Текст книги "Соль земли"

К моменту встречи с Ульяной Лисицыной Анастасия Федоровна жила уже по тем законам, которые диктовались установившимися неписаными «приличиями», имеющими в быту людей нередко силу непреложного устава. Это ее новое состояние Максим подметил в первые же дни, отнеся его исключительно за счет пережитой разлуки. «Ты стала без меня, Настенька, подобранной и строгой, как бонна в русских классических романах», – с усмешкой сказал он однажды. Анастасия Федоровна не стала опровергать слов мужа.

– А ты думаешь, я не знаю об этом? Да что же делать? Сорок лет, дорогой друг! Воспринимать мир по-прежнему не только невозможно, но и стыдно.

– Почему стыдно? – не понимая хода ее мыслей, спросил Максим.

– Люди осудят. Людской суд жесток.

Он попытался расспросить ее, но она сказала:

– А ты меня не спрашивай, я сама ничего не знаю.

– Настенька, надо быть не моложе и не старше своих лет.

– Вот я и стараюсь.

– А тут стараться не нужно. Чувства сами подскажут. «Да как же доверять чувствам, когда они у меня двоятся?» – хотела сказать она, но в комнату вошли Сережа и Ольга, и разговор прекратился. Возобновить его не удалось – не возникало больше подходящего повода.

Только теперь здесь, в тайге, слушая под мягкий и ласковый шум леса откровения Ульяны, Анастасия Федоровна вновь вспомнила о своем разговоре с мужем.

Пока Ульяна рассказывала, Анастасии Федоровне казалось, что все пережитое ее юной подругой происходит с нею самой. Это не Ульяна, а она, Анастасия Федоровна, идет из тайги в деревню в лучистое раннее утро марта. Это она, задыхаясь от волнения, не чувствуя под собой ног, подымается на высокое крыльцо клуба. Это она спешит в тайгу, покрывая огромные расстояния в два раза быстрее, чем остальные охотники. А молодой строгий учитель? Не инструктор ли он уездного комитета комсомола Максим Строгов?

Давно уже Анастасия Федоровна не воспринимала жизнь так трепетно. От блеска солнца, от обилия воздуха, а главное – от волнения, пробужденного в ней рассказом Ульяны, она чувствовала головокружение. «Максим прав: надо быть не старше своих лет, тогда душа всегда будет молодой», – думала она.

С первой минуты знакомства с Ульяной Анастасия Федоровна почувствовала к девушке глубокое расположение. Теперь Ульяна стала ей близкой и дорогой. Анастасия Федоровна чувствовала, что где бы ни жила, что бы с ней ни происходило, она не оставит Ульяну. Все, что будет совершаться в жизни Ульяны, все будет искренне ее занимать и трогать.

– Уля, когда вы будете приезжать в город на зачетные сессии, вы будете жить у меня. Хорошо, Уля? Мы с вами побываем в театрах, сходим в художественный музей.

– Ой, спасибо вам, большое спасибо, Анастасия Федоровна!

– Я познакомлю вас с моими ребятишками и с мужем. А если захотите, научу бальным танцам. Вы не смотрите, что я такая большая, я легкая и подвижная, – простодушно похвасталась Анастасия Федоровна.

Рассказ Ульяны о себе пробудил в ней желание быть такой же откровенной и доверчивой, какой была перед ней девушка.

– Да я же вижу, какая вы! Вы… вы… как красавица артистка! Смотришь на вас, а душа ко всему хорошему и светлому рвется!

– А я с вами, Уля, моложе стала. Это оттого, что вы вся лучистая, как солнышко…

Они растерянно замолчали, слегка испуганные своими откровенными признаниями.

– Вот мы и объяснились с вами в любви, – нарушая молчание, сказала Анастасия Федоровна и засмеялась тихим счастливым смешком.

– Анастасия Федоровна! – горячо отозвалась Ульяна. – Называйте меня на «ты»…

– Ну хорошо! Пусть будет по-твоему, – согласилась Анастасия Федоровна.

