Текст книги "Февральская революция"

Неудачи Гельфанда в сношениях с эмигрантами в Швейцарии и, в их числе, с Лениным ни в коем случае не обескуражили его. Он не был человеком, пасующим перед трудностями или унывающим от недостатка сочувствия и понимания. Если Ленин и его сторонники не желают с ним сотрудничать, то он «пройдет свой путь один».

Летом 1915 года Гельфанд переезжает из Швейцарии в Копенгаген, где в течение последующих двух лет он организовал ряд предприятий поразительного масштаба и разнообразия. Прежде всего Гельфанд основал Институт изучения экономических последствий мировой войны. Институт занимался сбором статистической информации по экономическим и социальным вопросам в воюющих и нейтральных странах явно с целью разработки плана экономической организации общества в послевоенном мире. Фактически он представлял собой удобную «крышу» для использования русских революционеров, которые во время войны оказались не у дел и были только рады предоставить свои знания и личные связи в распоряжение такого щедрого спонсора, как Гельфанд.

Во-вторых, Гельфанд наладил выпуск в Германии газеты «Колокол», сначала выходившей раз в две недели, а затем еженедельно. Газета пропагандировала его идеи поддержки военных усилий Германии. В-третьих, Гельфанд занялся лихорадочной коммерческой деятельностью, направляемой из Копенгагена через сеть торговых компаний, которые он финансировал. Это значительно увеличило его и без того значительное личное состояние.

Гельфанд едва ли оставил документальные свидетельства своей активности в Дании во время войны, однако ее можно реконструировать по косвенным признакам[104]104
  Это блестяще сделал М. Футрел в своей книге, цитировавшейся выше.


[Закрыть]. Общая картина выглядела следующим образом: сам Гельфанд выступал открыто лишь как директор Института и первый редактор «Колокола»[105]105
  Вскоре он передал должность редактора одному из немецких социал-демократов, Хэнишу, остававшемуся верным ему. Хэниш редактировал газету от имени Гельфанда вместе с парой других социал-демократов («социал-патриотов», по ленинскому определению). Под их руководством газета приняла еще более милитаристское направление, чем при Гельфанде. На страницах этого поразительного издания можно было прочитать, что именно Гинденбург являлся в то время борцом за социализм. После революции в Германии Гельфанд явил показное недоумение по поводу политической позиции своей газеты и пояснил, что не располагал временем для контроля над редакционным советом. Фактически же патриотические статьи в «Колоколе» имели целью ублажение немецких властей и внушение им того, что они ничем не рискуют, поддерживая деятельность революционера-интернационалиста, который происходит из российских евреев (см.: Шарлау В.В., Земан З.Б. Мародер революции. Кёльн, 1964. С. 347, а также докторскую диссертацию Шарлау в Оксфорде).


[Закрыть]. Его разнообразными коммерческими предприятиями управляли подставные лица, главным из которых был друг Ленина Фюрстенберг-Ганецкий, а также братья Георг и Генрих Склацы, сами работавшие на политуправление германского Генштаба. Такая многосторонняя деятельность представляла собой способ маскировки и финансирования подлинной цели пребывания Гельфанда в Копенгагене: тогда и в дальнейшем она заключалась в провоцировании революции в России.

Гельфанд столкнулся с небольшими трудностями в привлечении на свою сторону немецкого посланника в Копенгагене графа Брокдорфа-Ранцау. Первые попытки Ранцау прозондировать почву в России на предмет заключения сепаратного мира через датский королевский двор закончились неудачей. Граф придерживался неясных «прогрессивных» взглядов и веровал в некое «более представительное участие масс в политической жизни Германии». Гельфанду не составило большого труда убедить графа, что социальный или политический прогресс в Германии невозможен до тех пор, пока на востоке не будет повержен и расчленен «реакционный гигант», то есть Россия.

