Текст книги "Сон разума"

Уже годам к 25 Настя стала вполне сформировавшейся натурой, неплохо понимавшей, чего ей стоит ждать от жизни, и, если иногда прорывалась у неё девичья наивность или подростковый максимализм, она умела их вовремя распознать и даже временами использовать себе во благо, особенно когда стоило выглядеть смелой, но неопытной. Вместе с тем она никогда не задумывалась, к какому типу женщин относится, а ведь мужчины редко воспринимали эту девушку как объект влечения, практически никогда не влюблялись, часто не замечали и почти всегда общались в сугубо деловом или дружеском тоне, ведь красота её сразу не давалась. По всей вероятности, Настя рано бы вышла замуж и была счастлива в браке, прожив в нём всю жизнь, если бы вовремя нашёлся мужчина, в меру зрелый и более или менее состоявшийся, который смог её разглядеть. Однако она уже дважды стояла на грани супружества и дважды её так и не переступила.

Первая любовь, первая серьёзная любовь, пришла к ней в 18 лет, т.е. довольно поздно и так, что она хоть не сразу, но вполне определённо поняла, к чему всё должно придти. Он был её ровесником, другом детства, сыном приятелей родителей да к тому же ещё и сосед – всё слишком благоприятствовало. Получилось это нечаянно. Когда они стояли вдвоём и курили в своём любимом укромном месте, парень вдруг начал рассказывать с показавшейся ей тогда неестественной откровенностью, что встречается с девушкой, с которой познакомился в институте, как она красива, умна, что-то очень искусно умеет делать и т.д. и т.п. И тут в Насте вспыхнула такая животная ревность, что у неё аж в глазах потемнело, она разошлась и, поминутно перебивая собеседника на каждом слове, начала откровенно гнобить девчонку как только могла, по сути, даже не зная, кто та такая. Но, когда выяснилось, что девушка друга не местная, живёт в общежитии, прекратила свои беспорядочные нападки, поскольку прекрасно поняла, куда именно надо давить. Потом она некоторое время поразмыслила над ситуацией и что именно ей следует делать, правда, ни разу не дав себе отчёта в значимости собственных чувств, не была ли это, например, обычная полудетская любовь, ведь Настя всегда держала его на некотором расстоянии и не любила с ним откровенничать, а тут вдруг ей могло показаться, что у неё отобрали её собственность, либо самолюбие оказалось уязвлено тем, что сама она до сих пор одна… Да мало ли ещё подростковых бредней. Однако в конце концов ей удалось убедить и друга, и себя в искренности своей любви, причём убедить его оказалось гораздо легче, особым умом тот, видимо, не отличался; тем не менее, заняло это некоторое время. Она старалась чаще с ним общаться, попутно с неестественной для молодости жестокостью придумывая нелицеприятные истории про общежития, которые ей будто бы рассказывали сокурсники, и после многозначительных взглядов и пауз бедному парню становилось совершенно очевидным, что их участницей могла быть и его девушка, чем вдоволь помучила пацана, уже тогда ощущая над ним своё превосходство. Но когда он, наконец, сказал, что расстался со своей возлюбленной, Настя сама сделала первый и недвусмысленный шаг, который тот принял за проявление благородства с её стороны, по крайней мере, парень стал смотреть на свою новую пассию с чувством подчинённости. Впрочем, до поры до времени их отношения были очень милыми, родители, конечно, старались не вмешиваться, но, кажется, свадьбу уже планировали, однако молодой человек никак не делал предложения, кстати сказать, по весьма комичной причине: он ждал сперва от неё решение по этому вопросу, в то время как её чувства были крайне неопределённы, поскольку такой сопливый мальчик ей уже тогда был не нужен. Впоследствии же он начал подозревать, что им сманипулировали, как известно, не зря. Конечно, Настя искренне любила его, в бесчувственности и чванстве обвинить её нельзя, но не долго, так что их отношения начали медленно, но неотвратимо угасать, и она всерьёз стала задумываться, как побезболезненней с ним расстаться, видимо, женское самомнение позволяло ей думать, что тот влюблён в неё без памяти. На этом и на чувстве вины, что, быть может, она разрушила его настоящую любовь, их пара продержалась довольно долго, как раз до окончания института, а потом произошло нечто, оказавшееся полной неожиданностью. Парень собрался искать работу в другом городе и у него даже мысли не возникло позвать свою девушку с собой. Во время их последней встречи он ни разу не посмотрел ей в глаза и отделывался лишь короткими репликами по делу, а под конец даже не попрощался, короче говоря, он просто её перерос. Всё закончилось ничем, Настя сильно переживала по этому поводу и начала считать себя брошенной, ей казалась, что жизнь потеряна, хотя то было всего лишь переменой мест.

