Текст книги "Мнемозина"

Соколов сплюнул на землю и, задрав голову, подошел ко мне. Поскольку он едва доставал мне до плеча, со стороны это выглядело комичным, но мне не хотелось смеяться. Глаза мужчины налились кровью. Выглядел он безумным, и мне вновь стало жалко его несчастного сына, прожившего всю сознательную жизнь в настоящем аду.

– Мне не нужны твои советы, Стахов, – прошипел Соколов, и я поморщился, когда смрад от его дыхания ударил мне в нос. – Мне нужно, чтобы ты больше не появлялся в жизни моего сына. Я подам апелляцию, если надо – кассационную жалобу, и добьюсь, чтобы меня восстановили в правах. А пока я сделаю все, чтобы задавить твою контору и лишить тебя лицензии. Судя по внешнему виду этого стойла, не придется даже особенно напрягаться.

Я шагнул вперед, и Соколову пришлось отступить.

– Ты проиграешь и апелляцию, и кассацию, – произнес я. – Тебя никто больше не боится, и ты не будешь больше тиранить пацана и пускать на ветер его бабки. И больше никогда не появишься здесь.

– Борзый, да? – запальчиво крикнул Соколов, но в его голосе мне послышалась неуверенность. – Ты хоть знаешь, с кем связался? Да я пальцем щелкну, и тебе кердык! У меня такие связи, тебе и не снилось…

Мне надоело с ним разговаривать, и потому я лишь махнул рукой.

– Да нет у тебя никаких связей. Понты одни. Только ты на публику играй где-нибудь на очередной своей говноакции в поддержку замерзающих пингвинов.

– Пошел ты на хрен, Стахов, – выплюнул Соколов и попытался толкнуть меня, бросившись вперед с вытянутыми руками. Я уклонился, и он пролетел мимо, споткнулся о выпирающий из земли кирпичный бордюр, пролетел по инерции пару метров и с оханьем грузно ухнул на живот в траву. Что-то хрустнуло, но, увы, это была не его шея. В окнах уже замелькали любопытствующие. Мне не хотелось, чтобы нашу ссору истолковали не в мою пользу, и потому я воздержался от желания пнуть Соколова в зад. Он оглянулся, поднялся на четвереньки и вытер грязной рукой слезы ярости.

– Пошел на хрен, Стахов! – пролаял Соколов, всхлипывая от злости.

– Сам пошел, – ответил я, вынул из машины портфель и ноутбук и отправился в офис.

Обломок кирпича просвистел у меня над плечом и ударился в стену, выбив из нее пыль и кусок штукатурки. Я присел от неожиданности и резво оглянулся. Соколов уже стоял у своей машины и показывал мне средний палец.

– Жаль, что тебя тоже не грохнули год назад! Надеюсь, твоя женушка и выродок мучились перед смертью! – заорал он.

Кровь ударила мне в голову. Я бросился к нему, но Соколов проворно юркнул в салон, завел мотор и заблокировал двери. Я успел лишь ударить кулаком в стекло, когда «Ауди» вприпрыжку заскакала по колдобинам прочь. У выезда машина остановилась, и я вновь полюбовался оттопыренным средним пальцем, высунутым в окно, а затем «Ауди» скрылось за поворотом.

Моя рука болела. Как и моя душа. Шипя от злости, я поглядел на разбитые костяшки и пошел к офису, стараясь подавить в себе желание сесть за руль, догнать Соколова и сбросить его в кювет.

⁂

Первое, что я захотел проверить в ноутбуке Глеба, – его почту и социальные сети, но и здесь меня постигла та же неудача, что и в квартире. Ноутбук работал исправно, пароля не требовал, но после восстановления и переустановки системы все его настройки слетели, включая пароли, а файла, в котором бы Глеб держал их, ни на рабочем столе, ни в папке со старыми данными я не нашел. Мне нужен был хакер, который смог бы взломать ящик, но я даже не знал имейла Глеба. Плюнув, я накинулся на документы и фото.

Документов оказалось немного. В основном папка содержала скачанные фильмы и сериалы. Текстовые документы оказались рефератами и курсовыми на тему искусства. Я отложил их в сторону, решив почитать при необходимости, коей пока не видел. В куче хлама единственным светлым пятном была папка с фотографиями, которую я открыл с жадностью.