Восторженные отзывы Брокдорфа-Ранцау о Гельфанде отмечены в специальном докладе, подготовленном старым константинопольским другом Гельфанда доктором Циммером, который приезжал инспектировать деятельность и финансовые средства Гельфанда по поручению германского МИДа. Доктор Циммер констатировал, что в распоряжении Гельфанда имеется восемь агентов в Копенгагене и десять разъездных агентов в России. Ни один из последних не назван по имени. Гельфанд не был связан обязательством раскрывать немцам их имена. Хотя имеется много свидетельств о его отношениях с Христианом Раковским в Бухаресте, нет ни одного, указывающего на то, кто были «наши люди в Петрограде» или где-либо еще в России.

С самого начала своего сотрудничества с немецкими властями Гельфанд осуществлял его на уникальной основе. Он не только представил немцам собственный план разгрома России, но предложил им также свои связи и организацию для реализации этого плана. Как мы знаем, Гельфанд с полным основанием претендовал на создание коммуникационной линии через Болгарию, Румынию и Украину. Далее он предложил использовать свой коммерческий опыт и талант для снабжения Германии сырьем, крайне необходимым во время войны. В 1916 году Гельфанд заключил в Дании колоссальную сделку, которая закрыла доступ на датский рынок английского угля и открыла его для немецкого угля. Германское казначейство получило столь желанную нейтральную валюту. Гельфанд был человеком, рассчитывавшим на себя. Он сделался богачом собственными усилиями и не нуждался в субсидиях со стороны. Следовательно, он располагал таким статусом, что мог получить от немцев гораздо больше, чем любой другой его конкурент, – суммы, необходимые, как он утверждал, для выполнения его плана.

Хотя глава немецкого МИДа фон Ягов относился к плану Гельфанда несколько скептически, а Хелферих, глава департамента, высмеивал некоторые финансовые предложения Гельфанда, в течение 1915 года он постоянно получал от МИДа значительные суммы. Кроме одного миллиона марок, полученного в марте перед возвращением на Балканы, главным образом для своих связей в Бухаресте, ему выдали в декабре миллион рублей. Еще 5 миллионов марок в июле фон Ягов вытребовал на «революционную пропаганду в России», без сомнения, по просьбе Гельфанда и его сторонников в Копенгагене.

Но Гельфанд был принят, вероятно, не только в МИДе. Другие германские ведомства, особенно политуправление Генштаба, тоже работало на продвижение революции в Россию. Можно предположить, что Гельфанд имел и с ним связи – прямые и косвенные. Политуправлением руководил полковник фон Хелсен. Это ведомство поддерживало связи с МИДом через Курта Рицлера, который встречал Гельфанда в марте 1915 года в Берлине. Доктор Циммер тоже сотрудничал с политуправлением, так же как и братья Склац, работавшие на Гельфанда. Учреждения, подчиненные политуправлению, не информировали МИД автоматически, за исключением вопросов общего характера, а германским дипломатическим представительствам в Скандинавских странах, как правило, связи с агентами политуправления были запрещены.

Обосновавшись в Копенгагене и заручившись немецкой поддержкой, Гельфанд продолжил осуществление плана, изложенного в мартовском меморандуме, невзирая на скептицизм Ягова или возмущенную реакцию Ленина на выход «Колокола».

В декабре 1915 года Гельфанд убеждал Брокдорфа-Ранцау, что терять время нельзя. Положение в российской промышленности таково, что появилась возможность легко использовать экономические трудности в политических целях. Внутренняя обстановка после отсрочки созыва Думы 3 сентября 1915 года также благоприятствовала восстанию[106]106
  См.: Земан. С. 8.


[Закрыть]. По существу, Гельфанд не обманывал немцев: к этому времени внутреннее политическое положение в России значительно ухудшилось. После того как царь решил взять на себя Верховное командование армией в августе 1915 года, обострилась конфронтация между Думой и самодеятельными организациями, с одной стороны, и царем и правительством – с другой.