Во второй раз, когда всё могло завершиться браком, присутствовал не только тривиальный расчёт, однако и особой любви с её стороны не наблюдалось. Он лет на 15 оказался старше неё, ухаживал вполне искренне, что с Настей случилось почти впервые, почему она испытывала то радость, то сожаление, поскольку хотела этого, но всё же не от него. Вместе с тем, ей постоянно казалось, что познакомились они не случайно, что их специально свели, возможно, по его же просьбе, что тут была какая-то интрига, однако при этом он, видимо, умел её разглядеть, а она охотно позволяла себя любить. Началось с недорогих подарков, совместных походов по приятным заведениям, потом стоимость подарков стала возрастать, несколько раз они вместе съездили на море, один раз в горы, где прилично и со вкусом отдыхали, так что отношения их получались складными и приятными. Ей было безразлично, следует ли его любить или нет, казалось, что всё уже решено, и значения подобное обстоятельство не имеет. В любом случае, если и существовали у него какие-то недостатки, то весьма незначительные, с которыми запросто можно смириться на фоне явных преимуществ. Настя даже не особо задумывалась, чем он так неплохо зарабатывает на жизнь, совсем не будучи безмозглой куклой, поскольку понимала, что не очень-то и вправе об этом спрашивать, ему удавалось таким образом не ограничивать её свободы, что она всегда планировала своё свободное время, в том числе и их встречи, как ей вздумается, а вместе с тем уже во многом жила на его средства. Короче говоря, мужчина почти идеальный, почти заставивший себя полюбить, однако, когда речь всерьёз зашла о свадьбе, выяснилось одно немаловажное и весьма печальное обстоятельство. Дело в том, что он уже дважды был женат, но ни одного ребёнка от предыдущих браков у него не осталось. Поначалу Настя предполагала, что тот слишком усердно занимался карьерой, но это не состыковывалось с двумя браками и двумя разводами, потом думала, что он просто не любит детей, и попыталась окольными путями это выяснить, используя всю свою «женскую хитрость», однако её любовник умел быстро угадать, куда она клонит, и превращал опасный разговор в шутку, что само по себе ещё более настораживало. Как и любая нормальная женщина, Настя хотела иметь детей, а к тому времени уже очень хотела, однако частенько пасовала перед тем, чтобы назначить себе конкретные сроки. Ситуация была странной, её даже несколько раззадорило несерьёзное отношение с его стороны, в плохом смысле раззадорило, она вдруг и во что бы то ни стало решила получить прямой и ясный ответ, совершенно не заметив, что сама не готова быть откровенной с собой, и в конце концов, конечно же, нарвалась на него. Оказалось, что он бесплоден, т.е. не совсем, но шансов крайне мало. Столкнувшись с этим фактом лицом к лицу в первый раз в жизни, Настя впала в растерянное недоумение, неразрешимое сомнение, постоянно задаваясь вопросом, содержание которого было крайне нечётким и так никогда и не высказанным, но ближе всего по смыслу он прозвучал бы так: а зачем же тогда всё это? Что делать далее, не понятно, какое принять решение, она не знала, а советы друзей и родителей были прямо противоположны; словом, довела себя чуть ли не до истерики (и это при том, что начиналось всё так размеренно), недели две ходила бледная, почти не красилась и не спала, с ним за это время ни разу не увидилась, но в итоге после всех мучений ей хватило ума понять, кем она станет для него впоследствии, чем и решила внутренний конфликт. Самое интересное, что при их последнем разговоре он не выказал никакого разочарования и, скорее, даже обозлился, что его вызвали на откровенность в данном вопросе, да всем разболтали, будто речь шла не о судьбе живого человека; это в достаточной мере перевесило все достоинства «молодого» человека.

