Текст книги "Загадки Нострадамуса"

– Клянусь, профессор.

– В 1997 году потомок барона, владелец перстня, был убит, а перстень похищен. Сейчас он находится в частной коллекции.

– И вы знаете в чьей?

– Разумеется. Но…

– Клянусь.

– Он был прослежен до человека, который скорее всего и заказал убийство и ограбление. Это известный парижский коллекционер русского происхождения Лев Борисович Понсе по кличке Барончик. И такое бывает: барон барона ограбил.

– И где этот мерзавец? Неужели так и не удалось ничего доказать?

– Пожалейте его. Барон сидит в тюрьме, причем в чудовищных условиях: в каменной развалине Шлиссельбургской крепости[6]6
  См. об этом: Миронов Г. Коварный блеск алмазов. М.: П.Т., 2010.


[Закрыть].

– Но разве крепость до сих пор используется в этих целях?

– Он-то сидит во времена Павла I. Уйдем, мой юный друг, от этой темы, ибо она, хотя и в русле нашего разговора, но вне сюжета.

– Очень жаль с вами расставаться, вы интересный человек. Но сейчас мне уже пора…

– А вы приезжайте почаще, я вам тоже всегда рад.

– Я вас задержала и сама опаздываю на Петровку. Что вы можете сказать о рубине, вделанном в рукоять кинжала эпохи Наполеона, учитывая, что у убитого коллекционера кроме рубина из рукояти была похищена еще и сабля, однозначно принадлежавшая Наполеону? Странность в том, что сабля похищена, а кинжал остался в сердце коллекционера.

– Рубин был выломан из навершия кинжала?

– Да. Странно, не правда ли? Кинжал по аукционному списку «Дома Друо» стоит дороже рубина.

– Загадку вы мне загадали. Сходу и не отвечу, но вы правы, заподозрив особую роль в этой истории крупного рубина. Я бы советовал работать по версии заказа коллекционера холодного оружия эпохи наполеоновских войн, но включить в рассмотрение и версию заказа коллекционера рубинов. Если бы в Париже по-прежнему пребывал рыжая бестия по кличке Барончик, я бы посчитал, что это его работа. Среди тайных коллекционеров не так уж много столь беспринципных и страстных собирателей. Оставьте мне слайды, я подумаю.

– Вторая моя история – не такая душераздирающая, но тоже со странностями. Ограблена квартира крупного, но малоизвестного в антикварных кругах коллекционера. Грабители действовали по наводке, тут есть ниточки, и мы по ним работаем. Был взломан сложнейший замок швейцарской фирмы «Ревеню», дающей всяческие гарантии. Так что ограбленный коллекционер за счет страховых возместит стоимость единственной вещи, похищенной из квартиры.

– Что же это?

– Палаш времен Наполеона. По легенде, во время битвы император обменялся оружием с простым солдатом, защитившим его от удара русского гренадера. Позднее ножны палаша были украшены золотыми аппликациями и двумя золотыми львиными головами…

– А, уже интересно. А львиной головы из крупного рубина там не было?

– Шутите. Были два рубина по 40 каратов, закрепленных в пасти львов.

– Но на этот раз их не выламывали?

– Нет… Но я убеждена – заказывали в обоих случаях именно рубины.

– А почему не наполеоновское оружие?

– Интуиция подсказывает, что это не совпадение.

– Полагаете, заказчик рубинов пытается версией с похищением оружия увести следствие в сторону от верного пути?

– Да.

– Оставьте и эти слайды. Честно говоря, ни об одном из этих трех рубинов ранее ничего не слышал. Столь растущий интерес к ним именно сейчас, в августе 2008 года, объяснить не могу. Позвоните через пару дней, а лучше – через неделю.

– Так долго ждать не могу, поспешите.

Мобильник Людмилы Викторовны спел простенькую мелодию. Звонил муж, майор Петруничев, из МУРа:

– Срочно приезжай. Еще один рубин со следами крови…

Глава восьмая
Подвиги Геракла

«Были сборы недолги». Он перезвонил полковнику Корчмаренко, перенес назначенную встречу. Глотнул холодного зеленого чаю. Хмуро, без сожаления, но со скрытой печалью человека, которого лишили и так редкой радости, подумал: «Текила – она и в Мехико текила».

