Текст книги "Корректировщик. Где мы – там победа!"

– Одним танком?

– За вами поднялась бы пехота.

– Товарищ капитан, до противника – пятьсот метров. В сложившейся обстановке преследование ставит под угрозу танк и его экипаж.

– Товарищ сержант, вы учили боевой устав? Там есть пункт, позволяющий не идти вперед, поскольку это представляет угрозу?

– Никак нет, товарищ капитан, такого пункта нет.

– В таком случае ваша пассивность является проявлением трусости. Вам это понятно?

– Товарищ капитан, у меня приказ: оказывать огневую поддержку роте старшего лейтенанта Ольшанского. Что я и делаю. В сложившейся ситуации контратаковать без согласования с ним – поставить выполнение приказа на грань срыва.

Позади капитана уже пару минут стоят три человека. Ольшанский, Гурамишвили и еще один краснофлотец. Понятно, он увидел, что что-то происходит, и пришел разобраться. Теперь вот слушает.

– Товарищ сержант, ваши слова подтверждают мои предположения. Приказом вы прикрываете собственную трусость.

– Слова сержанта, товарищ капитан, подтверждают лишь то, что он хорошо разбирается в обстановке.

Капитан резко обернулся, оглядел старшего лейтенанта, но сказать ничего не успел.

– Старший лейтенант Ольшанский. Командир 1-й роты 2-го батальона 8-й бригады морской пехоты.

– Капитан Баранчук, инструктор политотдела. Прикомандирован к частям артиллерийской поддержки.

– В таком случае, товарищ капитан, на каком основании вы отдаете приказы моим подчиненным? А тем более обвиняете сержанта, который находится в бою вторые сутки, в трусости?

Капитан посмотрел на старлея, потом на меня, и его тон изменился:

– Раз так, приношу свои извинения. Вероятно, как вы сказали, я не разобрался в обстановке.

– Добро. Товарищ капитан, вы к нам по делу?

– Да. Прибыл для проведения политработы в подразделении.

– Это хорошо, мой комиссар ранен. Тогда пройдемте на мой командный пункт. Он же по совместительству передовой наблюдательный.

Да, я же хотел про самолеты спросить.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите вопрос?

– Что, сержант?

– Наши истребители. Откуда?

На лице Ольшанского появилась улыбка.

– Удалось захватить аэродром Мамайа. Вчера на него перебазировались истребители.

Ротный кивнул мне и развернулся, чтобы идти назад. Капитан тоже кивнул, но его взгляд мне не понравился. Гаденький какой-то. Чувствую, он мне этого афронта не забудет. Но кроме этого – ничего конкретного. Командиры ушли, а я вернулся в машину. Пока есть время – решили подкрепиться. Потом по очереди вышли «до ветру». А потом снова началось. Но на этот раз явно гремело не только у нас. Немцы начали контратаковать и с запада, со стороны Меджия.

Мы опять носились с места на место. Горючего оставалось уже меньше половины заправки, если так дальше пойдет, к ночи мы встанем. Наш боевой счет увеличился только на одну машину, танков на этот раз было немного. Пехота лезла вперед под прикрытием артиллерии. Снова налетала авиация и снова безуспешно. Истребительное прикрытие фрицам помогло мало, все равно их завернули. Разве что сбитых было меньше. А грозный Вермахт шуганули так, что только пятки сверкали. То, что я видел утром, действительно было тяжелым вооружением. Теперь у роты Ольшанского были и тяжелые 12,7-мм пулеметы, и автоматические гранатометы тоже. Ближе пятисот метров немцы опять подойти не смогли.

Потом мы отдыхали целых три часа. Сначала немцы приходили в себя. Потом им передал привет линкор «Севастополь». Крепкий такой привет из всех башен. Пришлось им опять приходить в себя и перегруппировываться. В очередную атаку снова пошли танки. И на этот раз много. Я насчитал двадцать четыре штуки. Немецкая артиллерия долбила практически до тех пор, пока танки не подошли метров на четыреста. Били и по нам, и по батарее Горлова. Напрасно старались. Потеряв девять машин, отошли. На нашем счету только три, остальных приговорили пушкари. Ох, молодцы парни! Под таким огнем и так отработать – класс!

