Текст книги "Соль земли"

Алексей припоминал всех знакомых, с которыми у него были на той или иной почве столкновения. Нет! Случаи, которые он вспоминал, были мелкие и могли вызвать неприязнь, но никак не ненависть. «Значит, что-то другое», – решил Алексей. «А может быть, кто-нибудь за отца мне мстит?» – спрашивал он себя. Он припоминал все, что знал об отце по рассказам матери и Лисицына. «Опять не то! Но что же все-таки?!» – ожесточался Алексей.

«Ошибка! Необыкновенный таежный случай! – хватался он за новую мысль. – Могло случиться так: охотник шел по лесу, его захватили сумерки, он торопился, страшась ночи. Вдруг впереди послышался хруст валежника и показались неясные в сумраке очертания крупного зверя, надвигающегося на него в полный рост. Оробевший охотник стреляет наугад. Вдруг слышится человеческий голос, и охотнику становится понятно, что он ошибся. Но выстрел сделан. Охотнику стыдно за свою горячность. Ясно, что он оробел, струсил. Конь уже упал замертво, человек еще жив, но и он, может быть, тоже доживает последние минуты. Охотник бросается прочь. Вокруг лес, безлюдье. Никто, ни один человек на свете не будет знать об этом происшествии. Пройдут годы, и забудется этот случай, утихнут укоры совести…»

Когда Станислав остановился на сухом бугорке и присел отдохнуть, Алексей закурил и рассказал немому о своих предположениях.

Дослушав Алексея, Станислав вскочил и замотал головой. Вскинув руку, он описал круг, вытянул губы, надул щеки и открыл рот: «Пфа! пфа!»

Потом немой затопал ногами, изображая, что он бежит, поводя глазами то в одну сторону, то в другую, затем внезапно втянул сильную, мускулистую шею в плечи и удивленно развел руками.

Алексей без особого труда понимал жесты Станислава. То, что поведал сейчас немой, было крайне важным для Алексея. Оказывается, вчера перед вечером, когда солнце склонялось уже к закату, неподалеку от пасеки послышалась стрельба. Станислав бросился в лес, намереваясь привести людей, которые вздумали охотиться возле самой пасеки. Он осмотрел все ее окрестности, но никого не встретил. Люди скрылись неизвестно куда. Не от их ли руки пострадал конь Краюхина?..

– А Золотарев в это время на пасеке был? – спросил Алексей.

Станислав энергично закивал головой, потом жестами показал, что на поиски людей он, Станислав, и Платон бегали вместе: один налево, другой направо. Обойдя по полукругу, они сошлись у вершины Орлиного озера, напротив своей избушки.

Алексей докурил папиросу, поднялся, с ожесточением отбросил окурок в ручеек. Станислав понял это как сигнал: в путь! Он зашагал, мелькая перед Алексеем своим крепким рыжим затылком.

«Ax, как дрянно все сложилось! На сутки почти опоздал к дяде Мише, школу без коня оставил, – горько думал Алексей. – Успеть бы до прибыли воды! Успеть бы!.. А там… Коня как-нибудь куплю, вложу отпускные, продам костюм, пальто, займу в кассе взаимопомощи…»

4

Было еще совсем светло, когда Алексей и Станислав вышли из болота и оказались в густом сосняке. Самая трудная часть пути была пройдена. Теперь до стана Лисицына оставалось не больше трех километров. Стремительный был марш! Только на фронте Алексею приходилось совершать такие броски.

После прыжков через кочки, бега по зыбким мшаникам, переходов по гибким жердочкам через ямы с водой по ровной твердой земле идти было легко, и казалось, что ноги несут тебя сами.

В сосняке было сухо, пахло смолой. Хрустела под сапогами хвоя, поскрипывал песок у корневищ вывороченных деревьев. Как ни устал Алексей, свежесть воздуха бодрила его.

К стану Лисицына приближались уже в потемках. Сквозь лес манящим ярким светом вспыхнул раз-другой огонек костра. «Ну, прибавь, прибавь, Станислав, шагу! На мое счастье, здесь дождя совсем не было, и Таежная, может быть, еще не поднялась», – думал Алексей. Он обогнал Станислава и пошел впереди.