Папка подтверждала: Глеб и Ксения оказались самыми обычными современными людьми. Фото было много, любительских и профессиональных, сделанных хорошим объективом, тщательно обработанных в фотошопе. Большинство фотографий, так называемых селфи, явно были сделаны телефоном, на них пестрели дурацкие смайлики и подписи, и почти на каждой Глеб и Ксения обнимались и целовались, дурачились, не стесняясь случайных прохожих. Ксения не выглядела человеком, готовым совершить роковой прыжок, Глеб не казался тем, кто желает ей смерти. Несколько фото запечатлели Глеба соло, одно как две капли воды походило на автопортрет.

Групповых фото оказалось немного, и два привлекли мое внимание.

На первом в кадре все так же целовались Ксения и Глеб, но позади, в расфокусе, находилась девушка, глядевшая на пару насупив брови. На следующем снимке девушка стояла рядом с влюбленными, обнимая Глеба за талию и глядя прямо в объектив. Мне показалось, что в ее взгляде гораздо больше чувств, чем положено просто друзьям.

Я нашел в сети страничку Глеба, зашел в список друзей и приуныл: их было более трех тысяч. Страничка Ксении была закрыта для посетителей. Девушку с фото можно было искать долго, особенно если она скрывалась под ничего не значащим никнеймом и аватаркой с кошечкой или цветочком. Теоретически неизвестная могла быть общей знакомой Ксении и Глеба. Я хотел поискать их подругу, но в этот момент зазвонил сотовый. Экран высветил имя Игоря Соколова.

– Простите, что звоню, – всхлипнул он в трубку, а затем трудно высморкался. – Я знаю: отец приезжал к вам. Он меня совершенно измучил. Не знаю, куда деться от этой невыносимой заботы.

В офисе окна выходили на солнечную сторону, кондиционер не работал. За сутки комната превратилась в душегубку. Обливаясь потом, я дернул на себя створки, впустив в комнату струю свежего воздуха.

– Игорь, что вы, как маленький, в самом деле, – рассердился я. – Мы выиграли процесс. Если он решит продолжать борьбу за ваши капиталы, то придется изрядно попотеть, доказывая вашу недееспособность. Вам даже в суд не надо будет приходить, я справлюсь сам. Займитесь чем-нибудь, отвлекитесь. Попробуйте съездить отдохнуть, только не говорите ему куда.

– У меня загранпаспорта нет, – пробубнил Соколов-младший. – Отец отобрал его давным-давно.

– Мир не ограничивается заграничными странами. Вы вполне можете отдохнуть на родине. Внутренний паспорт же у вас остался, верно? Я это знаю, потому что предъявлял его в суде. Езжайте в Крым, смените номер телефона и ни о чем не беспокойтесь.

– Я не могу, – жалобно произнес Игорь. – Я никогда не ездил один даже в соседний город. Я… боюсь. Отец прав, я ничего не умею. Я уже три дня ем одни бич-пакеты и шаурму.

– Вам все равно надо начинать жить без его опеки, – твердо сказал я. – Самое время учиться. Но поскольку ситуация стрессовая, я все возьму на себя. Завтра мы вместе поедем в турагентство, я найду вам тур с олл инклюзивом в Сочи или Крыму, посажу в самолет, а там вас встретят в аэропорту и отвезут в санаторий. Несколько дней солнца и моря поставят на ноги любого невротика.

Игорь помолчал, а потом выдохнул со слабым намеком на улыбку:

– Хорошо бы. Я люблю море. Когда мама была жива, мы ездили туда каждый год.

– Вот и чудесно, – подытожил я. – Собирайте чемодан, я заеду за вами утром. И не слушайте отца, вам будет хорошо и без него. Познакомитесь на пляже с новыми людьми, может, даже девушку с собой возьмете.

– Девушку, – мечтательно повторил Игорь, и на этот раз его тон мне не понравился. Было в нем нечто нездоровое. Пассия Игоря все-таки не выдержала прессинга Соколова-старшего и бросила жениха, чем окончательно выбила его из колеи. Я решил поменять тему и торопливо спросил:

– Игорь, скажите, вы не были знакомы с Глебом Макаровым?