Потом была еще одна атака, и еще одна. Снарядов становилось все меньше, горючего тоже. По ходу боя в нас попали трижды. Два раза просто стукнуло по броне. На третий прилетело так, что в голове загудело. Меня швырнуло вбок, чуть левый фрикцион не сломал, мы в этот момент меняли позицию. Палыч приложился об тело орудия с такой силой, что прокусил язык. Иволгу скинуло с сиденья, и он ушиб плечо. Пулеметчикам было немного легче исключительно потому, что в малых башнях тесно, лететь некуда. Зато обошлось без пробития. Я потом глянул, вмятина на башне получилась знатная. Под вечер немцы выдохлись. Еще немного постреляли, но уже без души, для галочки. Мы успели и перекусить, и доложить по рации о плачевном состоянии с горючим и снарядами. А потом я заснул. Присел у стенки боевого отделения и отключился.

И увидел сон. Тот самый, из детства. В детдоме мне приходилось чуть легче, чем остальным. В том смысле, что сон мне снился всегда один и тот же. И случалось это нечасто. Так что исследователи меня не очень дергали. Во сне группа морпехов вела бой на позициях, перекрывающих шоссе. Сны нам снились немые, то есть звука в них не было, только картинка. Но зато во всех подробностях. До последней царапины на оружии и летящих брызг крови из разорванных тел.

Так вот, во сне моряки были вооружены только винтовками. Причем в основном старыми, я такие видел только в Музее революции. «Трехлинейка» называется. Еще у некоторых были первые варианты автоматических карабинов Симонова. Ни автоматов, ни гранатометов, ни артиллерии – ничего такого. А против них были немцы с танками и «ганомагами». И те и другие ничем не отличаются от тех, которые я видел здесь.

Бой был тяжелый, бойцы гибли один за другим, удерживая дорогу. Несмотря на потери, моряки стояли твердо. На моих глазах были подбиты два танка, немцы раз за разом, неся потери, откатывались назад. Что это была за дорога, я так никогда и не узнал. Только помню, что слева было море. А потом я заметил то, чего раньше не замечал, а может, просто успел забыть. Командир в черном морском кителе, с кобурой пистолета на ремешках писал донесение. И в нем была дата. 10 сентября 1942 года. Это получается – сегодня? От этой мысли я и проснулся. А еще от того, что кто-то тряс меня за плечо.

Глава 5

Надо мной стоял Палыч. Я посмотрел на часы. Ничего себе прикемарил, уже полшестого утра. Укоризненно посмотрел на сержанта. Тот пожал плечами.

– Ты, командир, двое суток не спал. Вчерашний час дремы не в счет, но это к слову. Я сейчас ребят разбужу, а то к нам целая толпа офицеров идет. Здешний старший лейтенант, с ним еще два лейтенанта и тот вчерашний капитан.

Ясно, вот чувствовал, что этот козел, хоть он и Баранчук, так просто не отстанет. Потер лицо ладонями и откинул крышку люка. Пока выбирался на броню и спрыгивал вниз, группа подошла к танку. Так, Ольшанский хмурится, ему происходящее совершенно точно не по душе. Лейтенанты просто в приподнятом настроении, а вот Баранчук прямо сияет. Точно пакость устроил. За офицерами идут двое бойцов. Ну, разумеется, Гурамишвили и тот, который вчера сопровождал капитана.

Я вскинул руку к виску, а сам разглядывал лейтенантов. Интересно. Один наш, из морской пехоты. Фуражка с крабом, тельняшка в вырезе камуфляжного комбеза. И очень характерный ожог на щеке. Танкист? Второй с пушками на погонах… и с обожженными руками. Еще один? Я так понимаю, что мне привели командира экипажа? А другой тогда кто? Да, ладно, сейчас все выяснится. Разговор начал, что характерно, Баранчук. Вежливо так, можно сказать, ласково:

– Доброе утро.

– Здравия желаю.

– Товарищ сержант, постройте экипаж.

– Есть.

– Экипаж, к машине.

За спиной простучали по броне сапоги. Капитан улыбался, как кот, наевшийся сметаны.

