Текст книги "Строговы"

Строговы засмеялись, а Дениска поспешил объяснить причину своей радости:

– Теперь мне вольно будет. А то батя все на привязи держит. Даже на улицу вечерами не пускает. «Ты, говорит, мал, погоди, вот Тереху женим, тогда твой черед гулять». А мне уж четырнадцатый год пошел.

– Ты не мал! Больше цыпленка, с галку, – подшутил Матвей.

– Садись обедать, – пригласила Анна брата, – а домой приедешь, скажи бате, что, мол, спасибо передавать велели. На свадьбу все прискачем.

– Нет, не все. Я не поеду, – сказал Матвей.

– Почему, Матюша? – удивленно спросил подросток.

– Не обижайся, Денис, ты хороший парень, а вот отец у тебя…

– Опять ты, Матюша, за старое, – недовольно проговорила Анна. – Уж и позабыть пора эту охоту распронесчастную. Почитай, с той поры уж сколько прошло.

Но гулять на свадьбе Матвей наотрез отказался.

Отказ как ножом резанул по сердцу Евдокима Юткина.

Ночью во время обычной беседы Марфа говорила мужу:

– Езжай, Алдоха, сам к сватам да уломай Матюху – без него нельзя нам играть свадьбу. Ты подумай, что люди скажут? И так по селу болтают, что вы с Демьяном Матюху медведями хотели стравить.

Евдоким долго отругивался, но ехать на пасеку все-таки согласился.

– Ладно, так и быть, поклонюсь зятю.

– Поклонись, поклонись, Алдоха. От поклона поясница не заболит.

На пасеке Евдоким застал всех в сборе.

Матвей сидел за столом, заряжал патроны. Захар готовил рамки для ульев. Артемка что-то мастерил на пороге.

– Вы что ж это, сваты, свадьбу расстраиваете? – сказал Евдоким, переступая через порог.

– Матюша у нас заупрямился, – объяснила Анна.

Захар промолчал. В душе он одобрял поведение сына, но все же ему было неловко перед сватом. Евдоким ждал, что скажет Матвей. Он нарочно сел напротив зятя. Но тот словно не замечал его.

– Ты что ж, Матюша, молчишь? – рассердился Захар.

– Я же сказал, что на свадьбу не поеду.

Евдоким шагнул вперед и встал перед Матвеем.

– Давай, Захарыч, мириться. Ай не родня мы? Нам ли враждовать? А если чем обидел, прощенья прошу. Хошь, поклонюсь в ноги?

– Я не икона, – не отрываясь от работы, проговорил Матвей. – А мириться не буду. Я с тобой не ругался.

Евдоким поспешно сказал:

– А коли так – на свадьбу милости просим!

– Не проси – не поеду. Мне и глядеть-то на вас с Демьяном тошно, – кинув на Евдокима презрительный взгляд, сказал Матвей.

– Ну, как хошь. Бог с тобой, – пробормотал окончательно сраженный Евдоким.

Он повернулся и хотел выйти, но Агафья схватила его за рукав.

– Ты что, сват? Разве можно без чаю! Нюра, – обратилась она к снохе, – ставь-ка самовар на стол.

Матвей собрал со стола ружейные припасы и унес их в горницу, потом оделся и вышел из дому.

Евдоким уехал с пасеки злой. У ворот Анна шепнула ему:

– А ты не горюй, батя, он еще образумится. Я уговорю его.

– Была бы честь оказана, – не веря дочери, буркнул Евдоким, – а так и без него обойдемся.

Утром в день Красной горки в село поехали Захар, Агафья и Анна. Матвей с Артемкой и дед Фишка остались дома.

Старый охотник, чтобы не вязались к нему, притворился хворым. Так же, как и племянник, он возненавидел Евдокима Юткина и Демьяна Штычкова на всю жизнь.

4

Двор Юткиных по случаю свадьбы был выметен и усыпан песком, в доме шли последние приготовления.

В полдень женихова родня на разряженных лентами и цветами лошадях покатила в Балагачеву за невестой.

На полосатых дугах звенели колокольчики, на сбруе блестели начищенные бляхи. Свадебный поезд, пополненный невестиной родней, возвратился в Волчьи Норы перед вечером.

У церкви уже толпился народ. Всем хотелось взглянуть на невесту. Она шла, окруженная подругами, опустив глаза, и краснела от громких бесстыдных замечаний, которые неслись из толпы.