– С Глебкой? Почему не был? Я и сейчас с ним знаком, – уточнил Игорь и вдруг испугался: – А что? С ним что-то случилось?

Мое предположение оказалось верным. Городские мажоры частенько пересекались на вечеринках и в учебных заведениях, так что знакомство Соколова и Макарова было объяснимо. Мне нужен был хоть один человек, готовый рассказать что-нибудь о Макарове. Хорошо, что не пришлось ходить далеко. Но вываливать на Игоря свои заботы, когда у него и без того голова шла кругом, я не собирался, и потому поспешил его успокоить:

– Нет, ничего, просто мне нужно с ним поговорить, а я не знаю, где его искать. А девушку Глеба вы знаете?

– Алиску-то?

Алису? Я напрягся.

– Нет, Ксению.

– Почему Ксению? – удивился Игорь. – Он вроде с Алиской дружил. Во всяком случае, мне ее так представил. Но я могу что-то путать. Мы с Глебкой сильно не общались, сами понимаете, мне отец не разрешал всякие там веселья. А Глеб любит потусить. Мы случайно встретились, они как раз ехали куда-то в клуб.

– Как давно вы их видели? – небрежно спросил я.

– Ну… Еще до больницы, – смущенно признался Игорь. – До того как папахен решил, что у меня шарики за ролики заехали. Значит, месяца четыре назад. Но я, правда, не помню, я же на таблетках сидел, может, ее как-то по-другому звали. Может, даже Ксения. Я просто помню, что ляпнул тогда, мол, Алиса в Стране чудес. Хотя это могло присниться. Я тогда много… часто спал и не особо понимал, что сплю. Но если вы ищете Глеба, то спросите у родителей, он часто у них. Только я не знаю, где они живут.

– Игорь, я вам сейчас сброшу фото, а вы мне скажете, эту девушку вы видели с Глебом или нет, – сказал я. – Не отходите от телефона.

Мне пришлось отключиться, чтобы сделать снимок прямо с монитора, на котором Глеба обнимали сразу две девушки, и отправить его Игорю через мессенджер. Спустя мгновение он перезвонил.

– Ну да, это она, – сказал Игорь. – Алиска. Или Ксения… Простите, я не помню, как ее звали, но сейчас… когда фото увидел, почему-то кажется, что все-таки Алиса.

– Игорь, на фото две девушки. Которую из них вы видели с Макаровым?

– Та, что справа, – ответил Игорь без малейшего колебания, а затем уже более осторожно добавил: – А что?

– Спасибо, вы мне очень помогли, – ответил я и торопливо добавил: – Кстати, не забудьте крем от загара. В Сочи – настоящее пекло.

– У меня нет крема от загара, – мрачно оповестил Игорь.

– Я куплю, – пообещал я. – Если надо, куплю даже панамку. Не переживайте. Все будет отлично.

Упоминание о панамке было лишним. Мне показалось, что Соколов-младший обиделся, но мне сейчас было не до обид инфанта, чуть не лишенного наследства. Я впился взглядом в фото, чувствуя, как под кожей иголочками пробежали азартные мураши.

Справа от Глеба стояла не Ксения.

⁂

Рокотов не подвел. Детализация счетов Ксении, а также ее звонков оказалась у меня по первому требованию. Получив пухлый конверт, в котором помимо расшифровок за последние полгода был солидный аванс, я уехал домой, где, завалившись на диван, начал разбираться в расходах погибшей девушки.

Два раза в месяц Ксения получала щедрый пай от отца. На эти деньги, по моему мнению, могла бы весьма комфортно существовать семья из четырех человек примерно полгода. Легкость, с которой Ксения получала и спускала деньги, раздражала. В списках значились магазины, салоны красоты, рестораны и кафе. Избалованная мажорка ни в чем себе не отказывала. Бегло пробежав взглядом длинный список, я потер усталые глаза, вооружился маркером и принялся вычеркивать расходы, не вызывающие у меня никакого интереса. Сомнений оставалось немало, зачастую в списках не значилось наименование вещи, на которую потратилась Ксения, но кое-что привлекло внимание.

