Текст книги "По законам звездной стаи"

Георгий Ланской
По законам звездной стаи

Небо было серым.

Егор задрал голову и посмотрел вверх, надеясь найти в комковатых тучах брешь, но они спрессовались монолитом, угрожая пролиться дождем.

Егор поморщился.

К зданию столичной газеты нужно было ехать через весь город. Редактор накануне предупредил, что реальный шанс застать его есть только утром. Пришлось подниматься ни свет ни заря, трястись в маршрутном такси, пристроившись на неудобном месте за спиной водителя, бесконечно передавая деньги за проезд.

Москва гостям не рада. Манящие витрины, красивые авто, дорогие безделушки, вывески баров и ресторанов – это не для приезжих. Точнее, не для тех, кто подается в столицу за длинным рублем. Москвичи традиционно презирают «гастролеров», тщательно пряча собственную сиволапую биографию выходцев из захудалых провинциальных городков. Теперь они – москвичи, старательно тянущие звук «а» в словах…

Столица смотрела на людей сверху вниз, давила авторитетом высоток и шпилей: от Останкино до МГУ. Даже на лицах монументов, старых и новых, сквозило одно и то же выражение – высокомерного снисхождения к мелким букашкам, торопливо подбиравшим крохи царской жизни одного из самых дорогих городов планеты.

Надменность и спесь города, закованного в асфальтовые латы, сползала с лиц его жителей только в вагонах метро. Там, внутри мраморного склепа станций, великолепия социалистического пафоса, люди теряли облик подлинных москвичей в десятом поколении. Движения становились торопливыми, глаза воровато рыскали по углам. Но настороженность спадала, стоило только ввалиться в вагон и занять пустующее место. Если, конечно, повезет…

Миг – и бушующий в крови адреналин застывал, превращая кровь в вялотекущее желе. Миг – и колючие глаза подергивались мутноватой пенкой усталости…

Москва по утрам – проклятие. Два часа на дорогу туда, столько же обратно. Воздух влажный и липкий, словно сахарная вата. Каждая поездка – лотерея: получится ли занять «блатное» место в маршрутке рядом с водителем, не окажется ли сосед по метро вонючим бомжом, от амбре которого нет спасения, сколько ни утыкайся носом в надушенный «Диором» шарфик. В руках – томик детектива в мягкой обложке или «Известия». Для несерьезной публики – сплетни желтых газет с манящими заголовками: кто-то бросил эстрадную диву, и она ушла в запой, на другой странице – модный стилист, упорно считающий себя звездой, обматерил стюардессу. По мнению стилиста, «это было круто», челяди требовалось «указать место». В ушах настойчиво крутится мелодия из болтающегося на груди плеера, что-то там про запах бензина и дорогих духов. Певец надрывается, но даже его децибелы заглушает мягкий женский голос: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «ВДНХ».

Но выходить еще рано, можно подремать полчаса.

Утренние пассажиры похожи, как близнецы. Свежевымытые лица расплываются квашней, глаза мертвы, как у рептилий: когда встаешь в пять, мечтаешь только о сне, неважно на чьем плече. Утренние пассажиры молчат, у них еще нет сил на разговоры. Метро – обманка, крадущая твою жизнь. Два часа туда, два часа обратно, садишься в поезд на Кольцевой молодым, неоперившимся юнцом – выходишь седым, пыльным и никому не нужным старикашкой. Московское метро – монстр, скалящийся в улыбке.

В Новосибирске метро было другим: всего-то из двух веток, и не выглядело мавзолеем, где находят вечный покой усопшие вожди. Однако от этого новосибирский метрополитен не казался более живым. Суета, царившая в московской подземке, Егору даже понравилась. Расстояния совсем не пугали. Родной сибирский город был таким же вытянутым, с гигантскими провалами между остановками маршруток и автобусов. Новосибирск был джунглями – таежными. Островки сосен делали его уютнее, чище, и если бы не летняя мошка, заставлявшая всех от мала до велика мазаться репеллентами, он был бы великолепен. Москва же – джунгли каменные, как ни избито звучит эта фраза. Город, не верящий слезам и никогда не спящий…

Если, конечно, верить кинорежиссерам и диджеям.