Вдруг по-вечернему притихший лес огласился трелями соловья. Соловей свистел, чечекал, рассыпал дробь, щелкал. Алексей остановился. Никогда он не слышал, чтобы так рано прилетали в Сибирь соловьи, да еще пели в сосновом лесу.

Станислав тоже остановился. Он сдвинул поношенную военную фуражку на затылок и замер.

А соловей будто знал, что его слушают люди. Его пение то нарастало, то затихало, то снова взлетало выше деревьев, одно коленце сменялось другим, третьим, еще более сложным и красивым, а всем им не было счета. Алексей стоял, чувствуя, что у него нет сейчас сил сдвинуться с места.

Соловей умолк, неожиданно оборвав свои трели. С полминуты Алексей ждал: не возобновятся ли эти волшебные песни? Потом он пошел не спеша, все еще прислушиваясь, готовый при первом звуке соловьиного голоса опять замереть на месте. Раздался громкий лай собаки. Она кинулась на Алексея и Станислава, но узнала их и виновато завизжала.

Когда лес расступился, Алексей увидел у костра старика. «Вот он какой, основатель Мареевки!» – догадался Алексей. Старик лежал на земле, и рослое тело его подковой огибало костер.

Алексей так увлеченно смотрел на старика, что не заметил Лисицына. А тот, заслышав приближение людей к своему стану, поднялся с земли и стоял в пяти шагах от костра в настороженной, выжидательной позе. Шапка-ушанка (он носил ее и зимой и летом) была сдвинута на ухо. Жидкая продолговатая бородка всклокочена, маленькие пытливые глаза прищурены, худая и без того длинная шея вытянута.

– Я вас давно услышал, Алеша. Находка лежит не чует, а я слышу – сучки под ногами хрустят. Потом вы затихли, будто провалились куда-то, – сказал Лисицын, когда Алексей и Станислав вышли из леса и их осветило пламенем.

– Стояли, соловья слушали, дядя Миша. Рано они нынче прилетели!

– А как же, Алеша! Охотников-то надо кому-то веселить! – засмеялся Лисицын. – Чем они, к примеру, хуже других! Вон к куму Мирону Степанычу Дегову гармонисты и плясуны из нашего клуба на поля приезжают.

«А слава Дегова все-таки задевает его», – отметил про себя Алексей, знавший о том, что Лисицын и Дегов многие годы прошли бок о бок: служили в одном полку в Первую мировую войну, вместе партизанили в лесах Улуюлья, издавна гостевали друг у друга семьями.

Алексей крепко пожал руку Лисицыну и направился к Марею. Старик встал.

– Здравствуй, сын мой, здравствуй, – задерживая руку Алексея в своей руке, с лаской в голосе сказал Марей.

– А ты знаешь, Алеша, кто этот человек? – спросил Лисицын.

– Знаю, дядя Миша. Мирон Степаныч Дегов сегодня рассказал мне.

– Дегов? А где ты с ним встретился, Алеша?

– На полях – воду ищет для нового стана.

– А ты с какой стати на поля к нему попал? – предчувствуя что-то неладное, спросил Лисицын.

Алексей тяжело опустился на сосновый кряж.

– Эх, дядя Миша!..

Марей и Лисицын сели рядом. Лисицын слушал Алексея, то и дело выразительно поглядывая на старика. Взгляд больших глаз Марея был спокоен, а морщинистое лицо непроницаемо. Станислав сидел у костра, сушил мокрую портянку. Ветер обдавал его едким дымом, и он щурился, смахивая ладонью проступавшие слезы.

– И я тебя, Алеша, не порадую. Водичка с полдня пошла вверх. Уже бушует. Слышишь? – сказал Лисицын.

Еще вчера, выезжая из Притаежного, Алексей знал, что так может случиться, но слышать об этом было все-таки больно. «Какой случай упустил!.. Может быть, он никогда не повторится», – с огорчением подумал Алексей.

Все сидели, прислушиваясь к шуму реки, которая катила свои воды в ста шагах от костра.

– Валами пошла. Видать, в верховьях затор прорвало, – продолжал Лисицын, определявший, что делается на реке, по признакам, известным ему одному.

Алексей встал, торопливо направился к реке, но, не дойдя до нее, вернулся назад. Тальники уже затопило. Он опустился на прежнее место и увидел Ульяну. Она стояла с ружьем на плече и внимательно смотрела на Алексея. Когда глаза учителя встретились с ее глазами, она опустила голову и смущенно отступила за кедр.