Последние три месяца Ксения снимала с карточки наличные, причем довольно крупную сумму, почти все, что ей перечислял Рокотов, после чего около полумесяца, до очередного вливания на счет, жила довольно скромно, крупных покупок не делала, по барам не ходила. Я поглядел на фото Ксении, что стояло на столе, прислоненное к пепельнице.

– Что же ты такое покупала? Да еще кэшем? – спросил я. Изображение девушки мне не ответило.

Первое, что приходило в голову, версия с наркотиками, но результаты вскрытия мои предположения опровергали. Ксения не употребляла ничего, крепче травки, и даже если бы закупила ее на все деньги, потраченные налом, ей просто некуда было бы девать эту скирду. Разве что она сама ею приторговывала. Куда более вероятной виделась версия с шантажом. Девочка натворила дел, несколько месяцев послушно платила, а затем отказалась или аппетиты шантажиста выросли настолько, что она не смогла себе это позволить. А после отказа ее выбросили из окна.

А теперь, уважаемые знатоки, внимание, вопрос: что же могла натворить девчонка семнадцати с небольшим лет, чтобы ее разводили на такие деньги? И почему не призналась в содеянном отцу, которому было достаточно щелкнуть пальцами, чтобы решить все ее проблемы?

Еще одна статья расходов, которая никак не вписывалась в обычный распорядок трат Ксении, это покупка билетов на поезд. Три недели назад Ксения вдруг сорвалась в соседний Красногорск, превратившийся в московский пригород, пробыла там полдня и вернулась.

Что-то мудрое шевельнулось у меня в голове. Я схватил распечатку звонков и стал сверять с датами. Возможно, я бы не сразу увидел это, но поскольку голова уже нащупала определенную временную петлю, проявившуюся три недели назад, я увидел, что количество исходящих звонков три недели назад резко сократилось. Ксения вдруг почти перестала общаться с миром. Сосредоточившись на звонках, я обнаружил, что почти каждую пятницу на протяжении последнего полугода, Ксения становилась малообщительной, хотя каждый день трещала с друзьями и родственниками как сорока. И каждую пятницу в графе ее расходов был вызов такси, после чего Ксения никому не звонила. Я нащупал телефон, вошел в мобильное приложение и ввел туда адреса дома Ксении и дома ее родителей. Суммы не совпадали, даже с учетом пробок. Судя по ним, Ксения моталась куда-то далеко, за город. Я задумался.

Полгода, перед выходными, Ксения куда-то ездила на такси, где оставалась на вечер, затем возвращалась домой, при этом никому не звонила. Несколько месяцев она снимала крупную сумму денег, но три недели назад этого не сделала. Одновременно с этим компьютер Глеба получил механические повреждения.

Я покопался в кипе валяющихся на столе фотографий и выудил из них фото Макарова-младшего. Теперь, глядя в это тонкое лицо Дориана Грея, я уже не был уверен в его невиновности. Факты говорили о ссоре и даже о драке, в которой юные любовники швыряли друг в друга чем придется, круша мебель и компьютеры. Я мог легко представить, как тонкие пальцы этого рафинированного юноши впиваются в горло девушки, выталкивая ее из окна. Единственное, что никак не укладывалось в моей голове, так это причина. Но это не означало, что ее не было.

⁂

Я медленно поднимаюсь по грязной темной лестнице. Сквозняк играет конфетными фантиками, заставляя их шуршать и сыпаться по ступеням осенней листвой. Падая на этаж ниже, они исчезают в пасти тьмы с отвратительным шорохом. Каждый раз, когда я наступаю на очередной бумажный катышек, тот хрустит у меня под ногами, как раздавленный таракан. Подошвы прилипают к полу, словно я ступаю по смоле. Каждый шаг дается все с большим трудом. Перила скользкие, по ним струится черная жижа, вязкая, как смола.

Куда я иду? Что я ищу?

Я поднимаюсь на два этажа, прежде чем увидеть длинный коридор с мерцающими люминесцентными лампами зеленоватого оттенка, часть из которых работает на последнем издыхании, плюясь белесыми искрами. Слабого света не хватает, чтобы рассеять тьму уходящего вдаль тоннеля.