Когда из церкви приехали к Юткиным, новая родня удивила всех своим блеском. Одних девушек – подруг невесты – набралось не меньше десятка. На них были одинаковые белые платья с цветными вышивками, и пели они звонко и слаженно:

 
Виноград по горам растет,
А ягода малина по садам цветет.
Виноград – свет Терентий Евдокимович,
А ягода малина – свет Анисьюшка да Кондратьевна.
Дай им, Господи, и совет и любовь,
Во совете, во любви век прожить.
 

Одна из подружек взяла тарелку и стала с нею обходить гостей. На тарелку посыпались пятаки, гривенники. Захар бросил полтинник, Евдоким осторожно, как в церковную кружку, положил медный пятак.

В толпе, осаждавшей окна юткинского дома, отсутствие Матвея Строгова на свадьбе заметили не сразу.

– Эй, ребята, а где же Матюха?

– Верно, где он? – взволновались зеваки.

– Сказывают, осерчал он на Евдокима за прошлогоднюю охоту. Ладно, он не сробел, а то бы не жить ему. Первого медведя будто из ружья застрелил, другого, сказывают, как схватил за язык, так все нутро ему прочь и вывернул.

– Силач!

– Уж что и говорить.

– И гордяка! На свадьбу, вишь, не приехал.

– Да и поделом! Им, чертям, Юткиным, только и остается, что в рожу плюнуть. Все село в кулак зажали.

Свадебная гулянка затянулась почти на неделю.

Анна уехала раньше. Она была на сносях, и свадебная толкотня утомила ее.

5

Перед отъездом Кондрата Буянова домой Евдокиму захотелось показать ему свое хозяйство. Работник Михайла запряг в тележку буланого жеребца, и хозяин, прихватив с собой Демьяна Штычкова, повез свата смотреть маслобойку. Хитрый Кондрат был несловоохотлив.

– Хорошо облажено, – сказал он, выходя из маслобойки.

– Это еще что, сват! Ты вот мельницу погляди, – и, не спросив своих спутников, хотят ли они ехать дальше, Евдоким свернул в проулок и повез их за село.

Пахота еще не начиналась, на полях было пусто, кое-где в ложбинах белели нерастаявшие кучки снега.

Евдоким покрикивал на жеребца, и тот, оттопырив хвост, мчал тележку так, что у седоков ветер свистел в ушах. Уже начинало смеркаться, и Евдоким торопился засветло доехать до мельницы.

На плотине, у самой мельницы, буланый остановился и захрапел.

Евдоким прикрикнул на него, жеребец вздрогнул, но стоял, прядая ушами.

Демьян соскочил с телеги и побежал посмотреть, что преграждает путь.

– Мост разворочен, Евдоким Платоныч! – крикнул он.

– Держи, сват. – Евдоким сунул в руки Кондрата вожжи и побежал к Демьяну.

Тот стоял на плотине, возле желоба. Мосток через желоб, по которому вода шла к мельничному колесу, был сброшен в пруд. С мельницы донеслись глухие удары. Там что-то рубили.

– Идем вброд, – сказал Евдоким и шагнул в желоб.

Вода доходила ему до колен и текла очень быстро. Пошатываясь, Евдоким перебрался на другую сторону. Демьян полез за ним.

Бегом они бросились к мельнице. Дверь оказалась открытой.

– Кто там? – закричал Евдоким.

Никто не отвечал. Но в тот же миг что-то затрещало и бултыхнулось в воду.

Когда перепуганный Демьян наконец зажег спичку, они увидели бывшего волченорского пастуха Антона Топилкина. Оба бросились на Антона, схватили, закрутили руки назад, связали их кушаком.

Демьян остервенело ударил Антона кулаком по лицу – раз, другой, третий.

– Это за что же ты, разбойник, мельницу распорушил? – прерывающимся, злобным голосом спрашивал он. – За что?

Антон выплюнул кровь изо рта, громко сказал:

– За все сразу. За мать, за братишку, за Устиньку.

Антона избили до потери сознания и потащили на телегу.

Кондрат, прикорнув на телеге, крепко спал и очнулся лишь тогда, когда Демьян выжал ему на лицо мокрый рукав зипуна.

– Ну и спишь, сват, – как убитый, – упрекнул его Евдоким.

– А это кто? – испугался Кондрат, увидев подле себя стонавшего Антона.

