Текст книги "Викинг"

III

На следующей неделе Фроди снова явился к Тейту. Теперь уже не один, а с целой ватагой: с Эгилем и еще тремя головорезами, которых скальд видел впервые.

«К добру ли это?» – подумал скальд, хотя гости приветствовали его дружно, как один.

Соскочив с коней, они положили на порог хижины у самых ног Тейта красавца оленя.

– Мы хотим угостить тебя, – сказал Фроди. И обратился к своим дружкам. – А ну, живее! Освежевать добычу! Развести костер! А ты, Андотт, – сказал Фроди здоровенному детине в куртке из бараньей шкуры, – найди пару рогатин и вбей их в землю, да так, чтобы олень уместился меж ними должным образом. Да не забудь и про вертел.

Андотт вошел в лес и вскоре вернулся с рогатинами и отличным вертелом, который уже успел заострить с одного конца.

– Погляди, скальд, – сказал Фроди, – эти ребята готовы на все, чтобы только услужить тебе.

– Вижу, – сказал скальд, которому вся эта нежданная кутерьма не очень-то пришлась по сердцу.

– А вот и пиво! – воскликнул Фроди. – Поставьте бочонок в воду, чтобы оно остыло. А где же брага?

– Здесь брага, – отозвался кто-то.

– Молодец, Лодмунд! Ты всегда начеку! Отнеси посудину вон под то дерево. – И Фроди указал на дуб, стоявший недалеко от берега. – Скажи, скальд, где тебе больше нравится: здесь, на виду фиорда, или дома?

– Ты имеешь в виду…

– Вот именно! – сказал Фроди. – Мы хотим угостить тебя. И себя, разумеется. От всего сердца. Можно посидеть на берегу, здесь не очень прохладно.

Фроди потирал руки, смакуя предстоящую пирушку.

– Что же делать мне? – спросил Тейт.

– Тебе? – Фроди расхохотался. – Быть гостем! Угощаться! Слагать песни, если угодно. И непременно пить брагу или пиво. И заедать олениной. Ведь это сам божок лесной, а не олень!

– Не богохульствуй, Фроди! – сказал ему скальд.

Фроди подбоченился, затрясся от смеха.

– Случайно, ты не колдун? – спросил он.

И тут Фроди поддержали безудержным смехом его товарищи. А скальд стоял молчаливый, поглядывая исподлобья то на одного, то на другого непрошеного гостя.

– Ладно, – сказал Фроди, вытирая рукавом глаза, чуть не слезившиеся от смеха. – Не будем тебе досаждать. Можешь даже помолиться какому-нибудь истукану. Лично я верю только в силу мускулов да оружия. Впрочем, всегда молюсь О́дину перед охотой или битвой. Только он заслуживает большого уважения, ибо этот великий бог не против кровопролития.

– Кто это тебе сказал? – спросил скальд, с лица которого не сходила потаенная хмурость.

– Кто? – Фроди перемигнулся с товарищами. – Бабушка моя сказала. А я ей во всем верю. Она знает такие наговоры и заговоры, что твой домик, пожелай она, вспорхнет к небу, словно птица… Можно даже проверить, но мне не хочется, чтобы ты взлетел на небо вместе с этой халупой.

– И на том спасибо.

Скальд вошел в хижину, оглянулся – не подглядывает ли кто? – достал меч и спрятал его за дверью. Он не знал, зачем это делал, ибо не было пока что основания для беспокойства. К тому же Фроди и его друзья сложили свое оружие на пеньке и настроились на пиршественный лад. «Однако эти разбойники и сами не знают, что сотворят через мгновение. Какие-то сумасшедшие!» – подумал скальд.

Костер горел отменно. Вскоре жаркие уголья устлали землю, и их сгребли в длинную кучу. И пошел от них настоящий огонь, в котором можно было изжарить не одного оленя, но целый десяток.

Оленью тушу проткнули вертелом, а вертел положили на рогатины, вбитые друг против друга на расстоянии двух небольших шагов.

– Теперь поворачивайте его! – скомандовал Фроди. – А мы пока что попробуем браги.

Тейт принес деревянные кружки. Их не хватало на всех. Поэтому хозяин и Фроди взяли себе глиняные чарки.

– Из них брага вкуснее, – сказал Фроди.