Свой третий шанс Настя решила ни в коем случае не упускать, к тому времени в её голове действительно закончились всякие искания и сложилась устойчивая определённость, чего и от кого она хочет. Более того, Настя на самом деле любила Фёдора, он оказался ей нужен, может, более, чем она ему, это был чуть ли не первый мужчина, с которым они жили вместе, т.е. между ними сложились почти семейные отношения, воспринимавшиеся ею столь по-новому, что первоначально возникла готовность удовольствоваться лишь этим, поскольку рядом с ним любая женщина ощущала спокойное удобство, когда не надо никому ничего доказывать, не надо никому ни в чём соответствовать, не надо принимать серьёзные решения, только, что приготовить на обед или куда сходить на выходные, которые тот вполне ей доверял. Каким Фёдор представал в её глазах, не ясно, быть может, несколько пассивным, но добрым, однако по здравому размышлению (и именно по здравому), Настя готова была идти за ним куда угодно, поскольку прекрасно понимала, что такой человек глупостей не наделает. При первой их встрече ей посему-то особо понравилась его ничем не примечательная внешность, выгодно оттенявшая её собственную, и более всего несколько безвольный подбородок, чуть-чуть как бы вдавленный, со слегка наплывшим вокруг жирком, который предавал немного детскости лицу, так что с ним она чувствовала себя очень уверенно, иногда почти заносчиво, но с мягкостью и наивностью, которые умела изобразить весьма искусно. Однако на фоне благоприятных взаимоотношений в течение четырёх лет их совместной жизни о свадьбе речь так ни разу и не зашла, от чего у неё временами складывалось впечатление, будто Фёдор просто позволяет ей находиться рядом с ним. Сие было крайне обидно, но мысль эту Настя гнала от себя под предлогом её несерьёзности, уверяясь тем, что тот никакого повода так думать, ни словом, ни делом, не давал, и в конечном итоге пришла к выводу, что всё в её руках, а он, видимо, будет просто не против. Насчёт детей можно было не сомневаться: сами они никогда этого не обсуждали, но соседи на второй год их совместной жизни рассказали достоверную сплетню о том, что со своей бывшей женой Фёдор расстался после того, как у той случился выкидыш. Эта печальная история, кстати говоря, научила Настю осторожней относиться к разговорам о браке, между тем породив у неё почти материнскую снисходительность, что вполне соответствовало её характеру. В общем и целом их отношения ей определённо нравились, правда, до тех пор, пока подспудно не возросло неопределённое желание чего-то много большего, а, поскольку она почему-то смотрела на всё гораздо проще, чем Фёдор, то и решения принимала быстрее и импульсивней, безо всяких околичностей.

Придя в этот день домой как всегда раньше него, она с рваным беспокойством, усиленно громыхая кухонной утварью, поскольку к ужину ничего не было готово, стала размышлять, почему он в последние дни так спокойно весел. Плохим ей это поначалу не казалось, просто чем-то подозрительным, да и не сознательно, на уровне ощущений, ничего подобного Настя за ним ещё не замечала. С Фёдором иногда случалось так, что перемены в его настроении неожиданно сказывались на настроении близких, чаще всего противоположным образом. Может, все так привыкли к ровности его обхождения и ощущали в переменах подвох, может, от него ничего хорошего уже просто не ждали, несмотря на безобидную внешность, а, может, он незаметно заражал всех своей мнительностью, которую, на самом деле, редко и сам испытывал. Так или иначе, но сомнения в её душе зародились и весьма основательные. Сначала Настя предполагала, что он просто доволен тем, как позавчера неожиданно для себя отдохнул, но подобная весёлость должна была пройти на следующий же день, однако не прошла, это объяснение отпадало. (Между прочим, она и подумать не могла, что походы по ночным клубам кем-то в принципе не могут считаться за отдых.) Ещё более насторожило её то, что он начал чаще обычного делать ей комплименты, как хорошо она выглядит, как у неё всё получается и т.д. и т.п., и что при этом на лице у него играет самозабвенная улыбка. Вообще-то такому надо радоваться, ведь после нескольких лет совместной жизни, когда секретов никаких не остаётся, подобное не часто услышишь, однако этими доводами Настя себя не беспокоила, не по глупости, конечно, они ей почему-то и в голову не приходили. Хоть она и считала, что неплохо его изучила, но сейчас по некой неведомой причине всё-таки не могла понять, в какую сторону он переменился, и под конец стала подбираться к самому плохому, на что только была способна, причём делала это с такими досадой и раздражением, не терпя любых возражений, будто открыла очень глубокую и столь же неприятную для себя истину, совершенно не желая с ней расстаться.

