Текст книги "Рождение науки. Аналитическая морфология, классификационная система, научный метод"

Лестница и метла

История развития систематики может быть представлена как противостояние двух типов систем – лестниц существ и древовидных систем. Лестницы обычно возводят к Шарлю Боннэ (Charles Bonnet, 1720–1793), такие лестничные элементы можно отыскать в том, как мыслили систему Бюффон и Ламарк. Древовидные системы появляются как графическое изображение «дерева Порфирия», они использовались для составления определительных ключей, для изображения систем растений и животных [Павлинов, Любарский 2011]. Такие деревья стали во множестве появляться с начала XIX в. как развитие системы Линнея [Dunal 1817], их число ещё умножилось, когда им был придан филогенетический смысл после победы теории Дарвина. Можно видеть, что они даже графически наследуют генеалогическим схемам знатных родов – то есть древовидные графические схемы появились задолго до Геккеля. Иногда деревья, изображенные как сильно ветвящиеся у «корня», приобретают вид «метлы».

Если мы попытаемся понять, что же отличает лестницу от древа, то отличия будут не так уж тривиальны. Можно обратиться к тому, как мыслил себе ситуацию Ламарк (Жан Батист Пьер Антуан де-Моне, шевалье де Ламарк, Jean-Baptiste Pierre Antoine de Monet, Chevalier de Lamarck; 1744–1829) [Ламарк 1935; Шаталкин 2009; Павлинов, Любарский 2011]. С его точки зрения, в некое время возникали живые существа, и начинали совершенствоваться. Возникала некая градация качеств, одни существа оставались и дальше примитивными, как были, другие сильно изменялись и прогрессировали. Потом происходило новое творение, новое возникновение примитивных существ. Они тоже начинали совершенствоваться, с отставанием, проходя те же ступени совершенства, что существа первого творения. Таких творений было несколько, живое возникало, по Ламарку, в виде последовательных волн творения, которые все одна за другой шли по одним и тем же ступеням лестницы прогресса. При этом в каждой волне творения были существа «ленивые», которые так и оставались примитивными, и были продвигающиеся по лестнице, и среди тех, кто дошел до определённой ступени, были отстающие, в то время как их «одновременники» по творению уже на, к примеру, пятой ступени, а они отстают и всё ещё на четвертой. Так на каждой ступени прогрессивного развития собирались существа разных волн творения.

Концепт единой лестницы творения с движущимися по ней «волнами генераций» порождённых существ – достаточно старый и общий. Можно отыскать несколько космологий, где о существовании Вселенной говорится с применением такой мировоззрительной картины. Нечто подобное можно, например, найти в неоплатонизме, только там будет по преимуществу редукция, а не прогресс, поскольку от Единого эманируют волнами сущности, нисходя по ступеням общей для них лестницы совершенства. Так что к концепту Великой Лестницы бытия обычно примыкает представление о том, что лестница одна, а вот порождённых форм, которые по ней движутся – много.

Обращая внимание на этот концепт, можно понять, что «лестница существ» принимает концепт редукции качеств. То есть в рамках одной ступени будут объединены нормальные члены данной ступени и отставшие с предыдущей ступени. А также отставшие на два пролета – с предпредыдущей… Кроме того, в принципе мыслимо то, что в теории эволюции называется «профетическими формами» – группа обгоняет свою ступень и показывает свойства, характерные для следующей ступени. Отношения существ разных генераций творения, оказавшихся на одной ступени лестницы совершенства – отдельная тема, в некоторых картинах мира она достаточно подробно разработана, а иногда едва упомянута. Для простоты можно принять, что существа разного возрастного порядка, разных генераций, находящиеся на одной ступени, существенно однородны и их можно не различать. Принимая такое решение, мы отказываемся прослеживать генеалогические линии и смотрим лишь на уровень организации.

Если же мы рисуем не просто саму лестницу совершенства, последовательность уровней организации, а пытаемся на ней показать продвижение разных групп, из разных «волн творения», мы получаем иную картину. Такая система-лестница обрастает боковыми «пролётами», ответвлениями, отображающими отставшие (и обгоняющие) группы – и являет собой вид дерева.