Пересыпая слова руганью, Евдоким рассказал, что произошло на мельнице, и, повернув буланого, погнал к селу. Когда подъехали к околице, уже совсем стемнело. Евдоким остановил коня у березы, спрыгнул с телеги. Привязав коня, позвал Кондрата и Демьяна. Все трое отошли в сторону, стали совещаться, что делать с Антоном.

– Вези прямо к старосте, – посоветовал Кондрат. – Пусть до утра в амбар запрет, а днем соберет сходку. Там миру все обскажете, мир сам решит, как наказать подлеца.

– Неподходяще нам на сходку Антона тащить, – сказал Демьян. – Жаловаться начнет, а народ, чего доброго, на его же сторону встанет.

– А что у тебя – провинки какие? – спросил Кондрат.

– Провинки не провинки, а давно он зуб на меня имеет. Видишь, Устиньку даже припомнил. Отбил я ее у него когда-то. А тут старуха Топилкина с парнишкой замерзли. Опять же вроде как я виноват. А я что? Я только свое взял.

Евдоким помолчал, раздумывая, потом сказал твердо:

– Пусть мир как хочет судит да рядит, а я завтра к волостному старшине поеду, обскажу ему, что и как. Он ведь родня мне по бабе приходится.

– Вот-вот, так-то лучше, Евдоким Платоныч, – обрадовался Демьян.

Сели опять в телегу. Антона развязали и сбросили на пустыре за церковью. По селу прокатили махом.

На следующий день Евдоким побывал в волости. Старшина приказал изловить Антона. Евдоким, Демьян и сельский староста Герасим Крутков пошли к Топилкиным. Отец Антона заявил им, что он не видел сына со вчерашнего утра. Поехали на поля, но и там Антона не оказалось.

Прошла неделя, другая. Антон в селе не появлялся.

В народе пошли слухи, что Евдоким с Демьяном убили Антона. Волченорцы снова заволновались. Старик Иван Топилкин собирался ехать с жалобой к властям, но вернувшиеся из города мужики рассказали, что видели Антона в большом пригородном селе, и народ успокоился.

Глава седьмая

1

Анне хотелось, чтоб во главе будущего большого хозяйства Строговых стоял Матвей. Себе она отводила иную роль: она мечтала быть хорошей хозяйкой при хорошем муже.

Но перемены на пасеке не увлекли Матвея. Он чужими глазами смотрел на все созданное стараниями жены, будто и две новые коровы, и новые пашни, засеянные рожью-скороспелкой, и рыжий жеребенок получистых кровей принадлежали не ему.

Это настораживало Анну, и она решила склонить Строговых на новое дело – начать строить мельницу. Мельница могла привязать Матвея к хозяйству и отвлечь от тайги.

Однажды утром, когда вся семья завтракала, Анна завела разговор:

– Давайте, мужики, мельницу на Соколинке построим. Чистый заработок. Воды у нас много, лес под боком, а все остальное сгоношим помаленьку. Как ты, мама? – обратилась она к свекрови, поддержкой которой заручилась раньше.

– Уж чего бы лучше! – воскликнула Агафья. – Всегда были бы с мучкой да и с доходом. Как ты, старик, думаешь? – взглянула она на Захара.

– А по мне, хоть завтра начинайте, – скороговоркой выпалил тот.

Анна и Агафья посмотрели на Матвея. Все теперь зависело от него.

Матвей покачал головой.

– Подумать надо. Не знавши броду, не надо лезть в воду. Мельницу построим, а молоть что будем?

– Рожь, – ответила Анна.

– А кто к нам повезет ее в такую даль?

– Этого бояться не надо, Матюша, – заговорила Анна. – Много ли десять верст? Люди и за сорок едут. В случае чего пустим помол вполовину дешевле – отбою не будет.

Матвей добродушно засмеялся.

– Так ты всех помольщиков у отца отобьешь. Гневаться он будет.

Анна ответила, озорно сверкая карими глазами:

– Пусть гневается! А знаешь пословицу? Кто зевает, тот воду хлебает.

Все замолчали. Было слышно, как недовольно сопел дед Фишка. Сколько раз собирались они с Матвеем на Юксу – и все что-нибудь задерживало.

– Ладно, – вдруг горячо заговорил Захар, – мельницу будем строить. Испытка не убыток. Если подвозу не будет, на амбар для пчелы переделаем.

Агафья всплеснула руками.