«Может, он мне изменил? А с кем? У него секретарша на работе красивая, кажется. Но это было бы просто верхом пошлости! не стал бы он такими глупостями заниматься. Хотя кто его знает? А, может, с этой, с Семёновой? Они будто нарочно стараются не говорить друг с другом на людях. Но это ж бред, да и когда бы он успел? Он их обоих на дух не переносит. А, может, он ненавидит именно его? Кажется, он действительно как-то странно на неё смотрит, особенно украдкой, это заметней больше всего, – Настя ни коим образом не желала останавливаться в своих абсурдных предположениях и продолжала. – Может, у них уже всё решено, и он ждёт, когда те разведутся? А на кой чёрт ему двое чужих детей, он, кажется, их и не видел ни разу? Так, наверно, она и не собирается разводиться, да и он, наверняка, не хочет, чтоб она разводилась, а я так, для отвода глаз, – она крайне увлеклась, – ведь не случайно же мы почти неделю не… а как раз после того, как сходили с Семёновыми…» Она пыталась не договаривать, но всё казалось таким очевидным, что её вдруг больно укололо самолюбие, щёки загорелись, половник задрожал в руке, в глазах потемнело и в них навернулись слёзы. Для чего-то, понятного лишь ей самой, она довела себя почти до истерики, однако через несколько мгновений всё-таки справилась с эмоциями – давно уж не девочка. Гаже всего было не чувство оскорбления от факта измены, а от того, с кем, как полагала Настя, та произошла, и именно это обстоятельство мало-помалу стало убеждать её в абсурдности самого предположения, которое она в конце концов отложила, но так окончательно от него не избавилась. «Да кому он кроме меня нужен?» – собственно, этим размышления по данному поводу и закончились. Приблизительно в таких чувствах застал её Фёдор, возвратившись с работы, однако она и вида не подала, не показала и следа своих переживаний, лишь, быть может, держалась чуть холоднее обычного, чего он, впрочем, не заметил. Он был увлечён новыми ощущениями и переключиться на что-либо другое посчитал бы за унизительнейшее насилие над собой. Сколь-либо сходных с ней мыслей Фёдор не обдумывал и держался, так сказать, на другой волне, не предчувствуя никаких внешних перемен в жизни.