Несмотря на жаркий августовский день, было бы замечательно сидеть под дуновениями ветерка, создаваемого мощным вентилятором, прихлебывать из коротких стаканчиков текилу, ритуально слизывать соль с ложбинки у большого пальца левой руки, сосать неимоверно кислый зеленый лимон, какие только и продаются возле его дома в Филях. Самые кислые, еще со времен Советского Союза.

Развал Союза его сильно потряс. Даже больше, чем развал Конторы. Было как-то уж очень обидно. «Обманули, суки…» А потом было столько вранья, что во рту остался неприятный привкус, как наутро после паленой водки.

Если уж честно говорить, обида появилась еще раньше, когда в Конторе не поверили его шифровкам о готовящемся в СССР перевороте. Не он первый, не он последний, кому Контора в критической ситуации не поверила…

Обидно стало и тогда, когда его, опытнейшего разведчика, десять лет отсидевшего нелегалом «на холоде», в день достижения 60 лет попросили сдать удостоверение. Он знал, что Крюков, подписав приказ о его увольнении, – даже не в резерв, а в отставку – лишь шмыгнул носом.

Его помощник спросил:

– Может, что-то не так?

Председатель КГБ тихо произнес:

– Нет, почему же, все правильно.

– Вы его лично знали? – спросил помощник, несколько выходя за рамки сухой субординации.

– Нет, такого полковника я лично не знал.

– Его псевдоним – Куратор, – опять вышел за рамки принятого помощник, живший с Иконниковым в одном подъезде ведомственного дома в Филях.

– Кураторов у нас развелось много, а работать некому! – проворчал Крюков. И не ясно осталось – скаламбурил, что ли?

Особенно почему-то было обидно, что удостоверение отобрали прямо на вахте, как у не заслуживающего доверия. А между прочим он, как и все сотрудники силовых структур и правоохранительных ведомств, привык ездить в общественном транспорте бесплатно, по предъявлению удостоверения. И нередко в портмоне не было денег. Hе потому, что их вообще не было. Просто, когда открылась язва, перестал обедать в столовой и брал с собой еду из дома – творог, отварную рыбу. Потому и про деньги забывал. Так же вышло в тот злополучный день. Удостоверение изъяли, денег не оказалось, никого знакомых поблизости, а пешком в Фили с Лубянки далековато.

Выбрал, наверное, не лучшее решение. Надо было дождаться кого-нибудь из коллег и занять. А он, теребя рану и посыпая голову пеплом сгоревшей в эти минуты любви к Конторе, спустился в метро и уговорил дежурную пропустить его бесплатно.

Она пропустила. Но комментарий удивил:

– Что-то много вас сегодня на нашей станции забесплатно просится. Зарплату, что ль, задерживают?

Сколько он помнил, зарплату не задерживали никогда. Контора работала четко. И безжалостно.

От неприятных воспоминаний защемило сразу и сердце, и в районе язвы. Она как будто бы зарубцевалась, но временами о себе напоминала – если понервничаешь. Надо будет, – подумал Иконников, – съездить на Пехотную. Все этот знакомый адрес так и обзывали: «На Пехотной», добавляя: «новый корпус», хотя корпус был уже таким же старым, как посещавшие его ветераны Конторы… Оттуда, кстати, на трамвае можно минут за пятнадцать доехать до Строгино. Завтра суббота, и Гоша скорее всего будет дома. Лучше сначала с ним поговорить. Больше откладывать нельзя. А потом, в зависимости от разговора – может, и вообще не ехать в это «Бородино».

Интересно: Контора делилась, как слоеный пирог, на несколько различных структур, иногда, как ни странно, настроенных друг к другу враждебно. Ветераны же, независимо от принадлежности к разным главкам, сохраняли достаточно теплые отношения. Бывшие соседи в госпитале становились приятелями. Там он и познакомился и с Олегом Корчмаренко, который в былые годы служил в Управлении внешней контрразведки Первого главного управления КГБ, и с Гошей, который, наряду c работой в Генпрокуратуре, являлся начальником аналитической службы управления действующего резерва СПЕЦНАЗ ГРУ ГШ РФ «Р.О.С.А». С тех пор уже три года дружили.