– Ну что ты скажешь! Ровно его нечистый за язык дернет… «На амбар переделаем!» – передразнила она Захара.

Анна серьезно ответила свекру:

– Вы только постройте мельницу, а помол будет. Народу с каждым днем прибывает.

Спустя несколько дней после этого разговора пять плотников-новоселов застучали топорами на берегу речки, у большого омута.

Анна приходила к срубу за щепками, смотрела на дружно работавших плотников и радовалась.

Как-то вечером, возвращаясь вместе с Матвеем и плотниками домой, она сказала:

– Осенью, Матюша, за жерновами в город съездишь. Зимой с батей закрома и колесо сготовите, а на будущий год к страде и пустить можно. Вот между делом и построим мельницу.

Матвей вяло слушал ее; он смотрел на зеленеющие смолевые пихтачи, тянувшиеся до берегов Юксы, и думал о своем.

Через несколько дней Анна родила. Плотников пришлось распустить. Сруб мельницы остался незаконченным.

2

Когда Анна поправилась, а ребенок, названный Максимом, немного окреп, Матвей решил отправиться на Юксу. Стояло затяжное ненастье, и в поле все равно делать было нечего.

Дед Фишка суетился, собирал припас, харчи в мешок, торопил Матвея, боясь, как бы какие-нибудь дела вновь не задержали племянника.

Из дому охотники вышли в один из дождливых дней после Успенья и целую неделю бродили по тайге.

В лесу было тихо. Как и шесть лет назад, в грустной задумчивости приспустив сучья, стояли кедры. По-прежнему с шумом катила Юкса свои мутные воды.

Матвей знал здесь каждый угол, и всюду ему хотелось побывать, приятно было вспомнить о прошлом.

После солдатчины и встречи с Беляевым мир повернулся к Матвею какой-то иной стороной. Мысли стали острее и беспокойнее.

Еще совсем недавно Матвей мало думал о несправедливости купца Кузьмина. Это вспоминалось лишь два раза в год, когда приходилось везти богатому золотопромышленнику большую долю того, что добывалось трудом отца и его, Матвея, на пасеке. Теперь же он не забывал об этом ни на минуту.

Демьян Штычков разорил семью бывшего запевалы его роты, Антона Топилкина. И все-таки виноватым остался опять Антон. Именно он, а не Демьян Штычков, покинул родное гнездо и ушел одиноко бродить по белому свету.

Сколько же людей работает на таких вот Кузьминых, Штычковых, Юткиных? И почему люди терпят эту несправедливость?

Дед Фишка не замечал задумчивости племянника.

– Теперь, Матюша, мы с тобой опять одни на Юксе. Все как раньше, до службы, – говорил он, испытывая радость от одного сознания, что они с Матвеем снова идут по тайге, как ее безраздельные хозяева.

Матвей понимал старика и радовался вместе с ним. Однако внутренне он не был уверен, что все останется, как прежде. Любовь к тайге и охоте жила в его душе с той же силой, что и шесть лет назад, но наряду с этой страстью в нем появилось и другое: тяга к людям.

Как только выведрилось, Матвей заторопился домой.

Из тайги охотники возвращались довольные, с тяжелой поклажей на плечах. В мешках лежали вспоротые (чтобы не протухли) глухари и рябчики.

По пути на пасеку завернули в Балагачеву. Заходить сюда они не собирались, деревня стояла в пяти верстах от тропы. Но ясный день кончился, а к вечеру небо опять заволокло тучами, и ночь начиналась дождем. Где-то за Юксой на темном небосклоне вспыхивали яркие молнии и погромыхивал гром.

Кинтельян Прохоров и его жена Акулина встретили охотников приветливо.

– Постарел ты, Захарыч, – ощупывая плечи Матвея, говорил хозяин, – усы, бородку отпустил, да и сам раздался.

– Да, а был-то какой! – сочувствующе поддакнула Акулина. – Орел! Мы с мужиком все, бывало, любовались.

– Бегут года. И рад бы остановить их, да не выходит, – с грустной усмешкой сказал Матвей.

Кинтельян стал жаловаться на судьбу.

– Живем – коптим небо, – заговорил он, – что летом заработаешь, то зимой съешь. А нынче совсем не знаю, как жить будем. Сена мало заготовили, а хлеб из-за дождей, почитай, весь на корню погнил.

– Да ведь у вас, кажись, насчет лугов тут раздолье, – не понял Матвей.

