – снимок получился бы толерантный. Благо кольчуга моя, в которую севр лапой уперся, не разорвалась, но дышать я почти не мог…

То, что мы победили, я понял по внезапно обмякшему хоботу. Кровный Убийца не подвел, просто он резать севров начал с нижних, а до моего добрался в самом конце. Когда я откашлялся и продышался, смог полюбоваться на представшее зрелище.

Рядом со мной лежали три аккуратных трупа. Кровь не текла, брюха вспороты не были, даже непонятно, куда разил Кровный Убийца. Но то, что севры мертвы, можно было не сомневаться. То же и на аэродроме. Там блестели фюзеляжами «истребители», которые уже не взлетят.

Нож я спешно отозвал, а то тот уже вдаль устремился новых севров искать…

Только теперь мы заметили, что день подошел к концу, – сиреневое небо потемнело, приобретя цвет баклажана. Но здесь ночевать не стали – мало ли сколько севров может вернуться с дневных вылетов? Да и мертвые оводы не радовали соседством.

Лишь после того, как пересекли аэродром и удалились на несколько километров, установили Тайный Кров и легли. Спал я как убитый, каковым в течение того дня мог оказаться неоднократно.

Когда мы проснулись, оказалось, что пустырь, который мы выбрали для сна, окружен огромными каменными валунами – ни взобраться по ним, ни слезть, – слишком крутые. Причем было неясно, как мы попали-то сюда? Я точно помнил, по крутым отвесам мы не спускались. Но еще менее было ясно, как нам отсюда выбраться. Веревку закинуть на валун и взобраться по ней? А чем зацепить ее наверху? Штурмовой крюк бы здесь пригодился – так, кажется, он у альпинистов называется, – но и его, понятное дело, у нас не было. Сели, достали вяленое мясо, стали жевать и грустно взирать на валуны. Вскоре нам одновременно стало казаться, что они к нам приближаются. Неспешно, но планомерно.

– Это магическая ловушка, – воскликнул Кинсли, – бродячие камни! Я слышал о них! Надо спасаться!

А еще говорят – утро вечера мудренее. По-моему, ничуть не мудренее, чем вечер. И чем весь день вчерашний.

Я не удивился, не испугался – видимо, у человека есть какой-то предел, после которого он уже ни удивляться, ни пугаться не способен. Я даже не вскочил, не стал нервно расхаживать и материться. Продолжил сидеть и задумчиво жевать солонину. А вот Кинсли вокруг меня круги нарезал. Но толку от нас обоих было одинаково мало. То есть никакого. Я сидел, жевал, смотрел на валуны, и мне казалось, что они походили на каких-то големов или горных великанов.

Время шло, а камни-великаны, тихо грохоча, постепенно к нам приближались. По этой причине сжималось и свободное пространство вокруг нас. Причем чем ближе камни были к нам, тем выше становилась стена. Видимо, те валуны, которых отжали, на своих товарищей взбирались. В общем, через какое-то время мы оказались бы в очень глубокой… хм… яме. Точнее, колодце. А еще чуть позже размазало бы нас по булыжникам, словно комаров по стене, – без пристального взгляда и не заметишь.

– Готовь-ка масло лампадное, – сказал я Кинсли, когда понял, что мы вот-вот окажемся в большой, темной, каменной заднице.

Я взял нужный дротик и воткнул его в трещину одного из камней. Голем превратился не сразу – игла-то не в саму породу вошла. Но постепенно истукан одеревенел. Правда, движения не прекратил. Я объяснил истукану, что он теперь «ясен пень», отозвал дротик и перешел ко второй части плана. Взял масло, взобрался, цепляясь ножом, на голову великана и полил голема горючей жидкостью. Потом спрыгнул и поджег.

Великан горел и шел. В какой-то момент я даже пожалел о своей затее – мало того что из колодца выбраться не помогло, так еще появился риск от дыма задохнуться. Или вовсе сгореть. Есть такая печь – тандыр, с каменными стенками. Вот в ней-то мы с Кинсли и оказались. По счастью, спечься не успели – догорел наш деревянный истукан. Посыпались на нас горящие чурки – мы только отскакивать успевали. Выбрались мы наружу прямо по тлеющим головешкам – оба в копоти, словно картошка в костре печеная. А море-то далеко позади осталось, негде было с себя очередное приключение смыть.

Пошагали дальше. И вновь мне по дому заскучалось. Все-то там было: и еда горячая, и помыться сто вариантов. И никто не пытался убить каждые два часа. Как говорится, что имеем – не храним, потерявши – плачем.

Но плакать было некогда. Нужно уже, в конце-то концов, разыскать эту ведьму Пчелиную и сказать ей слова волшебные: «Я тучка, тучка, тучка, я вовсе не медведь». Или другие какие-нибудь. Главное – добиться от нее ответа: как мне домой вернуться?! Да, я пока с достоинством испытания проходил, заглатывание севрийского хобота – не в счет. Но это не могло продолжаться вечно!

Через пару часов мы дошли до ручья, и прямо за ним раскинулось долгожданное клеверное поле. Напились, омылись, в поле шагнули.

– Здесь она и обитает, – с придыханием сообщил Кине ли.

– Ты что, бывал уже здесь? – спросил я.

– Нет, – ответил Кинсли, не оборачиваясь, – просто знаю.

Целое поле клевера. Пчелки и вправду кое-где жужжали, впрочем, не только они – и шмелей пару видел, и стрекозу. Ну, хотя бы цветы и насекомые у них внешне на земных походили.

В долине справа от поля паслись мовлы. Эта скотина – домашней ее не назовешь, мовлы живут на свободе – дает утронцам молоко. Выглядят эти животные как большие черные тапиры, но без хоботов. Зато от морды к груди тянутся кожаные складки, словно второй подбородок.