– Здравия желаю, товарищ полковник, – окликнул его при выходе из подъезда сосед с первого этажа, полковник-ветеран из бывшего Пятого управления Мишка Селиверстов. Он был знаменит тем, что ухитрился, работая на Лубянке, то есть в штабе Конторы, почти двадцать лет, так и не дослужился до полковника. Потом уже, в результате какой-то сложной интриги, получил третью звезду перед выходом в отставку. Казалось, слово «полковник» у него в лексиконе самое любимое.

– Слыхал, полковник? Семенович в Америку летит.

– Это какой Семенович? – рассеянно спросил Иконников. – Из Управления «К», что ли, высокий такой, с черными усами?

– Ну, ты даешь, – опешил Селиверстов.

– Да почему мне должно быть дело до какого-то Семеновича? Ну, летит и летит.

– Ты врубись, полковник. Это же Семенович, самая фигуристая наша фигуристка. Ее в Голливуд пригласили, на главную роль. Сам Мартин Кэмпбел!

– Отстань, Мишка. Не знаю никакого Кемпбела, у меня своих проблем выше крыши. Внучка вон, студентка МГИМО, – на платном отделении. Хотя очень и очень способная девочка, одни пятерки были, и по языкам, и по всякой там кибернематике. А приняли только на платное. Для них девочка из такой семьи «не в пас», как говорится. Платите тугрики. А откуда их взять? С нашей пенсии? Только бы прожить. А ты заладил…

– Ну, ты чего завелся-то? – обиделся Мишка. – Она ж тоже не за свои деньги летит. Там какой-то наш миллиардер, в газете писали, съемки фильма проплатил. И настоял, чтобы Семенович играла главную роль. Она будет играть дочь миллиардера (уже американского), которую похищают ужасные отморозки. А роль того миллиардера будет исполнять уже сам наш миллиардер. Так что сейчас на страницах почти всех газет идет спор: придется Анечке сниматься в постельных сценах с секссимволом Америки Беном Аффлеком или нет.

– Скорее ей придется лечь в постель с самим миллиардером.

– Так он же по сценарию – ее отец, – удивился повороту сюжета Мишка.

– А сценарий здесь вообще ни при чем, – наставительно заметил Иконников и, прихрамывая, двинулся в сторону трамвайной остановки.

Зазвонил телефон… Гошa.

– Ты не собираешься ко мне заглянуть?

– Собираюсь. Только завтра. Если ничего не случится.

– А что может случиться с боевым офицером, да еще с Гераклом? Но все же ты себя побереги. И помни – я жду.

Глава девятая
Линия Генерального

– Ну, друзья, давайте по порядку.

– Разрешите, Борис Михалыч? – раскрыв папку для докладов, выжидательно посмотрел на Кадышева его советник Патрикеев.

– Давайте, Егор Федорович. За вами круг вопросов закреплен широкий. Как я понимаю, судя по докладным запискам, вы даже не столько конкретное уголовное дело на контроль Генерального выводите, сколько саму проблему.

Егор не успел ответить, как внимание Генерального отвлек сигнал его личного сотового, стоявшего на огромном письменном столе в специальной подставке.

– Извините. Тут у меня кое-какие проблемы есть. Тоже, понимаешь, под личным контролем Генерального…

Он взял трубку:

– Слушаю тебя.

Егор и Тимур переглянулись. Звонила жена Кадышева. Не дай бог, случилось что…

– Так, хорошо. Чего мне-то в рабочее время звонить? Я так понимаю, все идет по плану, а мы договорились, что будешь звонить только в случае нештатных ситуаций. Ну, ладно, слушаю. Конечно, мне это очень интересно. Так… Понял. «Хозяин» съел тарелку манной каши. Гуляли. Понял. Что от Генерального прокурора в подобной ситуации требуется? Машину? Ты же знаешь, я не использую машину с сиреной для семейных поездок. Heт… Не одно и тоже. Что делать? Сама знаешь. Звони в гараж Михаилу Андреевичу, с ним договоренность. Он приедет за тобой, и поедете в больницу. Конечно, люблю. Конечно, внук дороже всего…

Он отключил телефон:

– Извините, женщина – она везде женщина, и в Вологде, и в Москве.