– Лугов-то много, да не достаются они нашему брату. Все хорошие места Сергуха Волков захватил. Луга делили по скоту. А у него, почитай, одних коров десятка два голов будет. Что ж, первый житель в деревне, все под его рукой ходят. Нам с Ариной Добровой достались две делянки в низинах, где одна осока растет.

– Как Арине-то живется? – спросил дед Фишка.

Арина была вдовой Изосима Доброва, утонувшего на Юксе вместе с Прибыткиным и Меншиковым. Акулина покачала головой.

– Плохо живется Арине. Бьется баба как рыба об лед.

– А все Степан Зимовской насмутьянил: бегал по деревне да всем золотые горы сулил, – со злобой сказал Кинтельян.

– И он, Кинтельян Прохорыч, пострадал. Видел сам – от заимки одни угли остались, – заметил Матвей.

– Что верно, то верно, – согласился Кинтельян. – А все ж таки живет Зимовской не по-нашему. Нынче по весне лавку в Сергеве открыл, капитал думает сколотить, а потом на Юксе собирается золото искать. Мужики сказывали, опять артель сбивает.

Матвей изумленно взглянул на деда Фишку. Тот был так поражен этой новостью, что слушал, не сводя глаз с Кинтельяна.

– Вот жена намедни была в Сергеве. Степан-то Иваныч, говорит, за прилавком в белом фартуке, что твой купец в городе…

– Этот маху не даст, нет! Добром дело не пойдет – обманывать станет, – вставила Акулина.

Дед Фишка недовольно сопел трубкой, дергал себя за длинные брови.

– А лавка-то, Акулина, богатая?

– Какая, к лешему, богатая! Полок много, да пока пустые больше, – ответила Акулина и, помолчав немного, добавила: – А может, не выкладывает все товары. Он ведь, Зимовской-то, хитрый, не любит свое добро на людях показывать.

Пока разговаривали, вскипел самовар. Акулина быстро собрала на стол и пригласила гостей ужинать.

Ночь охотники провели беспокойно. Тучи прошли стороной, и вместо грозы и ливня, которых они ждали, брызгал редкий, ленивый дождик.

Матвей несколько раз выходил на крыльцо. Попыхивая самокруткой, он смотрел на мутное небо и думал о Юксинской тайге.

Вспомнился Беляев.

Зимой, незадолго до его отъезда, Матвеи рассказал ему о тревожных выстрелах в тайге, о самоубийце, найденном охотниками, о следователе Прибыткине и о поисках золота в песчаных берегах Юксы.

Матвей предложил Беляеву приехать весной и отправиться вместе с ним и дедом Фишкой в тайгу на поиски золота.

Беляев глухо рассмеялся и проговорил шутливо:

– Мне, Матвей Захарыч, золота много не надо. С полфунта бы. Послал бы жене с дочурками, им на хлеб на соль пригодится, пока я по белому свету странствую. – Почмокав губами о подаренный ему дедом Фишкой мундштук, сделанный из корня березы, Беляев серьезно продолжал: – Земля наша русская богата, Захарыч. И у нас на Урале и у вас в Сибири много еще добра лежит нетронутым. Верю, что у вас на Юксе есть золото. Да, может, и не только золота. На этих просторах можно найти все что захочешь: и каменный уголь, и железную руду, и нефть. Но можем ли мы заниматься этим сейчас? Сам посуди: ну, пойдем мы с тобой на Юксу, – какой из этого толк будет? Трудно двоим-троим без специальных знаний найти золото, а еще труднее взять его. Насмотрелся я на Урале, как там живут старатели. Нищета. Случайные и редкие заработки. Ну, пусть даже мы найдем малую толику золота, поправим немного свою жизнь. А дальше что? Ведь если ставить это дело по-промышленному – огромные капиталы нужны. Вот и выходит, что найдем мы с тобой золото, а воспользуется нашей находкой какой-нибудь богатый промышленник, вроде Кузьмина, да нам же на шею ярмо и повесит. Нет, уж лучше я о другом буду думать. Ты мне как-то говорил, что у тебя сердце кровью обливается, как о китайцах вспомнишь. То же самое и у меня. Ведь наши рабочие и крестьяне, Захарыч, не лучше китайцев живут. Теперь и посуди, стоит ли мне от своего дела отрываться. Надо жизнь эту постылую расшатывать, – вот о чем я думаю.

Вспоминая теперь этот разговор, Матвей видел, как глубоко прав был Беляев.