– Ты что же, Уля, не здороваешься с гостями! Не часто они у нас бывают, – упрекнул ее Лисицын.

Ульяна вышла из-за кедра и, преодолевая мучительную застенчивость, которая появлялась всякий раз, стоило лишь поблизости оказаться Краюхину, направилась к огню. Станислав отбросил портянку и поспешно вытер о гимнастерку руки. Но Ульяна прошла мимо него к Алексею. Она неловко, не глядя, подала учителю руку и почти бегом кинулась в избу.

– Ах ты дикуша! – не то в похвалу, не то в порицание сказал Лисицын.

– Соловушка! – взглянув вслед Ульяне, воскликнул Марей и засмеялся. – Соловья-то, Алеша, соловья-то Уля изобразила!

Алексей взглянул на Станислава, помрачневшего оттого, что Ульяна обошла его.

– Ну ни за что бы не подумал! И где только она так научилась?

– Тятя, зовите чай пить! – приоткрыв дверь избушки, крикнула Ульяна.

– Пошли, мужики! – встал Лисицын. – Ты, Алеша, не кручинься, у нас еще будут радостные денечки, – обняв Алексея, проговорил он.

5

После бессонной ночи и всех переживаний Алексей спал как убитый.

Он проснулся от солнечного лучика, щекотливо скользившего по лицу. Было загадкой не то, как луч проник в маленькое оконце избушки, а то, как он нашел себе путь на землю сквозь мохнатые ветки вековых кедров и сосен.

Алексей поднял голову и осмотрелся. Рядом с ним на нарах с вечера ложился Станислав. Ульяна и Марей легли напротив, у другой стены. Лисицын любил спать на воздухе и по обыкновению устроился у костра. Сейчас в избушке никого не было.

Алексей натянул сапоги, надел куртку и вышел. Марей, Лисицын и Станислав сидели возле костра. На огне бурно плескались, дымя густым паром, два котелка: один с чаем, другой со свежей дичью.

– Доброе утро! Ну и заспался я!.. – Алексей потянулся.

– Вот и хорошо! Сон исцеляет от всех недугов, – поглядывая на Алексея с доброй улыбкой, проговорил Марей.

– Иди, Алеша, умывайся, да завтракать будем, – бросая в котел с дичью ложку крупной соли, сказал Лисицын.

Алексей направился к реке. Спускаясь с яра, он увидел Ульяну. Она плыла на лодке от противоположного берега. В ее руках было большое кормовое весло с толстым черенком и широкой лопастью. Ульяна по-мужски сильными взмахами поддевала воду, и лодка стремительными рывками неслась поперек течения.

Увидев Алексея, Ульяна подняла весло, замешкалась: нос лодки круто повернулся, и она заскользила на стремнине.

– Держись, Уля, унесет тебя! – крикнул Алексей и, когда Ульяна выровняла лодку, присел на корточки и, шумно отфыркиваясь, принялся умываться.

– Здравствуйте, Алексей Корнеич, – сказала Ульяна, приближаясь к берегу.

Алексей вытер лицо платком, поднялся.

– Доброе утро, Уля! Ты где была?

– А вот. – Девушка показала веслом на нос лодки: там лежали ружье и два больших глухаря.

– Ого, молодец! И когда это ты успела?

– В обед буду угощать, – потупившись, тихо отозвалась Ульяна.

– Я хотел утром уйти, а теперь придется до обеда задержаться, – весело засмеялся Алексей. – Ну, давай я тебе помогу дотащить глухарей.

Алексей взял их в обе руки. Ульяна повесила ружье на плечо, пошла впереди Алексея, ловкая и гибкая. На ней было пестрое платьишко из простого ситчика, патронташ, сапоги с высокими голенищами.

Они уже поднялись до половины яра, когда Ульяна оглянулась и, тяжело переводя дыхание, краснея чуть не до слез, просяще произнесла:

– Вы бы, Алексей Корнеич, поосторожнее как…

– Ты о чем? – не понял он, но тут же спохватился. – Ладно, Уля, ездить теперь на конях никогда не буду.