Сидя в кабинете главного редактора, Егор почти не нервничал. Переживать по поводу работы не хотелось. Получится – хорошо, не получится – дело житейское. Есть еще пара вариантов, и, наконец, надежный тыл в лице папеньки. Правда, к нему так не хотелось обращаться…

Свое решение променять родину на столицу Егор принял еще в институте. Ежедневно возвращаясь домой из Академгородка, через сосновый лес, он мечтал, что после того, как получит диплом, уедет поближе к «цивилизации». В столице все сразу становились «звездами»: и никому не известный политик, и юная певичка, и даже одна очень яркая кавээнщица, удачно вышедшая замуж за такого же веселого и находчивого. Этот семейный тандем смешил людей с экранов вот уже несколько лет. Егор объявил матери о своем решении уехать в Москву.

– Отдохнуть? – не поняла мать.

Егор вздохнул.

– Работать, мама. Я хочу переехать туда совсем.

Мать, терзавшая спицами вязание, посмотрела на сына холодным взглядом. Зная Егора как облупленного, она даже не подумала возражать, ее поза говорила: «Ты все равно сделаешь так, как хочешь. Но я заставлю тебя пожалеть. Рано или поздно».

– Москва – большой город, – наконец, произнесла она. – Развращающий. Разве здесь тебе плохо? Ты можешь пойти работать на телевидение или в местную газету. На курсе ты был одним из лучших…

Казенность фраз отдавала холодом. Мать была слишком правильной, как будто провела в казарме всю жизнь, затянутая в сбрую портупеи. По сути, так и было. Больше двадцати лет мать отработала в школе учителем русского языка и литературы, прививая единственному сыну любовь к Цветаевой и Пастернаку. Получалось так себе. Чрезмерно живой Егор предпочитал приключенческие романы, а отнюдь не поэзию Серебряного века. Даже самой себе мать не решалась признаться, что в этом он пошел не в отца, а скорее унаследовал ее гены. Ведь в двадцать лет она с готовностью бросилась в авантюру, именуемую браком…

Супружество юной студентки пединститута и рабочего металлургического завода закончилось столь же стремительно, как и началось. Он, по слухам, закрутил роман с другой, а она, поплакав, гордо подала на развод, в глубине души считая себя не то Катериной из «Грозы» Островского, не то Анной Карениной – словом, персонажем трагическим, с надломленной судьбой. Годовалый Егор остался с матерью, присутствие в его жизни отца, неожиданно сменившего спецовку на пиджак и галстук бизнесмена, ограничивалось алиментами. Вскоре отец женился на другой и переехал в Москву. Контакта с бывшей женой не поддерживал, сына в гости пригласил лишь однажды, и как-то неубедительно, с днем рождения не поздравил ни разу – даже открыточки не прислал, хотя там, в Москве, купался в роскоши…

Егор отца не осуждал. Почему он должен винить почти чужого человека за нежелание оставаться в семье? В глубине души он и сам прекрасно понимал, что жить с такой женщиной, как его мать, невозможно. Наверное, она изменилась после развода, но почему-то Егору казалось, что брак родителей изначально был обречен. Мать всегда казалась Егору скучной, серой, навеки застрявшей в развоплотившемся совке. Рассказы о том, какой она была в молодые годы, казались Егору нереальными. Но сейчас, говоря о своем желании перебраться в Москву, он отчетливо понимал, почему фразы матери звучат так холодно и отчужденно.

– Надо поставить отца в известность, – негромко произнесла она. – Все-таки родная кровь. Тебе будет трудно первое время…

«Дрянной мальчишка, я заставлю тебя пожалеть. Ты бросаешь меня, как бросил твой папаша. Но ты никуда не денешься. Рано или поздно приползешь обратно, когда Москва перемелет тебя и выплюнет».

Вот только Егор не намерен был возвращаться.

Поэтому он смело улыбнулся грузному мужчине, читавшему его резюме.