– Товарищи краснофлотцы, командование высоко оценивает ваши действия в период боев. Однако, учитывая, что никто из вас ранее не служил в танковых частях РККА, ваш экипаж решено укрепить. Знакомьтесь. Новый командир танка – лейтенант Морозов. Танковый техник, он же водитель – лейтенант Шевельков. Оба они опытные танкисты, воевали с первых дней войны. Были ранены, после излечения оказались у нас. Есть вопросы?

Вопросы были. Не совсем по теме и не к этому… баранчику, но задам я их позже Ольшанскому. А пока из-за спины спросил Иволгин:

– А командир?

И тут капитан просто засиял, аки солнышко:

– У товарища Яковлева никаких документов, к сожалению, нет. Поэтому до выяснения краснофлотец Яковлев направляется для прохождения службы в роту старшего лейтенанта Ольшанского. Краснофлотец Яковлев!

– Я!

– Сдайте шлем и отправляйтесь в расположение роты.

– Есть.

Я стянул с головы шлемофон. Иволгин взял его у меня из рук и полез в машину. Обратно выбрался с моим «MP‑40» и ранцем в руках. Капитан открыл рот, но поймал взгляд моего нового командира и промолчал. Зато Ольшанский нет:

– Товарищ капитан, приказ командования вы выполнили, прошу вернуться в свое расположение.

Улыбка Баранчука несколько притухла, но возражать он не решился, козырнул и ушел. Его ординарец отправился следом.

– Сержант, на прощание с товарищами могу выделить только пять минут. Я пока с лейтенантами побеседую.

А как прощаются на войне? Пожали друг другу руки, парни быстренько написали мне номера полевой почты и на всякий случай домашние адреса. Вот и все прощание.

– Гурамишвили, проводи сержанта к Филину. Пусть выдаст новое обмундирование и все, что положено.

Всю дорогу мой сопровождающий ругался, большей частью по-грузински. Оказывается, этот капитан после нашей первой встречи некоторое время провел в роте. Проявил себя неплохо, во время боя находился на позициях, труса не праздновал, подбадривал бойцов. Даже заменил первого номера у пулемета, пока того перевязывали. Ольшанский даже благодарность ему объявил. А сегодня в пять утра появился на КП – ПНП с этими двумя лейтенантами.

Оказывается, вернувшись в штаб, прочно обосновавшийся в здании казино, капитан развил бурную деятельность. Доложил о танке, посетовал, что его можно использовать гораздо эффективнее, но экипаж неполон и танкистов в нем нет совсем. Интересовался мной, но поскольку я, после того как дважды тонул, «многого не помню», ничего конкретного выяснить не смог. Вот и придумал понизить меня в звании именно на этом основании – нет никаких данных.

Так за разговорами мы добрались до старшины роты. Точнее, не старшины, того еще в самом начале ранило, а до Филина. Вот кому фамилия подходит. Не толстый, но как будто раздувшийся. Короткая шея, глаза чуть навыкате, оттопыренные уши. Филин не филин, но сова – однозначно. При всем этом мужик обладал каллиграфическим почерком и числился писарем и помощником старшины. Вот он теперь и заправлял всем хозяйством.

Распоряжения насчет меня он, похоже, получил заранее. Мне сразу выдали черные брюки и китель, а также камуфляжный комбез, вроде того, который был на лейтенанте Морозове. Кстати, черного берета еще нет, так что бескозырка. Выдали нормальный ранец вместо фрицевского, с уважением глядя на гранаты с длинной ручкой, которые я перекладывал из одного в другой. Выдали пару «лимонок» «Ф‑1», в дополнение к моим трофеям. Выдали нож, сухой паек, запасные портянки, потом еще одни, когда я показал, что у меня намотано на ноги. Через тридцать минут я был похож на нормального бойца. Кроме всего прочего, мне выдали погоны уже с сержантскими лычками. Надеюсь, мне командир объяснит, в чем прикол, меня же на его глазах разжаловали.