Он хотел обратить весь разговор в шутку, но этого не получилось. Не шутки ради говорила Ульяна: необычным румянцем горели ее щеки, тревожно искрились голубые глаза. Алексей впервые подумал об Ульяне как о девушке, – раньше он как-то не замечал ее. Застенчивость Ульяны он объяснял обычным смущением, не допуская и мысли, что Ульяна уже способна испытывать глубокие чувства.

– Смотри-ка, дядя Миша, что твоя дочь делает! – вскинув глухарей на плечи, сказал Алексей.

Лисицын, Марей и Станислав обернулись. Станислав надул щеки, и круглые глаза его загорелись восхищением, Лисицын засмеялся мелким, тихим смешком.

– Уля у меня припас зря не переводит. В прошлом году я у Степахи Заслонова литр водки выспорил… Ехал он из деревни к себе на стан, завернул ко мне, на курье[1]1
  Курья – залив реки, чаще всего образующийся на месте старого русла.


[Закрыть] я рыбачил, а Уля на рябчиков в пихтачи вышла. Она стреляет, а он сидит и счет ведет. «Ну, говорит, и палит твоя дочка в белый свет». Обида взяла меня за Улю. Заспорили мы, ударили по рукам. Сидим. Считаем: десять, двадцать, тридцать, тридцать два… Приходит Уля, сбросила с плеча мешок, а Степан тут как тут. Вытаскивает рябчиков из мешка и считает: десять, двадцать, тридцать, тридцать два! Тютелька в тютельку! Распили мы его литр за Улино здоровье…

– Ты уж всегда, тятя, что-нибудь скажешь, – сконфуженно произнесла Ульяна, отстегивая патронташ.

– Чистую правду говорю, Уля! – с гордостью воскликнул Лисицын.

– И хорошая эта правда, дочка. Такой правды нечего стыдиться, – обводя всех взглядом своих спокойных глаз, сказал Марей.

6

Завтракали у костра. Ели молча.

Вдруг Марей отставил кружку с кипятком и, посмотрев на Алексея, спросил:

– А что, Алеша, не приходилось тебе бывать в вершине Киндирлинки?

Лисицын вытянул длинную шею и многозначительно взглянул на Алексея, как бы предупреждая: «Слушай, мол, внимательно да мотай себе на ус».

– Бывали мы там с дядей Мишей раза два, – ответил Алексей, ощупывая карман гимнастерки. Там у него хранился карандаш на случай, если б потребовалось записать что-нибудь важное.

– А не попадались там ручейки? – спросил Марей.

– Ручейки встречались. Возле одного мы ночевали. Помнишь, Алеша? – вмешался Лисицын.

– Лет пятьдесят тому назад в вершине Киндирлинки, – заговорил Марей, – старик Увар держал пасеку. Жил он со старухой Домной Карповной. Я их хорошо знал. Много раз ночевал у них, в бане бывал. Славные, добрые были люди… – И Марей рассказал, как однажды осенью на пасеку к Увару вышли трое охотников. Увар с Домной Карповной встретили их приветливо, напоили-накормили, чем могли. Когда Увар с Домной Карповной поближе познакомились с охотниками, один из них достал из кармана спичечный коробок с золотинками.

«Вот какие, папаша, у вас в лесу тараканы водятся», – сказал охотник Увару и высыпал золотинки на ладонь.

Утром охотники отправились искать золотой ручей. Местность они знали плохо, позвали с собой старика Увара.

Ходили-ходили – ручья не нашли. Злые от неудачи, насквозь промокшие на осеннем дожде, охотники вернулись на пасеку. Утром опять пошли в тайгу. Дней пять ходили – и все без толку. На шестой день легла зима. Сразу забуранило, намело снегу до колен. Волей-неволей пришлось поиски бросить. Охотники ушли домой, в город.

С тех пор прошло много лет. Увар с Домной Карповной и вспоминать перестали о поисках золотого ручья. Вдруг как-то летом Увар увидел на дороге незнакомых людей. Шли они артелью, вели трех лошадей с вьюками. За главного в артели был инженер в форменной фуражке, в кожаной тужурке – все честь по чести.

«Здравствуй, Увар Изосимыч! – крикнул один человек из артели. – Что, не узнаешь?»

Увар заторопился навстречу людям, присмотрелся к тому человеку, который поздоровался с ним, и тогда только узнал охотника, одного из тех трех, о ком на пасеке и говорить перестали.