С того момента, как Искандер дал объявление о приеме на работу штатного журналиста, прошла всего пара дней, а желающих набежало столько, что впору было открывать приложение. Скажем, «Желтуху-2»… Или – «Возвращение «Желтухи». Звучит, конечно, дико, словно название фильма-катастрофы о воцарившейся на планете эпидемии, после которой все будут похожи на китайцев, щуриться, бить поклоны и таскать над головой разноцветные зонтики… Шут их знает, этих китайцев. Может быть, они и правда в давние времена перенесли экзотическое заболевание, вознесшее нацию монголоидов на иной уровень.

Соответствовать заявленным редакцией «Желтухи» требованиям почему-то смогли немногие. Казалось бы, чего проще: пиши материалы о звездах эстрады, с удовольствием предоставляющих информационные поводы нелепыми выходками. Нет повода – придумай, спровоцируй! Разведи «звезду» на скандал, выстави в глупом свете, покажи, что артист по своей сути – продажная шлюха, готовая ради рекламы на все!

Все пиар. Кроме некролога. Хотя…

Маститые журналисты в «Желтуху» не шли. Формат не тот, размаха нет, с заданием школьник справится, если сумеет пробраться мимо зазевавшихся секьюрити на светскую вечеринку. Умеешь складывать слова? Добро пожаловать! При условии, конечно, если ты эти слова подкрепил фотографией знаменитости, где та зевает, упала рожей в салат, кутается в одеяло, застигнутая в постели другой «звезды». И будет тебе почет, слава и скромный гонорар. Может быть, даже карьеру сделаешь, будешь вести собственную колонку. Но сперва докажи, что можешь работать.

Отсеивать шелуху Искандер научился давно. Всем претендентам дал одно и то же задание. Сын известного актера Олега Михайлова – Ефрем – в очередной раз разводился. Делал это он с завидной регулярностью. В анамнезе числились не то пять, не то шесть жен. Последняя супруга уходила с громким скандалом. Ефрем напился в хлам, гонялся за супругой с топором и даже бросил в нее не то чайник, не то пепельницу – тут свидетельские показания расходились. В итоге оба Михайловых оказались в больнице. Супруга – с гематомой, Ефрем – с «белочкой».

После семейного скандала супруга появилась в суде с обширным фингалом, потребовала раздела имущества и охотно поведала журналистам о тяготах семейной жизни. Ефрем прессу не жаловал, с завидным постоянством спуская журналистов с лестницы, разбивал фотоаппараты, отнимал диктофоны. Развод он не комментировал, чем только раззадоривал акул пера и гиен ротационных машин, ведь, по их мнению, у Михайлова было что отсудить. Ефрем, несмотря на беспробудное пьянство, снимался везде, где только мог, не брезгуя даже эпизодами, а съемочный день маститого представителя династии Михайловых оценивался в десятки тысяч долларов. На это, по слухам, супруга и позарилась, когда выходила за него замуж.

Суд был закрытым, поэтому выведать, удалось ли Ефрему отстоять свои деньги или все же пришлось откупаться от супруги, борзописцы не смогли. Экс-жена Михайлова исчезла из Москвы, а сам он интервью не давал. Молчало и ближайшее окружение актера. После развода Михайлов традиционно запил, сделав паузу в напряженном съемочном графике, на тусовках не появлялся и даже кинофестиваль, куда слетелись сливки киношного общества, проигнорировал.

Искандеру об этом было прекрасно известно. Поэтому он и отправлял на охоту за Михайловым претендентов на вакантное место. Судя по отсутствию звонков, Ефрем был недосягаем.

Егор на редактора особого впечатления не произвел. Да, хорош собой, одет сдержанно и неброско. Свежий цвет лица, чистые волосы и ногти. Ни тебе дикой шевелюры, ни педерастической сережки в ухе, ни тату с хвостатыми драконами. Хоть сейчас бери и отправляй на телеканал «Культура» вещать о влиянии Шнитке на мозг молодого питекантропа. Разве такой сможет добыть скандальные подробности? Здесь нужна пиранья, барракуда…

Где, скажите на милость, редактору желтой газеты взять талантливого и хваткого, когда вокруг томные и нерешительные? Вот и этот… Явился аж из самого Новосибирска, едва только регистрацию получил, опыта нет, а туда же!