Свойствами системы-лестницы, отличающими её от древа, остаются наличие ступеней, число ступеней и общая направленность. Прежде всего, число ступеней – это наличие обобщающих понятий, организующих разнообразие в чётко определённые и различимые выделы. Между ступенями, конечно, находятся переходы – так что у разных мыслителей будут получаться лестницы с разным числом ступеней, и ступени эти будут не совпадать. Поскольку существ очень много, число ступенек на лестнице будет крайне велико, и в пределе почти любая лестница, рассматриваемая не с точки зрения обобщающих понятий, а эмпирически – сводится к наклонной плоскости, по которой организмы стремятся в некоем направлении. Направление это принято называть прогрессивным. Отличить лестницу от «метлы» трудно, среди отличий, по сути, остаётся только более присущий лестнице фактор направленности, прогресс и акцент на крупных ступенях, уровнях организации.

Теперь вернёмся немного назад и ещё раз посмотрим на форму системы Устери. Перед нами не просто периодическая система – это ещё и лестница с фиксированным количеством ступеней. Это совершенно не случайное обстоятельство. С точки зрения Устери, живые организмы группируются по действующим на них и проявляющимся в их строении факторам. Что это за факторы – вопрос иной (у парацельсиански настроенных биологов это будут, разумеется, «планеты» в астрологическом смысле, или иначе – глобальные факторы формообразования). Важно, что имеется некоторое сравнительно небольшое число тенденций, влияющих на развитие и строение существ, на их свойства. И согласно этим тенденциям они организуются в систему, в строении которой видны повторы, соответствующие ступеням – факторам.

Периодичность свойств указывает на счётное число формообразующих факторов, определяющих все конкретные признаки живых организмов. И потому система будет именно лестницей с фиксированным числом ступеней. На какой-то ступени представители могут отсутствовать в силу случайных причин, но число мест в системе строго фиксировано.

Прослеживаемая в системе Устери периодичность свойств таксонов возникает как отображение немногих формообразующих факторов, взаимодействующих между собой. В системе Устери 7 факторов (7 астрологических планет). Понятно, что в иных нумерических системах факторов может быть другое число, но их всегда определённое и небольшое количество. Поскольку эти факторы действуют в фиксированном числе сочетаний, мы всегда сможем отследить в формах существ цикл – от одного стандартного сочетания до другого. Важно, что пока нет речи о прогрессе – разговор только об организованности, которая посредством организации направления считывания может быть представлена как направленность. В каком бы месте системы мы ни оказались, всегда из характеристик самого места (свойств существа) ясно, что предшествует этому положению и что ему наследует. Это идейное наследование, его надо отличать от материальной преемственности. Грубо говоря, кто кого родил – это одна сторона дела, а какой план строения следует из какого – другая. Сейчас часто эти две линии наследования схлопывают, считают чем-то одним, хотя по крайней мере в некоторых случаях полезно различать развертывание конструктивной идеи группы и материальное наследование генеалогической линии.

Прогрессом это называть нельзя вот по какой причине: как раз в случае такой системы не существует свойств, закономерно и количественно изменяющихся в определённом направлении. Прогресс подразумевает монотонное изменение какой-то совокупности свойств. А в случае такой периодической системы у нас никогда не будет на руках синдрома качеств, которому мы можем приписать свойство прогресса: закономерного увеличения (или уменьшения для их противоположностей). Напротив, мы видим сменяющие друг друга редукции и возникновения заново, слияния и разделения. Это не прогресс – но это организованная лестница.

Из самых общих соображений становится ясно, что тот алхимический фон, который предшествовал науке, если бы его мировоззренческие начала прилагались к классификации организмов, приводил бы к построению таких вот лестниц, или периодических систем. С закономерным и небольшим числом ступеней, с повторяющимся раз за разом «проходом» свойств существ в рамках определённого набора формообразующих факторов. Что это за факторы, можно видеть у Гёте в теории прарастения [Гёте 2014]. Там они разобраны под названием сжатий и расширений, которым следует единственный орган растений – облиственный побег. Сжатия – это семя, чашечка, тычинки с пестиками, а расширения – это облиственный побег, цветок, плод.

