Текст книги "Викинг"
Автор книги: Георгий Гулиа
Жанр: Историческая литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
V
Он увидел ее издали: она стояла посреди зеленой лужайки вся в белом, вся залитая солнцем. Лодочка Гудрид, на которой она приплыла на этот берег, стояла, уткнувшись носом в песчаную отмель.
Что делала Гудрид? Молилась О́дину? Любовалась высоченной сосной? Глядела в небо? Но что там, в небе?
Они не уславливались о встрече. Просто эта лужайка была ее излюбленным местом. Здесь всегда было солнце, если только оно светило на небе и его не заслоняли тучи.
Кари приходил сюда и поджидал ее. Или, придя, уже находил ее здесь. Вот так, как нынче.
Он шел, не хоронясь за кустами. Шел по гальке, шел, хрустя крупным песком, который попадался под ноги. Она стояла к нему спиной, и казалось, что вот-вот растает, как лесное видение, – так легка, так воздушна эта Гудрид!
Когда Кари подошел совсем близко, она обернулась и улыбнулась ему. Точно ждала его на этом самом месте, точно видела его издали так же, как видел ее он.
У него вовсе запал язык – не сказал даже «здравствуй». Он только видел ее улыбку, только ее губы, красные, подобно клюквенному соку, только зубы, чуть обнаженные и очень похожие на снежинки в январские морозы, когда они сверкают под лунным голубым светом.
На ней было длинное шерстяное одеяние из очень теплой домотканой шерсти. Оно было тщательно отбелено и тоже сверкало. Посреди ярчайшей весенней зелени, вся в белом, Гудрид походила на некую жительницу лесов.
Не зная, что и сказать, он подошел к лодке и тронул ее нос. Потом попробовал, прочны ли уключины? Ему показалось, что на донышке больше воды, чем полагалось бы: значит, неважно просмолена лодка или рассохлась и швы незаметны для глаза, но на воде дают о себе знать.
Он не без труда выдавил из себя:
– Эта лодка требует внимания. Водичка на донышке.
– Правда?
Гудрид приблизилась к лодке, заглянула в нее. Она скрестила на груди руки – перед ним словно сверкнули две белые молнии. И ослепили его на мгновенье.
– И в самом деле вода, – сказала весело Гудрид. – А я и не заметила. Села – и поплыла.
Гудрид глядела не на лодку, а на Кари. Он это чувствовал, хоть и не отрывал глаз от лодки, вернее, от ее днища. Но по правде, сейчас Кари не до лодки. Когда Гудрид рядом – у него мешаются мысли. То ли она умеет привораживать, то ли у него лишь одна слабость вместо силы. Одно из двух…
– Придется ее конопатить…
– Лодку? – смеется Гудрид.
– Да, лодку. – Голос у Кари сделался каким-то глухим, точно он говорил из подземелья. – Сначала конопатить, а потом смолить.
– Это недолго? – спросила Гудрид по-прежнему весело.
– Недолго, если делать как-нибудь, – заметил Кари, – а если как следует, то придется повозиться.
Гудрид приметила в траве цветок и сорвала его. Кари только сейчас увидел в ее руках букетик из маленьких цветов.
– Цветы, – сказал он.
– Да. – Гудрид улыбнулась и прижала цветы к груди.
Он не глядел на нее. Только скользнул взглядом по букетику. «Она собирала цветы», – подумал Кари. И почему-то нахмурился. Бог с ними, с цветами, а как быть с лодкой…
– Надо конопатить, – повторил он деловито.
Он был почти сердит: неужели нельзя присмотреть за лодкой, раз на ней плавают? Нет, Гудрид, конечно, ни при чем, не женское это дело. Но куда смотрит отец, чего зевают братья? Если человек живет у фиорда, в двух шагах от воды, то лучший его друг – лодка. Спрашивается: разве так обращаются со своим лучшим другом?
Кари все это высказал вслух. Немного сердито. Немного озабоченно. И довольно громко…
– Кари…
Он молчал.
– Кари, – повторила она.
– Слушаю.
– Мне кажется, что ты прав. Ведь нет ничего проще, как просмолить лодку. Немного вару, немного пеньки.
– Верно. Мне рассказывали про одного самонадеянного жителя севера. У него был корабль. И он поплыл на нем с двумя сыновьями. Ему говорили знающие дело люди: «Очень сильная течь в корабле». – «А на что же бадейка? – отвечал этот самонадеянный. – Нас трое, и мы выльем всю воду за борт». Сыновья были под стать отцу. Они сказали, что плюют на все, что ходили в море не раз, что море для них что соседняя комната. Такие это были люди.