– Значит так… Егор, – сказал Искандер, заглянув в резюме. – Мне рассиживаться некогда. Сейчас пойдешь в триста пятнадцатый кабинет, найдешь там Настю Цирулюк, объяснишь, что пришел от главного, и попросишь дать контакты Михайлова. Поедешь к нему, возьмешь интервью.

– На конкретную тему? – уточнил Егор.

– На конкретную. Как он чувствует себя после развода? Что отсудила жена? Как он дальше намерен жить? Фотоаппарат есть? Отлично… Сдать материал нужно послезавтра. Лично можешь не приходить, вот моя визитка, кинешь статью на электронный ящик. Если справишься, возьму в штат. Вопросы есть?

Егор улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Вот и отлично. Дуй к Настасье, она тебя научит уму-разуму.

Егор поднялся. Искандер подумал: сейчас протянет руку для пожатия! Но Егор лишь кивнул и пошел к дверям.

Редактор фыркнул: дилетант… Даже не сделал попытки установить личный контакт!

Светский хроникер Анастасия Цирулюк оказалась молодой пышногрудой девицей лет двадцати, в стильных квадратных очках, с пергидрольными волосами, стянутыми в замысловатый узел. Одной рукой она удерживала телефонную трубку, во второй – огрызок груши. Настя жевала и одновременно чирикала по телефону, снисходительно объясняя невидимому собеседнику, как ему выгодно предоставить информацию именно ей.

– Я понимаю, что у вас есть договоренность с «ТВ-лайном», но у него тираж на двадцать тысяч меньше. Подумайте, насколько будет выгоднее для Антуана дать эксклюзивное интервью нам… Нет… нет… Ну, что вы, какие деньги, о чем вы говорите?… Что у вас? – спросила Настя быстрым шепотом у Егора.

– Я от главного, – улыбнулся Егор, закатив глаза к потолку. – Мне нужна Анастасия. Это по поводу Михайлова.

– Практикант? – презрительно осведомилась Настя и ткнула рукой с огрызком в сторону заваленного бумагами кресла. – Сядь пока, я сейчас закончу… Нет, нет, это я не вам… Послушайте, вы меня, конечно, простите, но ваш Антуан – еще пока никто, и в нашей власти вознести его либо утопить. Вы хотите войны?

Что сказал невидимый собеседник, Егор не услышал, однако щеки Насти мгновенно налились кровью, а глаза заметали молнии. Она сжала губы и, выслушав тираду с другой стороны линии, сладко промурлыкала:

– Ну, дело ваше, уважаемый. Лично я со своей стороны могу гарантировать, что «Желтуха» никогда не возьмется за раскрутку вашей псевдозвезды. Успехов на музыкальном Олимпе!

Настя швырнула трубку на стол и, облокотившись на столешницу, угрюмо уставилась вниз, запустив пальцы в волосы. Егор решил напомнить о себе, тактично кашлянув. Настя подняла глаза.

– Тебе чего?

– Главный, – напомнил Егор. – Михайлов. Контакты.

– А, понятно… Свежее мясо. Ладно.

Настя потянулась к растрепанному ежедневнику и сосредоточенно зашуршала страницами:

– Так, где у нас «К»?.. Кабанов, Казанцев, Колыванов… Лукьянов, Ларисочка… А, вот Михайлов. Записывай телефон.

– А почему на «К»? – удивился Егор, достав мобильный.

– Потому что я туда всех козлов записываю, а Михайлов – тот еще гоблин. Знаешь, сколько я с ним намучилась? Помню, поймала его в Юрмале, на презентации, затащила в укромный уголок, а он, козлиная морда, начал лапать. По сусалам бы ему дать, да интервью было нужно. Развела его, как лошару, правда, пришлось переспать с ним, зато материал получился хай-класс…

В голосе Насти почему-то не было особого огорчения, скорее гордость и легкое презрение: не то к Михайлову, которого ей удалось развести, то ли к Егору, которому, как пить дать, не удастся этот финт.

– Можешь отсюда позвонить, – милостиво разрешила Настя, подвинув трубку к Егору.

Пока тот набирал номер, Цирулюк сосредоточенно рассматривала парня в упор.