Точно такое же чередование формообразующих факторов подразумевается у Устери – и система начинается со сжатия в хвойных (лист сжат в иголку). Для Устери есть два рода формообразующих сил – центробежных и центростремительных, они в своем взаимодействии и найденных формах баланса определяют формы разных органов развивающегося растения – от побега и листьев до цветков и плодов. Имеется в виду, что Устери подразумевает в своих «столбцах»-жизненных формах некое представление о развитии растения, о ведущих его формообразующих силах, и для Устери теорией, на которую он опирается, является гётевская теория прарастения. Именно из неё, из гётевского представления о морфологии, Устери выводит в качестве следствия свою систему.

Сначала возникает морфология, и на ней основывается таксономическая теория. Этому положению можно дать теоретические обоснования, но в данном случае важно увидеть, как это происходит на опыте. Далее мы рассмотрим возникновение принятой сейчас таксономической системы и увидим, что таксономия возникла благодаря тому, что была создана аналитическая морфология. И в только что рассмотренном случае с такой оригинальной системой, как система Устери, мы тоже видим, что сначала разработана определённая морфологическая теория, очень нетривиальная – морфологическая теория Гёте, типологическая морфология, использующая понятие прарастения – и из такой морфологии как следствие получена периодическая система цветковых растений.

Мы разобрали лестницу, рассмотрели, как она получается, какие мысли заставляют представления о системе таксонов сложиться в лестничную форму. Теперь можно понять, как будет распадаться эта система взглядов и что она даст в качестве рудиментов. Первым делом выпадает определённость числа ступеней. Чтобы находить эти четко определённые ступени, требуется сильнейшая работа мышления – в разнообразии существ находить общие признаки, недвусмысленно позволяющие разместить их в таком-то месте. Умение видеть уровни организации, проявляющиеся совершенно разным образом в существах разного сложения и происхождения. Осознание этих уровней как ведущих, расшифровка всей морфологии как отображения этих уровней организации. Это криптографическое чтение природы и свойств живых существ даётся с большим трудом – достаточно представить, каких трудов стоит такое обобщение данных, которое сделал Устери. Я напомню – он знал мировую флору цветковых, был хорошим сборщиком растений и бывал в нескольких тропических экспедициях. Это не кабинетный ботаник – он действительно знал разнообразие растений, и тем не менее это огромное разнообразие смог уместить в рамках столь строгой системы.

Итак, сначала выпадает определённое число ступеней и лестница становится неопределённо-счётной – просто некий набор ступенек. Появляется упрощённое представление о закономерном развитии форм от некоторой простоты к… К чему-то неопределённо-сложному. Затем множество форм, не умещающихся в единый ряд, в нитку, заставляют принять с одной стороны некоторую многонитчатую структуру, с другой – придать стремление к прогрессу. Получается ветвящаяся лестница, скорее даже наклонная плоскость, потому что о ступеньках уже можно забыть – они совершенно перепутаны с таксонами. Если в периодической системе таксон «выполняет» место в лестнице, то в такой спутанно-лестничной системе таксоны беспорядочно громоздятся, приписанные к каким-то группам и ступеням очень приблизительно – стремление к прогрессу остаётся скорее лишь заявленным принципом и может быть использовано лишь при сравнении крайних форм.

Наконец, если отбросить представление о закономерном изменении от определённого начала формообразования к определённому завершению, получается просто древовидная система неопределённо-ветвящихся форм. Представление о ступенях здесь присутствует в виде воспоминания. Потом теряется и представление о прогрессе. Его легко заменить поступательным ходом времени. Раз у нас есть анизотропный фактор, который всё равно организует все формы в определённом направлении, – время, то представление о прогрессе, о закономерном усложнении, оказывается лишним. Теперь мы можем строить ветвящиеся системы форм, упорядоченных по происхождению, отображенных на ось времени. Лестница преобразуется в дерево.

И наоборот, как только возникает желание углубиться именно в изучение форм – сразу возникает этот образ ступеней, как это видно у А. Н. Северцова. Сравнительная анатомия при любом применении тут же начинает организовывать беспорядочную метлу, сделанную филогенетиками, в набор ступеней – возникают представления об уровнях организации, через которые проходят, закономерно изменяясь, разные монофилетические линии, начинаются разговоры о маммализации, орнитизации, артроподизации, брахиоподизации и т. п. То есть внимание к строению форм начинает создавать из метлы лестницу, пока ещё очень слабо оформленную, а самые первые неудачи в работе с формами приводят к дезорганизации лестницы Устери в неопределённую лестницу Боннэ.