Он замолчал. Осматривал со всех сторон лодку,
– А дальше? – спросила Гудрид.
– Что?..
– Что стряслось с тем человеком?
– Утонул, конечно. И он, и его сыновья. Не успевали они воду вычерпывать.
Она понюхала цветы, глубоко вздохнула. Все это не ускользнуло ни от его глаз, ни от его ушей. «Нет, – подумал он. – Гудрид существо особенное». И у него сперло дыхание от этой мысли. Он не посмел взглянуть на нее лишний раз.
Она протянула ему цветы:
– Понюхай, Кари.
Он стоял как истукан, не смея шевельнуться.
– Понюхай, какой нежный запах! Такой запах бывает только в эту пору. Потом он делается более острым, неприятно шибает в нос.
Кари походил на обиженного бычка. Глядел исподлобья на воду.
– Понюхай же, Кари…
Он с замиранием сердца наклонился чуть книзу, к ее руке. Вроде бы понюхал цветы. Но ему показалось, что аромат исходит от ее пальцев: они были тонкие, почти прозрачные и нежные, как облака в летний день.
– Гудрид, – промычал он, – ты когда приплываешь сюда за цветами?
Она расхохоталась. А он обмяк, слушая ее веселый смех.
– Кари, я приплыла…
– А когда же еще раз?
– Еще раз? – Гудрид снова прижала цветы к своей груди. – Не знаю. А что?
– Просто так. Хотел сказать тебе кое-что…
– Снова про лодку, что ли?
Она осмелела. Стала перед ним так, что он даже не мог отвести глаза в сторону.
– Зачем про лодку? – проговорил он.
– А про что?
У нее были золотистые волосы, словно бы они из солнечных лучей. Глаза – большие-большие. Он не мог еще раз не посмотреть на пальцы, державшие цветы: неужели они из плоти, как у всех?
Кари сказал, что у него на уме нечто важное. Что он желает открыть ей тайну. Что он мог бы хоть сейчас сказать об этом, тайном, да время поджимает, надо, дескать, торопиться…
– А куда ты торопишься, Кари?
– К скальду.
– Тейту?
– К нему.
– Не люблю его.
– Почему? – поразился Кари.
– Сама не знаю почему. Я боюсь мужчин, которые живут в лесу, у которых нет ни жены, ни детей.
Она подошла к лодке, чуть приподняла подол и уселась на узкую перекладину.
– Кари, ты подтолкнешь лодку?
Он ничего не ответил. Уперся ногами в песок, а руками в нос лодки. И легко спустил ее на воду.
– Надо просмолить, – сказал он громко.
Гудрид взмахнула веслами.
«Кажется, улыбнулась», – сказал он себе, стараясь не глядеть на лодку,
VI
Сколько он простоял столбом на берегу фиорда? Кари этого точно сказать не мог.
Когда же он, услышав какой-то треск за спиной, повернулся к чаще, увидел перед собой трех всадников. Были они одеты так, словно собирались на битву: в руках у каждого секира.
Кари от неожиданности опешил. А потом, хорошенько разглядев бородатые лица всадников и секиры, сказать по правде, оробел. Да, бородачи ничего хорошего не сулили.
– Кто ты? – спросил один из них.
– Я?
– А кто же еще? Не прикидывайся дурачком!
– Я – Кари, сын Гуннара.
– Которого? Того, что на хуторе у моря живет? Близ Безымянной скалы?
– Того самого.
Спрашивавший был рыж, лицо его было округло и походило на медную тарелку, на которой подают яблоки. Его товарищ, напяливший на голову некое подобие кожаного шлема, походил лицом на лося: вытянутые далеко вперед челюсти и приплюснутый нос. Лошадь третьего – совсем молодого щенка с дурацкими глазами – стояла поодаль.
– Послушай, – продолжал рыжий, – говорят, что ты и твой отец Гуннар вместе с соседями собираетесь на ловлю трески… Правда ли это?
– Правда, – сказал Кари, который никак не мог взять в толк, что же, собственно, происходит и чем вызван этот вопрос.
– Если так, – говорил рыжий, – если ты и впрямь собираешься на рыбную ловлю, если ты, сын Гуннара, полагаешь плыть со своим отцом… то не кажется ли тебе странным, что ты находишься здесь, на этой лужайке, а не там, где чинят снасти, конопатят бока кораблям и запасают ворвани на дорогу?