4

Тропа, по которой они шли, змейкой взбежала на крутой холм, поросший редкими лиственницами и густыми зарослями колючего шиповника. Когда они поднялись на гребень, перед ними открылась обширная долина. Она начиналась от холма узкой стометровой горловиной и постепенно разбегалась вширь. Окончание долины упиралось в озеро, которое лежало подковой между лесистыми холмами. Это и было Синее озеро, о котором рассказал Анастасии Федоровне старый Марей. Вокруг долины и за холмами, сжимавшими ее на многие десятки километров, тянулись леса: сосна с редкой примесью пихтача и ельника. Прибрежные холмы были покрыты темной кедровой шубой с белой березняковой оторочкой по подножью. Долина ярко зеленела. Трава здесь была гуще, чем в других местах Улуюльской тайги. Всюду виднелись завязи еще не распустившихся цветов. Анастасия Федоровна ступала осторожно, чувствуя, что шагает не по голой земле, а по мягкому ковру.

– Как тут красиво! – воскликнула она, окидывая взором то долину, то холмы, то изогнувшееся, синее, как небо, поблескивающее озеро. Ульяна молчала, улыбались одни глаза. Не было еще такого человека, который смог бы остаться равнодушным при виде Синего озера! Это Ульяна знала, но она знала что-то еще. В глазах ее метались золотистые искорки смеха, и лукавое выражение лица говорило: «Это еще не все!»

Они стали подниматься на холм. Ульяна ловко взбиралась на крутой увал, протягивала руку Анастасии Федоровне и помогала ей. Когда они поднялись наконец на вершину холма, Ульяна вывела Анастасию Федоровну к самому обрыву. Отсюда открывался вид на все Синее озеро.

– Прислушайтесь!

Но Анастасия Федоровна уже слышала, она только не могла понять, откуда доносятся эти необычные звуки. Тонкий беспрерывный звон стлался над водой и лесом. Ветерок то ослаблял, то усиливал его. Анастасия Федоровна заглянула под яр в прозрачную воду озера и перевела взгляд, полный недоуменного восхищения, на Ульяну.

– Что это за оркестр, Уля? – тихо спросила она, боясь, что от ее голоса этот звон, ласкающий слух, может исчезнуть.

Ульяна посмотрела на нее, втайне испытывая наслаждение от недоумения Анастасии Федоровны, и загадочно сказала:

– А звенит наш оркестр без перерыва сотни лет.

Анастасия Федоровна опустила руки, и этот жест передал ее состояние: она не в силах была разгадать загадку.

– Это звенят, Анастасия Федоровна, ручьи. Они падают в озеро прямо с яра, и каждый из них несет с собой свою песню.

Анастасия Федоровна снова подошла к обрыву и заглянула под яр.

– Отсюда ничего не увидите, – предупредила Ульяна. – Лучше сделаем так: привал на ночевку у нас будет на этой площадке. Все вещи оставим тут. После отдыха можно пойти осмотреть берега озера.

– А ты очень устала? – спросила Анастасия Федоровна.

– Я-то? Что вы! Я о вас беспокоюсь!

– А мне не терпится, Уля, – сказала Анастасия Федоровна. – Не терпится! – повторила она.

– Пойдемте, – с готовностью предложила Ульяна.

Она сняла с плеч мешок и повесила его на сухой сучок кедра. На этот же сучок бросила свое пальто и Анастасия Федоровна.

– Ружье, пожалуй, возьму с собой. Звери эти места любят.

По той же тропинке они спустились с холма в распадок. Дальше шли очень медленно. Анастасия Федоровна останавливалась возле каждого ручейка, осматривала его, набирала в горсть воду, пробовала ее на вкус, смешно причмокивая языком. Особенно надолго они задержались у родников, сочившихся из земли. Родники пузырились, выбрасывали воду клубочками. Заболоченная поляна была покрыта ржавчиной.

Анастасия Федоровна, сбросив туфли, залезла в грязь. Грязь была вязкой, но чем сильнее ноги ее утопали в болоте, тем явственнее ощущала она тепло. Здесь, у этих родников, и лечились улуюльские охотники и рыбаки от ревматизма.

В другом месте Анастасия Федоровна долго ковыряла дно ручейка палкой, а потом доставала из воды щепотку земли, обнюхивала ее и один раз даже лизнула. Она делала все это сосредоточенно, увлеченно, не сказав ни одного слова. Ульяна ничем не нарушала этого сосредоточенного состояния Анастасии Федоровны. Девушке минутами казалось, что та забывает о ее присутствии.