Все лето артель вела поиски. Ранней осенью с инженером случилось несчастье: задрал его в тайге медведь. Артель вернулась ни с чем.

Через год-другой после этого случая на большой улице в Высокоярске тот самый охотник, который первый из всей артели поздоровался с Уваром, открыл торговый дом. Народ засек это. Поползли слушки, что инженер, мол, погиб не от зверя, что артель, мол, наткнулась в Киндирлинской тайге на самородное золото.

Так ли это было или не так, сказать трудно. А только человек этот вскоре закрыл свое дело в Высокоярске и двинулся на Урал. Сказывали потом, что объявился он где-то в Челябе или в Кунгуре под другой фамилией.

– Года через три-четыре после смерти инженера ходили мы с Уваром по следам артели. Думали, авось наткнемся на фарт. Шурфы уже обвалились и позаросли травой и бурьяном. Местах в десяти мы попробовали мыть пески. Умаялись, как на каторге, а найти золото не сумели. К тому же стал Увар торопиться на пасеку. Мне тоже надо было уходить дальше в тайгу. Друзья-приятели из трактовых сел дали знать: «Спасайся, Марей, полиция подкупила продажных людишек, расставили они на тебя свои сети». Кинулся я к тунгусам в верховья Таежной…

Марей опустил голову, задумался.

Историю поисков золота на Киндирлинке Алексей знал из рассказов Лисицына. Но тот передавал ее со слов других жителей Улуюлья, Марей же был современником этих событий.

В тетрадях Алексея были записаны десятки и сотни подобных рассказов. Правда и вымысел в них настолько переплетались, что трудно было отделить одно от другого. Но, несмотря на это, Алексей чутко прислушивался к каждому новому сообщению и бережно записывал их.

Многие из этих творений народной фантазии и человеческого опыта прошли через несколько поколений, и Алексея поражала вера людей в богатства улуюльской земли.

– А ты не припомнишь, Марей Гордеич, на каком месте была пасека Увара? – спросил Лисицын.

– Как же, помню! – еще более оживляясь, воскликнул Марей. – Увар с Домной Карповной умерли друг за другом в одну осень. В эту же осень на месте пасеки обосновались переселенцы из Курской губернии. Я бывал у них частенько. Помогали они мне и хлебом, и одежей, и ружейным припасом, хотя и у самих-то было не густо.

Потом, когда я срубил избушку на яру, где теперь стоит Мареевка, охотники из Уваровки ходили ко мне. Я знал, что эти не подведут меня. За добро платил добром: не таил от них лучшие угодья, при нужде делился добычей.

Уваровка обстраивалась, как в сказке: не по дням, а по часам. Нахлынули люди: из России шел обоз за обозом. Если б не один случай, быть бы Уваровке волостным селом.

А дело было так: приехал в Уваровку десятник рыть артезианский колодец, заложил скважину, начал бурить. Бурил, бурил и наткнулся на пласт каменного угля. Пласт оказался толстый, уголь черный, жирный. Десятник говорит мужикам: «Вы поселились на пластах каменного угля. Если начнутся здесь каменноугольные разработки, вам несдобровать – деревню снесут». У мужиков oт таких слов аж глаза на лоб полезли. Они переглянулись, сняли шапки – и на колени перед десятником: «Батюшка, благодетель наш, не разоряй нас, не губи вконец, отблагодарим мы тебя чем можем». Десятник согласился. «Ладно, говорит, мужики, ничего мне от вас не надо. Что с вас возьмешь, когда вы сами лебеду едите. Подпишите мне обществом акт, что бурить я у вас бурил, но воды на вашем бугре не нашел. Нужен мне этот документ для казны». Мужики обрадовались, акт подписали. Десятник уехал, а мужики засыпали скважину землей, а сверху, чтоб и знатья не было, заровняли зеленым дерном.

Однако слушок все-таки прошел по народу, что Уваровка стоит на опасном месте. Мужики побаивались: «А ну-ка десятник окажется человеком с подлой душой и приведет кого-нибудь из промышленников? Изойдет тогда народ горючей слезой». Когда нагрянула в Уваровку новая партия переселенцев, старые жители потихоньку шепнули новичкам: «Не зарьтесь, мужики, не обжитое место. На угле живем, селитесь на другой земле». Новички поняли, что люди худа им не желают. Они продвинулись верст на десять по долине и основали новую деревню. Народ назвал ее Подуваровкой…

Алексей слушал старика с напряженным вниманием, боясь пропустить хотя бы одно слово. Происхождение наименований новосельческих деревень Алексею объяснял Лисицын. У него это выглядело просто: Притаежное – значит подле тайги. Подуваровка – значит около Уваровки.