23.04 Засыпая вчера вечером, с некоторым сожалением, даже досадой полагал, что сегодня утром всякий оптимизм рассеется и вернётся назойливое уныние, однако же нет, всё то же спокойное равновесие, ещё больше веселящее, чем прежде, и не хочется заниматься каким-то анализом. Впрочем, всё-таки стоит, ведь завтра будет новый день, и кто знает, что он принесёт, так что от сегодняшнего должен остаться какой-нибудь след. А след этот очень даже претенциозный. Я могу дерзнуть на мысль о том, что испытываемое мной состояние есть ни что иное, как счастье, если оно вообще бывает. Пусть глупое и кратковременное, быть может, совсем неуместное, но это именно оно. Что ещё можно к этому добавить? Описание такого состояния кажется чем-то нелепым, настолько это действие расходится с его содержанием, однако стоит попытаться и… и сразу смириться с тем, что ничего не выйдет. Во-первых, присутствует ощущение, будто всё вокруг бьётся в одном ритме с твоим сердцем; как сие объяснить, не знаю, но ей-богу бьётся. Ещё складывается впечатление, что ты способен на все предметы и события воздействовать лишь усилием воли, и это во-вторых. Конечно, оно является следствием первого обстоятельства, как бы говорящего, что моя воля им соответствует, но временами можно потешить себя и такой иллюзией. В-третьих, многие вещи, очень мелкие и незначительные, стали мне решительно безразличны, что имело место и ранее, однако теперь развилось до полного ими пренебрежения. Вот и получается, что счастье есть не что иное, как согласие всего, по крайней мере, значимого с самим собой, чем покамест я и наслаждаюсь.

Честно говоря, доселе мне хотелось обойтись безо всякой конкретики, а фиксировать лишь общие, внешние обстоятельства, однако в данный момент в голову лезут какие-то приятные мелочи, среди которых рассыпается любая сосредоточенность, и я никак не соображу, как этого избежать. Вроде бы и заставляешь себя, и кое-как напрягаешься, но хватает максимум на 15-20 минут добросовестного труда, а потом приходит мысль, надо ли оно мне и не махнуть ли разом на всё рукой, что уже опасно. Перед глазами пролетают бессвязные образы, особенно часты среди них фантазии на тему «а хорошо было бы, если бы…», причём завладевают они мной без остатка и от дел отрывают капитально. Но вот ещё какая есть у них особенность: если повнимательнее и повдумчивее приглядеться, то ничего сверхъестественного в моих грёзах не обнаруживается, и сами по себе, по одиночке, они вполне обыденны. Основное содержание, конечно, составляют воспоминания из прошлого с многочисленными вариациями (надо отметить, без какого-либо сожаления) того, как лучше было бы поступить тогда-то и тогда-то, что если бы тогда произошло то-то и то-то, временами сменяющиеся мечтами обладать тем-то и тем-то, правда, предметы сами по себе вполне реальны, из шапки-невидимки я уже вырос. И самое примечательное в моих мечтаниях то, что в них нет и намёка на цельность и направление, лишь восторженное блуждание в ярком свете, авось на что и наткнусь. Не хочется смотреть на себя со стороны, судить, оценивать, а хочется просто плыть по течению, ни о чём не задумываясь, не беспокоясь, без страха и цели. Кажется, я начинаю повторяться и именно постольку, поскольку эта писанина мне вдруг обезразличила. В любом случае, совершенно очевидно, что подобное состояние души долго продержатся не сможет, что отрезвление, пожалуй, уже не за горой, поэтому оставлю себе время понаслаждаться «счастьем» ещё чуть-чуть.

Странное дело, теперь я и сам перестал в него верить; что ж, видимо, так и должно было случиться.

Следующий вечер был обыкновенным, таким же, как и многие другие вечера; Фёдор с Настей сидели на балконе, но разговор сегодня не клеился, чего оба, на самом деле, не замечали. Ей совсем не хотелось разговаривать, ни одна тема не приходила в голову, но и длительные паузы она тоже не выносила, не замечая того, что именно он один являлся их причиной. Лишь сегодня Фёдор заметил Настину обеспокоенность, но причину её выяснять не стал, ничего не спрашивал, да и значения особого не предал. «Видимо, переживает за ту девочку. Хотя какое ей дело?» – подумалось ему и сразу забылось. Обнимая Настю, чувствуя привычное тепло её тела, он был чрезвычайно спокоен, совершенно погрузился в собственные мысли, уставившись в точку на ламинатном полу, где имитировался сучок. Однако его подруга не разделяла этого спокойствия, но часто и тревожно смотрела ему в лицо, к тому же так странно и рассеяно, будто не замечая человека, направляя свой взгляд куда-то далее поверх его головы, что было немного забавно.

– Куда это ты смотришь?

– А куда я смотрю? – она точно не замечала своего жеста. – На тебя и смотрю, ещё скажи, что тебе это неприятно.