Так выглядит взаимоотношение концептов «лестницы» и «дерева», «метлы». Конечно, в истории Боннэ предшествует Устери, но тщательное расплетение всех нюансов отношений «лестничников» и «метельщиков» в истории систематики выходит за рамки данной работы.

Можно обратить внимание и на ещё один аспект дела. Лестница существ – это много более общий концепт, чем система живого. Она начинается в неорганическом и следует выше живого, описывая, скажем, и ступени психического развития. Это имеет очень практически-видимый результат – в лестницах минералы упоминаются рядоположенным образом вместе с растениями, животными и т. п. Минералы – такая огромная ступень на этой лестнице. Когда лестница вырождается в неопределённое по числу степеней стремление к прогрессу – минералы в общей форме остаются на ней, не указывается точное их соотношение с растениями, но остаётся сознание – вот эта вот лестница растительных форм где-то внизу, через какие-то переходные формы, связана с минералами. И наоборот: как только концепт лестницы разрушается и ему на смену приходит система «метла», минералы становятся неуместны. У них нет с растениями содержательных общих признаков, они не могут быть встроены в ту же систему – они составляют предмет иной описательной науки и являются основанием особенного, отдельного опыта. Резче проводится грань между живым и неживым – они расходятся в разные системы.

Итак, хотя у ятрохимиков не было системы живых существ и мы не можем точно знать, в каком бы направлении они двигались, и сопоставить развитие этой ятрохимической по исходному пункту науки – с нашей наукой, мы, тем не менее, можем составить представление об этом, сопоставив систему Устери с современной системой растений. Конечно, и в понимании современной системы Plantae много трудностей. В ней более десятка типов, и покрытосемянные Angiospermae – лишь один из них. Говорится, что растения – вообще бессмысленный термин с точки зрения таксономии. Это скорее высокий разряд жизненных форм. А так – произвольный набор типов, столь далеких, как синезеленые Cyanophyta, диатомовые Bacillariophyta, эвгленовые Euglenophyta, зелёные водоросли Chlorophyta, водоросли харовые Charophyta, пирофитовые Pyrrophyta, бурые Phaeophyta, красные Rhodophyta, а также многие другие. И высшие растения: мхи Bryophyta, папоротниковидные Pteridophyta, голосеменные Gymnospermae. Это очень, очень неблизкие организмы. Собственно цветковые Angiospermae включают около 400 семейств, разделение их на подклассы и порядки всё ещё не до конца устоялось (см. систему А. Шипунова [Шипунов 1991; 2003]). Но, конечно, это совсем не похоже на систему Устери.

Мы в общих чертах представили, как бы выглядела система растений Парацельса, если бы он её создал, если бы ятрохимики стали доминирующим направлением в науке и занялись классифицированием в собственной развитой научной традиции. Мы видели, из каких воззрений, с каких мировоззренческих позиций и какими путями могла бы создаваться парацельсианская систематика. И мы легко можем рядом с ней, с этой алхимической системой, поместить готовую современную систему, которая разработана всей мощью научной традиции.

Однако такое внешнее сопоставление систем даёт немногое. Каким образом «из ничего», из народной традиции называния трав и старых аристотелевских представлений родилась система Линнея, с которой и двинулась вперед новоевропейская систематика? Подобно тому, как мы реконструировали систему растений Парацельса, нам надо произвести реконструкцию Линнея. Но тут совершенно иные трудности – саму систему Линнея незачем реконструировать, она прекрасно известна, есть множество работ, посвящённых трудам его предшественников. Требуется нечто иное – понимание, каким образом сложилась эта линнеевская система.

История систематики растений

Народная биология и локальная биота

Чрезвычайное влияние на представления об истории таксономии оказали работы, которые по формальным признакам следует отнести к этнографии. До сих пор историки смотрели на тексты – Аристотеля и Теофраста, Плиния и Диоскорида, немецких травников и французских классиков – и пытались понять, как менялись знания о растениях. Этнографические исследования подложили под все эти изыскания совершенно новый фундамент, так что и все прежде собранные сведения предстали в особенном освещении.