Объяснил. Едва я привел себя в порядок, меня позвали к Ольшанскому. На КП ждал фотограф. Сделал несколько снимков и убежал. А ротный предложил мне сесть. Посмотрел на часы, я сделал то же самое. 6.30. Командир заметил мой взгляд и улыбнулся:

– Раньше девяти немцы не начнут. У них распорядок. Есть время кое-что прояснить. Ты, сержант, на Морозова и Шевелькова не обижайся. Они всего не знали, так что и понять происходящее не смогли. А так – капитан правду сказал. Оба танкисты, оба воевали с первых дней, оба горели в танках. Как оказались в десанте – отдельная история. Морозов, тот вместе с братом воевал. На одной машине. Когда их подбили, он потерял сознание. Брат его из танка вытащил, потушил и почти дотащил до своих, а тут минометный обстрел. Погиб на месте. Морозов попал в севастопольский госпиталь. После выписки подал рапорт, просил направить на самый передний край. Парень он тренированный, между прочим, самбист, взяли к нам.

У Шевелькова все по-другому. Они тоже горели, он вытащил командира, понес в санбат. Вошел, а там одни трупы. Немецкая разведка на них наткнулась и всех в ножи. А над медсестрами еще и изгалялись, сволочи. К рычагам ему было пока нельзя, с такими руками направили в артиллерию, инженером в реммастерские. Он тоже писал рапорта, просился на передок. Так и попал в наш десант. Я думаю, что с твоими они сработаются. А потом подойдет второй эшелон, там и танки будут и танкисты. Вернут моряков на море.

То, что лейтенант мне все это объясняет, было приятно. Командир чувствует допущенную несправедливость и старается сгладить ситуацию. Нет, не зря он был кумиром для всех будущих морпехов. Оставался вопрос о моем звании. Но и его я задать не успел. Примчался фотограф, принес мои фотографии. Маленькие, типа паспортных. Ольшанский передал их пришедшему на КП Филину, тот взял какую-то книжечку, достал пузырек с клеем. Спросил фамилию, имя, отчество, дату рождения, адрес. Через пару минут мне вручили книжку краснофлотца.

Там значилось, что это дубликат. Номер приказа о зачислении краснофлотца Яковлева Сергея Юрьевича в 1-ю роту 2-го батальона 8-й бригады морской пехоты. Следом приказ о присвоении звания сержант. Но уже в 1-ю отдельную роту 8-й бригады морской пехоты. Но ведь звание сержанта может присвоить только комдив или в нашем случае комбриг? Ольшанский мое удивление заметил и сказал, что я могу не волноваться, все законно. Ладно, не буду волноваться.

Я посмотрел на Филина.

– Ефрейтор у вас на все руки мастер. Он и старшина, он и писарь.

Лейтенант пожал плечами:

– Другого старшины все равно нет.

– Сержанта Павленко из моего экипажа помните? Вот он – старшина роты. Только после того, как мы тонули, своих ему отыскивать было некогда. Надо бы им сообщить, а то пошлют семье извещение.

– Сообщим. Вы, товарищ сержант, назначаетесь командиром отделения к разведчикам. Их сержанта позавчера в рукопашном бою тесаком в живот ударили. Надеюсь, выживет. В их расположение Гурамишвили вас проводит. И учтите, разведданные нам нужны каждый день. Вопросы есть?

– Никак нет.

Ольшанский неожиданно опять перешел на «ты»:

– Слушай, сержант, откуда у тебя эти никак нет, так точно, здравия желаю? В царской армии ты точно служить не мог, так откуда?

И что тут скажешь? В принципе можно сказать почти правду. Читал я одно исследование. Оно, правда, послевоенное, но кто сейчас станет проверять?

– Я, товарищ лейтенант, читал одну статью. Там автор анализировал происхождение этих армейских выражений. И пришел к выводу, что это обусловлено спецификой службы. Мол, в бою одиночное «Да» или «Нет» может потеряться за шумом. А вот «Так точно» и «Никак нет» – уже вряд ли. А «Здравия желаю»… просто по мне – звучит лучше.

– Добро. И еще, сержант. Не вспомнил, откуда меня знаешь? А то у меня тоже такое чувство, что где-то я тебя видел.

– Никак нет, товарищ лейтенант, не вспомнил.

– Тогда все, можете идти.