Тейта вдруг потянуло к питью. Он решил, что с эдакими молодцами лучше всего вести разговор, будучи чуточку или более чем чуточку подвыпившим.

Фроди высоко поднял свою чарку и, медленно приблизив к губам, осушил до дна. Затем вытер усы, похожие на полуистлевшую солому, и крикнул:

– Хо-ро-ша!

Он дождался, пока опорожнил свою чару скальд, а потом спросил его:

– Ну как?

– Крепкая, – признался тот.

Эгиль сказал:

– Она валит с ног, если не рассчитать свои силы.

– Помолчи, – прикрикнул на него Фроди. – Много ты смыслишь в браге!

… Оленя целиком положили на стол. Он был поджарен так, что у настоящих знатоков потекли бы слюнки: бока, живот, спина, ляжки, шея – все как положено, то есть с хрупкой корочкой, а мясо без кровинки до самых костей.

– Прежде чем мы приступим к еде… А где, кстати, хлеб? Тащите его из сумок! – крикнул Фроди. – Прежде чем мы приступим к маленькому пиру, хочу сделать хозяину маленький подарок.

И он достал из штанины большой перстень с голубым камнем, привезенный из далекого юга, и церемонно передал его скальду. Тот смущенно принял подарок, думая о том, чем же придется ему, в свою очередь, одаривать гостя – самого важного из головорезов.

– Прекрасен, – сказал скальд. – Но зачем такой дорогой? И чем я могу отплатить? Хижина моя бедна. Сам я не конунг. Где возьму подобающий ответный подарок?

– Ты очень и очень богат, Тейт. Но тебе не обязательно одаривать нас. Ежели очень захочется совершить благородный поступок – это очень просто для тебя.

– У меня нет золота.

– И не надо!

Скальд надел перстень на палец левой руки – на средний палец – и невольно залюбовался им.

– Ежели только захочешь, можешь отдать мне вещь, которая для меня дороже во сто крат вот этой дорогой безделицы.

Скальд вопросительно глянул на Фроди.

– Не догадываешься?

– Нет.

Фроди торжественно произнес:

– Твой меч, который разрезает пушинку.

IV

Время было предзакатное. Легкий туман курился над фиордом. Противоположный берег был покрыт темной голубоватой дымкой и казался далеким и сказочным. А горы, уходившие в глубь фиорда, словно ступени, поднимались все выше и выше. А самые высокие вершины были освещены ярким солнцем, отчего сам фиорд уже казался погруженным в вечерние сумерки, хотя до них было еще далеко…

Скальд концом длинной палочки чертил на песке ничего не означавшие линии, а Кари сидел рядом на дубовом бревне.

Мир выглядел тихим, покойным, лишенным бурных страстей, погруженным в созерцание собственной успокоенности. Перед этой величественной тишиной обращались в маленькие, в совсем малюсенькие все чувствования, незадолго до этого казавшиеся очень важными. Сам О́дин пребывал в мире и покое и то же самое ниспослал на землю.

Однако скальд – на то он и был скальдом – воспринимал все по-иному. Этот покой – с его точки зрения, очень хрупкий – он противопоставлял неизменной быстротекучести жизни и превратностям бытия. Покой никогда не убаюкивал его, и когда всем представлялось, что все идет к лучшему, в нем пробуждались самые наихудшие опасения. Он рассуждал как-то странно: если вокруг тишина и покой, значит, они обманчивы, они лишь способны набросить пелену на глаза, подобно той, которая сейчас повисла на том, противоположном берегу. На человека, дескать, неминуемо обрушивается одно несчастье за другим.

Люди считали скальда человеком обиженным судьбой и ворчливым вследствие этого. Он якобы склонен был видеть вокруг больше дурного, нежели приятного, радостного. А существа, к которым принадлежал он сам, то есть людей, почитал обреченными на вечные заботы и жалкое прозябание. Для этого у него, по-видимому, имелись достаточные основания. Может быть, он знал лучше и больше других?

Был ли он женат когда-нибудь, имел ли детей, где его близкие? Кто мог ответить на эти вопросы, если сам скальд хранил по этому поводу полное молчание. А если кто и спрашивал его об этом – переводил разговор на другое или просто проглатывал язык, и от него нельзя было добиться ни единого слова. Жил он бобыль бобылем. Все решили, что взялся Тейт из ниоткуда и уйдет в небытие так же незаметно, как и появился.