– Нет, не кажется.
– Это почему же?.. Почему ты так говоришь?
– Каждый говорит то, что думает.
Рыжий переглянулся со своими товарищами. Его, казалось, озадачили слова молодого человека – одинокого и безоружного.
– А по моему разумению, Кари, каждый думает, что ему в голову взбредет, но говорит – лишь трижды подумав.
– Так полагают многие…
Лось открыл рот, чтобы проворчать:
– Уж больно мы заболтались.
– Слышишь? – обратился рыжий к Кари.
– Каждый, кто не глух, слышит.
Рыжий удивился.
– Послушай, Кари, или как там тебя зовут!.. Разве ты ничего не смыслишь? Или прикидываешься простачком? Так знай: моя секира рубит от макушки до паха. Не так ли? – Рыжий с этим вопросом обратился к Лосю.
– Так! – поддакнули и Лось и юнец.
– На то и секира, чтобы она рубила, как полагается, – заметил Кари. Был он с виду очень спокоен. – Плох тот, кто, владея ею, не умеет ею пользоваться.
Лось рассмеялся:
– Да это же настоящий скальд! Где он поднабрался всего этого?
– У скальда же, – объяснил рыжий.
«Им все известно, – подумал Кари. – Следили они за мною, что ли?»
– А все-таки, Кари, ты должен дать ответ.
– Какой?
– Когда ты поплывешь со своими?
– За рыбой?
– Да, за рыбой.
– Это лучше всего знает мой отец.
Рыжий, казалось, едва сдерживал себя. Да и конь его нетерпеливо бил копытами землю.
– Хорошо, – сказал рыжий, – положим, ты – несмышленыш. Хотя, наверное, с удовольствием жрешь форель…
– Я не жру, – мрачно сказал Кари.
Все три сотоварища дружно прыснули. Рыжий сказал, что допускает, что Кари не жрет форель, а вкушает ее, подобно иному конунгу. Вполне допускает!
Вдруг он взмахнул секирой – воздух аж засвистел! – и сказал громко:
– Ну, вот что: я соглашусь с тобой, что ты ничего не знаешь о том, куда и когда уплываете вы за рыбой, но ты должен ответить и без промедления: зачем ты здесь, на этом самом месте, на этой зеленой лужайке, в это время?
«Наконец-то он спросил о том, что его больше всего интересует».
– Разве это твоя земля? – спросил Кари.
– Нет!
– Разве я твой раб?
– Нет! – У рыжего брызнула слюна.
– Объясни мне: в чем же я должен давать тебе отчет?
Кари рассудил так: «Если до сих пор они не убили меня, то несомненно хотят услышать от меня нечто…» И в этом он оказался прав.
Рыжий, казалось, набрался терпения. Он сказал:
– Здесь ты был не один.
– Верно.
– Здесь была Гудрид.
– И это правда.
– Что тебе от нее надо?
– Мне? – удивился Кари. Он не рисовался. Нет! Он и на самом деле не знал, что ему нужно от Гудрид. Он тянулся к ней, как растение к свету, к солнцу. Почему тянется растение? Кто на это может дать ответ? Да никто! Сам О́дин, создавший все сущее, едва ли ответит на это.
Почему он тянется к Гудрид? Может, оттого, что зубы у нее, как снежинки белые? Или потому, что голос ее звучит не так, как у других девушек?
Кари на мгновенье забывает, кто стоит перед ним и кому дает он ответ. И простодушно разводя руками и глядя прямо в глаза рыжему, тихо шепчет:
– Не знаю.
Рыжий поразился не столько словам Кари, сколько его позе – беспомощной, непонятно искреннему тону и глазам, чуть увлажненным.
– Не знаешь? – вопросил рыжий.
Он еще раз переглянулся с сотоварищами и пожал плечами.
Кари молчал. Было слышно, как шелестит листва в лесу, как поют птицы…
– Ладно. Заболтались, – сказал рыжий. – Так и быть: поверим, что ты ничего не знаешь. Но отныне знай одно… – Рыжий приподнялся на стременах и снова взмахнул свистящей секирой. – Знай одно и крепко заруби себе на носу: Гудрид не для тебя! Я говорю: ты ей не пара! И еще заруби: есть некий берсерк, который думает о Гудрид больше, чем ты. И который – настоящая пара Гудрид. Если ты захочешь поговорить с ним и услышать об этом сам, собственными ушами – приходи завтра в это же время к броду на Форелевом ручье. На всякий случай можешь вооружиться: тот витязь всегда готов к бою… Понял? А теперь наше последнее слово: оставь в покое Гудрид!