Ага, кажется, я понял. Он скачет с «ты» на «вы» в зависимости от темы разговора. Если дело служебное, то на «вы», если на отвлеченные темы – «ты». Пока раздумывал, ординарец привел меня в… бункер. Стационарный немецкий бетонный бункер, построенный по всем правилам. Не понял? КП в воронке, на которую навалены бетонные и деревянные балки, сверху земля, сверху битый кирпич, для маскировки. То есть уязвим для любого случайно попавшего снаряда или бомбы. А тут вот такое?

Я повернулся к Гурамишвили:

– Старший лейтенант в этом бункере был?

– Да вроде нет. А что?

– Значит, так, Микаэл, у тебя десять минут, чтобы привести сюда командира. Время пошло.

Ординарец ротного убежал. Я повернулся к разведчикам. Четверо парней, все, что осталось от отделения, смотрели хмуро.

– У вас, товарищи краснофлотцы, те же десять минут, чтобы собрать вещи. Это – идеальный КП, а не землянка на пятерых. Так что раз вы разведка, то быстренько найдите место, где можно устроиться. Вопросы есть?

– Нет, – хмуро ответил за всех худощавый разведчик с тонким лицом спустя минуту. – Петро, поищи место поинтереснее, твои манатки мы соберем.

Слово «поинтереснее» он выделил голосом, явно на что-то намекая. Петро, плотный черноглазый парень с круглым конопатым лицом, обменялся с худощавым быстрыми взглядами. Что-то явно сообразил и вышел, откозыряв мне на ходу. Так-так-так, бунт на корабле. Нового командира, который с порога выгнал всех из хаты, ставят на место.

– Отлично, пока Петро ищет интересное место, а вы собираете манатки, прошу представиться.

Худощавый повернулся, махнул рукой, типа честь отдал, и начал говорить, продолжая по ходу дела собирать вещи:

– Краснофлотец Русаков Олег Михайлович. Доброволец. Бывший студент третьего курса.

– Специальность?

– Метеорология.

– Харьковский институт или Одесский техникум?

Русаков заметно удивился:

– Харьковский.

– Ну, тогда мы с вами земляки, я тоже харьковчанин. С Дубинским знакомы?

Жена и дочь Георгия Петровича Дубинского были нашими соседями. В смысле их дом находился за забором. Во дворе росли яблони, черешня, смородина, малина. Лазить «бомбить» нужды не было, они сами звали нас в гости. Сам профессор к тому времени умер, но говорили о нем в доме часто. Вот он с сороковых до шестидесятых работал в Харьковском гидрометеорологическом институте. А потом руководил кафедрой общей географии и картографии в университете.

– Знаком, он у нас физику атмосферы преподавал.

– Точно, я слышал. Мы в одном переулке жили.

Удачно, что он харьковчанин. Нам на психологии объясняли, что есть такой финт: на фронте земляк это больше чем просто сослуживец. Это вроде как часть дома. И, кстати, работает. Русаков уже начал смотреть по-другому, а за ним, глядишь, и остальные подтянутся.

– Могу помочь в сборах?

Мне указали на вещи, стоящие справа от входа.

– Командира нашего ранец, он в госпитале. И матрас его.

Да, матрас на войне это круто, он, между прочим, в бункере только один. Явный знак уважения подчиненных – никто им не воспользовался, ждут возвращения хозяина. Пока собрались, пришел Ольшанский. Оглядел помещение, посмотрел на меня, покачал головой.

– Спасибо, товарищи краснофлотцы, для командного пункта место в самый раз. А на прежнем останется передовой наблюдательный. Где сами расположитесь, знаете?

Ответил опять Русаков:

– Да, товарищ лейтенант, есть на примете старая землянка.

– Тогда еще раз спасибо, товарищи.

Место они действительно нашли замечательное. В двух шагах от моего танка. Ну, ясно, слухами земля полнится, и историю о том, как меня вышибли из командиров, знает уже вся рота. Без подробностей. Они хотели, таким образом, меня поддеть, а вышло наоборот. Землянка оказалась действительно если не в двух шагах, то в десяти метрах от нашей замаскированной стоянки. Мои ребята обрадовались, примчались рассказать новости. Баранчук, хотел он того или нет, но здорово помог делу. Теперь танк официально числился в составе десанта под тем номером, который мы ему дали – «Т‑403». А значит, на него выделили и снаряды и горючее. За то время, что я переодевался и обзаводился документами, им все подвезли.