В глубине души он завидовал тем, кто младенческими глазами смотрел на окружающее, кто верил в добро и обещал посвятить все свои силы борьбе со злом. Скальд не мог не сравнить их со слепыми котятами, хотя, наверное, подобное сравнение было и грубым и односторонним, не учитывающим многообразие и сложность жизни, о которых любил поговорить сам Тейт. Воплощением наивности и доверчивости был для него Кари. Он верил слову и не мог понять, как это человек причиняет зло себе подобному. А ведь именно об этом без конца толковал ему скальд.

Это была чистая душа, подобная гладкой поверхности, на которую следовало нанести некие письмена. И в зависимости от этих знаков и пошел бы жизненным путем молодой человек. В этом скальд был совершенно убежден. Конечно, хорошо слагать стихи и петь их, хорошо сочинять нечто поражающее воображение. Но еще лучше слепить душу невинную, да так, чтобы обладающий ею вышел бы человеком добрым, полезным для всех. Совесть его должна быть чиста и прозрачна, как лесной родничок, как капля, стекающая со льдинки в теплый весенний день.

Тейт понимал, что такому – почти идеальному – человеку трудно, очень трудно жить среди обыкновенных людей, но чем больше будет хороших, тем лучше! При всех обстоятельствах не надо пасовать перед негодяями, перед разбойниками, перед людьми с испорченной душой.

Кари молча глядел на гладкую, уснувшую поверхность воды. Сегодня она была особенная, как бы слюдяная. Да и сам он казался нынче особенным. Может, оттого, что думал о приятном. О ней. О Гудрид. Что она делает в это мгновение? Думает ли о нем? И что думает?.. А впрочем, почему она должна думать именно о нем? Может, Фроди или Эгиль уже заняли свое место в ее душе?

– Они были у меня, – рассказывал скальд. – Явились неожиданно. С подарком. Закатили пирушку. Еды разной, браги и пива понавезли. Ели и пили. Угощали меня особенно рьяно. Словно я конунг.

– Заявились в гости?

– Да еще как! Целого оленя притащили. Бочонок браги. Бочонок пива! Ешь и пей!

– Что же это они? Отчего вдруг такая любовь?

– В том-то и дело! Я долго спрашивал об этом себя. Потом выяснилось, что Фроди приглянулся мой меч. Дедовский меч. И он вымолил его у меня. Правда, сделав при этом ответный подарок. – Скальд показал молодому человеку перстень на левой руке.

Кари залюбовался золотой штучкой с диковинным камнем. Это было какое-то одноглазое живое чудо.

– Я ничего подобного не видал, – простодушно сказал Кари.

– И я, – сказал Тейт.

– И ты отдал меч?

– А что бы ты сделал на моем месте?

– То же, что и ты.

Тейт сказал:

– Что было – то было. Меч – у Фроди, перстень – у меня. Мы вроде бы подружились. Но все это мне не по душе. Скажи мне, Кари, о чем ты говоришь с Гудрид?

– С кем?

Кари вроде бы оцепенел от неожиданности.

– Да, да, с Гудрид.

– Ни о чем.

– Как это – ни о чем? Ведь если ты наедине с девушкой, то что-то говоришь и что-то отвечает она. Или наоборот. Вот я и спрашиваю: о чем вы говорите между собой?

Кари стал вспоминать.

– Ну, о погоде…

– Так.

– О цветах.

– Каких это цветах?

– Которые на лужайке растут.

– И это все?

– Может, о птичках еще, которые поют весной.

Кари говорил истинную правду.

– Так чего же надо от тебя этому Фроди? Ведь он предупреждал тебя…

– Предупреждал.

– И что же?

– Это дело мое. У каждого человека есть свое дело; у Фроди – свое, у меня – свое.

– Ты так думаешь?

– Да.

И это тоже была истинная правда.