В рамках психологии говорят о рошианской революции в 1970–1980-х гг. В 1970-х гг. Элеанор Рош изучала категоризацию мира в разных культурах, изучала и культуры Новой Гвинеи, и студентов американских кампусов. Выяснилось, что люди везде не только строят иерархии, но и столь же охотно говорят, какие объекты являются лучшими и худшими в данном классе. То есть могут не просто сказать, что нечто «рыба», но и – хорошая рыба или плохая рыба, хорошо принадлежит к классу рыб или плохой его представитель. Тем самым классы в значительной степени характеризуются не только «критериями», но и «типами». Конкретные представители «лучших» птиц различаются в разных культурах, то есть «самая типичная птица» у них разная – но само выделение типичных и нетипичных универсально [Rosch 1973; 1975; Rosch et al. 1976].

Последователи и ученики Э. Рош доказывают, что имеется определённая структура ступеней (град, уровней) и на уровне ощущений, и на уровне семантическом. При этом оказалось, что лучшие образцы, более типичные, люди классифицируют быстрее, чем плохие, менее типичные [Barsalou 1992; 1999]. В целом это рассматривается как подтверждение концепции фамильного сходства Л. Витгенштейна. То, как в рамках народной таксономии выделяют виды в природе, оказывается особенным случаем категоризации, виды – не концепты в современном понимании, это – нормы. Различие между народными видами – это не различие между понятиями, основанное на сходствах и на различиях, на дифференциальных признаках, а скорее различие в уровнях сходства. Можно сказать иначе: есть разные типы концептов, одни указывают на явление, на совокупность «штук», другие указывают на определение, четко сообщают признаки, разграничивающие явления. Кеплеровы орбиты – не предмет, это норма, в том смысле, в каком сила – тоже не предмет, как и ускорение. А вот понятия Ньютона указывают не на явление, а на определение. Или можно взять другой пример. Выше говорилось о том, как выглядит система растений в традиционной культуре Китая. Нумерологическая система работает, конечно, с такими вот «типовыми множествами», с группами символически обозначенных объектов, которые можно представить каким-то образцом, «хорошим представителем». В Китае существует очень развитая и последовательно продуманная система символических соответствий, это не просто «народная таксономия», но понять общий принцип на её примере можно.

Народной таксономией в приложении к истории систематики занимается, в частности, канадский исследователь Скотт Этрен [Atran 1990; 1998]. Этрен – антрополог, социолог, разрабатывает очень разные проблемы примитивных и современных обществ, в частности – когнитивные основания естественной истории, это направление работ называется фолкбиологией, то есть народной биологией. С появлением концепции народной биологии более невозможно излагать историю систематики как раньше – требуется совсем иной рассказ.

В науке о народной биологии утверждается, что существует транстеоретический базис биологии – об общих видах и общих органических процессах [Wallace 1889; Atran 1999]. В самых разных племенах и на разных языках люди называют окружающие их растения и животных. Эти таксономические массивы содержат информацию о свойствах и органических категориях [Atran 1990]. Однако эти группировки меняются от культуры к культуре, зависят от космологии, мировоззрения, окружающего культурного контекста, социальной группы, способа хозяйствования, типа проживания [Berlin 1992]. С другой стороны, у структур народной биологии своя устойчивость, они могут переживать социальные катаклизмы и смены мировоззрений. Сущности народной биологии устойчивы, поскольку (и – насколько) нелокальны. Существует поддерживаемая устройством языка (кванторы, обозначающие категории, счётные слова, способы обозначения) традиции называния природных объектов, и это не мелкие точечные диалектные особенности, а напротив, крупные системы, действующие на площадях с разнообразной экологией и над локальными диалектными границами.

Это положение – противоположный полюс к гипотезе языковой относительности Сепира-Уорфа. В концепции фолк-таксономии утверждается, что существуют универсалии, распространённые у всего человечества, независимые от различия культур – вопреки мнению, что здравый смысл, безотчетные интуиции красоты, стройности, правильности теории и т. п. – зависят от культуры [Dear 2006]. Что это за универсалии, будет сказано дальше.