Уговоры Гельфандом германского МИДа достигли кульминации в предложении осуществить революцию в России в январе 1916 года. Ее провоцированием занимался некий агент, имя которого осталось неизвестным. Он должен был организовать всеобщую стачку 9 января, в годовщину Кровавого воскресенья 1905 года. Гельфанд утверждал, что его агенты способны вывести на улицы 100 тысяч человек, что забастовка в столице будет поддержана в целом по стране. Его надежный агент «немедленно займется установлением связей между различными революционными центрами»[107]107
  Там же. С. 9.


[Закрыть].

Ни Гельфанд, ни его надежный агент не могли обещать успех дела с абсолютной уверенностью. Они только утверждали, что «революция начнется примерно 9 (22) января (по старому и новому стилю). Даже если революция сразу не охватит всю страну, она определенно сделает невозможным возвращение к стабильным условиям». В то же время Гельфанд указывал, что, хотя массы рабочих готовы к революционным действиям так же, как и в 1905 году, буржуазные партии в настоящее время воздержатся от финансовой поддержки революционного движения. В связи с этим Гельфанд просил «предоставить в распоряжение своего надежного агента сумму в 1 миллион рублей»[108]108
  Там же.


[Закрыть]. Германский МИД немедленно предоставил эту сумму[109]109
  Там же. С. 10.


[Закрыть]. Гельфанд сообщил Брокдорфу-Ранцау, что деньги переведены в Петроград[110]110
  Там же. С. 14. 23 января 1916 г. Брокдорф-Ранцау сообщил, что «сумма в 1 миллион рублей, предоставленная в его (Гельфанда) распоряжение, сразу же отослана и уже доставлена в Петроград для использования в намеченных целях».


[Закрыть].

Хотя утверждения Гельфанда выглядят сверхоптимистичными и поспешными, их нельзя считать полностью не обоснованными. 9 января действительно было удобным днем для начала забастовочного движения, поскольку оно стало неофициальным выходным памятным днем для рабочих, по крайней мере в Петрограде.

Это подтверждается содержанием письма активного большевистского агитатора в Петрограде, видного деятеля профсоюзов пекарей города Павла Будаева. Его письмо в начале марта 1916 года другу, сосланному в Восточную Сибирь, было перехвачено полицией. Оно обнаружилось в полицейских архивах[111]111
  См.: Красная летопись. 1923. T. VII. С. 208 и далее. Советский архивист, опубликовавший письмо, некий Быстрянский, выражает удивление, почему А. Шляпников не приводит больше подробностей этих событий в своей (в другом отношении очень ценной) книге «Канун 17-го года» (М., 1923). Согласно Быстрянскому, полицейские архивы, еще не опубликованные в СССР, содержат много важной информации о революционной активности в первые месяцы 1916 года. О большевике Шляпникове см. выше, глава 2.


[Закрыть]. Будаев пишет: «9 января (1916 г.) забастовали все заводы. Инициатива акции исходила от Выборгского района. Интересной представляется позиция ликвидаторов (то есть, на большевистском жаргоне, меньшевиков) – большинство из них выступили против забастовки 9 января, безуспешно выдвигая тот довод, что через пару недель заводы остановятся все равно из-за нехватки топлива. Только на заводе «Новый Айваз» ликвидаторы выступили за проведение забастовки…

Происходили демонстрации, во время которых солдаты, ехавшие в кузовах грузовиков, приветствовали демонстрантов криками «ура!». Но солдатам не разрешали покидать казармы. Усилили команды часовых при казармах и контроль над телефонной связью. Солдаты, остававшиеся в казармах, были солидарны с патрульными в желании не стрелять в народ. Демонстрации возобновились на следующий день, 10 января, а в Выборгском районе в 6 утра. Имела место и объединенная демонстрация вместе с солдатами, которые сами несли красный флаг. До 9 января было, в целом, 600 арестов»[112]112
  Обычная практика полиции состояла в том, чтобы производить аресты потенциальных руководителей подпольных ячеек, когда ее агенты предупреждали о неминуемых выступлениях рабочих.


[Закрыть].