– Это конечно, – согласился Тимур Маев, жена которого, Татьяна, тоже привыкла к постоянной заботе мужа.

– Вообще-то, секретаря я предупредил, чтобы ни с кем не соединяла…

– Даже с президентом? – усмехнулся Егор.

– Даже с президентом. Только вот по этому мобильнику может позвонить кто-нибудь из заместителей, и то – лишь по моему запросу.

Накаркал, как говорится, удачу. Вновь заверещал мобильник.

– Слушаю тебя, Григорий Александрович, – терпеливо выдохнул в трубку Кадышев. – Ну и что? Написал еще одну книгу? Молодец. По истории прокуратуры? Дважды молодец. И роман выпустил? Трижды молодец. Консультировал три фильма, пьесу и телесериал? Хорошо, но я об этом знаю. От кого? Так мало ли у тебя доброжелателей в прокуратуре…

Через несколько минут такого «содержательного» разговора он опять отключился:

– Без комментариев, ладно? – взглянул на Егора и Тимура Генеральный.

– Вернемся к менее увлекательным сюжетам, – с иронией продолжил Патрикеев. – В ближайшие дни возможен арест бывшего начальника военной разведки Израиля в отставке Боруха Ройзмана.

– С тобой не соскучишься. Решил заинтриговать? Тут-то Генпрокуратура с какого боку?

– С правого. Если учитывать политические симпатии генерал-майора.

– Обвинение предъявлено? – привычно спросил Генеральный, словно речь шла о мелком бизнесмене с мытищинского рынка.

– Предъявлено. Его обвинят в разглашении государственной тайны.

– Откуда знаешь?

– Так я до сих пор вице-президент Ассоциации ветеранов «СПЕЦНАЗ ГРУ ГШ Р.О.С.А.». А члены нашей Ассоциации есть и в Израиле.

– Понял. Давай очень коротко о фабуле дела в целом, и поподробнее с того места, когда речь пойдет о крупных рубинах.

– Расследование проводит Служба безопасности Израиля. В отношении столь высокого ранга чиновника в этой стране расследование проводится впервые. Шефа военной разведки подозревают в сдаче двух агентов разведки Израиля «Моссад» – египетского ювелира Ашрафа Муруни и французского ювелира барона де Понсе…

– Но ведь Понсе… – изумленно прервал Егора Кадышев.

– Да, именно он, – не дав Генеральному договорить, продолжил Патрикеев, – барон де Понсе, он же бывший наш соотечественник Борис, потом в Израиле – Борух, а в Париже – снова Борис (кстати, не еврей по национальности, как мы знаем). Он же – криминальный авторитет по кличке Барончик, который много лет разрывается между двумя страстями: созданием коллекции произведений изобразительного искусства, представляющих в разных жанрах обнаженную женскую натуру…

– …И страстью к крупным драгоценным камням. Но, насколько я помню, он раньше собирал крупные алмазы и бриллианты[7]7
  См. об этом: Миронов Г. Бриллиант на футбольном поле. М.: П.Т., 2010.


[Закрыть]…

– Все мы растем, так сказать… Опережаю и второй ваш вопрос: как могут генерал-майору израильской разведки инкриминировать связь с человеком, который…

– Я понял тебя, Егор Федорович. Снимаю все вопросы. Продолжай.

Тимур Маев с легким недоумением переводил глаза с лица Егора на лицо Кадышева и обратно. Зарубку в мозгах сделал, но что в ситуацию не врубился, демонстрировать не стал. И с восточным смирением продолжал слушать доклад Патрикеева.

– Итак, шеф военной разведки «Моссад», бывший крутой спецназовец, а не аналитик какой-нибудь…

– Мы знаем случаи, когда одно другому не мешало! – рассмеялся Кадышев, намекая на биографию самого Егора.