– А что, Марей Гордеич, десятник был вольный или государственный? – спросил Алексей.

– Едва ли вольный! Сдается мне, что работал он от переселенческого управления. Артезианские колодцы появились вначале у переселенцев, а потом их стали закладывать и у старожилов.

«Копнуть бы архивы переселенческого управления. Вдруг уцелел уваровский акт?» – пронеслось в голове Алексея.

Марей будто угадал мысли Алексея и, помолчав, сказал:

– Бумага об уваровском колодце должна храниться в казенных архивах. – Но тут же старик развел руками и выразил сомнение: – А может, и сгинула мужицкая бумага. Почтения к ним не было.

– А еще, Марей Гордеич, не приходилось вам слышать о других находках угля в Улуюльском крае? – опять спросил Алексей.

– Почему же не приходилось? Слышал! – ответил старик. – Верстах в трех к востоку от Орлиного озера был когда-то староверческий скит. Живал я там. Братия собиралась туда с бору и сосенки. Верующих было раз-два – и обчелся, остальные вроде меня – беглый люд и вечные поселенцы. Хоть стоял скит в глухом лесу, за тридевять земель от жилых мест, а от белого света отгорожен не был. Стекались сюда вести со всех концов державы. Особо нахлынул люд после ограбления на тракте каравана с золотом…

Марей прервал свой рассказ и, взглянув на Алексея, спросил:

– А ты знаешь, Алеша, как дело было?

Об ограблении каравана с золотом на Сибирском тракте Алексей знал по рассказам старожилов Улуюлья, а также по легендам, которые передавались из уст в уста по всей матушке-Сибири, но Марей был почти современником этой истории и мог знать что-нибудь особенно важное.

– Расскажите, Марей Гордеич, если нетрудно!

– Везли, Алеша, из Витимской тайги девяносто девять ящиков с золотом. Обоз шел под большой охраной. Когда золото только готовилось еще к отправке, нашлись заговорщики и решили захватить караван в пути. Ходили слухи, что наставляли заговорщиков крупные дельцы из самого Петербурга. Знающие-то люди намекали тогда, будто значились в заговорщиках даже лица императорской фамилии. Все могло быть!

Ограбить караван взялась шайка татар-разбойников. Отпетые были головы! Не первый год они орудовали на тракте с кистенем в руках. Были у них свои люди и среди ямщиков, и даже в охране.

Когда караван миновал горную местность и вышел на равнину, покрытую лесами, озерами и болотами, заговорщики решили, что их час пробил.

Однако застать охрану врасплох не удалось. Началась свалка. Заговорщики все-таки отбили караван и двинулись по проселкам в сторону от тракта, в пределы Улуюльского края. Шли день и ночь. Прятали золото и ставили памятные вехи.

Но уцелевшие люди из охраны тоже не дремали. Они бросились преследовать караван. И опять началась схватка. Бились не на жизнь, а на смерть. Заговорщики остервенели. Понимали они, что дело их проиграно. Долго ли, коротко ли шла эта битва, только победы она никому не принесла. И заговорщики и охрана погибли все до единого. Так и канули в безвестность девяносто девять ящиков с золотом.

Марей замолчал, и Алексею показалось, что он решал про себя: говорить ли дальше или остановиться на сказанном?

Вздохнув, степенно разгладив бороду, Марей продолжал:

– Ну, как говорится, шила в мешке не утаишь. Мало-помалу слух об ограблении золотого каравана расползся по всей Сибири, проник за Урал. На поиски исчезнувшего золота поднялись людишки чуть не со всего белого света.

Искали это золото и наши скитские. Хаживал и я на эту работу, даром что жил на скитских хлебах много лет после ограбления каравана. Трудились мы так себе – спустя рукава, знали: коли захороненное золото найдется, в нашей жизни перемен все равно не будет. Как ни таились наши наставники, мы видели: ищем не для себя, кто-то со стороны повелевает нами.