Что они вдвоем с дедом Фишкой могли сделать на этих просторах?

Зимовской отлично понимал это. Торговля принесет ему деньги и силу. И тогда народ за кусок хлеба будет без конца ворочать ему землю, а он – набивать карманы золотом. Получится так, как говорил Беляев: один будет богатеть, а сотни и тысячи – гнуть спину и жить в нищете. Юксинская тайга станет вотчиной Зимовского.

Никогда еще Матвей не переживал такого смятения. Может быть, только в эту ночь он первый раз в жизни до конца понял, как дорога для него Юкса и как ненавистен ему Зимовской.

– Народу – не жалко, а вот Зимовскому… – прошептал Матвей и решительно, вслух, произнес: – Не отдам!

– Ты о чем, Матюша? – спросил из темноты дед Фишка.

Давно уже, незамеченный, стоял он возле Матвея. Старику тоже не спалось. Неладно складывалась жизнь на старости лет. Сначала Прибыткин, теперь вот Зимовской…

– Пойдем, дядя, спать. Рассвет скоро, – помедлив с ответом и не удивляясь тому, что старик здесь, проговорил Матвей.

Утром, когда охотники вышли из Балагачевой, Матвей сказал:

– Плохи наши дела, дядя. Видишь, что Зимовской замышляет?

– Бог не допустит этого, Матюша.

Матвей промолчал. В Бога он не особенно верил. Но у деда Фишки Бог был фартовый и кое-когда помогал старику.

3

На пасеке Матвея ждал Влас, приехавший из города с важной вестью. Матвей увидел его с косогора. Влас сидел подле амбара, и бритая голова его блестела на солнце. Тревожное чувство поднялось в Матвее, когда он подошел к брату.

Влас шагнул навстречу, улыбнулся и заговорил скрипучим голосом:

– Третий день тебя жду. Надо вот так! – Он провел пальцем по кадыку.

– Пошли в дом, – проговорил Матвей, на ходу сбрасывая с плеч мешок с глухарями.

Захар, Агафья и Артемка засуетились возле охотников, оценивая добычу.

Анны дома не было: в день приезда Власа она с Максимкой уехала в Волчьи Норы.

Матвей и дед Фишка опустились на пол у порога, стаскивая промокшие бродни. Влас сел на табуретку, ссутулился, стал сразу меньше.

– Нерадостную весть привез я тебе, Матвей.

Матвей, сдерживая дыхание, взглянул на брата.

– Война, говорят, скоро будет. Да-с.

Кровь отхлынула от потного лица Матвея.

– С кем?

– С японцами. Сказывал верный человек. Нынче зимой пустил я к себе на квартиру тюремного фельдшера Прохоренко. Квартирант исправный, иной месяц вперед платит-с. Так вот он и говорил-с.

– Да брось ты сыкать! Смерть не люблю! Рассказывай о деле, – сердито сказал Матвей.

– Так вот он, Прохоренко-то, – заторопился Влас, – военным фельдшером был, а теперь перевелся в тюрьму. Уверяет, что вот-вот война на Дальнем Востоке начнется. Будто англичане японцам против русских помогать будут.

– Из-за чего же воевать собираются?

Влас втянул голову в плечи.

– Про то одному царю известно…

– Ну пусть один и воюет! – почти крикнул Матвей.

– На кулачках бы цари и схлестнулись, чем народ-то губить, – засмеялся дед Фишка, но, взглянув на Матвея, ставшего вдруг суровым, умолк.

Матвей встал с полу, выбросил бродни и мокрые портянки в сени и босой прошел в передний угол.

– Пропади она пропадом, жизнь такая! Было б за что воевать…

– Лихоманка жизнь, – хмуро заметил дед Фишка, понимая, что дело для Матвея может обернуться очень плохо.

Захар и Агафья вздохнули. Артемка по лавке пробрался за стол к отцу и обнял его за плечи. Мальчик видел, что отец взволнован, и пожалел его.

– Но есть, Матюха, выходец. Тебе можно не ходить на войну, – подымаясь с табуретки, проговорил Влас.

Матвей взглянул на брата.

– Поступай в тюрьму надзирателем. Оттуда не берут. С начальником можно все уладить. Я и Прохоренко похлопочем за тебя.

– Людей в неволе держать? Нашел тюремщика! Ты совсем, Влас, рехнулся! – вспылил Матвей.