– Тем не менее это скорее случайность. Итак, этот простой и бравый парень вдруг оказывается в центре крупного политического скандала.

– Погоди, ты так и не объяснил две вещи: при чем тут политика и при чем тут российская Генпрокуратура.

– Все началось в 1969 году… – невозмутимо продолжал Егор.

– Ну, это ты уже вплотную приблизился к нашей сегодняшней проблеме, – не удержался от иронии Генеральный.

– Итак, – не дрогнув, продолжал Егор, – в 1969 году в израильское посольство в Лондоне пришел с предложением о сотрудничестве некий египетский ювелир. Отнеслись к нему настороженно. Однако в итоге ювелира завербовали.

– В чем был взаимный интерес?

– Ювелир из Египта хотел с помощью «Моссада» сгладить сложную ситуацию, возникшую из-за обострения его отношений с весьма влиятельными в мире израильскими ювелирами. А «Моссад» заинтересовал тот простой факт, что каирский респектабельный бизнесмен был зятем к тому времени покойного, но очень популярного в Египте первого президента страны, Гамаля Абдель Насера.

– А при чем тут Барончик?

– С предложением о сотрудничестве обратился уже в парижское посольство Израиля некий французский ювелир – барон де Понсе.

– Моссадовцы не знали о его двойной жизни?

– Знали, конечно. Их не смутило даже то, что Барончик не был этническим евреем, как и то, что он был известен как один из королей «русской мафии» за рубежом. Он предложил им интересные источники информации в среде крупных российских бизнесменов, можно даже сказать – олигархов, и таких же крупных коррумпированных чиновников. Взамен просил помочь через влиятельную еврейскую диаспору во Франции… Ну, словом, речь шла также о разруливании напряженных ситуаций, которые нередки в ювелирном бизнесе.

– Итак, две сделки состоялись. Что дальше?

– Каирский ювелир предупредил «Моссад», что Египет начнет войну против Израиля. Барончик помог через своих агентов влияния двум израильским бизнесменам. После израильско-арабской войны прошло уже двадцать лет, эпоха другая, но тайные операции шли по тем же сценариям.

– А какие в таком случае претензии к разведчику?

– Год назад произошло два вроде бы мало связанных между собой события. Каирский ювелир выбросился из окна своей квартиры в Лондоне. Он жил на шестом этаже, так что ничего к данному сюжету добавить не смог. А вот Барончик…

– Что же Барончик? – нетерпеливо спросил Кадышев.

– Барончик пропал четыре года назад. Но недавно в Париже обнаружилась его троюродная племянница, которая требует свою долю в наследстве. Если суд признает исчезновение барона де Понсе безвозвратным…

– Пока не понял связь событий, – проворчал Кадышев.

– Моссадовца подозревают в том, что он сдал двух ювелиров, египетского и французского, их конкурентам, и те поспешили ликвидировать своих проштрафившихся коллег.

– Опять двадцать пять! Зачем ему нужно было сдавать таких важных агентов? Зачем убивать курицу, которая несет золотые яйца?

– Даже не золотые, а рубиновые. Одна из версий – это был заказ русского олигарха, на которого работали и египтянин, и француз.

– И где сейчас моссадовец?

– Под арестом. В интервью заявил, что рад, что его делом занимается прокуратура – дескать, его невиновность наверняка будет доказана.

– Вот люди! А наши? Только бы ими прокуратура не занялась… Так, Руслан Ахмедович, что дала мозговая атака криминалистов? Нашли что-нибудь?

– Так точно, Борис Михалыч! Нашли. Я привез итоговый документ круглого стола с изложением всех версий.

– Вот и хорошо. Искать тех, кто эти преступления совершил, будут уже другие люди – ваши бывшие коллеги из Главного следственного комитета. Свободны.

Глава десятая
Рубин баронессы Корф

Анна Алексеевна Батюшкова, урожденная баронесса Корф, очень любила эту семейную реликвию.