Хорош. Брюнетист, длинноног, ресницы – любая девчонка умрет от зависти, глаза чернющие, с бесенятами, играющими в чехарду. На свежевыбритых щеках синева, наверное, бриться приходится дважды в день. Мачо, блин. Прибрать бы такого к рукам, да вот беда: это будет его первое и последнее задание на должности репортера «Желтухи», потому что Настя как-то позабыла сказать, что Михайлову ни в коем случае нельзя звонить ни домой, ни на мобильный. Не любит он незнакомых голосов, неизвестных телефонов, а журналистов так просто ненавидит.

– Ефрем Олегович? – осведомился дозвонившийся с третьей попытки Егор. – Доброе утро. Вас беспокоят из газеты «Желтуха». Не могли бы вы…

Егор растерянно замолчал и несколько раз моргнул, как расстроенный ребенок. Настя с удовольствием наблюдала за ним.

– Послал? – удовлетворенно спросила она. Скорее даже, констатировала.

– Послал.

– Далеко?

– Да как тебе сказать… – Егор усмехнулся, но в глазах стояли обида и разочарование. – Маршрут, похоже, тебе давно известен. И что теперь? Где его искать?

– Ну, попробуй в театре, там его проще поймать, – глубокомысленно посоветовала Настя, решив не предупреждать неоперившегося юнца, что в театр без предварительной договоренности с Михайловым его никто не пустит.

– А где он играет? – спросил Егор.

Настя вскипела:

– Слушай, я дала тебе контакты? Все! Поищи информацию в Интернете, газеты почитай. Что я тебе, справочное бюро? У меня своей работы хватает!..

Словно в подтверждении ее слов телефонная трубка противно запиликала. Настя схватила ее и демонстративно развернулась вместе с крутящимся креслом спиной к Егору:

– Да, Искандер Давидович… Нет… Нет, не звонила еще. Точнее, звонила, но у них никто не снимает трубку. Да, конечно. Продюсер Антуана обещал связаться со мной еще вчера…

Егор тихо фыркнул. Настя высунула голову из-за спинки кресла и помахала ладошкой: выкатывайся! Егор шагнул за дверь и, притворяя ее, услышал:

– Да, я все ему отдала… Нет, не думаю. Сама слышала, что Михайлов его послал. Вряд ли справится. По-моему, он безнадежен…

Егор стиснул зубы. Безнадежен? Хорошенькое дело…

Какая-то соплячка будет делать выводы и черкать резолюцию на личном деле!

Безнадежен. Не может выполнить простейшие задания. Езжай-ка ты на родину, парень, к мамочке под крыло! Устроишься в местную газету с романтическим названием «Гудок», будешь писать вдохновенные репортажи о буднях железнодорожников и комбайнеров, ходить на открытие новых дворцов культуры и, если повезет, станешь собкором новосибирского «Московского комсомольца». Почему «Комсомолец» новосибирский, если он московский?!.

Или пойдешь преподавать в вуз – обучать первокурсников основам журналистики, как неудачники, получившие дипломы, но не проработавшие в профессии ни единого дня. И однажды проснешься на кафедре в окружении курсовых и дипломных работ, осознав, что Пулитцеровскую премию тебе никогда не дадут, в пресс-службу губернатора не пристроят, вести «Новости» не доверят… А все из-за девицы с жирными волосами, которая написала в твоем резюме «безнадежен». Шаг вправо, шаг влево – попытка побега, прыжок – попытка улететь. Уезжай домой, продолжай кормить гнус своей кровушкой, парень. Столица не для тебя…

Егор, проигнорировав лифт, вышел на лестничную клетку. Лучше всего думалось на ходу. Пара километров, и он будет в порядке. Пролетом ниже стоял парень, курил и разговаривал по мобильному с нарастающим напряжением.

– Я для кого старался? – шипел он в трубку, искоса глядя на спускающегося Егора. – Через весь город перся, в очереди стоял… А ты теперь, видите ли, не можешь? Сегодня летний кубок, такие монстры КВН соберутся… Да, перся! И в очереди стоял!

Парень судорожно затянулся и яростно выдохнул дым:

– Дело твое. Можешь не ходить. Я твой билет загоню первому встречному, а сам пойду на игру и буду веселиться. Пока. И не звони мне больше!