И прежде чем Кари смог что-либо сказать, всадники исчезли в лесу.
Он слышал только топот их коней.
Да и то недолго…
VII
Гуннар явился домой. Было далеко за полдень.
Спросил хозяйку:
– Где Кари?
– Разве не на берегу? – удивилась хозяйка.
– Нет, – сказал Гуннар. – Может, на берегу, но не на том, где ему полагалось бы быть.
VIII
Скальд сказал:
– Эти всадники – не просто дерзкие люди. Они говорили не сами по себе, но по поручению. Если ты спросишь, от чьего лица говорили они, – отвечу тебе так: вспомни случай на Форелевом ручье. Тот, который утонул, тут ни при чем. Но ведь братья его остались в живых. Так кто же из них сватается к Гудрид? Фроди или Ульв?
– Она ничего о них не говорила… – сказал Кари.
– А ты ее об этом спрашивал?
– Нет. С какой стати?
Скальд Тейт очень удивился его словам.
– Послушай, Кари, – сказал он, – ведь ты же приходишь на зеленую лужайку. Верно говорю?
– Да, верно.
– А зачем? Чтобы увидеть Гудрид?
– Да.
– Увидеть, чтобы поговорить?
– Да… Но…
– А поговорить, чтобы кое-что уяснить себе? – жестко продолжал скальд.
Кари покраснел:
– Не знаю.
– Как это так – «не знаю»?
Кари молчал.
– Ты уже вышел из того возраста, когда мало смыслят. Эти молодцы нынче дали тебе понять, кто ты есть. Ты можешь уразуметь, на что они намекнули? Если только все случившееся можно назвать намеком.
Кари было ясно: это все из-за нее, из-за Гудрид. Но ведь он-то, Кари, ничего дурного не сделал. Он и в мыслях не держал, что кто-то еще интересуется ею.
Тейт в нетерпении хлопнул себя ладонями по коленям. Он сидел на бревне перед своей хижиной, и солнце согревало его. Скальд внимательно осмотрел своего молодого друга, словно видел его впервые. И сказал:
– Кари, ты молод. Есть в тебе привлекательность, которая подобает мужчине. А душа твоя чиста, и глаза твои видят только то, что освещено весенним солнцем. Я тебя сравнил бы – не тебя, а твою душу, твое сердце – с чистой поверхностью гранита, на которую еще не нанесли таинственные знаки. Это отличает тебя от многих других в лучшую сторону, но кое в чем и вредит тебе. Пойми, я это говорил не раз: трудно в наше время на нашей земле человеку чистому, честному, доброму.
– Я, как видно, кому-то мешаю…
– Именно! – Скальд снова ударил ладонями по коленям. – Мешаешь и даже очень.
– Что же делать, уважаемый Тейт?
Тейт не задумывается:
– Бросить ее!
– Кого?
– Гудрид!
– Бросить?.. Как?.. Куда?.. Она же не щепка, не камень.
– И тем не менее – бросить!
Если Кари не сразу понял тех всадников, то еще загадочнее выглядел нынче скальд. О чем он говорит? И что значит «бросить Гудрид»?
Скальд пояснил. Оп пытался вразумить молодою человека.
– Бросить – значит оставить в покое.
– А разве она не в покое?
– Но ведь ты-то с ней о чем-то говорил?!
– Говорил.
– О чем же?
Кари пытался вспомнить. А скальд ждал, что скажет Кари. И он дивился тому, что так долго можно вспоминать то, что совсем недавно говорил возлюбленной.
– Она стояла поодаль… Она собирала цветы!.. Дала мне понюхать их… Она стояла вон там, а я вот здесь… – Кари точно обозначил места.
– Постой, – перебил его скальд. Он поморщился, как от очень кислой, неспелой морошки во рту. – Ты совсем не о том… Ты стоял… Она стояла… Я спрашиваю не о том. О чем же был разговор? Ты объяснился в любви?
Кари, кажется, испугался.
– В любви?! – воскликнул он. – Что ты! Этого у меня не было в мыслях! Я смотрел на нее… Светило солнце… Зелень вокруг…
Скальд чуть не расхохотался.
– При чем тут солнце? При чем зелень?
– Да, еще про лодку шел разговор меж нами.
– Про какую это лодку?
– На какой приплыла на лужайку Гудрид.
– И зачем далась тебе лодка?
– У нее была течь…
Опять себя хлопнул по коленям скальд.