Ходили мы по тайге с лопатами, баграми, топорами. Сколько земли перерыли – страшно подумать!

Помню, как-то вышли к одному ручейку. Он протекал в крутых берегах: видать, ручеек когда-то был сильной рекой. Кое-где стояли круглые глубокие омута. Приказал нам десятник обыскать эти омута. Копали-копали мы и наткнулись на черный каменистый слой земли. Лопата отскакивает, лом не берет – хоть плач! Попробовали копать с другой стороны омутов – опять наткнулись на черный пласт! С нами был кузнец из скитской кузницы. Он посмотрел и говорит: «Это, братия, каменный уголь».

Откуда ни возьмись – десятник. «Не то, греховодники, ищите! Голодом всех уморю! Засыпайте ямы землей, чтоб и помина от их не осталось». Засыпали мы ямы, обровняли берега. Но тут десятник велел ощупать дно омутов баграми. Сбили плот, спустили его на веревках. Вода в омутах стоячая, покрылась ржавчиной, дно неровное. Багры цеплялись за водоросли, корневища деревьев, камни. Нелегко далась нам эта проклятая работа на омутах. Золото никак не шло в руки и только разжигало злость у десятника и хозяев.

Марей помолчал и с кроткой стариковской улыбкой произнес:

– Вот как было дело, Алеша…

Алексей не спускал глаз с Марея. Суровой и тяжелой была тогда судьба простого человека, но не только об этом думал Алексей. Марей говорил о сокровищах улуюльской земли без всяких сомнений, и это вызывало в душе Алексея радостный отзвук.

Забыв о времени и о делах, увлеченно слушали Марея и остальные. Станислав сидел с округлившимися глазами. Ульяна ласково смотрела на старика и думала: «Дедушка! Родной наш! Сколько ты перенес всякого-разного страданья! Спасибо тебе, спасибо, что пришел на подмогу Алексею Корнеичу!» Лисицын, щурясь, поглядывал то на Алексея, то на Ульяну. «Ну, что? Каков он, Марей-то Гордеич? Не зря я вам столько о нем расписывал!»

– А не приходилось вам, Марей Гордеич, слышать насчет поисков захороненного золота на правом берегу Таежной, около Синего озера? – спросил Алексей, пытаясь проверить свои подозрения относительно того, не спутал ли старик Орлиное озеро с Синим.

Но старик словно не слышал вопроса. Он схватился вдруг за голову и, покачиваясь из стороны в сторону, застонал:

– Ой, снег, снег!

Все удивленно переглянулись и посмотрели вверх. На небе не было ни одной тучки. Освещенное солнцем, оно ласково голубело над обширной землей Улуюлья. «Откуда он снег почуял? Что-то тут не то», – подумал Алексей.

– Шум во всем теле, шум. Пойду полежу, – сказал Марей и тяжело поднялся с толстого соснового чурбака. Он шел в избушку тихими, неверными шагами.

Алексей взглядом проводил его и вспомнил наблюдение одного писателя: если не скудна душа человека, то мысль скроет рубцы времени на лице. И только спина выдаст их. Годы ложатся на нее тяжким грузом.

7

– Ты приезжай к нам на недельку. Он много еще порасскажет о чудесах Улуюлья. Ведь ты смотри, как он помнит обо всем, – предложил Лисицын учителю, вернувшись из избушки, где он помог Марею лечь на нары.

– Это верно, дядя Миша. Я даже забыл о всех своих злоключениях, – ответил Алексей.

– Вот что, Уля, – вдруг, как бы спохватившись, сказал Лисицын, – сходи-ка вон со Станиславом на курью. Там я жерлицы расставил, надо их посмотреть. Вчера вечером сильно щуки играли.

– Ладно, тятя, сбегаем. – Ульяна протирала полотенцем чашки. Она сложила посуду в большой таз и поставила его на полку под навесом из еловой дранки. – Пошли, Станислав! – скомандовала она.

Станислав не спеша поднялся. Гримаса на лице передала его состояние. Он готов хоть куда идти с Ульяной, но сейчас, наверное, он с большим удовольствием остался бы здесь послушать, о чем будут разговаривать Алексей с Лисицыным. Ульяна кинула на него недовольный взгляд. Он замотал головой и пошел вслед за ней, оглядываясь.