– Ты знаешь, Уля, какой у меня сегодня день? – заговорила Анастасия Федоровна, когда они направились к своему привалу. – Этот день может стать днем исполнения моей мечты. Мне кажется, что Синее озеро содержит радиоактивные грязи. Конечно, все это требуется еще изучить, но как бы это было замечательно! Мы открыли бы здесь курорт, свой курорт для лесозаготовителей, охотников, колхозников, учителей.

– Ой, как хорошо-то было бы! – заражаясь мечтой Анастасии Федоровны, воскликнула Ульяна.

Когда они, уставшие, обессилевшие от длинной дороги и долгого хождения вокруг озера, пришли к месту привала, Ульяна спросила:

– Что будем готовить на ужин: дичь или рыбу?

Анастасия Федоровна недоверчиво покосилась на Ульяну, на ее полупустой мешок, висевший над их головами, подумала: «О какой дичи и рыбе она говорит? В мешке, кроме хлеба, ничего нет».

Ульяна поймала взгляд Анастасии Федоровны, усмехнулась и сказала:

– На мешок вы не смотрите. В тайгу я ношу в нем только хлеб, соль да сахар. Так что же будем есть?

– Я… Я всегда предпочитаю рыбу, – несколько растерянно оговорила Анастасия Федоровна.

– Ну, хорошо. Тогда вы разводите костер, а я с котелком схожу под яр в тальники. Там на блесну хорошо берутся окуни.

Ульяна вытащила из патронташа блесну, взяла котелок и, на ходу бросив Анастасии Федоровне коробку со спичками, исчезла за увалом.

Анастасия Федоровна наломала сучьев, собрала с земли сухую кедровую хвою и принялась разжигать костер. Удалось ей это не сразу. Ветерок словно преследовал ее и гасил пламя тотчас же, как только спичка загоралась. Стараясь отгородиться от ветерка, Анастасия Федоровна сгибалась, садилась на корточки, поворачивалась то в одну сторону, то в другую. Наконец она отчаялась, повернулась прямо на ветер и чиркнула. Спичка загорелась и не погасла. Анастасия Федоровна сунула ее в хвою, и костер задымил пахучим смолевым дымом. Вскоре подошла Ульяна. В котелке, наполненном водой, лежали уже вычищенные окуни.

– Быстро ты, Уля, наловила!

– Тайга – кормилица щедрая, – серьезно сказала Ульяна.

– Как для кого, – заметила Анастасия Федоровна.

– Это правда. Кто ее знает, того она кормит, а неопытного человека сама может сожрать. Ну, теперь будем отдыхать, – устроив котелок на таган, сказала Ульяна и села возле костра рядом с Анастасией Федоровной.

Приближались сумерки. Солнце уже опустилось за лес, но над холмами горел закат. Вода покрылась багрянцем, и озеро само светилось сейчас до рези в глазах, как солнце, сошедшее на землю. На темной лесистой одежде холмиков играли, бегали, пересекались яркие лучи; и оттого, что они беспрерывно двигались, казалось, что и деревья не стоят на одном месте, а, сцепившись ветвями, пляшут в живом хороводе.

Анастасия Федоровна вообразила на этих холмах белые корпуса курорта. Она представила себе их так ярко, словно корпуса стояли уже на самом деле, краснея крышами, белея стенами и сияя стеклами широких окон.

Ульяна сердцем поняла, о чем думает Анастасия Федоровна. Указав на противоположный берег, она проговорила:

– Там, по склону холма, есть ровные площадки. Природа будто знала, что люди курорт здесь будут строить.

Анастасия Федоровна откинула голову и громко рассмеялась.

– Ах ты, славненькая моя!.. Площадки… Да тут, может быть, и домов-то строить не придется.

– Придется!

– Придется? – в раздумье переспросила Анастасия Федоровна и, помолчав, продолжала: – И мне вот тоже верится, что придется. Хотя раз я уже обожглась.

Ульяна подняла голову, заинтересованно взглянула на Анастасию Федоровну.