– А убивать людей лучше? Ты об этом подумал?

Матвей опустил голову и, помолчав, сказал:

– Ну что ж. Придется поехать самому и все толком разузнать в городе.

– Непременно-с. Я затем и приехал, – обрадовался Влас.

Торговые дела Власа шли неважно. Он едва сводил концы с концами, а ссора с отцом лишила его последней поддержки. Надо было сделать что-то доброе для семьи, чтобы восстановить былые отношения. Это и заставило его поспешить на пасеку, как только он узнал о близкой войне.

В тот же день Матвей поехал в Волчьи Норы. О возможности войны русского царя с японцами уже поговаривали в народе.

В Волчьих Норах Матвей побывал у солдат, только что демобилизованных из армии. Солдаты рассказывали неутешительные новости. На Дальний Восток шли войска из России. Часть солдат, подлежащих увольнению, была задержана на неизвестный срок.

Из села Матвей вернулся вместе с Анной.

При одной мысли об уходе Матвея с пасеки у Анны сжималось сердце. То ласками, то угрозами пыталась она удержать Матвея дома.

– Ты подумай, Матюша, что будет? Опять все прахом пойдет, – говорила она. – Мельницу вот не достроили. Земли сколько у нас нераспаханной… И мне жить надоело так: не то вдова, не то мужняя жена. А войны, гляди, и совсем не будет.

Матвей молчал.

Жизненная дорога перед ним раздваивалась, и он еще не знал, в какую сторону придется идти.

4

Через три дня Матвей сидел в доме брата в городе и слушал пылкую речь Власова квартиранта, тюремного фельдшера Прохоренко.

Небольшой, щупленький, с усиками, закрученными в стрелку, он подскакивал в кресле и кричал, будто перед ним была толпа:

– Тихий океан и его побережье, дорогой мой, – это кладезь неисчислимых богатств. Сюда тянутся руки всех государств. И Россия не имеет прав отставать! Не надо забывать: мы – могущественная держава мира. Война будет! И скоро, дорогой мой!

Прохоренко передохнул, хлопнул Матвея по плечу.

– Россия разобьет, дорогой мой, японцев в полмесяца, но все-таки это будет война. Зачем вам рисковать собой?

Матвей смотрел на кривляющегося перед ним человека и чувствовал, что слова фельдшера раздражают его.

– Если жить по правде, господин фельдшер, – сказал Матвей, – то ни русскому царю, ни японскому не надо лезть на китайские земли. Пусть китайцы сами свою жизнь настраивают.

– Вы наивны, дорогой! – вскочил Прохоренко. – Поймите одно: Китай – это неисчерпаемые богатства…

– Так у богатства есть свой хозяин. Вот о чем я.

Прохоренко махнул рукой, схватил со стола пачку газет и выскользнул за дверь.

– Этому впору городским головой быть, – с гордостью сказал Влас.

Матвей молча выплюнул, окурок на щелястый, некрашеный пол.

Вечером он пошел к Соколовскому. На многие вопросы тюремный фельдшер не дал ответа. В газетах, на которые он ссылался, было много угроз японцам, бахвальства, но ничего определенного о войне не говорилось.

Матвей долго блуждал по городу, пока нашел улицу, на которой жил Соколовский. Взойдя на покосившееся парадное крыльцо двухэтажного дома, он дернул за проволоку звонка.

Вскоре послышались торопливые шаги по лестнице, и дверь широко распахнулась. На пороге стояла высокая молодая женщина. Большие синие глаза ее смотрели на Матвея с любопытством.

– Мне Соколовского надо, – сказал Матвей.

– Такой здесь не живет, – ответила синеглазая женщина.

– А он здесь жил? Это дом номер двадцать девять? Он сам мне этот адрес давал, – торопясь, проговорил Матвей.

– Да, он здесь жил. Но теперь не живет. А вы что – его родственник или просто знакомый? – как-то странно спросила синеглазая женщина, продолжая внимательно приглядываться к Матвею.

– Знакомый, – ответил Матвей и подумал: «Что она, дура? Уж на родственника-то я никак не похож».

– Ах, вон как! – воскликнула женщина, точно услышала что-то неприятное, но, спохватившись, проговорила подчеркнуто любезным тоном: – Сочувствую вам, но где теперь живет Соколовский, не могу вам сказать, – не знаю.

«Все знает. С того же куста ягодка», – решил Матвей и, помолчав, спросил:

– А Беляев здесь не проживал?