– Нет, ты просто мальчик! Я спрашиваю про любовь, а ты – про лодку, про какую-то течь. – Скальд глубоко вздохнул. – Ладно, слушай… Видимо, кто-то из этих, ну, из тех самых головорезов с Форелевого ручья домогается твоей Гудрид. Жениться хочет. Так я полагаю. А ты стал поперек. Это понятно?
Кари чувствовал себя неловко. Никого с Форелевого ручья он не знал по-настоящему. Да и Гудрид ни о ком ни словом не обмолвилась ни разу. И ни на чьей дороге он, Кари, не стоит. У каждого своя дорога. Вот и все!..
– О, великий О́дин! – Скальд воздел руки к небу. – Что слышат мои уши?! Разве я не предупреждал тебя?
– О чем, Тейт?
– Что живем мы в страшном мире.
– Я помню…
– Нет, ты ничего не помнишь!.. Уразумей одно: тебя предупредили. Тебе сказали: уйди с дороги!
Кари поднял булыжник и швырнул его в воду. Далеко полетел камень.
Скальд усмехнулся:
– Силенок у тебя достанет… А вот ума?
– И ума! – самонадеянно сказал Кари.
Скальд скорбно покачал головой: мол, это большой, очень большой вопрос. Ум и сила – вещи разные.
Тейт сжимает пальцы в кулак, аж хрустят суставы. Он говорит наставительно:
– Хорошо вот так: ум и сила! Только так!
– Так что же мне делать, уважаемый Тейт?
Скальд подымается с места, кладет руку на плечо Кари и идет с ним к самому краю воды. А потом – вдоль воды. Он не спешит с советом. Обдумывает слова.
– Вот что, Кари, – говорит он. – Первое: уплывай на рыбную ловлю. Это пойдет тебе на пользу. Второе будет посложнее: не ходи ты на эту зеленую лужайку…
– Как?! – Кари застывает.
– Просто: не ходи! Поищи себе другую.
– А Гудрид?
– Разве она одна на свете?
Кари хватает скальда за руки, сильно сжимает их и, чуть ли не плача, восклицает:
– Одна! Одна! Одна!
IX
Корабль Гуннара уже неделю стоял на берегу. Его общими усилиями – Гуннара, Кари и соседей – вытащили из сарая, где он пробыл всю зиму. Соседи Гуннара, по имени Скамкель, сын Траина, и Map, сын Мёрда, тоже готовили свои корабли к плаванию. Работы хватало на всех: мужчины тщательно осматривали дубовую обшивку кораблей, чинили паруса и рыболовные снасти. Женщины запасали для них еду, латали одежду, вязали теплые чулки.
Гуннар с соседями ходил не раз на север. Были удачи, случались и неудачи. Возвращаясь с уловом, порой недосчитывались одного, а то и двух – ведь море часто требует жертв. Это уже закон, так создал О́дин этот мир.
Скамкель, сын Траина, – мужчина, перешагнувший за сорок зим, многократно плававший и на юг и на север, собственными глазами видавший клыкастое чудовище, живущее во льдах, – сказал Гуннару:
– Не нравится мне твой парус. Не кажется ли тебе, что нижняя часть немного сопрела? А северные ветры как раз того и ждут.
– Вижу, – ответствовал Гупнар, – но не приложу ума, что делать.
– Отрежь эту сопревшую часть, а я дам тебе кусок крепкой ткани. Можно подумать, что такой способ не известен тебе.
Гуннар сказал на это:
– Известен, конечно. Но латаный парус – словно латаные башмаки. Разве это к лицу настоящему моряку?
– Все зависит от того, как залатать. Если хорошо пришить, так шов будет крепче целого места.
– Это верно…
Гуннар любил, чтобы на корабле все было ладно. Чтобы парус как парус, руль как руль: послушный, легкий и в то же время мощный, чтобы мог он сладить с любой волной и любым течением. А еще и корпус: это – главное. Весною здесь обычно на весь берег пахло варом: это Гуннар смолил свой корабль – основательно, со знанием дела, неторопливо. Он был хозяин рачительный, все у него стояло на своем месте и все шло в свое время в дело – до последней щепы.
Была работа у Кари, и немалая: он внимательно, как наказывал отец, осматривал каждый шов, каждый стык и выковыривал все трухлявое или сопревшее за зиму. Кари работал по левому борту, отец – по правому.
– Сын мой, – еще ребенком слышал Карп, – что есть первый друг человека?
– Корабль, – отвечал мальчик.
– А самый первый враг корабля?