– Когда я работала в Новоюксинске, я попыталась открыть там дом отдыха. Место нашлось, пожалуй, не хуже этого. Правда, не было озера. Облздравотдел откликнулся на нашу просьбу и послал специальную комиссию. Вот комиссия-то меня и провалила. Она изучила местность, где должен был разместиться дом отдыха, и оказалось, что неподалеку есть малярийное болото. Вся работа была свернута, а облздравотдел поднял большой шум по поводу непроизводительных расходов. Другая бы на этом и успокоилась, а я… я с тех пор ношусь по районам и селам, а сама все присматриваюсь к местам нашего края. Какая же красота у нас! Иной раз такое место отыщешь, что и на Кавказе не встретится. Да вот оно, Синее озеро! Смотри-ка, как пылает все!

Ульяна слушала Анастасию Федоровну, привстав на колени. То ли от костра, то ли от бликов заката в широко раскрытых глазах ее прыгали золотистые пятнышки, похожие на текучие огоньки.

– Это мечта вашей жизни? – спросила Ульяна, всматриваясь в лицо Анастасии Федоровны, освещенное пламенем и казавшееся ей в эту минуту особенно красивым и вдохновенным.

– Да, Уля, это моя мечта.

– Счастливая вы! У вас есть мечта жизни, а вот я стремлюсь, а все никак не могу свою мечту ухватить! – сокрушенно проговорила Ульяна.

– Придет еще твоя мечта, Уля, придет! Она сама о себе скажет. И уж тогда, хочешь или не хочешь, возьмет власть над твоей душой.

Уля задумалась. Текучие огоньки в ее глазах горели, как угольки в костре.

Ужинали не спеша и почти молча. Анастасия Федоровна поняла, что своими словами о мечте жизни она глубоко затронула Ульяну, настроила ее на раздумье.

Стемнело. Небо опустилось, и звезды вспыхнули над самыми макушками кедров. От озера потянуло прохладой. Звон ручьев стал отчетливее, но дневная мелодия этого звона исчезла. В глубине леса изредка пересвистывались птички, сторожа покой ночи.

Ульяна взяла котелок, сложила в него ложки, стряхнула туда же с белой салфетки крошки хлеба и пошла к озеру, чтобы вымыть посуду и принести воды для чая.

Анастасия Федоровна подбросила сучьев в костер и сидела, прислушиваясь к хрусту хвои под ногами Ульяны, к свисту птиц, к звону воды. Вот шаги затихли, и на миг Анастасии Федоровне показалось, что она осталась одна во всей этой бескрайной тайге. Ей стало жутко. Она подняла голову, посмотрела в темноту, слившуюся с деревьями. Вдруг с озера донесся высокий чистый голос. Ульяна запела свободно, широко, без всяких усилий:

 
Не брани меня, родная,
Что я так люблю его,
Скучно, скучно, дорогая,
Жить одной мне без него.
 

Эхо подхватило ее сильный голос и отозвалось протяжным гулом, словно пение девушки сопровождал мощный хор из многих тысяч голосов.

 
Я не знаю, что такое
Вдруг случилося со мной,
Что так рвется ретивое
И терзается тоской.
 

В эти слова Ульяна вложила столько страстности, что Анастасии Федоровне почудилось в них и отчаяние, и слезы, и мольба. Охваченная вдруг смутной тревогой, ворвавшейся в ее душу со словами песни, она поднялась с земли, сделала несколько шагов к обрыву и замерла.

Теперь ей казалось, что все звуки, жившие в тайге, смолкли. Не свистели птицы, не звенели ручьи, не потрескивали пылавшие в огне сучья. Все, все смолкло, оцепенев, будто прислушиваясь к голосу девушки.

Анастасия Федоровна чувствовала, что какая-то сила поднимает ее, несет в просторный и радужный мир. На миг ей показалось, что все это – мерцающие звезды на небе, притихший могучий лес, тусклый блеск воды, песня, то струящаяся, то взлетающая, – все это сказка. Но вот Ульяна смолкла, оцепенение исчезло, тайга вновь ожила.

– Уля, где ты, Уля?! – крикнула Анастасия Федоровна, с радостным трепетом сознавая, что все случившееся сейчас было жизнью.

Глава восьмая

1

Максим и Артем осматривали Мареевку. Максим в юности бывал во многих селах и деревнях Улуюлья, но здесь бывать ему не приходилось. Они не спеша прошли по улице, потом свернули в другую, упиравшуюся в кедровник. Возле одного дома братья остановились. Максим замер, любуясь чудом, которое сотворил на удивление людям безвестный мастер. Карнизы и наличники дома, калитка и ворота – все было в узорах, выпиленных из простого теса. С большой выразительностью мастер сделал фигуры зверей и птиц.