Алексей понял, что Лисицын неспроста спровадил Ульяну и Станислава, и, когда те скрылись за деревьями, спросил:

– Что думаешь, дядя Миша, о выстреле в осиннике?

– Надо, Алеша, глядеть в оба. По-моему, кто-то из Притаежного поперек твоей дороги решил встать. Охотников подозревать не приходится, у них против тебя ничего быть не может… – Помолчав, Лисицын добавил: – По коню не страдай. Школе животину какую-нибудь купить придется. Иначе к суду потянут. Если деньжонок сам не насобираешь, я добавлю. Нынче по насту мы с Улей славно промышляли.

– Спасибо, дядя Миша! А глядеть придется. Раньше мне такое и в голову не приходило.

– Я тоже дураком-то не буду. Прислушаюсь, пригляжусь к людям, авось что-нибудь и всплывет, – сказал Лисицын и вдруг, меняя направление разговора, особо доверительным тоном спросил: – Как старичок-то, не бесполезный тебе будет?

– Сведения его очень важные. Особенно об Уваровке.

– Да он еще не все говорит, кое-что придерживает по первости. Они, старики-то, все такие: себе на уме. Мой-то родитель, Семен Михайлыч, был тем же миром мазан. Все скрытничал, даже умирать ушел на сеновал, чтоб никто не видел, как смерть придет. Мы его ждем-пождем, а он лег на сено, да и был таков…

– А что, дядя Миша, Марей Гордеич надолго к тебе? – спросил Алексей.

– Навсегда! Он, видишь ли, с моим родителем в большой дружбе был, к ружью меня приучил и в люди, выходит, вывел. При встрече мы, конечно, гульнули малость. Я ведь думал, что его и в живых уже нету, а он, смотри, какой шустрый. На другой день, как он пришел, мы опохмелились с ним, он меня и спрашивает: «А что, Миша, не бросишь ты меня, как собаку, если умереть мне здесь придется?» Я говорю: «Что ты, Марей Гордеич, разве можно такое? Ты мне как отец родной, живи еще хоть сто лет!» – «Сто, говорит, много, а годка три-четыре надо бы подержаться». Уля моя тут же была, слышала этот разговор и говорит: «Живите, дедушка, ни в чем у вас нужды не будет. Как вы есть основатель нашего села и жертва бесправия капитализма, то комсомол постановил взять вас под свою полную заботу и обеспечение». Марей Гордеич даже прослезился. Поцеловал Улю в лоб и говорит: «Уважили старика! И спасибо вам за это, а только обеспечения мне никакого не надо. Марей Добролетов заработал себе на старость, да и Советская власть его не забыла». Когда мы двинулись с ним ко мне на стан, я и рассказал ему о тебе. «Один ученый человек, говорю, тут есть, в Притаежном живет, краю нашему большую славу пророчит». Он послушал и говорит: «У этого человека, не знаю, кто он, светлая голова на плечах». Я для пущей важности говорю: «Быть мне с этим человеком, Марей Гордеич, в родственных связях. Сам, говорю, молодой он, красивый, ну а у меня дочка, Уля, через годок-другой будет на выданье. И девица тоже не лыком шита».

Алексей засмеялся. Лисицын с невозмутимым видом продолжал:

– «Ну, – говорит Марей Гордеич дальше, – коли так, дай бог ему большого счастья, и уж раз он тебе не чужой, то я буду с ним обходиться, как с родным». Когда вы нагрянули со Станиславом, я ему и шепнул: «Марей Гордеич, вот этот чубатый – тот самый, о котором я тебе говорил». Он мне в ответ моргнул глазом: «Добро, дескать, обойдусь с ним как полагается: в обиде не будет». Еще с вечера он приглядывался к тебе, а утром встал и первым делом говорит мне: «Обходительный человек Алексей Корнеич, и, видать, ясный ум у него». Ты заметил, с каким он доверием тебе рассказывал? То-то, брат!.. Перед другим он и рта не раскрыл бы.

– Мне сегодня придется уйти, дядя Миша, – сказал Алексей. – В школе скоро должны начаться экзамены. Очень прошу тебя запомнить все, что будет рассказывать Марей Гордеич. Если вздумаете по тайге ходить с ним, постарайся, чтоб он припомнил то место с омутами, где они на уголь наткнулись. В случае чего подавай мне весточку.