Под ногами хрустит и ломается. Мои ноги босы. Под ними раздавленные черепа, слишком крохотные для черепа взрослого человека. Я иду по костям детей. Ноги кровоточат, но остановиться выше моих сил. Вокруг ламп мелькают тени: черные, белые, как крупный снег. Это бабочки, которые обжигаются и падают, сгорая без остатка. Стены движутся, но это только иллюзия, рассеивающаяся после прикосновения. Стены рассыпаются, взмывая к потолку. Они покрыты ковром из бабочек, впивающихся в пальцы острыми жалами. Я слышу шорох лапок, трущихся друг о друга крыльев, вижу тысячи крохотных черных глаз, в которых злоба и желание убивать.

Где-то вдали плачет ребенок, тихо поскуливая, как раненый щенок, подвывая на вдохах. Я ускоряю шаг. Коридор начинает вилять, загибаясь немыслимыми углами. Ребенок уже не хнычет: он плачет в голос, вскрикивая от боли или страха. Я бегу, и мои босые ноги давят в пыль кости. А затем ноги погружаются в тягучую жижу, и я падаю вниз, хлебая грязь и кровь. Потолок переворачивается со скрежетом, стены плывут и вертятся, пол взмывает вверх, и я падаю, падаю, проваливаясь сквозь ломкие скелетики.

Я в очередном коридоре. Плач не смолкает. Я бегу. Очередной поворот – и я почти врезаюсь в темную фигуру, которая держит на руках ребенка, булькающего и задыхающегося. Это мальчик, но у него нет головы, она почти поглощена монстром, который терзает беззащитное тельце. Я не вижу лица мальчика, но знаю, кто это.

А еще я знаю его мучителя.

Его голова обрита, кожа лица изрыта оспинами и багровыми шрамами. Таким я видел его в последний раз, в камере, куда был пропущен по большому блату коллегами, полагающими, что монстров нельзя выставлять в клетках даже если их никто не увидит, тем более – напоказ. На тощем, почти тщедушном туловище с непропорционально длинными руками колышется синяя тюремная роба с выжженным на груди номером. Сквозь дыру на одежде видна обугленная плоть. Губы растягиваются в плотоядной улыбке, обнажая синеватые пеньки гнилых зубов. Тонкие губы с наслаждением причмокивают, чавкая, когда тело ребенка все глубже проваливается внутрь синюшной кожи чудовища. Черные дыры глаз влажно поблескивают, по впалым щекам сочится сукровица, но она не красная, а почти черная.

– Ты помнишь меня, Стахов? – спрашивает монстр, продолжая втискивать ребенка внутрь себя. Его голос, как в стереоколонках, раздваивается, дробится на три, и теперь я слышу, как одни и те же слова с легким рассинхроном повторяют картавящий голос маленького мальчика и высокий голос женщины, лишенные интонаций голоса автоматов, чудовищ со знакомыми лицами. Холод пригибает меня к земле. Я цепенею от ужаса.

– Ты так хотел меня встретить, – шепчут мне голоса из беззубого рта. – И вот встретил. Чего ты хочешь теперь?

Мои зубы выбивают дробь. Горло отказывается повиноваться, когда я пытаюсь кричать, но выходит лишь хрип:

– Я хочу перегрызть твое горло! Я хочу выколоть твои глаза! Вырвать язык и раздробить твои ребра! Я хочу, чтобы ты корчился от боли! Когда я доберусь до тебя, ты будешь умирать медленно…

Я останавливаюсь, потому что это кричу не я. Чудовище произносит слова одновременно со мной, зеркально переадресовав их, а потом разражается визгливым смехом в три глотки. Длинные руки поднимаются вверх, и сквозь рукава лезут когтистые паучьи лапы.

– Я найду тебя.

Мое горло срывается. Чудовище смотрит на меня с жалостью, смешанной с презрением. Тройной визгливый голос звучит с издевательским утешением.