На воротах был развернут целый сюжет: две собаки стремительно гонятся за медведем. Медведь уже катится кубарем, но и собакам нелегко; из пастей высунулись длинные языки.

– Этот дом принадлежал скупщику пушнины Тихомирову, – сказал Артем.

Но не о Тихомирове думал сейчас Максим. Он живо представил себе мастера этих узоров, в руках которого были всего лишь долото, пилка да топор. Это был самобытный талант, из числа тех, которые на удивленье всей Европе умели подковать блоху. Наверняка мастер не имел не только своего дома, но и простой избы, кочевал из деревни в деревню, прозывался в народе «Завей горе веревочкой» и мечтал всю жизнь возвести город на загляденье всему миру. Он умер, этот мастер, бобылем, его хоронили «обчеством», и только рослые гладкоствольные березы на тихом сельском кладбище оплакивали его одинокую могилу.

– Сельсовет? – спросил Максим.

– А вот видишь? – Артем показал на вывеску, исполненную золотом на черном, в палец толщиной, стекле: «Мареевский сельский Совет депутатов трудящихся».

Артем открыл калитку, и они вошли во двор. Половина двора была покрыта навесом из жести: крыша кое-где уже проржавела и зияла дырами. Когда-то у купчика Тихомирова под этим навесом зимовали телеги, летовали сани, хранились плуги, сенокосилки, стояли большие весы, на которых взвешивались мешки закупленного кедрового ореха. Теперь земля поросла ромашкой и лебедой. На том месте, где были весы, стоял длинный стол, а за ним тянулись три ряда крепких лиственничных скамеек. С весны и до холодов все собрания, созываемые сельским Советом, происходили здесь, на открытом воздухе, и мареевцы в шутку называли это место «летним залом заседаний».

Когда Артем и Максим вошли во двор, они увидели под навесом людей. По их непринужденным позам сразу можно было понять: они не заседают, а просто беседуют. Однако, окинув взглядом сидящих, Максим уловил, что говорят о чем-то серьезном, значительном и, по-видимому, не сошлись во мнениях.

– Здравствуйте, товарищи! – весело сказал Артем, увидев знакомых. – Мы вам не помешаем?

Послышался говорок: «Здравствуйте!», «Проходите!», «У нас секретов нет». В ту же минуту с крайней скамейки поднялся круглолицый бородатый человек и пошел навстречу Артему, обнажив в улыбке крепкие, желтые от табачного дыма зубы.

– А, Мирон Степаныч! Привет, дорогой! – воскликнул Артем, протягивая руку. – Ну, знакомьтесь. – Артем повернулся к брату. – Это товарищ Дегов, наше районное светило, а это представитель обкома партии.

Максим пожал руку Дегову, но его внимание привлек человек, сидевший на дальней скамейке с краю. Он был в броднях, серых просторных штанах и в такой же серой рубахе без пояса. На голове у него была шапка-ушанка. Он маленькими зоркими глазами осматривал Артема. Когда Артем назвал Дегова «наше районное светило», человек вытянул шею и с усмешкой заметил:

– Ох, любит наше светило перед начальством хвостом покрутить!..

– Да будет тебе, дядя Миша! От зависти к его ордену несуразное говоришь, – вразумительно сказал кто-то.

– От зависти… – ворчливо ответил Лисицын и пристально посмотрел на Максима, как бы спрашивая его: «Ну, а ты что за птица?»

– О чем же у вас суды-пересуды были? – спросил Артем, обращаясь ко всем сразу.

– О земле, Артем Матвеич. С дружком моим мы схлестнулись, – кивнув большой лохматой головой в сторону Лисицына, проговорил Дегов.

– Бирюк тебе дружок, – резко сдвинув шапку набок, бросил Лисицын.

– Да ты не сердись, Михаила, – с видом победителя произнес Дегов.

– А ты не думай, что на небе одна звезда, – ты, Мирон Дегов.

Льновод с ответом не нашелся и только всплеснул руками. Все засмеялись, и в этом смехе Максиму почудилось, что симпатии собравшихся здесь людей на стороне Лисицына.