Пока располагались на новом месте, пока делились новостями, время куда-то улетело. При первых взрывах я автоматически посмотрел на часы: 9.00, фрицы точны. А я, командир называется, чтоб меня пидняло тай гэпнуло, даже не знаю, где мы должны находиться во время боя. Точно на позициях, но где именно?

– Русаков, какую задачу выполняет разведотделение во время боя?

– Прикрываем КП.

Так, КП сейчас не на самой передовой, но охрана все равно нужна.

– Бери Петро, и дуйте туда. Я с остальными к ПНП. По местам.

Мы сидели в траншее в нескольких метрах перед наблюдательным пунктом. Хорошая траншея, надежная. Стенки обшиты досками, бруствер вообще выложен старыми шпалами. Это на самом деле и хорошо и плохо. Хорошо, что ловит пули и осколки. Плохо – если рванет прямо перед ним, может свалиться в окоп и покалечить людей. Хотя, судя по всему, крепили его на совесть. Наверное, румыны постарались, нашим вроде бы некогда было так устраиваться. Снаряды падали все ближе, а я, сидя на корточках и вжавшись спиной в стенку, думал о том, что на немцев это не похоже. Вторые сутки, даже третьи, они долбят по этому месту и все еще не пристрелялись?

С другой стороны, возможно, они опасаются, что мы засядем между подбитыми танками и будем ждать их там. Вот и проходятся, на всякий случай. Ну, нам же лучше. Боекомплект, он и у Вермахта не резиновый. Больше потратят на предполье – меньше достанется нам. Так что пусть себе стреляют. Народ к обстрелу привычный, кто-то курит, кто-то вон затвор продувает от посыпавшейся земли. Лица у ребят обыденные настолько, что я даже начинаю удивляться. Ведь большая часть, насколько я понял, до десанта в боях не участвовала. А ведут себя, как опытные ветераны.

На самом деле я сам себе зубы заговариваю. Все-таки сидеть в танке и в траншее – две разные вещи. Очень разные. В танке не ощущаешь, как от близких разрывов вздрагивает земля. Не чувствуешь запаха сгоревшего тротила. Земля за шиворот не сыплется и каждую секунду не возникает желание втянуть голову в плечи. Вот, казалось бы, учили нас в училище, учили, готовили, готовили, и толку? Я ведь держусь только за счет того, что опозориться перед подчиненными боюсь больше, чем взрывов над головой.

По траншее пронеслось: «К бою!» – и бойцы начали занимать свои места. Я приподнял голову над бруствером, но это так, больше чтобы осмотреться. Из «MP‑40» больше чем на сто метров стрелять – только патроны тратить. Мои подчиненные тоже пока только смотрят. У одного «ППС», у второго такой же трофейный «Шмайсер», как у меня. На самом деле «MP‑40» к «Шмайсеру» отношения не имеет никакого, но вот почему-то в войсках его прозвали именно так.

Зато морпехи по большей части с самозарядными карабинами Симонова. «СКС‑40» называются. Я из такого стрелял, вещь неплохая. Для тех, кто не привык к автомату Симонова. Эх, мне бы сейчас «АСС». И ведь они в войсках уже есть, только мало. Не успели производство развернуть к 1941-му. Я помню, нам рассказывали на вводных лекциях по огневой подготовке. Был выбор: «СКС‑40» или «АС‑40». Производство легче осваивало карабин, кроме того у первых вариантов автомата было слишком много «детских болезней». Так что «СКС» пошел в серию во второй половине 1940-го, а автомат только перед самой войной.

М-да, из траншеи десяток танков выглядит куда более грозно, чем из другого танка. Гул моторов, лязг гусениц, выстрелы орудий, все вместе наводит жуть. Так, стоп, а ну тихо там, внутри! Нечего дрожать. Меня всему учили, я вообще-то без нескольких месяцев офицер и дорогу эту выбрал сам. Так чего труситься? Словно в ответ на мою попытку мысленно дать себе в ухо сзади ударил выстрел, и ближний к нам танк взорвался. По траншее прокатилась волна радости, кто-то даже свистнул, а один из моих бойцов показал мне большой палец.