– Вода.
– Верно, сын мой. Поэтому никогда не уставай вовремя конопатить днище и борта. И смолить как положено.
Вот они и конопатили и смолили корабль – от зари до зари. А дни уже стояли длинные.
Вечерами у очага рассаживались мужчины. Напротив них – женщины. Пахло жареным мясом. Пахло сладким дымом…
Скамкель – мастак на разные россказни – говорил:
– Когда мы шли на север за треской, занесло нас течением далеко на запад. И ветер дул на запад. Гребцы выбивались из последних сил. И попался нам остров. Очень небольшой, чуть побольше твоего двора, Гуннар. Он лежал немного справа по курсу, и носовой штевень приходился по самой левой береговой кромке острова… И вдруг остров зашевелился…
На этом месте Скамкель умолкал. Дети жались к матери, затаив дыхание, ждали, что же будет дальше, а взрослые улыбались: они надеялись, что все обойдется, все переборет корабль, на котором место кормчего занимал сам Скамкель. Хотя рассказы о живых островах и не были в диковинку, однако лишний раз было любопытно поговорить о них.
Следовало попросить (это уже знали все):
– Дальше, Скамкель, дальше… Что же стряслось с тем живым островом?
– А кто сказал, что он живой?
– Ты сам. Только что.
– Нет.
– Как – нет? Он же двигался.
– Не двигался, а шевелился. Это вещи разные. Ветер шевелит деревья. О́дин может пошевелить даже гору.
– Будь по-твоему, Скамкель. Скажи, ради всех богов, что было после?
– Так слушайте же. Остров и на самом деле зашевелился, как если бы это было живое существо.
– Рыба, что ли? Кит?
– Да, может быть. Но рыба – огромная, необъятная. Только не вся рыба, а ее спина. Это надо вообразить себе! Огромная спина, а какова же сама рыба? От хвоста до морды, которые были погружены в воду. А? Какова, спрашивается? Был с нами некий Торгейр. Детина с мачту, а грудь – пошире и прочнее штевня носового. Он мог один съесть половину жареного лося и выпить полбочки пива. Этот самый Торгейр, увидев остров, который ворочался, подобно огромному моржу, упал за борт. «Торгейр за бортом!» – крикнул рулевой. А уж было сумеречно, солнце давно село на воду и погасло. Наш корабль несло на остров, правда, чуть левее его. А вода уже вся почернела от сумерек, стала точно железная, только урчала немного под днищем корабля…
На этом месте каждый вел себя по-своему: кто неприметно улыбался, кто и взаправду, разинув рот, дивился рассказу, а кто из детей дрожал от страха и крепче жался к старшим. Так бывало всегда, когда рассказывал свои были-небылицы этот самый Скамкель.
Однако же от него неизменно требовали окончания всей этой истории, и Скамкель продолжал так:
– «Торгейр за бортом!» Разумеется, это несчастье. Первое дело моряка – бросаться на помощь. Кидать конец в воду или самому прыгать. Это – смотря по обстоятельствам. И вот случилось так, что все загляделись на этот самый живой остров, как вы его называете. Ведь если это какое-то морское чудище, оно может перевернуть корабль, и тогда помощь понадобится не только Торгейру, а и каждому из нас. Но кто тогда поможет? Лишь бог, великий Один. Да и тот – едва ли… Мы ждали, что будет, а рулевой налегал на весло и направлял корабль левее, все левее кромки. Он знал, что следует делать.
– Постой, Скамкель, если человек за бортом, то как же можно плыть, да еще поворачивать куда-то влево?
– А что прикажешь делать?
– Хотя бы бросить конец.
– Бросить конец? А разве я не сказал, что бросили? Какой же я дурак! Конечно же бросили!
– И он ухватился за него?
– Кто – он?
– Торгейр.
– Ах, он… Нет, он не стал хвататься. Когда мы приблизились к кромке, нам рукой махал сам Торгейр. Он стоял на острове, или на рыбе, или морском чудище, – называйте как угодно! – и махал нам рукой. И при этом что-то кричал.
– Он просил о помощи?
– Кто мог определить это? Нас несло мимо. Не было никаких сил удержать корабль. Он плыл точно форель на самой что ни на есть речной быстрине. Нас унесло далеко, а Торгейр со своим островом исчез в темноте.
– И он остался на острове?
Скамкель молчал.
И вскоре уходил. Все так же молча. Выговорившись вдоволь.
Наверное, была это пустая болтовня, но слушали его с большим интересом.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.