– Тут речь шла о землях. Мирон Степапыч ищет новые площади под лен, – видя недоумение Артема, пояснил председатель сельсовета.

– Правильно делает, – сказал Артем, присаживаясь к столу.

– Спор идет, где лучше землю взять, – продолжал председатель. – Дегов предлагает раскорчевать участок возле Синего озера, а Лисицын возражает.

– Не возражаю, а протестую! – вскочив, крикнул Лисицын.

– Ты подожди, дядя Миша, не горячись, – посоветовал кто-то.

Максим прошел и присел на краешек скамейки.

– Дегов хотел, Артем Матвеич, за Орлиным озером осесть, да вода там глубоко, если колодец бить. Теперь он просит дать землю в районе Синего озера, – снова заговорил председатель сельсовета.

– Неужели у вас ближе земли нет? – спросил Артем.

– Земля есть, да не подходит: то заболоченная, то нераскорчеванная. А у Синего озера по долине хоть сейчас паши, – сказал Дегов.

– Ну а Лисицын почему против? Ты что, товарищ Лисицын, в этой долине гусей думаешь разводить? – взглянув на охотника, с усмешкой спросил Артем.

Но усмешка секретаря райкома не осталась незамеченной, и кто-то сказал:

– А гуси, товарищ Строгов, тут ни при чем.

– Я не хотел обидеть Лисицына, к слову пришлось, – слегка смутился Артем.

Лисицын вышел к столу. Все напряженно смотрели на него, опасаясь, что охотник может выкинуть какое-нибудь коленце. Но он уже «перекипел» и был совершенно спокоен.

– Про гусей вы правду сказали, – заговорил Лисицын. – Там можно разводить не одних гусей. В Синеозерской тайге все звери и птицы паруются. Я давно своим начальникам говорю: «Наложите запрет на это место. Пусть спокойно плодится тут вся наша таежная живность». Да только выходит: кричала баба на лугу, да луг-то пустой был…

– Я ж тебе говорил, Михаила Семеныч, – с раздражением в голосе сказал председатель, – не можем мы этого вопроса сами решить! Не в нашей это власти! Синеозерская тайга только до озер наша, от озер и дальше хозяин ей – государство.

– Ну а государство – оно чужое или рабочих и крестьян? – щурясь, с ехидцей в голосе спросил Лисицын.

– Знаешь что, Михаила Семеныч, – заволновался председатель сельсовета, – ты мне экзамена по политграмоте не устраивай. Я еще в сорок втором году в боях на Волге политшколу прошел.

– Ты, Тихон Савельич, меня не кори. Я за Советскую власть воевал, когда тебя еще мать кашей кормила.

– Не о том вы, мужики, речь завели, – тоном осуждения сказал кто-то.

Послышались отовсюду голоса:

– Справедливо говорит Лисицын! За охотничьими угодьями тоже догляд нужен.

– Об этом у нас догадаются, когда зверя и птицу переведут!

– Я думаю, Севастьянов, – обратился Артем к председателю сельсовета, – вам следует этот вопрос подработать покрепче. Надо сделать так, чтобы Мирон Степаныч получил все условия. Орден Ленина он заработал. Это хорошо. Теперь он должен стать Героем Социалистического Труда.

– Так задачу и понимаем, Артем Матвеич. В воскресенье сессию сельского Совета по льну проводим, – сказал Севастьянов. – Тут у нас и беседа-то возникла в порядке подготовки вопроса.

– Учтите, что спрашивать с вас за лен будем строго. Понял, Севастьянов?

– Как не понять!

Некоторые участники беседы, увидев, что прежний разговор больше не возобновится, поднялись со своих мест.

Дегов подошел к Артему, пригласил его вместе с представителем обкома к себе на чашку чая. Артем, вспомнив свое обещание Максиму поближе познакомить его с Деговым, согласился:

– Можно, Мирон Степанович, побывать у вас, время есть. – Он направился к Максиму, чтобы передать тому приглашение льновода. Но пока Артем разговаривал с председателем, Максим подошел к Лисицыну и теперь о чем-то заинтересованно расспрашивал его.

– Ты иди, Артем, пока один, а я скоро подойду. У меня ряд вопросов имеется к товарищу Лисицыну, – произнес Максим, когда Артем передал приглашение Дегова.

Артем рассказал брату, как найти дом льновода, и ушел.