– Нисколько, да и почему вдруг? Просто взгляд у тебя какой-то рассеянный, я уж спросить хотел, не приболела ли ты?

– Да нет, всё в порядке, это так, просто… – опять длительная пауза, во время которой Фёдор вдруг почувствовал, как сильно забилось её сердце. – Как ты думаешь, Семёновы счастливы? – неожиданно и со всей серьёзностью спросила Настя.

– А кто их знает? – ответил он вопросом на вопрос. – Видимо, не то чтобы счастливы, а просто довольны жизнью. Живут вполне ровно, по крайней мере, они друг друга стоят, а, может, после стольких лет брака научились искусно врать и нервы не трепать, но, скорее всего, вместе они только из-за детей. Мне, честно говоря, всё равно, не хочется о них думать. Давай закроем эту тему, да и к чему тебе мусолить их отношения? Не так уж сильно ты с ними дружна получаешься.

– Ну почему же… – Настя было отбросила свою бестолковую мысль об измене, но его слова о взаимной лжи показались ей ни с того ни с сего очень подозрительными, нервы она себе успела растравить окончательно, даже с неким сладострастием, совсем ни о чём не заботясь. Через несколько неприятных минут Настя всё же одумалась – конечно, это чушь, по слабости в голову вдруг вскочило, однако назойливое болезненное состояние всё-таки сохранилось, ей будто хотелось получить хоть какую-нибудь защиту, стать в чём-то абсолютно уверенной и жить с этим далее, но от чего, в чём и где именно всё это взять, она не понимала и ощущала просто беспричинный страх. – И что значит врут?

– Так, по мелочам, чтобы самим не расстраиваться, что она, например, готовит хорошо, хорошо выглядит, что он не лысеет и не толстеет, достаточно зарабатывает, и всё такое. Наверняка, они частенько уверяют друг друга, что счастливы. Собственно, зачем я тебе это объясняю, думаю, ты и сама прекрасно понимаешь, как это бывает, тем более, что знаешь их дольше меня.

– А она могла бы по-крупному ему соврать? изменить, например?

– Мне-то откуда знать? Я могу, конечно, предположить, что она с гнильцой, посему, наверное, да, но это всего лишь моё предположение, к тому же после стольких лет брака не думаю, что для него измена была бы именно обманом. Если бы и произошло нечто такое, он бы наверняка узнал, а раз они до сих пор вместе, то и простил. Сам Семёнов тоже, знаешь ли, не очень-то святым кажется, даже странно становится, вроде пара как пара, ничего особенного, каких, наверно, большинство, но стоит копнуть поглубже, и впечатление сразу меняется в худшую сторону. Я вот когда их в первый раз увидел, даже симпатию почувствовал к их скромности и непритязательности, а с ним искренне предполагал подружиться, но стоило только одному рот раскрыть, и тут же оба превратились в семейку гаденьких паучков, промышляющих в домашних углах по мелочам. Неужели они все такие?

– Ты что-то увлёкся.

– Ах, ну да, они же твои друзья; я не хотел их оскорблять, прости.

– И что же?.. Просто из вежливости не стану твои слова передавать. «Семейка гаденьких паучков», придумаешь тоже. Это они вдвоём такие, а сами по себе вполне нормальные люди.

– Да? интересно почему…

Пока Фёдор говорил, в душе у Насти бог весть откуда возникло злобное раздражение и желание сей же час с ним поругаться. Понятно, что вменить ему в вину измену с Семёновой оказалось уже невозможным, да и доказательств не было и быть не могло (хотя какую женщину это когда-то останавливало?), а другого повода для ссоры он не дал (интересно, что насчёт пары Семёновых в душе она с ним полностью согласилась), так что через пару минут Настя начала успокаиваться и по ходу дела замечать, что Фёдору, на самом деле, было от всей души наплевать на внезапно поднятую тему, её друг не замечал тенденциозности вопросов, а с полным безразличием высказывал давно сложившееся мнение, будто всегда был формально готов к подобному разговору. В то же время внутри у Фёдора царило светлое спокойствие, все мысли вдруг поутихли будто от усталости после весёлой, но утомительной игры. Вечер стоял ясный, закат выглядел живописно, особенно, когда надолго задержался его последний отблеск на жестяной крыше соседнего дома. Теперь он смотрел лишь на него и бездумно любовался, не замечая ничего другого, а внизу было не по-городскому тихо, и почему-то казалось, что так должно быть. Состояние довольно пустое и безвредное, однако Насте опять вдруг стало невыносимо от молчания.