V

– Я видел сон, – сказал скальд. – На ту пору ты плавал на севере. Помню как сейчас: выходит из моря некий мужчина. Не молодой и не старый. Идет прямо ко мне. А я сижу на пенечке. Я даже могу указать тебе это место. Недалеко от твоего двора. Можно сказать, что все было как наяву. Все вокруг знакомо, а вот мужчину того не узнаю. Вроде бы где-то видел, а где – не ведаю. Выходит, стало быть, из моря – и прямиком ко мне. Не сказав даже «здравствуй», начинает свою речь… Не начинает, а как бы продолжает ее. Словно мы только что беседовали и кто-то прервал нашу беседу. «И тогда, – говорит, – мы закинули сети. А когда закинули – Кари вдруг прыгнул за борт. Будто увидел особенную рыбу в воде. Мы ему протянули весло, а он не стал за него хвататься. Наверное, решил утонуть. Но не тонет…» И на этом месте незнакомый мужчина присел на корточки и принялся чертить пальцем на песке какие-то знаки. «Вот это, – говорит, – Кари, а это – сети. Сейчас я покажу наш корабль…» И проводит две линии. Жирные. Большим пальцем. А до этого – чертил мизинцем. А на меня совсем не глядит. Уперся взглядом в самый песок. «Мы кличем его, – говорит, – а он плывет себе. И в ус не дует. А потом – исчез, растаял, словно лед в теплой воде». – «Что же это, – спрашиваю, – выходит, погиб Кари?» – «Да, – говорит, – выходит почти так». И сам на моих глазах тает, точно лед в теплой воде… Я проснулся. Думаю: что за сон? Что означает? Но ни тогда, ни сейчас не нахожу ответа.

Кари тем паче не может найти ответа. Сон как сон: немного странный, немного страшный. Вроде бы ничего особенного.

– Как видишь, не погиб, – говорит Кари и смеется.

– И даже в воду не падал?

– Отчего же не падал? Разок-другой искупался. Поневоле, конечно. Но тонуть не думал. Слишком холодная была вода.

А скальду не до смеха. Не понимает молодой человек, какая туча собирается над его головой. А что она собирается – в этом нет никакого сомнения. Неспроста предупреждали Кари. Неспроста вели разговор о нем Фроди и Эгиль. Они не отступятся, ежели положили глаз на Гудрид. А этот меч, который выпросил Фроди у Тейта, может обрушиться на голову Кари. И очень просто. Кто-то должен вмешаться: или отец Кари, или сам Тейт. Пожалуй, лучше Тейту.

– Мне сон не нравится, – говорит скальд. – И напрасно ты не принимаешь его во внимание.

– Принять во внимание? Как? Что я должен сделать?

– Самое простое – это оставить Гудрид.

– Как это оставить?

– В покое. Отойти от нее. Не ходить на зеленую лужайку. Забыть о ней.

– Этого Эгиля, – говорит Кари, – я не боюсь. И Фроди – тоже. Я никого не боюсь. Есть люди, которые всегда боятся. Это те, которые никого не любят и любить не могут. Они не живут, а только существуют.

Кари говорил столь твердо, что скальд был удивлен. Ведь бывает же так: живешь рядом, часто видишься, думаешь – знаю его. А на поверку выходит: не знал и не знаешь. Точно так же и с Кари. Смотрел на него Тейт, думал: молодо-зелено. А что получилось? Молодо? Да, верно. Зелено? Вовсе нет!.. Скальд слушал слова мужа отчаянного, мужа, идущего на все ради своей любви…

– Значит, ты так сильно любишь ее? – спрашивает скальд.

– Особенно теперь, после того, как эти разбойники предупредили меня, а у тебя выманили меч.

– Не надо торопиться. Голова дана человеку для того, чтобы думал.

– Сколько?

– Сколько надо. Обстоятельства покажут.

– Это верно, – сказал Кари. – Обстоятельства нынче говорят одно: не бойся! Во мне закипает злость. Сердце мое, кажется, делается каменным.

– Ты об этом сказал Гудрид?

Кари удивился.

– О чем? О головорезах Фроди и Эгиле?

– Разумеется.

– Они не стоят того, чтобы произносились их имена в присутствии Гудрид.

– Значит, Гудрид ничего не известно?

– Нет.

– Между прочим, Кари, это неправильно. Есть вещи, которые не следует скрывать от женщины. Ведь то, о чем говорим мы с тобою, касается и Гудрид. Не будь ее – не было бы никаких предупреждений.

– Возможно. Но какой же, по-твоему, выход? Зарыться в нору? Бросить любимую?..