Сообщение Будаева подтверждается другими свидетельствами – как революционных лидеров, так и полиции. Число демонстрантов в акции 9 января оценивается разными источниками в 42, 45, 66 и даже 100 тысяч человек[113]113
  См.: Балабанов М. От 1905 к 1917 году. М.; Л., 1927. С. 411. Автор считает, что цифра 100 тысяч, сообщенная Шляпниковым, может быть вполне достоверной. 100 тысяч демонстрантов является той цифрой, которую называл Гельфанд в разговорах с Брокдорфом-Ранцау. Он утверждал, что способен вывести такое количество людей на улицы 9 января.


[Закрыть].

Подъем следующей забастовочной волны начался в феврале на Путиловском заводе в Петрограде. Гельфанд в своем меморандуме от марта 1915 года специально упоминает этот завод вместе с двумя другими как объекты революционной деятельности. Печальная история трудовых отношений на Путиловском заводе уходит к первым дням войны. Рабочие, справедливо или нет, были убеждены, что заводом управляют немцы и евреи, которые активно занимаются саботажем или готовятся саботировать военные усилия. Руководство предприятия не способствовало улучшению положения своим бестактным подходом к приказу об освобождении от военной службы[114]114
  Доклад секретной полиции характеризует ситуацию следующим образом: «После объявления Германией войны России с завода уволили многих иностранных подданных. Несмотря на это, отношения между рабочими и немецкими специалистами (то есть управляющими немецкого происхождения) продолжали ухудшаться. Рабочие стали особенно критичными к административным мероприятиям на заводе, подозревая иностранцев во враждебных намерениях, в желании нанести вред интересам России. Рабочие знали обо всех злоупотреблениях администрации завода и были столь подвержены патриотическим настроениям, что беспорядков можно было ожидать в любое время. Так, узнав, что стачка на Путиловских верфях была спровоцирована бывшим управляющим, немцем Орбановским, рабочие предупредили администрацию, что если кто-либо из директоров немецкого происхождения, включая самого Орбановского, появятся на заводе, то их убьют. После увольнения с завода наиболее влиятельных немецких подданных производство ускорилось, но через некоторое время выполнение военных заказов снова замедлилось по разным причинам. Вследствие этого администрации завода разрешили не отдавать в армию рабочих, необходимых в производстве. Однако, пользуясь этим разрешением, администрация начала освобождать от призыва не тех рабочих, которые действительно были необходимы на производстве, но тех, которым она благоволила при том, что от них не было большой пользы. Это привело к дефициту квалифицированных рабочих и дальнейшим задержкам в выполнении заказов, даже самых срочных» (цит. по: Флиер. С. 256 и далее).


[Закрыть].

Агитация против немцев в правлении завода продолжалась. В августе 1915 года рабочие потребовали убрать специалистов немецкого и австрийского происхождения.

Вплоть до середины 1915 года недовольство рабочих, видимо, выражалось в экономических требованиях и чрезмерном политическом рвении, но в августе 1915 года они стали выдвигать политические требования[115]115
  Цитировавшийся Флиером доклад полиции приписывает перемену в настроениях агитации «революционных партий»: «Эта агитация, проводившаяся особенно активно в столице, привела к образованию подпольных ячеек на местных фабриках и заводах, проведению митингов и несанкционированных сборищ, а также к частичным забастовкам… В конце августа 1915 г. рабочие Путиловской фабрики предъявили администрации ряд экономических и политических требований. Политические требования состояли: в освобождении 5 большевистских депутатов Думы, сосланных в Сибирь в феврале 1915 г.; введении всеобщего избирательного права; свободе печати; продолжении заседаний Государственной думы. Эти требования подкреплялись забастовками в виде снижения темпа работы».


[Закрыть]. 3 февраля 1916 года рабочие электромастерских потребовали увеличения зарплаты на 75 процентов. Администрация мастерских отказалась выполнить такое требование и обратилась к командующему Петроградским военным районом князю Туманову, который издал для мастерских приказ, угрожая «милитаризацией» всему предприятию, то есть мобилизацией рабочих всех призывных возрастов на работу в военном режиме. Администрация закрыла предприятие 16 февраля на три дня, но, поскольку беспорядки продолжались, остановку в работе продлили на неделю до 23 февраля. Это случилось ровно за год до начала рабочих беспорядков 1917 года.