– Послушай, а когда у тебя отпуск? – задавая этот вопрос, она даже начала порывисто дышать.

– Мы сколько уже с тобой вместе? года 4-5? а ты до сих пор не можешь просто посидеть с мной и помолчать каждый о своём. Не обязательно же говорить, чтобы близость чувствовать. – Настя несколько смутилась, но всё равно ожидала ответа на вопрос, – не знаю, не решил ещё. У тебя какие-нибудь особые планы?

– А давай как в позапрошлом году. Мне там песок очень понравился, а, главное, не жарко да и сервис. Тебе ведь тоже понравилось?

– Да, – он соврал, но ему было всё равно, почему-то казалось, что все эти планы очень ненадёжны и успеют ещё сто раз перемениться, – можно и как тогда. Только вещей не надо столько тащить, всё равно половину надеть не успеешь, – Фёдору не хотелось выказывать свои сомнения.

Между тем Настя вполне отвлеклась мыслями о предстоящем отдыхе, в её голове что-то очень удачно сошлось, и более не сказала ни слова, пока они сидели на балконе, чему Фёдор был весьма доволен. Через несколько минут мысли его опять замолчали и рассеялись и куда-то улетели, казалось, он напрочь забыл весь сегодняшний вечер, как и день, и пребывал в тонкой прострации. Ей же во время этого сидения показалось, что он размышляет о чём-то очень серьёзном, однако она не стала относить сие на свой счёт, точнее, была уверена, что её это не касается, хотя поначалу всё-таки удалось польстить самолюбию и некоторое время повоображать бог знает что. «Может, если у него какие-то там перемены, он почувствует, что нужна опора в жизни и, наконец, решится, – понадеялась Настя уже перед самым отходом ко сну, – надо будет его подтолкнуть, только поосторожней. Завтра нужно подумать, посоветоваться, а то, если что, из своеволия не станет делать. Какой дурой я тогда буду выглядеть».

– Интриги, одни интриги, – вдруг вырвалось у неё из уст. Она немного вздрогнула, оглянулась вокруг, Фёдор находился в ванной, значит ничего не слышал, успокоилась и тяжело вздохнула. Было досадно до горечи, что всё так не складно у них получается, почти что и любви нет, а ещё она уверилась, что приближается ответственная минута, которую ждала со страхом, в то же время желая, чтобы та поскорей наступила, ведь не зря в последнее время её друг переменился. Уже ложась в постель, Настя не переставала думать, как ей всё-таки хочется чувств, настоящих чувств, без условий и недомолвок, ведь, казалось, они оба были на них способны.