Скальд поднял руку.

– Да остановись ты. И не сердись. На кого сердишься? На меня? Или на Фроди и Эгиля? Они же твоих слов не слышат! А я вроде бы ни при чем. Поэтому выходит, что говоришь ты впустую.

– Нет, не впустую! – Кари посмотрел в глаза скальду, в самые зрачки. – Я это говорю для себя самого. Я, кажется, кое-что начал понимать. Надо мне разобраться во всем самому! И до конца! Разве не ты говорил – к тому же не раз! – что жизнь сложна, что жизнь слишком запутанна и человек в ней что песчинка на морском берегу?

– Да, это мои слова.

– Стало быть, учусь у тебя.

– Я говорю тебе твердо: не связывайся с Фроди.

– Что для этого надо?

– Надо, – сказал Тейт, – оставить в покое Гудрид. Не видеть ее… Это – раз.

– А еще что?

– Забыть о ней. Выкинуть само имя из головы своей.

– А еще?

Скальд подумал. И сказал:

– Этого будет достаточно. Разве мало на свете девушек?

– Нет, много.

– Тогда о чем разговор? Их много, а жизнь у нас одна.

– Это говоришь не ты! – сказал Кари.

– Кто же?

– Твоя жалость ко мне говорит.

– Может быть… – Скальд не стал спорить.

А Кари сказал:

– Слишком высокая цена, а я не настолько богат.

VI

День выдался теплый. Теплее обычного. Скальд верно решил, что именно сегодня может он застать на лужайке Гудрид, – лишь бы явилась туда. Что до Кари – он с отцом уплыл на соседний хутор, расположенный на берегу маленького, очень красивого фиорда. Так что он на лужайку не явится. «Я прожду хотя бы весь день, только бы увидеть эту девушку и поговорить с нею». Так решил скальд. От своего решения он обычно не отступал.

В полдень, когда легкий туман отошел от воды и исчез в высоте над фиордом, скальд направился на лужайку. Он шел лесом, погасив пламя и присыпав золою уголья в своем очаге.

Лес всегда казался скальду необычным явлением живой природы. Это было некое существо – думающее, порой доброе, порой коварное. Лес умеет сохранять свои тайны, нелегко научиться понимать их.

Скальд посвятил лесу немало песен. Все они были обращены к существу живому, как если бы это говорилось о человеке.

Шагая по тропе, часто терявшейся в густых зарослях, он снова и снова думал о лесе, который к тому же был его кормильцем, может быть более верным, чем вода в фиорде…

Лужайка, к огорчению Тейта, была пуста. Он вышел к самому берегу, но и здесь не обнаружил следов Гудрид: лодка ее отсутствовала. Но когда он обратил свой взгляд на просторы фиорда, когда внимательно осмотрел поверхность, что расстилалась прямо перед ним, он увидел некую точку, которая быстро росла и вскоре обрела формы лодочки. «Это она», – сказал себе скальд и отошел в укромное место: за стволы деревьев.

Вскоре лодка причалила к песчаному откосу, и из нее выпорхнула Гудрид. Она как могла потянула лодку на себя, чтобы нос по возможности глубже увяз в песке. И это хорошо удалось ей, хрупкой на вид девушке.

Тейт не смог бы однозначно ответить на вопрос: красива Гудрид или нет? Она, по его мнению, была слишком юна, чтобы говорить о ее женской красоте. Главное, что привлекало в ней, – ее свежесть, ее внутренняя чистота, отражавшаяся в ее серых больших глазах. И стать ее – почти оленья, невообразимая стройность ее форм – от шеи до ног. Глядя на нее, можно было понять молодого Кари, парня славного, далекого от жизненных передряг, подчас удивительных, любопытных, а чаще – просто отвратительных.

Она не видела скальда. Закинула косы за плечи и тихо запела низким голосом. Он не различал слов ее песни, которая походила скорее на журчание лесного ручейка. Вливалась в самую душу, подобно серебристым струйкам.

Скальд вышел на середину лужайки. Остановился. Постоял немного. И тут она приметила его. Но, кажется, ничуть не испугалась, хотя в глазах ее возникло удивление: появление скальда было для нее совершенно неожиданным. Она почтительно поклонилась ему.