В ее душе осталась воспитанная с детства любовь к российским государям, монархической идее и конкретно – к невинно и жестоко убиенным членам семьи последнего государя. Хотя она помнила, что батюшка выше ставил предыдущего императора – Александра III, считая Николая Александровича излишне упрямым и одновременно слабовольным.

А вот матушка обожала их всех, и Николая Александровича, и Александру Федоровну, в свите которой много лет была фрейлиной, и особенно цесаревича Алексея Николаевича.

У самой же Анны Алексеевны оставалось много вопросов и к последним царствующим Романовым, и к подаренной государыней книге.

Книга была выпущена очень маленьким тиражом, экземпляры можно было пересчитать по пальцам. Роскошный кожаный переплет ручной работы. По углам – четыре золотых двуглавых орла. На остальном пространстве размещены крохотные миниатюры с портретами государей, правивших Российской империей со времен Петра I, и уникальные драгоценные камни, обработанные по старинной технологии, без огранки…

Дивной красоты синие сапфиры, четыре камня по 20 каратов; четыре фиолетовых турмалина неправильной формы, тяготеющей к каплевидной. Между сапфирами и турмалинами были размещены розовые рубины вытянутой формы с легкой огранкой. Ближе к центру с каждой стороны шли по три изумруда. В центре, в обрамлении мелких бриллиантов, была помещена миниатюра, изображающая семью Романовых в Ливадии. Позади – две мраморные колонны, вдали виднеется море. Справа, на переднем плане, слегка вытянув левую ногу, опираясь на подлокотники, сидит, обернувшись на зрителя, государь Николай II. По правую руку стоит цесаревич Алексей, положив левую руку на навершие походного трона-кресла. Слева сидит государыня. На ее голове роскошная диадема, жемчужная с бриллиантами, на шее – бриллиантовое колье, а на груди – большой, в 40 каратов, рубин. Позади стоят ангелоподобные принцессы.

Интересно, что на груди каждой из них можно рассмотреть маленький рубиновый кулон. Как и большой рубин на груди императрицы – это оберег.

Анна Алексеевна помнила, сколько разговоров было… Распутин настоял, чтобы все члены императорской семьи постоянно носили на себе предмет или украшение с этим камнем. Ему видение было, что рубин предотвратит кровь. У Государя он украшал парадную шпагу…

Изначально государыня, якобы, заказала два экземпляра книги – для старших дочерей, в связи с их первым балом. Бал состоялся в конце мая, в рамках приема, устроенного в честь 300-летия Дома Романовых. Великой княжне Ольге на тот час исполнилось семнадцать с половиной.

Когда императорская семья вернулась с бала, в комнатах старших дочерей их ждали подарки от родителей – книги в кожаных переплетах с миниатюрами и драгоценными камнями.

А через несколько дней такие же книги получили княгиня Васильчикова, княгиня Патрикеева и баронесса Корф…

Согласно семейному преданию Батюшковых этот фолиант был подарен баронессе Корф самой государыней, в благодарность за заботы и бдения в отношении царевича: «Благодарю Вас и Господа, который в наше зыбкое время послал мне таких верных друзей, как вы», – якобы сказала при этом государыня. – «Ценю ваши заботы, радения, молитвы во здравие нашего сына. Примите этот скромный дар императорской семьи – не как подарок-благодарение, а как благодарность и оберег… Обращаю ваше особое внимание на рубины. Старец наказал: рубины будут хранить нас и наших близких от крови…»

«Может, оно и так», – усмехнулась Анна Алексеевна. По рассказу одного случайно выжившего участника «заговора профессора Таланцева», бежавшего впоследствии в Финляндию, выходило, что барон расстрелян не был. После залпа исполнителей он упал под тяжестью рухнувших на землю убитых, и его спустя минуты добил прикладом винтовки чекист в черной кожаной куртке и яловых сапогах. Так что вот и правда: без крови.

Матушка умерла от голода. Опять без крови.

А вот с великими княжнами вышел прокол: расстреляли их большевики, и рубины из корсетов, куда они были с другими драгоценными камнями на черный день зашиты, выковыряли.

Выходит, более всего наказ старца оказался «в руку» Анне Алексеевне.