Егор осторожно обошел парня. Тот отвернулся и уставился в пыльное стекло, засиженное мухами. Егор тоже глянул: ничего интересного, стеклопакет от пола до потолка, наверху змеится трещина. Сквозь коричневую тонировку видна улица, несущийся поток машин, редкие островки деревьев, суетливые пешеходы. Парень вздохнул так, что Егору на мгновение стало его жалко. Какие все-таки бабы стервы, вроде той, что сидела в кабинете, трескала фрукт и тыкала ручкой в продавленное кресло…

В голове Егора вдруг что-то тренькнуло. Он резко остановился на ступеньке, уже подняв ногу для очередного шага. Ну, конечно же! Развернувшись, он подошел к нервно оглянувшемуся парню.

– Извини, братан, – доверительно сказал Егор, вложив в улыбку все обаяние. – Я слышал, у тебя есть лишний билет на сегодняшнюю игру?

Решимость, бурлившая в крови, куда-то испарилась, едва только Егор оказался внутри Дворца молодежи. Предусмотрительно явившись почти за час до начала, Егор долго и нудно доказывал, что он на работе, махая красными корочками с надписью «Пресса». То, что прекрасно работало в Новосибирске, в Москве почему-то не работало. Возможно, потому, что удостоверениями всех мастей торговали прямо в метро? Егор попробовал прорваться с боем. Однако билетеры, поднаторевшие в борьбе с безбилетниками и халявщиками, вытолкали его за двери.

– Так у меня же билет есть, – возмутился Егор.

– Вот через полчаса и подходи А пока – не положено. Хоть что мне покажи…

Выйдя на улицу, Егор сделал шаг назад и наступил в лужу.

Что за день такой?!.

Получив от парня на лестнице билет, Егор торопливо поблагодарил и убежал: вдруг передумает?

Времени было еще полным-полно. В ближайшем интернет-кафе он проштудировал биографию Михайлова и даже сделал неудачную попытку прорваться в театр. Дальше билетной кассы пройти не удалось. Но это почти не расстроило его. Шанс добраться до актера был очень хорошим. Главное – поймать его на концерте. Москва, почти чужая, стылая и неприветливая, вдруг приоткрыла дверь: всего лишь на миллиметр, но этого уже было достаточно для того, чтобы не желать возвращаться обратно. В конце концов, все не так уж плохо. Не каждому приезжему так везет.

Мать все-таки позвонила отцу, холодным и неприветливым тоном сообщив, что «ребенок едет в Москву». Егор стоял под душем, поэтому расслышал лишь финальный аккорд монолога в телефонную трубку. Хотя мать не подавала виду, она явно была в ярости.

– Мне это совсем не нравится, – с деланым безразличием произнесла она после короткой паузы. – Не то чтобы я была против вашей встречи, но вся эта идея с переездом мне не нравится.

Егор замер, прислушиваясь. Тема отца в семье всегда была табу. Мать старалась игнорировать вопросы любопытного сына, пока тот рос, а позже Егор сам научился обходить скользкую тему.

– Саша, я не хочу это обсуждать, – продолжила мать с плохо сдерживаемым раздражением. – Давай не будем ворошить прошлое. Я надеюсь, что Гоша быстро перебесится и вернется домой. А ты, как отец, должен внушить ему эту мысль.

Мать ненадолго замолчала, а когда заговорила, в голосе звенела сталь.

– Да, не хочу. Это мой сын, а не твой, понял? Я его растила, воспитывала, я ночами не спала, когда он болел. И я не хочу, чтобы он оставался в доме с твоей проституткой! Представляю, чему она его научит…

Мать снова замолчала. Из динамика несся приглушенный рык. Выждав несколько минут, она припечатала:

– Саша. Ты. Сделаешь. Как. Я. Сказала. Мальчик приедет в Москву, встретишь его, он погостит три дня, а потом уедет обратно. И не вздумай играть со мной.