– Я знаю тебя, – сказал Тейт отечески мягко. – Ты – Гудрид. И живешь на том берегу.

– Да, – сказала оно. – Я тоже знаю тебя. Я сразу поняла, кто ты. Мне Кари о тебе рассказывал.

Он рассмеялся.

– Нашел о ком рассказывать!

– Я даже знаю твои песни. Они очень грустные, и поэтому особенно нравятся мне… И моим сестрам, – добавила она.

Тейт сделал несколько шагов к воде.

– Грусть – это вроде воздуха, – сказал скальд, – она везде и всюду.

– А радость?

Он посмотрел на нее.

– Что – радость?

– Разве она не везде?

Скальд отрицательно покачал головой:

– К сожалению, все обстоит наоборот. Если пойти по нашей земле, обойти ее всю, присмотреться к ее обитателям, то что же в первую голову бросится в глаза? Что увидишь? Что услышишь? Радость? Я спрашиваю: радость?

Девушка задумалась.

А скальд продолжал:

– Нет, главное, что бросится в глаза, – это страх, это грусть, это несчастье и заботы. Знаешь ли ты, милая Гудрид, как тяжко живется человеку на свете?

– Нет, – чистосердечно призналась она.

– Ты слишком молода, Гудрид, тебе хорошо и в отчем доме. У материнского подола редко кому живется плохо. Но ведь не вечно сидеть и тебе у подола.

– Это я знаю.

– Наверное. А хорошо ли ты понимаешь все это?

– Да.

Тут скальд не согласился.

– Молодость преходяща. Старость – не за горами. Неужели тридцать зим кому-нибудь могут показаться вечными? Тридцать зим – всего тридцать. А там – и старость! Вот только тогда, когда звук заступа в руках могильщика прозвучит где-то близко, – вот тогда, Гудрид, человек начинает понимать, что есть жизнь. И тогда каждому хотелось бы иначе прожить свою жизнь, по-иному перекроить ее – да уже поздно! Прошлого не вернешь. Оно сделало свое дело и больше никогда не воротится. Вот так!

– Это страшно! – воскликнула Гудрид.

– А ты думала – как? Цветочки растут только на лужайках!..

Гудрид сорвала голубенький цветок и понюхала его. На лице ее снова отразился покой, снова проявилась доверчивость. Нет, она не очень верила желчному скальду. Кари немало говорил ей о нем. Скальд обижен судьбой – это ясно. Но к чему он клонит? Неужели он подстерег ее, чтобы сказать, что жизнь тяжела и безысходно земное существование? Едва ли только ради этого явился он сюда…

– Послушай, Гудрид, – обратился к ней Тейт и подошел совсем близко. Она могла разглядеть на его лице любую морщинку и слышала его дыхание. – Что ты знаешь о Фроди и Эгиле?

Ему казалось, что поставит девушку в замешательство, что ей невольно придется объясниться по этому поводу. Однако Гудрид стояла все в том же положении, глаза ее были по-прежнему широко открыты, – и ничто не указывало на то, что ей задан сложный и очень важный для нее самой вопрос.

– А кто это такие?

– Фроди и Эгиль? О боги, ты даже не знаешь их?!

Она покачала головой.

– И ничего не говорят тебе эти имена?

Она снова покачала головой.

– Но ведь они же предупредили его?

– Кого?

– Кари.

– О чем?

– Слушай меня внимательно, Гудрид… Фроди, Эгиль, их братья и отец их очень и очень опасные люди. Это нехорошие люди. Им ничего не стоит убить человека, особенно честного, ни в чем не повинного.

– А за что же убивать?

– Это надо спросить у них, – жестко ответил Тейт. – Причину для своего гнева они всегда найдут. Это для них легко. Особенно если на пути у них стоит какой-либо молодой человек, влюбленный в красивую девушку…

Тейт говорил теперь, понизив голос, глядя в сторону моря. Она невольно посмотрела туда же, но не обнаружила ничего, кроме голубой воды, голубого неба и ярко-золотистых барашков высоко-высоко, возле самого солнца.

У нее зашевелились губы и как во сне прошептали несколько слов:

– Фроди и Эгиль… Молодой влюбленный человек… Красивая девушка. – А потом спросила: – Это я девушка, в которую влюблены?

– Да! – решительно сказал Тейт. – Ты!