Уж сколько в лагерях ее били, насиловали, издевались… А все жива. Вот сейчас придет домработница Люба, поможет ей исполнить все гигиенические процедуры, сварит жидкую овсянку на молоке, накормит, напоит. Жизнь продолжается. И нельзя сказать, что ей надоело жить. Устать – да, устала. Жить больно. Бывает, и противно. Но жизнь прекрасна. Даже в таком ее беспомощном состоянии. И потом, противные мелочи преходящи… Вот взять ноги: бывают судороги, и тогда больно и страшно, но они кончаются. А она, хотя и полуживой экспонат истории, но все же живой. Она почти глуха, и чтобы услышать, как дивно играл на скрипке Коган, ей пришлось вчера включить телевизор на полную мощность. Значит, вечером придет скандалить сосед, что живет за стенкой. Но ему придется скандалить с приходящей прислугой Любой, а она, слава богу, в карман за словом не полезет.

А хуже всего, когда вдруг начнет что-то дрожать в груди. Ритм биения сердца становится рваным. Врачи эту музыку называют экстрасистолой. То бьется сердце, то останавливается передохнуть. И понять его можно – столько лет колыхаться сначала в девичьей, потом в зековской, потом в старческой груди. И вот кульминация: сердце срывается с тормозов и несется вперед со скоростью курьерского. Сейчас начнется острая обжигающая боль: 140, а бывает, и 160 ударов в минуту. И боль. БОЛЬ.

Тут нужно действовать без паники: слева, на полке книжного стеллажа, стеклянная трубочка нитроглицерина, тут же таблетки обзидана – он замедлит пульс. Если две маленьких таблеточки нитроглицерина за 15 минут не помогут, а боль усилится, нужно ускорить процесс выхода из черного коридора – пару пшиков «изокета» под язык. И – терпеть. Но врачи говорят, что боль терпеть нельзя. Значит, таблетку баралгина – снять боль. Потом из-за него будет болеть желудок, но все хорошо не бывает… Если за час боль не пойдет на снижение, нужно нажать кнопку на сотовом – ей внук Любы так настроил мобильник, что она может попадать к нужным абонентам одним нажатием. Это называется «десять любимых номеров». Ей этого списка вполне хватает. Номер «скорой» там же, и Любы, и внучки татарина-дворника, что много лет хранил их семейные реликвии… А еще в лагере говорили, что все дворники – сексоты. Значит, не все. Знала она и распространенное мнение, что магометанин за русского человека каплю крови не отдаст. Сколько русских по рождению, скорее всего православных, мучили ее в жизни. А и в лагере хорошие люди были разных национальностей. Иудейка Сара Кроль из Петрозаводска спасала ее, собирая в остатки батистового носового платка иней с оконной рамы и смачивая им Анне губы, когда после очередного изнасилования вертухаями (а они почти все русские были) бывшая красавица, как она себя называла, лежала на нарах, истекая кровью, ловя ртом холодный ветер барака. Чеченка Фатима брала на себя не самые приятые, должно быть, хлопоты, связанные после таких испытаний – с личной гигиеной. Польская красавица Людвига, как и она, Анна, не раз проходившая через вертухайскую мельницу, согревала на пышной груди несколько глотков баланды в алюминиевой кружке, чтоб поддержать ее силы. А ведь тоже, хотя и христианка, но не православная… Нет, сударь вы мой, – мысленно возражала Анна неизвестному собеседнику, – люди разные, конечно, но хороших больше, и не так уж важно, какой расы человек, национальности или вероисповедания. А важно – есть у человека душа или нет… А души нет – никакой Бог не спасет. Сколько ни молись. Бог, он ведь в душе. Бог есть любовь. А что есть ненависть? Вот интересно, любви в душе у нее и сейчас было больше, чем ненависти. Была и ненависть. Но даже вспоминать о ней она не хотела.

Даже воспоминание о ненависти есть грех. У тех, кого она ненавидела, скорее всего понимания сущности греха не было. Так что и говорить не о чем.