И началось. Сначала вступили в бой гранатометы. К ним подключились пулеметчики, и наконец со всех сторон захлопали выстрелы. Слева от меня краснофлотец в сдвинутой на затылок бескозырке деловито отстрелял десять патронов, достал обойму, в секунды заполнил магазин и снова прильнул щекой к прикладу. Мне аж завидно стало. До фрицев еще метров триста, и дальше они, вот зуб даю, не продвинутся. Потому что два танка уже горят, а один вертится на месте. Похоже, ему не только гусеницу сорвало, но и водителя неплохо приложило, во всяком случае, он не останавливается.

Ну, точно, попятились. Вдогонку полетело еще несколько очередей из станковых пулеметов и автоматических гранатометов.

– Пр-е-кратить огонь!

Вот и все, стоило так переживать. По траншее побежали санитары. О, тут даже девушка есть. Как, интересно, ее, такую маленькую, взяли в десант? Ответ я получил быстро. Девушка подбежала к бойцу, баюкающему раненую руку. Вколола обезболивающее, вмомент сделала перевязку и помчалась дальше. Во дает! Через пять минут она показалась снова, таща на себе краснофлотца с раздробленной ногой. Значит, это нам повезло во время обстрела, а кому-то здорово досталось. Парень был без сознания и мешком висел на сестричке.

В воздухе засвистело, и я бросился вперед. Рвануло близко, девушка оступилась, но я успел их вовремя поддержать.

– Спасибо.

– Всегда к вашим услугам.

Медсестричка бросила косой взгляд, но, не усмотрев на моей физиономии ничего предосудительного, слегка улыбнулась, кивнула, поудобнее перехватила раненого и понесла его дальше.

– Ничего?

Я оглянулся. Спрашивал один из моих разведчиков. Черт, так и не узнал, кого и как зовут в отделении, кроме Русакова и второго, который Петро.

– Тут не в нравится дело. Совсем же еще девчонка, а туда же, на войну. И как она его тащит, он же вдвое ее тяжелее.

– Точно. А помогать даже не пробуй, не позволит. Плечом дернет и поволочет дальше сама.

– Как же ее в десант взяли?

– Не хотели. Всех медсестер стали заменять парнями-санитарами, а она уперлась. Я, говорит, присягу принимала, как и все, не имеете права меня не оставлять. Начальник медсанбата попытался на своем настоять, а она ему: «Я мастер спорта по плаванию. Не возьмете – вплавь за вами пойду». Короче, убедила.

– А зовут ее как?

– Между собой называем Анка, но не дай бог она услышит, заругается. А так – Анна.

– Понятно, буду знать. И если разговор зашел об именах, назовите свои, а то так и не познакомились.

– Кравец Сергей Федотович. С Одессы. Призвали после десятого класса, а тут война.

– Иванов Григорий Иванович. Из Твери. Доброволец. Учился в ФЗУ на слесаря.

– А я – Яковлев Сергей Юрьевич. Харьковчанин. Позывной – Юл.

Удивились. Собственно, для того и сказал про позывной. На вопрос, чем занимался до войны, ответ я пока не придумал. Тут разговор прервался, снова полезли немцы. Эта атака была намного короче предыдущей: едва немцы появились в прямой видимости, их накрыл залп орудий линкора. На этом, собственно, все и закончилось. Но ненадолго. Спустя полчаса нас начала долбить артиллерия. И долбила сорок минут. Потом показались бомбардировщики. Их опять было около полусотни, и на этот раз «мессеров» было немногим меньше. Так что нескольким немецким самолетам удалось прорваться к нашим позициям.

Кругом гремело. Заунывно выли заходящие на нас «Юнкерсы», теперь-то я их узнал. Вздрагивала земля, кто-то кричал. Мимо, пригибаясь, пробежала Анна-Анка. Несколько бомб упало где-то рядом, а потом я ее услышал. Нашу бомбу. Как? Понятия не имею. Только и успел заорать: «Ложись!» – и свалить на дно траншеи медсестру вместе с ее ношей. Потом жахнуло так, что я оглох. Сверху посыпалась земля, полетели камни, еще какой-то мусор.