Трубку мать с такой силой опустила на рычаг, что телефон жалобно пискнул. Очевидно, это был последний выброс адреналина, поскольку мать, мгновенно посерев, безвольно сползла на пуфик и всхлипнула. Егор, наблюдавший за ней в щелочку, сделал шаг назад, преувеличенно громко зашелестел пластиковой шторкой и зашлепал влажными босыми ногами по мокрому кафелю. Мать метнулась на кухню, где столь же демонстративно загремела кастрюлями. Вечер прошел в напряженном молчании, а засыпая, Егор услышал, как она плачет в своей комнате.

Провожая сына в далекую Москву, она не нашла в себе сил даже улыбнуться на прощание. Егор собирался в гробовой тишине, метался по квартире в поисках носков, белья, запасных джинсов и куртки. Мать в сборах не участвовала, хотя куда лучше сына знала, где что лежит. Она стояла в дверном проеме, облокотившись на косяк таким образом, что мечущемуся Егору то и дело приходилось натыкаться на нее.

– Думаю, не стоит брать с собой так много вещей, – негромко посоветовала она, увидев, как сын, охнув, приподнял объемную сумку. – Ты же ненадолго.

Последняя фраза прозвучала скорее констатацией факта, чем вопросом. «Ты все равно вернешься домой, ко мне, а я буду ждать и, конечно же, приму заблудшую овечку в стадо, предварительно наказав…»

До столицы Егор добирался в буржуйском комфорте. Не было билетов ни в купейный, ни в плацкартный вагон. Мать не преминула заметить, что он чересчур торопится, и ехать в СВ – непозволительная роскошь, но Егор не стал слушать. В попутчицах оказалась немолодая тетка с легкомысленными кудряшками и пышной грудью. На вторые сутки Егор от скуки рассказал ей о поездке, странном нежелании матери отпускать его в Москву и реакции на разговор с бывшим мужем.

– Ну, а ты чего хотел? – глубокомысленно отозвалась попутчица с прозаическим именем Татьяна. – Они сколько в разводе? Лет двадцать? Ну, вот… Разочаровалась в мужиках, замуж больше не вышла, посвятила себя сыну, а тут он, как предатель родины, сбегает к тому, кто обидел ее много лет назад.

– Так я же не к нему еду, а в Москву, – вяло возразил Егор, обмахиваясь сложенной газетой. В вагоне было душно, окна не открывались, а кондиционер отсутствовал как таковой.

– Ну, это ты сейчас так говоришь. Отец, каким бы он ни был, тебя встретит, хоть на пару дней, да приютит, а там еще неизвестно, может, и насовсем оставит. А мама твоя привыкла, что ты всегда дома, всегда рядом, под контролем и каблуком. Строгая она у тебя?

Егор пожал плечами.

– Строгая?.. Не знаю даже, как сказать… Она, по-моему, на весь мир озлобленная. Зациклена на правильности. Так правильно жить, так неправильно. Есть мораль, есть аморальность. И жить надо, как завещал дедушка Ленин: учиться, учиться и учиться…

– Откуда тебе знать дедушку Ленина? – рассмеялась Татьяна. – Вы уже, слава богу, миновали период, когда его личность была культовой.

– Читал много.

– Вон оно что… Скажи, а с отцом твоим она вообще не общалась?

– Никогда. Во всяком случае, при мне.

Татьяна бросила оценивающий взгляд на Егора и сощурилась.

– Ты одет хорошо, маму твою на вокзале видела. Тоже вроде не в лохмотьях. Твоя курточка приличных денег стоит, я такую своему оболтусу покупала. Это все на учительскую зарплату?

– Отец алименты присылает. Да и я работаю уже второй год в газете, правда, пока на гонорарной основе.

– Отец алименты присылает до сих пор? – удивилась Татьяна.

Егор нахмурился. Странно, но эта мысль не приходила ему в голову. Деньги от родителя регулярно капали на счет, несмотря на то, что сын давно был совершеннолетним, так что папочка вполне мог умыть руки. А он продолжал платить. И, судя по тому, как жила семья, отец платил неплохо.

– Я не знаю, – нехотя признался Егор. – Но, как мне кажется, это не просто так. Не от благородства. И вряд ли им движут отцовские чувства. Мне не понравилось, как она разговаривала в последний раз по телефону. Тон был такой… Властный, жесткий. Как будто она могла ему приказывать. А потом рыдала.

Татьяна ненадолго задумалась.