– Беляев? Никогда о таком не слышала. Соколовский жил… это так.

Матвей постоял несколько секунд, обескураженный неудачей, и слегка поклонился.

– Всего доброго вам!

– До свиданья! – сухо бросила женщина и хлопнула дверью, но когда Матвей оглянулся, то увидел в щель синие глаза, с интересом наблюдавшие за ним.

Глаза были полны не то тревоги, не то озорства. Матвей недоумевал: «Смеется или Соколовского прячет?»

Вместо ясности и спокойствия, которые он хотел получить у Соколовского, он уходил отсюда еще больше обеспокоенный и встревоженный.

Утром в комнату, запыхавшись, вбежал Прохоренко.

– Собирайтесь, дорогой мой! Начальник обещал мне принять вас с утра.

Матвей встал. Собираясь, думал: «Что же делать?»

Ночь прошла, а он еще не знал, какую дорогу выбрать.

Фельдшер торопил его. Матвей наскоро умылся, выпил стакан чаю.

Дорогой, не слушая болтовни фельдшера, он продолжал обдумывать то, что собирался сделать, и очнулся от своих дум лишь в кабинете начальника тюрьмы господина Аукенберга.

– В солдатах служил? – спросил Аукенберг.

– Служил. Без малого пять лет.

– Рядовой?

– Так точно.

– Награды получал?

– Получал. Два золотых от генерала Нищенко.

– За что?

– За хорошую стрельбу.

– Грамотный?

– Так точно.

– В Бога веруешь? Престолу отечества предан?

Матвей замялся, ответил не сразу:

– Известно, как все крестьяне.

Аукенберг окинул взглядом Матвея, позвонил. В кабинет влетел испуганный чиновник, вытянулся перед начальником. Тот, не глядя на него, сказал, указывая головой на Матвея:

– Примите этого младшим надзирателем.

Через полчаса Матвей вышел из конторы тюрьмы, все еще плохо сознавая, что произошло.

За воротами он догнал толпу арестантов, шедших под конвоем тюремных надзирателей. Арестанты шли медленно, тяжело передвигая ноги.

Когда Матвей поравнялся с ними и стал всматриваться в их лица, словно разыскивая кого-то, один чумазый арестант взглянул на него большими завистливыми глазами и сказал громко:

– Эх, воля-матушка!

– Без разговоров! – крикнул надзиратель.

По толпе прокатился недовольный говорок.

Арестанты шли, и Матвею казалось, что они бьют ногами о мостовую с остервенением. Он вдруг повернулся и побежал обратно к тюрьме.

«Нет! Лучше на войне умереть, чем людей мучить», – думал он.

Прохожие сторонились его и провожали удивленными взглядами.

У ворот Матвей столкнулся с начальником тюрьмы. Господин Аукенберг садился в пролетку.

– Ваше высокоблагородие, отставьте меня. Не по мне это дело, – проговорил Матвей взволнованно.

Господин Аукенберг взглянул на Матвея и, кажется, не узнал. Пара белых лошадей рванулась вперед, зацокали о камень подковы, посыпались искры. За колесами всклубилась, как пороховой дымок, легкая пыль.

5

На этом и кончилась бы злополучная история с поступлением Матвея на службу в тюрьму, если бы на другой день он не встретил Соколовского.

Началось с того, что Влас стал выговаривать младшему брату скрипучим, надоедливым голосом:

– Неблагодарный ты! О тебе знатные люди пекутся, добра желают, а ты упрямишься… Ты о семье подумал? Кто твоих сирот кормить будет, если на войне погибнешь? На меня рассчитывать не приходится. Я еле концы с концами свожу. Сам видишь, живу как плотва среди щук. Того и гляди, как бы купчишки со всеми потрохами не проглотили.

Матвей смотрел на брата скучными глазами, думал о своем и молчал. В комнату быстро вошел фельдшер Прохоренко. Узнав о решении Матвея, он сунул руки в карманы и забегал по комнате.

– Пожалеете, молодой человек! – крикливо заговорил он. – Пожалеете, да-с! И в другой раз на протекцию не рассчитывайте. Ее не будет-с!

– Я и говорю… – снова вступился Влас.

Выслушав все упреки и рассуждения Власа и фельдшера, Матвей вдруг встал и вышел из комнаты, озадачив собеседников своим решительным, сосредоточенным видом.