Будаев утверждает, что беспорядками на Путиловских заводах руководил Петроградский комитет социал-демократической партии и эсеры и что один из лозунгов бастующих гласил: «Долой войну!» Полицейский доклад того времени тоже возлагает вину на «ленинцев» за превращение экономической забастовки в политическую. «…Ясно, что мотивы забастовки были чисто экономические и, вероятно, она такой бы и осталась, если бы не вмешались революционные элементы[116]116
  Цит. по: Флиер. С. 262.


[Закрыть].

Ведущая группа «ленинцев», называющая себя «Петербургским (Петроградским) комитетом социал-демократической рабочей партии», считает все экономические акции рабочих масс в настоящий момент несвоевременными и возражает против неорганизованных попыток рабочих выражать свое недовольство трудными экономическими условиями жизни на отдельных промышленных предприятиях. Эта группа сохраняет верность, однако, планам и целям своих подпольных лидеров, которые всегда заинтересованы в использовании крупных социальных движений для своих целей. Эта организация пыталась воспользоваться нынешней забастовкой путиловских рабочих, чтобы приблизить реализацию конечных целей социал-демократии…»

В полицейском докладе указывалось, что агитация большевиков и сочувствующих им социал-демократов направлена против законопроекта, подлежащего обсуждению в ближайшее время в Думе, о переводе промышленных предприятий на военные рельсы. Агитаторы призывали к началу гражданской войны 10 февраля, в годовщину вынесения судом приговора большевистским депутатам Думы. Особенно интересна в этом отношении листовка, зовущая к политической забастовке, которую выпустил большевистский Петроградский комитет. В ней подвергался нападкам приказ генерала Туманова как откровенный акт запугивания военными властями и содержался призыв к решительному отпору.

«Дело путиловских рабочих, – говорится в листовке, – это дело всего петербургского пролетариата… Акция путиловских рабочих должна быть активно поддержана всем петербургским пролетариатом. Иначе наглое издевательство воровской банды династии Романовых не закончится… Товарищи, если вы не дадите решительный отпор попыткам поработить вас, то сами наденете на себя оковы, которые для вас приготовлены. Объявляя политическую забастовку протеста, петербургский пролетариат берет на себя большую ответственность. Черные силы царизма воспользуются этой акцией, чтобы распространять клевету и сеять замешательство в армии. Пролетариат, выходя за пределы фабрики или работы, должен вынести свое дело на улицу, чтобы оно стало понятным всем без исключения, должен донести свое дело до своих братьев в армии, которых иначе могут использовать против нас… Долой шантаж царских наемников!.. Долой монархию Романовых! Да здравствует пролетарская солидарность и классовая борьба! Да здравствует революционный пролетариат и Российская социал-демократическая партия!»[117]117
  Цит. по: Флиер. С. 266.


[Закрыть]

Но эта возвышенная риторика произвела небольшое впечатление. Полиция проникла в ряды большевистской организации и, опасаясь, что рабочие беспорядки поставят под угрозу «нормальный ход государственных дел» и военные усилия, провела аресты членов Петербургского (Петроградского) комитета. 7 марта 1916 года в Думе был сделан запрос по поводу событий на Путиловских заводах. Военный министр Поливанов произнес патриотическую речь, а Дума приняла резолюцию с обращением, как к рабочим, так и к промышленникам, выполнять свой гражданский долг добровольно, ответственно и с энтузиазмом.

С арестом руководителей, локаутом на Путиловских заводах и, возможно, выпуском в последнюю минуту инструкций организаторами акции забастовочное движение в Петрограде утихло – но только затем, чтобы возобновиться и набрать силу в последующие месяцы до тех пор, пока оно не превратилось в полномасштабное народное восстание в феврале 1917 года.