– Ну, тут много чего может быть, вплоть до давно похороненной измены. Возможно, твой папенька до сих пор чувствует себя виноватым, что ушел, бросив вас на произвол судьбы.

– А она в нем это чувство взращивает, – поддакнул Егор. – Она это умеет. Вроде бы голоса не повысит, и слова все правильные, обтекаемые, как на партсобрании, а жить после выволочки не хочется. Она всю жизнь на меня давила: не бегай, не играй, не водись с плохими, читай умные книги, потому что мультфильмы – это зло, они не развивают… Черт побери, да я до четвертого класса проходил в панамке, потому что бейсболка – это зло, а солнце печет голову!

– Как же ты с этим боролся? – сочувственно спросила Татьяна.

Егор помолчал, уставившись в окно, за которым мелькали столбы и деревья.

– Я научился не слышать. Игнорировать. Запираться. Вроде бы нет ярого протеста, бунта – а итог один. Не слышу, значит, не сделаю. Не хочу носить панамку – не буду. Хочу смотреть мультики – не услышу приказ переключить канал. Хочу пойти купаться – не услышу запрета.

– Неужели она тебя не наказывала?

– Пыталась, но бить ребенка, который не проказничает явно, – непедагогично, а устроить словесную выволочку… С определенного момента это стало бессмысленным, я же их не слушал. По-моему, больше всего в теперешней истории маме не нравится даже не то, что я уезжаю к отцу, а то, что уезжаю из дома без ее согласия. Она не сможет в дальнейшем меня контролировать.

– Думаю, ты прав. Видишь ли, она зациклилась на тебе, сделала смыслом своей жизни. Ведь, если я правильно поняла, мужчины в ее жизни нет?

Егор отрицательно помотал головой

– Ну, вот видишь. Она родила ребенка для себя, понимаешь? Для себя. Воспитала его с учетом своих взглядов, а он возьми и подними бунт, да еще из гнезда выпорхнул! Да еще и полетел к тому, кого она, мягко говоря, недолюбливает. Так что я могу ее понять, сама дважды мама.

Егор улегся на полку и уставился в потолок. Поезд мягко потряхивало, колеса отбивали привычный ритм. Татьяна, видя, что попутчик перестал поддерживать разговор, устроилась на матрасе поудобнее, накрыла ноги простыней и взяла кроссворд.

– Думаю, вы правы, – негромко сказал Егор через пару минут. – Я тут подумал и понял: она отца не просто недолюбливает, а ненавидит. Я ведь не рассчитывал на его помощь. И для меня на данном этапе это грозит определенными сложностями.

– Почему? – удивилась Татьяна. – Встретитесь, поговорите… Может, ты напрасно сейчас паникуешь?

– В этом как раз все дело. Я даже не знаю, как он выглядит. У нас нет ни одной его фотографии.

Вопреки ожиданиям, встреча прошла на уровне.

Может быть, даже на высшем.

Попрощавшись с попутчицей, Егор опустил тяжелую сумку на перрон и вздохнул.

Ну, здравствуй, Москва Златоглавая…

Татьяну встречали муж и сын-оболтус, точно в такой же куртке, как у Егора. Чмокнув оболтуса в щеку, Татьяна немедленно нагрузила мужа чемоданами, сунула сыну сумку, бросила Егору «пока!» и покатилась колобком в подземный переход.

Площадь трех вокзалов была грязной, смрадной. Воздух пах нагретыми рельсами, мазутом и еще чем-то кислым, не поддающимся идентификации. Суетливый людской муравейник кишел вокруг, обтекая одинокую фигурку парня с гигантской сумкой у ног. Пассажиры, повинуясь металлическим голосам из динамиков, шагали к поездам, выискивая свои вагоны. Вот по перрону проследовал целый цыганский табор – галдящий, громогласный, цепляющийся жадными взглядами за пассажиров. Завидев Егора, от пестроцветной толпы отделился мальчишка лет двенадцати: тощий, нескладный, с давно не стриженными вихрами и, негромко бормоча, протянул немытую ладошку. Лицо, с тщательно усвоенным выражением мольбы, тоже не мешало бы вымыть. Егор отвернулся, мальчишка подергал его за рукав.