– Нет, это я найду тебя. Ты хотел, чтобы я тебя нашел, а также нашел их и сделал то, что я сделал. Ты сам вызвал меня, ты зажег во мне интерес к жизни. Как долго я ждал твоего призыва. Ты хотел, чтобы их не было. Вспомни свое желание освободиться за несколько часов до того, как я забрал их у тебя. Что ты чувствуешь теперь, когда их нет? Не чувствуешь ли ты свободу от оков? Тебе больше не нужно прятать свою похоть, не нужно отчитываться и объясняться. Я тебя освободил, высек из мрамора и вдохнул жизнь. Прояви уважение ко мне и поблагодари за избавление от пут.

– Ты сгоришь в аду, – обещаю я. Чудовище испускает тройной вздох. За его спиной что-то трясется, колышется в зыбком мареве.

– Я уже в аду. Я уже проклят. И это тоже свобода от заповедей и законов. Я попрал все из них и понял, что выше создателя. Сбрось свои оковы, и ты поймешь, что быть грешником – не наказание, а награда. Сладость, пьяная и беззаботная. Это чистый кайф, приход от греха сильнее героинового во сто крат. Приди ко мне, и я стану твоим мессией.

Мои ноги примерзают к полу. Я не могу пошевелиться, дергаюсь и отрываю кожу вместе с мясом, воя от боли. В ответ – лишь хохот, а потом за спиной чудовища раскрываются два крыла, черные, с белыми глазами и светлыми прожилками на черной слюдяной поверхности. Это мнемозина навыворот, не белая, а черная. Крылья трепещут, а затем складываются под немыслимым углом, закрывая чудовище в домике.

Спустя миг они вновь открываются, и теперь крылья – белые. Чудовище вновь держит на руках фигурку, но теперь это девушка с лицом, которое я видел только на фото. Лаская ее кожу, монстр шепчет:

– Моя куколка. Моя куколка.

Девушка тянется к нему и целует в щеку. Ее глаза косят в мою сторону, а губы кривятся, не то от смеха, не то от рыданий.

Стены трясутся от грохота, и чудовище вместе с его новой жертвой сметает волной бабочек. Этой же волной сметает и опрокидывает меня. Я падаю в пропасть.

И просыпаюсь.

Телефон трясется на столе, подпрыгивая в истерике. Подслеповато щурясь, я хватаю его, морщусь от яркого света экрана. За окном – ночь. Я заснул одетым.

На экране лицо Веры. Я сдвигаю символ звонка на зеленый круг с телефонной трубкой.

– Ваня, он знает, – шепчет Вера. – Будь осторожен. Он знает, что ты за ним идешь. Его предупредили!

⁂

Мама, которую в последнее время я не баловал своими визитами, позвонила и потребовала приехать, убеждая, что совершенно случайно приготовила целую прорву еды, которую необходимо съесть, а поскольку она не в состоянии справиться с этим одна, ей необходимы помощники в виде родных детей, меня и Надежды, моей сестры. Я не особенно хотел ехать, но отнекиваться не стал, особенно после ночного кошмара.

Пироги, естественно, были лишь предлогом. На самом деле она за меня беспокоилась, как любая мать. После смерти Лены и Артема родные так навязчиво пытались вывести меня из депрессии, что вконец опротивели. В ярости я отказался общаться со всеми, и все, кроме мамы и Нади, приняли это как оскорбление. В своем горе я отталкивал всех, но оттолкнуть их, самых близких людей, не смог.

Запах сдобного теста я почувствовал еще в подъезде, оглушительный, дурманящий. Он ударил меня под дых, и я невольно вспомнил, что не ел со вчерашнего дня. Кишки свернулись в тугой узел и издали оглушительный рев. Я поморщился, потер живот и протянул руку к звонку. Мама открыла тут же, словно стояла за дверьми. Я торопливо скинул обувь, чмокнул мать в щеку и протиснулся по узкому коридорчику, заставленному банками с домашними соленьями. Надежда, распаренная, в зеленом полотенце на голове и халате дикого канареечного цвета, появилась из гостиной. Сестра грызла яблоко и на меня смотрела с насмешкой. Будучи на три года старше, Надежда никогда не забывала подчеркнуть, что умнее, опытнее, и вообще, я, как щегол, не имею права на собственное мнение, пока не вырасту. Несмотря на то что мне перевалило за тридцать пять, я, по ее мнению, так и не вырос.

– Ванечка, ты хоть завтракал? – озабоченно спросила мама. – Что-то ты осунулся совершенно.