Лисицын, проводив взглядом Дегова и секретаря райкома, посмотрел на Максима веселыми глазами.

– Пойдемте, товарищ представитель, ко мне. Вы ловушками интересуетесь. Кое-что у меня есть дома. Покажу.

По голосу Лисицына Максим почувствовал, что охотнику очень хочется, чтоб «представитель обкома» посетил его. Правда, Максима ловушки интересовали меньше всего. Ему важно было расспросить охотника, что он думает о запрете на Синеозерскую тайгу и какие выгоды, по его расчетам, может принести этот запрет.

– Ну что же, пойдемте. Вы далеко живете?

– А мы огородами. Близехонько.

Лисицын так ловко перескакивал через изгороди, что Максим едва успевал за ним. Охотник широко расставлял руки, опирался на них, легко подпрыгивал, и ноги его описывали полукруг. Им пришлось преодолеть не менее десятка изгородей и заборов, пока они вошли в огород Лисицыных. Максим с улыбкой подумал: «Охотники, как птицы, кривых дорог не любят».

Максим не знал, что Лисицын повел его огородами с тайным умыслом. Путь к его дому улицей лежал мимо усадьбы Дегова. Льновод, завидев представителя обкома, чего доброго, зазвал бы его к себе раньше времени. А ведь не часто в Мареевку наезжали руководители из области, да тем более такие, у которых пробуждался интерес к промысловым делам.

Не доходя нескольких шагов до калитки, соединявшей огород Лисицына с двором, Максим на мгновенье остановился: в полуоткрытой калитке промелькнула женщина в пестрой косынке и в зеленом платье, как у жены. «Тоскую… Утром о ней дважды вспоминал», – подумал он и пожалел, что Настенька далеко. В этот ясный день, на таком просторе хотелось побыть вместе.

2

Войдя во двор, Максим остолбенел. На крыльце рядом с высокой русой девушкой стояла его жена. Рукава ее зеленого платья были засучены. В одной руке она держала нож, а в другой – остроносую желтобрюхую стерлядку. Анастасия Федоровна и девушка о чем-то разговаривали, пересмеиваясь и переглядываясь. Женщины были увлечены своим делом и на появление во дворе Лисицына и Максима не обратили внимания.

Максим остановился на нижней ступеньке, шутливо подбоченился и громко сказал:

– Что это: привидение, мираж? Откуда ты взялась?

Анастасия Федоровна подняла голову и кинулась к Максиму.

– Максим! Ты так нужен, я о тебе только что вспоминала!

Лисицын и Ульяна стояли в полном недоумении.

– Уленька, Михаил Семенович, знакомьтесь – это мой муж, Максим Матвеич. – Анастасия Федоровна была счастлива и счастья своего не скрывала.

– Да мы уж знакомы! Но для порядка можно познакомиться еще раз, – усмехнулся Лисицын и подал руку Максиму.

– Где вы его зацепили, Михаил Семенович? – спросила Анастасия Федоровна.

– Сказать вернее, он меня зацепил. Мы в сельсовете в «летнем зале» спор о землях вели. А они с секретарем райкома в этот час и подъехали. Ну, того, конечно, кум мой, Мирон Дегов, сразу в полон взял. А Максим Матвеевич подошел ко мне, спрашивать стал о наших таежных делах… Уля, где мать-то? Надо стряпню-то пошевеливать.

– Знаем, тятя, без команды, что делать, – лукаво взглянув на отца, отозвалась Ульяна.

– Это Максим, подружка моя, Уля. Охотница, студентка, певица и, как видишь, красавица, – сказала Анастасия Федоровна, когда Максим поднялся на крыльцо.

– Вы уж наговорите, Анастасия Федоровна! – зарделась Ульяна.

– Садитесь, Максим Матвеич, – пригласил Лисицын, вынося из дому окрашенную в голубой цвет табуретку.

Максим ласково посмотрел на жену.

– Ну, встреча!.. Не ожидал, Настенька, не ожидал…

– А у меня, знаешь, Максим, сегодня с утра сердце екало. Мы с Улей слышали, как машина прошумела. Я даже к воротам побежала посмотреть, да было уже поздно.

– Судьба! От судьбы не уйдешь, – поглядывая то на Максима, то на Анастасию Федоровну и разводя руками, произнес Лисицын.