Я пришел в себя, потому что подо мной кто-то что-то сказал. Странно, голос женский. Подождите, я, что, на медсестре лежу? Попытался подняться и не смог. Нет, не может быть! Я пошевелил руками, потом ногами. Вроде все на месте. Но на спину давит жуткая тяжесть. А Анна еще не паникует, но уже дергается. Поднатужился и вроде как сумел приподняться. Сверху зашумело, потом вес, который придавливал меня к земле, начал уменьшаться, и наконец кто-то рванул меня за ворот.

Я дышал, и дышал, и дышал. Только сейчас до меня дошло, что я еще и задыхался. Рядом кашляла Анна, по ее щекам катились слезы. Парень, которого она тащила на себе, лежал возле наших ног. Мертвый. Бинты на его груди пропитались кровью, лицо было синее. А над нашими головами шел бой. Я вытащил из-под погибшего краснофлотца свой автомат и встал. Голова гудела, перед глазами все плыло. С трудом сфокусировал зрение и понял, что немцы уже отходят. Сколько же времени мы провели под завалом? И чем вообще нас привалило?

С некоторым трудом я повернулся. Ясно. НП, который мы должны прикрывать, больше не существовал. Прямое попадание. Вот балками и битым кирпичом нас и засыпало. Кстати, мои разведчики, после того как я крикнул, хоть и были, в общем, далеко, но еще и рванули в стороны. Им тоже досталось от битого кирпича, который летел сверху, но самую малость. За боем они по-прежнему больше наблюдали, поэтому и заметили, как шевельнулась груда земли и камней над нами. Начали раскидывать завал, наткнулись на кусок бетонного столба и выкинули его наружу. Потом дело пошло быстрее, и нас откопали.

– Спасибо, братишки. Я теперь ваш должник.

Иванов кивнул:

– Успеем рассчитаться, сержант, война не завтра кончится.

Я немного пришел в себя. Голова больше не кружилась, со зрением все в норме, да и стою вроде бы крепко. Еще раз осмотрелся, убедился, что немцы откатываются, и присел перед медсестричкой.

– Вы в порядке? Я не сильно вас ушиб, когда бросил на дно?

Она подняла заплаканные глаза. Попыталась вытереть их рукавом, но заметила, насколько он грязный, и достала из кармана платок. Утерлась и посмотрела на меня. С вызовом, вот же гордячка неугомонная.

– Со мной все хорошо. И спасибо.

Тут Анна взглянула на погибшего моряка, и глаза опять наполнились слезами. Кравцов наклонился и прикрыл его лицо бескозыркой. Она вздохнула.

– Митю жалко. Он так пел красиво, хотел после войны в консерваторию поступать.

– Вы его хорошо знали?

– Да нет, не очень. В десант шли, рядом оказались. Их отделение назначили нам в помощь. Я же никогда до этого в море не была, а тут темно, тесно, вода вокруг плещет. Так он мне всю дорогу пел. И простые песни, и арии из оперы. Красиво пел.

– Война почему-то всегда забирает самых талантливых. Нам один, – я чуть не сказал ветеран, вовремя спохватился, – военный говорил.

Она кивнула и попыталась встать. Я подал ей руку.

– Мне надо идти, раненых, должно быть, много.

Я молча наклонил голову, прощаясь. Она сделала шаг и оглянулась:

– Меня Анной зовут. – Засмеялась. – Можно Анкой.

Я засмеялся в ответ, увидев выражение лиц своих ребят за ее спиной:

– Сергей. Можно Юл.

Анка даже развернулась ко мне:

– Почему «Юл»?

И я повторил с детства запомнившиеся слова:

– Это с детства так пошло: с одной стороны, я как Юлий Цезарь – умею делать много дел одновременно. Но с другой, как юла – постоянно верчусь. Потому и «Юл».

Девушка снова рассмеялась, махнула мне рукой и торопливо пошла по траншее. Едва она скрылась за поворотом, мои бойцы развели руками в комичном восторге.

– Ну, командир, ты даешь. Пять минут сверху повалялся, и она для тебя уже Анка. А «Русу» чуть по физиономии не дала, когда он ее так назвал.