Уместно сравнить забастовки и демонстрации в Петрограде в 1916 году в январе и феврале с теми, что происходили приблизительно в то же время на верфях Николаева в устье Днепра, где строились два огромных линкора-дредноута для Черноморского флота[118]118
  Эти корабли назывались «Императрица Мария» и «Александр III». Первый передали флоту осенью 1916 г., но в октябре против него была совершена диверсия в Севастопольском порту, полностью выведшая корабль из строя. Примечательно, что Гельфанд в своем меморандуме придавал большое значение диверсионным акциям, которые по его замыслу должны совершаться наряду с революционной пропагандой.


[Закрыть].

В январе 1916 года, в то самое время, когда имели место забастовки и демонстрации в Петрограде, началась забастовка на Николаевских верфях, где происходили беспорядки до тех пор, пока 23 февраля не были прекращены все работы.

В секретном докладе вице-адмирала Муравьева, обнаруженном в архивах Совета министров и процитированном Флиером, история с забастовкой излагается весьма подробно. Требования чрезмерного повышения зарплаты, выдвинутые рабочими в самом начале забастовки и последующие беспорядки, убедили Муравьева, что это фактически была политическая акция под предлогом экономических требований. Это обстоятельство, по его мнению, не смогли заметить ни полиция, ни трудовая инспекция, ни какие-либо другие учреждения. Администрация верфей выступила с частичными уступками. Однако это было ошибкой, приведшей к нарастанию беспорядков и прекращению работ.

В подкрепление своего вывода о том, что забастовка преследовала скрытые политические цели, Муравьев указывает на следующее: «С одной стороны, требования рабочих таковы, что они в принципе не приемлемы с какой-либо точки зрения, учитывающей интересы производства. С другой стороны – эти требования совпали в своей чрезмерности, форме и времени с аналогичными требованиями, выдвигавшимися на ряде заводов Петрограда[119]119
  Разумеется, Муравьев ссылается на описанные выше забастовки, которые происходили на Путиловских заводах.


[Закрыть]. Далее, провозглашавшиеся невыносимыми материальные условия, которые вынудили якобы рабочих «Военно-морских верфей» начать забастовку, оказались вполне терпимыми для рабочих соседних верфей «Руссуд», где условия в любом отношении такие же, как на «Военно-морских верфях, а администрация состоит из тех же лиц».

Доклад Муравьева перекликается с меморандумом Гельфанда от марта 1915 года, о котором адмирал, естественно, ничего не знал. Гельфанд пишет: «Особое внимание должно быть уделено Николаеву, поскольку верфи там работают в напряженном графике для спуска со стапелей двух крупных военных кораблей. Необходимо предпринять усилия для организации там забастовки докеров. Необязательно эта забастовка должна быть политической, ее проведение возможно и на основе экономических требований докеров»[120]120
  Цит. по: Земан. С. 149.


[Закрыть].

Адмирал Муравьев делает осторожный вывод: «Вопрос остается открытым, является ли политическая забастовка делом рук противников существующего режима, то есть представителей левых партий, или в ней следует искать происки врага государства (Германии)».

Но российские власти знали уже несколько месяцев назад об источнике революционной пропаганды, распространявшейся среди рабочих верфей. В письме председателю Совета министров от 28 апреля 1915 года (всего лишь через восемь месяцев после представления Гельфандом меморандума в Берлине) министр флота Григорович сообщал, что «согласно имеющейся у меня самой последней информации, появление прокламаций связано с активностью эмиссаров держав, которые находятся в состоянии войны с нами и которые не колеблются в применении подобных средств». Через четыре месяца, 26 августа 1915 года, на памятном заседании Совета министров, обсуждавшего перерыв в работе Думы по императорскому указу, Григорович констатировал далее: «По моей информации, беспорядков нельзя будет избежать, если думскую сессию отложат. Моральное состояние докеров тревожное. Немцы ведут интенсивную пропаганду и открыто субсидируют подрывные организации. Особенно острая ситуация сложилась на Путиловских заводах»[121]121
  Частично письмо Григоровича Горемыкину цитируется Флиером (с. 11). Заявление от 26 августа 1915 г. содержится в Протоколе секретных заседаний Совета министров, опубликованном в Архиве русской революции (Т. XVIII. С. 105). В рукописи Яхонтова содержатся другие ссылки Григоровича на подрывную деятельность немцев. О Яхонтове см. ниже, раздел 7, примечание.