– Судьба? – засмеялся Максим.

– По моим соображениям, – многозначительно посмотрев на Лисицына, сказала Анастасия Федоровна, – это хорошая примета, и сулит она нашим делам полную удачу.

– Уж это так! – поддержал Лисицын.

– Да у вас заговор какой-то! Что же делать нам с Улей? – засмеялся Максим.

– Улю не трогай. Она в союзе с нами, а вот о себе подумай, – сказала Анастасия Федоровна.

– Ты загадками говоришь, Настенька.

– Это все шутки, Максим, а если всерьез, то у нас с Михаилом Семеновичем есть предложение, – помолчав, заговорила Анастасия Федоровна. Она отложила нож и отодвинула от себя разделанную рыбу. – Ты что-нибудь о Синеозерской тайге знаешь?

– Кое-что слышал.

– А я только сегодня оттуда, Максим. Более красивых мест я не встречала!

– Мест красивых много, Анастасия Федоровна, – вступил в разговор Лисицын. – Есть по Улуюлью места не хуже Синего озера, а вот таких же обильных мест больше нету. С молодости я приметил, что плодиться и зверь и птица собираются в эту тайгу. Вначале никак я не мог понять, за что живность любит Синеозерскую тайгу, а потом раскумекал: тишь, глушь, богатые корма и местность отменная. Все тут есть: и вода, и травянистый дуг, и чащоба, и разнолесье. Молодь, как появится на белый свет, обучится тут житейской премудрости и потом уж – айда кто куда хочет! Раньше, еще при старом режиме, мы как охотились? Бей, стреляй. Ты не убьешь зверька – другой его пристрелит. А по нонешним временам так охотиться нельзя. Зверь и птица счет имеют. Начни их выбивать без оглядки, на нет переведешь. Нынче охотишься, а сам думай: а кого тебе придется на будущий год добывать?

Лисицын передохнул, вытащил из кармана широких серых штанов записную книжку в затертых корочках и, полистав ее, начал выкладывать свои подсчеты прироста «таежной живности» в случае, если Синеозерскую тайгу сделать заповедной.

Максим слушал Лисицына, всматриваясь в его облик. Наверное, охотник многим показался бы человеком примитивным. Но это было не так. Лисицын говорил убежденно, и Максим чувствовал, что все его мысли выстраданы за долгие годы большой и трудной жизни, все он не раз подсчитал, взвесил в часы долгих раздумий. Вспомнился лесообъездчик Чернышев. У того тоже была своя горячая мечта.

– Что же вы, Михаил Семенович, обращались куда-нибудь со своими соображениями? – спросил Максим, когда Лисицын высказал все доказательства до конца.

– Дальше сельсовета и района, Максим Матвеич, не стучался.

– Ну и как?

– Сами видели, – невесело засмеялся Лисицын.

«Что же это Артем-то?» – подумал Максим.

– А теперь я тебе, Максим, доложу. Слушай-ка, – сказала Анастасия Федоровна и, сев напротив мужа, рассказала о встрече с Мареем, о посещении Синего озера, о своих предположениях относительно целебных свойств родников.

– А люди, которые действительно излечивали на Синем озере ревматизм, известны тебе? – спросил Максим.

– Известны! – ответила Анастасия Федоровна.

– Кто они и где они?

– Вот, например, Михаил Семенович Лисицын, – кивнула она на охотника, молча раскуривавшего трубку.

Максим посмотрел на жену, и взгляд его серых глаз был ей дороже всяких слов. «Да, тебя сразу не собьешь! Молодец, вооружайся фактами, без них не победишь!» Так поняла она этот взгляд и знала, что поняла правильно.

– Два года, Максим Матвеич, я сиднем сидел, думал: ну, конец, отходил свое! – заговорил Лисицын. – А потом Уля с Ариной посадили меня в лодку и увезли к Синему озеру. Через месяц в Мареевку своими ногами пришел. В прошлом году праздновали пятнадцатилетие нашего колхоза, так я в клубе всех молодых переплясал.

Лисицын засмеялся, проворно прошелся по крыльцу, притопывая ногами, повертывая ступни туда-сюда.

– Носят! Носят, любезные!.. А все Синее озеро. Без него наш брат, рыбак да плотовщик, давно бы окочурился.