– Осунулся и позеленел, – констатировала Надя с удовольствием и царственно кивнула: – Привет, братец-кролик. Какие новости в современной юриспруденции?

– Это так же скучно и уныло, как твоя бухгалтерия, – отбил я подачу. – По какому поводу праздничный ужин?

Стол был накрыт лишь наполовину, горячее отсутствовало, судя по всему, именно оно томилось в духовке, заставляя сходить с ума мой голодный живот. Я торопливо схватил ложку и зачерпнул с горкой жирный салат, с наслаждением давясь майонезом с горошком. Надежда криво усмехнулась:

– Ну… ты не звонишь, не пишешь. Кстати, я встретила Татьяну, и она была невероятно скупа на слова, куда-то спешила и очень старательно делала вид, что давно тебя не видела. Мела хвостом, как лиса. Верный признак, что вы вместе роете носом землю. Над чем работаете?

Я не ответил, но сестра не сводила с меня пронизывающего взгляда. Мама бренчала на кухне посудой и что-то бормотала под нос, я услышал слова «тесто», «подошло» и «зараза». Видимо, не все шло так, как было запланировано. Надежда махнула в мою сторону подбородком.

– Грустная и ужасная история, – нехотя признался я. – Девушка выбросилась из окна, безутешные родители хотят знать причины. Семейка богатая, обращаться в органы или к частному сыщику не пожелали.

Надежда откусила яблоко с хрустом и продолжила, перемалывая фрукт челюстями:

– А у тебя репутация знатного сыщика… На частнике богатеи сэкономили, не у каждого есть такой послужной опыт, да и я что-то не слышала о толковых частных сыскарях, годных на что-то, кроме выслеживания неверных жен. Очень удобно, ничего не скажешь… Девушка сама выбросилась или ее выкинули?

– Шут его знает. Ты слышала что-нибудь про империю Рокотовых?

Надежда развела руками.

– Кто же о ней не слышал? Серьезные денежки. Несколько лет назад я недолго работала в «дочке» его головной фирмы, проводила там аудит. Самого Рокотова не видела, пару раз встретила его мадам. На нее тоже кое-какие фирмочки зарегистрированы, ничего серьезного, мелочевка вроде салонов красоты, фитнес-центров и, кажется, гостиница. Но это устаревшие сведения. Девочка, которая погибла, дочь Рокотова?

Моя сестра довольно давно занималась бухгалтерией крупных компаний, соглашаясь на сдельную, очень высокую плату. Это было удобнее, чем киснуть в одной конторе. Связи Надежды были весьма внушительными, и порой она подкидывала мне информацию, которую никто не должен был знать, хотя рисковала при этом погубить собственную безупречную репутацию. Но Надежде было море по колено. Она никого не боялась, но мне не хотелось впутывать ее в свои проблемы, потому я скупо, надеясь, что допрос на этом окончится, сказал:

– Да.

Мама, с пирогом на большом блюде и полосатым полотенцем, перекинутым через руку, вплыла в комнату и, аккуратно водрузив угощение в центр стола, озабоченно спросила:

– Кто погиб? Чья дочь? Вы решили какие-то ужасы за столом рассказывать?

Надежда закатила глаза и, сунув огрызок в карман, обняла маму за плечи:

– Мам, а чего ты хотела? У Ваньки работа такая. Можно подумать, когда-то было по-другому. Садись, я все принесу сама.

– Да я уже принесла, – отмахнулась мама и, бросив взгляд на стол, пошевелила губами, словно проверяя, все ли на месте. – Поухаживай лучше за братом… Ах, я забыла, огурчики в холодильнике! Сейчас принесу!

– Сам за собой поухаживает, не паралитик. Сиди, мама, я принесу твоему любимому сыночку огурчики, – ядовито сказала Надежда и вышла, крикнув из кухни: – Вань, тебе нужны какие-то сведения о финансах Рокотовых?

Игра в «любимых сына и дочку» продолжалась у нас с детства. Мы все выясняли у родителей, кого они любят больше. В детстве это было не совсем забавой, мы и правда были уверены, что второго родители любят и одаривают больше. Надя считала, что лучшие куски достаются мне, так как я – младший, я был уверен, что ее задаривают нарядами и украшениями, поскольку она «уже невеста». После ранней смерти отца наше соревнование поутихло, почти сойдя на нет, разве что выплескиваясь в виде отдельных шпилек.