[Закрыть]. Заявление Григоровича не произвело в Совете министров никакой сенсации: очевидно, о провоцировании немцами беспорядков в промышленности для подготовки восстания знали все министры.

Забастовку на Николаевских верфях в феврале 1916 года прервали полиция, войска, локаут на причале ВМФ и призыв докеров на военную службу.

Неспособность акций, начавшихся в 1916 году в Петрограде и Николаеве, перерасти в революционное восстание явилась тяжелым ударом для Гельфанда. Тем не менее он не пытался подкреплять ложные ожидания или отрицать тот факт, что обещания, данные им Брокдорфу-Ранцау в декабре, оказались невыполненными. Согласно докладу от 23 января Брокдорфа-Ранцау, Гельфанд во время встречи с ним пояснил, что счел невозможным советовать начать революцию в данный момент из-за изменения обстановки. Причины такого шага Гельфанд объяснил следующим: а) возросшее сопротивление буржуазной оппозиции сторонникам немедленной революции; б) привлечение ряда рабочих лидеров к работам по выполнению военных заказов; в) чрезвычайные меры правительства по облегчению продовольственного положения в Петрограде; г) наконец, опасения революционеров того, что они не смогут контролировать уличные массы, что их акции превратятся в анархию и будут, таким образом, легко подавлены правительством[122]122
  См.: Земан. С. 14–15. Объяснения Гельфанда оказались не совсем понятными Брокдорфу-Ранцау, который истолковывает их в несколько искаженной форме. Например, он утверждает, что правительство России «предоставило возможность некоторым лицам, которые до войны выступали от имени революционеров, занять важные должности и, таким образом, значительно ослабили [революционное] движение». Это явная ссылка на формирование рабочих групп при Военно-промышленных комитетах (ВПК).


[Закрыть].

Одну из причин, приводимых Гельфандом для объяснения провала революционной акции, подтверждает Будаев. Это несогласие с забастовкой некоторых рабочих руководителей. Будаев пишет: «В начале февраля разразилась забастовка на металлургических заводах, но два завода не бросили работу. Ликвидаторы на этих заводах предложили попросить разрешения на забастовку у Гвоздева из ВПК, а ВПК решил, что рабочие не правы в своем намерении бастовать, и предложил, чтобы они не начинали забастовку, но рабочие не отказались от своего намерения»[123]123
  Красная летопись. 1923. T. VII. С. 208 и далее.


[Закрыть].

Тем не менее общая ситуация в Петрограде, какой ее наблюдал революционный рабочий Будаев, видимо, согласуется с твердой уверенностью Гельфанда, что революционное движение располагает большим потенциалом. Будаев в марте 1916 года писал: «В общем, жизнь здесь бурлит. Девять типографий не работают из-за забастовки. Эстонские социал-демократические организации имеют связи с организациями в других городах. Листовки появляются здесь постоянно. Некоторые листовки (социал-демократические) получены из Нарвы»[124]124
  Там же.


[Закрыть]. На самом деле забастовочное движение, возникшее в начале 1916 года, развивалось рывками. Оно стало особенно интенсивным в июне – июле, затем – в октябре и достигло кульминации полномасштабного революционного движения в феврале 1917 года.