24.04 Не могу сказать, что радость вдруг прошла и всё стало из рук вон плохо, нет, скорее, даже лучше, не понятно, правда, в чём конкретно, но лучше, общее впечатление такое – это уж могу говорить безо всякого раздумья. Честно говоря, я с трудом припоминаю, когда в последний раз был столь искрен, откровенен с самим собой, внутри царит устойчивое ощущение полного отсутствия необходимости врать, даже странно становиться при одной мысли о лжи, будто впервые в жизни сталкиваюсь с этим явлением и искренне недоумеваю, откуда оно взялось. В то же время такая правдивость походит на расплату за предыдущую ложь, ведь, по большому счёту, деваться теперь мне некуда. Занятно получается: сам себя припераю к стенке, сам себя пытаюсь оправдать, а в итоге оказываюсь столь жалок и беззащитен, что не могу себе противостоять. Это как минимум двойственно, а, на самом деле, просто обидно. Значит недавнее весёлое умонастроение было лишь чем-то по-детски наивным, глупым и неуместным, раз я так запросто готов его отрицать, очень досадно от того, как быстро и предсказуемо оно переменилось. А вот то, что осталось в сухом остатке, действительно отрадно, если можно избежать соблазна подмешать к нему лжи. И зачем? Что это изменит? Конечно, можно. Ну, скажем, будет кому-нибудь (т.е. мне) приятно, если определённая мелочь согласуется с его личностью, но на то ведь она и мелочь, чтобы значения не иметь, поэтому всякие безделицы можно без зазрения совести оставлять в стороне, что приносит не малое удовлетворение самим собой. Хуже всего, когда для кого-то мелочь всё-таки значима, и при этом выбивается из рамок его представлений о ней, точнее, представлений о её месте среди других вещей. Тогда да, тогда можно и соврать, ведь, по большому счёту, эта ложь опять-таки ничего не изменит, только вот зрелище будет очень жалкое и постыдное. А вот что если врать по-крупному, т.е. тотально, без просвета? Тема очень обширная, однако крайне близкая, собственно, почти про меня, надо лишь вычесть осознание лжи самим собой. Хотя неизвестно, прекратил бы я лгать, если бы понял, что вру? Наверное, до поры до времени всё-таки нет, лишь когда стало бы совсем невмоготу, как сейчас. До сего момента у меня не хватало ума для прозрения или ещё чего, а, может, имело место смирение, такое гнилое, скотское.

Правда, если на секунду отвлечься от общих умозрительных рассуждательств, то я пока не вполне справедлив в данном вопросе, так как никогда, будучи в твёрдой памяти, не стал бы утверждать о себе, что являюсь примиряющей натурой, и, наоборот, никогда бы не сказал, что в действительности враньё для меня является образом жизни – имеет место что-то среднее, аморфное и менее выразительное. К тому же, по здравому размышлению, встаёт вопрос: как мне жить без лжи? Вывод, к слову, малодушный и бесхарактерный, но меня это не заботит, поскольку он и есть правда, какой бы ничтожной она не казалась. Более того, я ни в коем случае не стану заниматься пустым умствованием о морали даже для сохранения видимости приличия или болтать о том, что честным быть хорошо не смотря ни на что и т.д. и т.п. – этого никогда не было в моём характере, в т.ч. в юности с её максимализмом, ведь на мой вкус они пахнут духовной мертвечиной и не более того. Возможно, этим умозаключением я пытаюсь оправдаться перед собой, а, возможно, говорю вполне искренне, только оно, на самом деле, не имеет значения, поскольку ловить себя за хвост совершенно не продуктивно, к тому же начинаешь забывать, о чём, собственно, идёт речь. Не загадиться, наверно, было невозможно, да и кто в юности не смотрел свысока на окружающую действительность, а потом с тем же рвением принижался пред ней, однако до поры до времени никакой трагедии в этом не было и, видимо, вовсе бы не проявилось, если бы я жил собственной жизнью и моя натура не влекла бы меня в направления, перпендикулярные тем, которым я следовал прежде. Во мне появился характер, очень латентный и почти бездеятельный, направленный на собственную личность, но всё-таки факт. По крайней мере, я стараюсь не врать самому себе, потому что тогда дело бы обернулось совсем плохо. Такая ложь – нечто очень специфическое и постыдное, разрушающее самое естество, поскольку тем самым ты будто отрицаешь себя, переиначиваешься в угоду обстоятельствам, но никогда полностью, так что внутри не остаётся ничего существенного, одни недоделки, а потом вдруг смотришь, и это уже не ты, но кто-то другой щуриться на тебя в зеркало с кривой улыбочкой и пустым взглядом, а потом быстро убегает, ссылаясь на неотложные дела, которым грош цена, и ты идёшь внутри него, не понимая куда и зачем, и внутренности холодеют от страха, однако вырваться уже не в состоянии. – Так ярко это представилось, будто со мной произошло, даже руки вспотели, быть может, я стоял у самой пропасти.