Я положил себе пирог, под одобрительным взором мамы старательно выбирая с уголком, дождался возвращения Надежды и, освободив место на столе под овощной салат, ответил:

– Хотя бы на уровне слухов. Меня интересует, нет ли какого-то междусобойчика между ним и Макаровым. Или же совместные предприятия. Если верить Олегу Рокотову, они смотрели на Глеба Макарова как на потенциального зятя. А теперь, после смерти Ксении, подозревают Глеба в убийстве. Меня интересует, не прервались ли какие-то связи между их корпорациями начиная с прошлого месяца. Особенно, если они оформляли какой-то бизнес на детей.

Надежда села, положила себе пирог, плюхнула на тарелку щедрую порцию салата, затем, словно вспомнив, в каком затрапезном виде находится, вскочила и умчалась, вернувшись через минуту уже без полотенца на голове, с зачесанными назад мокрыми волосами. Мама переводила на нас настороженные взгляды, но в беседу не вмешивалась, хотя обсуждение убийства ей явно было не по нутру. Спохватившись, мы перевели разговор на более нейтральные темы.

Через час, когда мама прилегла отдохнуть, а мы с Надеждой принялись убирать со стола, сестра, ожесточенно драя тарелки, спросила, не поворачиваясь ко мне.

– Думаешь, мальчишка – убийца?

– Не знаю, мне интересно, что думают об этом его родители. Рокотов напел мне, что просто хочет разобраться, но, если он действительно считает наследного принца причастного к смерти Ксении, логично разорвать все деловые связи.

– Деньги не пахнут, Вань, – веско возразила Надежда.

– Не пахнут, и я не привык верить людям на слово. Рокотов хочет найти мальчишку, и я сильно сомневаюсь, что после этого он даст ему орден. Меня интересуют намерения. Я слышал, что Рокотов жестко решает проблемы. Мальчишку просто убьют.

Надежда оставила тарелки в покое, и они звякнули о дно раковины. Вода перестала литься. Я поднял голову и встретил жесткий взгляд сестры.

– И ты это допустишь?

– Глеб может быть убийцей, – возразил я. – Никто не знает, что там произошло.

– Я не говорю, кем он может быть. Я спрашиваю: ты готов допустить, чтобы Рокотов вздернул его на рее? Как погибла Ксения?

Я отвернулся от сестры, нашел кофемолку, смолол зерна и стал варить кофе, попутно рассказывая о произошедшем в квартире Ксении. Тяжелый аромат бил в ноздри, наполняя голову трезвостью и горечью. Надежда нервно пихала тарелки в сушку, и они брякали, заставляя меня морщиться и ускорять повествование.

– Ну? – раздраженно спросила сестра. – Это действительно могло быть самоубийство. Или несчастный случай. Девчонку, конечно, жалко. Не думай, что я испытываю к инфанту какие-то трепетные чувства, я о Макаровых мало знаю, но, по-моему, отдавать его на съедение – это перебор.

– Потому я и хочу разобраться. Рокотов хочет установить причину смерти Ксении. Если я узнаю, что Глеб не виноват, так ему и скажу. Если же установлю его вину, сдам парня ментам. Не понимаю, с чего ты так взъерепенилась?

– Я? – изумилась сестра, а потом внезапно скисла. – Действительно… Сама не понимаю. Наверное, из духа противоречия. Мне эти люди – никто, тебе эти люди никто. Хотя… Может, я просто не хочу, чтобы ты имел с ними какие-то дела?

Я очень хотел рассказать Надежде об обещании Рокотова помочь поквитаться с Чигиным, но вовремя сдержался. Сестра тяжело перенесла смерть Лены и Артема. Мои жена и сестра были очень близки, Тёму Надежда и вовсе обожала. Не имея собственной семьи, сестра перенесла всю нереализованную любовь на семью брата, а брат, то есть я, ее ожиданий не оправдал, позволив маньяку растоптать все светлое, что было в нашей никчемной дерьмовой жизни.