Советские историки были поразительно сдержанными в описании развития забастовочного движения в эти месяцы. Была опубликована ничтожная часть полицейских архивов. Важно заметить также, что в течение всего периода между февралем 1916 и февралем 1917 года документы германского МИДа не содержат никакого указания на проведение Гельфандом каких-либо политических акций или на то, что ему выплачивались немецкие деньги на революционные цели. Однако было бы ошибкой, по нашему мнению, полагать, что Гельфанд отказался от своего намерения революционизировать Россию из-за провала его первой попытки сделать это 9 января 1916 года. Как он сам говорил, у него не было полной уверенности в том, что движение добьется успеха немедленно, но он был уверен, что оно, несомненно, предотвратит возвращение России к стабильным условиям. 23 января Брокдорф-Ранцау докладывал, что решение организации Гельфанда спровоцировать революцию остается твердым и неизменным. Как в таком случае можно объяснить отсутствие в архивах МИДа свидетельств о дальнейших переговорах и переписки с Гельфан-дом по этим архиважным вопросам?[125]125
  В целом томе тщательно взвешенных воспоминаний Фриц М. Каген, работавший при Брокдорфе-Ранцау в Копенгагене кем-то вроде пресс-атташе, утверждает, что знает больше, чем может рассказать, о плане Гельфанда вызвать революцию в России в 1916 г. Он указывает, что есть «определенные вещи, которые все еще скрыты и останутся таковыми, потому что не все обнаружено в архивах» МИДа. Каген называет германских посланников в Берне, Стокгольме и Копенгагене сторонниками этого плана, но дает читателю понять, что другие германские учреждения также вносили вклад в успех его осуществления (Фриц М. Каген. Путь на Версаль. Болдт, Боппард/Рейн, 1963. С. 197 и далее).


[Закрыть]

Потеря лица, которую пережил Гельфанд, – особенно перед скептическим и подозрительным статс-секретарем фон Яговом, – должно быть, заставила его побеспокоиться о дальнейших прямых контактах с ведомством иностранных дел по вопросу революционизирования России. Между тем созданные им торговые компании развивались и процветали с поразительной быстротой. Деньги лились рекой в карманы Гельфанда и Фюрстенберга. Часть из них, поступавшая от незаконной торговли с Россией медикаментами, противозачаточными средствами, карандашами и косметикой, оставалась в этой стране ради необъявленных целей[126]126
  См.: Шарлау, Земан. С. 232.


[Закрыть]. Что касается Гельфанда, то его деятельность в сферах торговли, экономических исследований и журналистики тесно переплеталась. Она служила одной великой цели – крушению Российской империи. К середине 1916 года у него не было необходимости выпрашивать субсидии на работу у МИДа, а следовательно, и отчитываться в своих действиях, терпеть мелочную критику и раскрывать информацию, которую лучше было хранить в секрете даже от немцев. К этому времени Гельфанд, должно быть, уже знал, что охранные мероприятия МИДа не всегда были безупречными. Он мог предпочесть финансовую независимость случайным субсидиям, сопровождаемым официальной перепиской. Несмотря на отсутствие каких-либо документальных свидетельств в архивах германского МИДа, поступательное развитие забастовочного движения в России в 1916 году и начале 1917 года дает серьезные основания полагать, что оно контролировалось и стимулировалось Гельфандом и его агентами. Ни один из его связных в Петрограде или Николаеве не был разоблачен русской контрразведкой. С увеличением немецкого нелегального импорта в Россию через фирму Фюрстенберга-Ганецкого Гельфанд и его люди, без сомнения, процветали, а их рискованные операции развивались.

Наш вывод, что торговая деятельность Гельфанда, хотя и важная сама по себе, являлась мощным подспорьем в достижении революционных целей, подтверждается также докладом немецкого аудитора, который исследовал деятельность одного из филиалов Гельфанда, управлявшегося Георгом Склацем. Аудитора поразили «невероятные сделки», осуществленные Склацем в нарушение постановлений о правилах торговли в Германии во время войны, но с ведома и согласия германского МИДа. Аудитор счел своим долгом спросить, не для того ли мирились с такими сделками, чтобы «облегчить, возможно, достижение других целей, ради которых Склац использовался МИДом»[127]127
  См. доклад аудитора Кнаца от 7 декабря 1917 г., брошюрованная тетрадь без переплета. Цитируется Шарлау в его докторской диссертации в Оксфорде (с. 211). См. также работу Шарлау и Земана.


[Закрыть].