Она перекрестилась, глядя на икону с изображением святого Александра Свирского. Как икона оказалась в ее комнате на завершающем витке непростой жизни, Анна вспоминать не хотела. Самой не все было понятно. Но человека, ее принесшего, человека из той, лагерной жизни, ей сейчас вспоминать не хотелось.

Человек он был неплохой – красивый, умный, образованный. Но… не орел. Ну, Бог его простит. Понять можно – пятнадцать лет семья eго ждала из лагеря. Тоже непросто, в прежнюю жизнь-то нырять. А иконка пусть висит. Святой Александр Свирский – оберег от душегубов. Это ей лет пятнадцать назад, когда она еще в храм могла ездить, одна прихожанка сказала. Хотя какие тут душегубы – в однокомнатной квартирке, полученной после реабилитации?

Соседи тихие. Даже в подъезде народ спокойный. А уж на их лестничной клетке – так и вообще как в коммуналке: и за солью, и за советом, и за сотенкой до пенсии заходят. К ней днем не заходят. Ей не открыть. Кто и зайдет – так вечером, когда Люба будет…

Однажды зашел то ли внук, то ли правнук дворника-татарина. Тот дворник, прежде чем помереть от старости, приводил к ней и сына, и внука, и правнука. «Традиция», – важно говорил он, подняв вверх чуть кривой, натруженный указательный палец. Так традиция и осталась. Раз в год, в день рождения основателя их династии, кто-нибудь из семьи дворника приходил. Приносили татарские сладкие печива (вареное в меду тесто с изюмом). Угощали. Да ей от тех сладостей давно уж нехорошо было. Так что все гостинцы в тот же вечер уезжали в сине-белой спортивной сумке к внучкам Любы. И всем хорошо. Бог есть любовь…

Анна Алексеевна тронула пальцем оберег на груди.

Батюшка, отец Егорий, в храме Успения Пресвятой Богородицы, наказывал ей, что рядом с православным крестом любые амулеты языческие не к месту. Она была послушной прихожанкой. Все наказы батюшки свято блюла, а этот нарушила. И рядом с маленьким золотым крестиком, который она смогла уберечь все эти жуткие годы – оберег, старинная серебряная монета.

По словам далекого потомка татарина-дворника, уже после смерти и прадеда, и деда, и отца, перебирали они с матерью старые вещи и нашли монету в берестяном туеске, с которым по землянику, наверное, еще пра-пра-прадеды ходили. Посчитали, что особой ценности не имеет: серебро – чай не золото. Но старинная. Однако ж предки навряд ли владели такими монетами. И посчитали они с матерью, что скорее всего был то подарок «баронцев». Словом, оставил юноша Анне монету и фаянсовую белую тарелку с голубым ободком и клеймом 1897 года, возможно, тоже подарок семьи Корф заботливому дворнику. Ушел юноша, а монета и тарелка остались. Может, и правда, подарок был, может, нет… Но обязательная Анна завещала монету и тарелку музею, квартиру и кое-какое барахло – внучкам Любы, а деньги, что всю жизнь копила на похороны, – правнуку дворника-татарина. С наказом, чтоб сам ее и похоронил.

Прожила она дольше, чем ожидала. Скромно. Много работала, переводила с трех языков и технические тексты, и стихи, и романы. Скопила. Отблагодарит семью дворника.

Не было уже много лет для нее большей радости, чем перелистывать эту книгу. Ее она завещала Историческому музею. Помнила, всего несколько таких экземпляров было выпущено. Но неменьшую благодарность этой милой татарской семье испытывала Анна Алексеевна Батюшкова, урожденная баронесса Корф, за потертую серебряную монету.

Андрей Петрович Батюшков, законный ее супруг, когда ее арестовали вслед за матушкой, пару раз приходил на свиданья – приносил какое-то белье, чай. И все допытывался: как там, на допросах, – не спрашивали ли ее о коллекции золотых и серебряных монет, которые он и его предки, тоже российские дворяне, собирали много десятилетий, если не веков. Но о коллекции мужа она от него никогда раньше не слышала, на допросах ее ни о чем таком не спрашивали. Чекистов интересовали тайные сношения с германской и польской разведками. А у нее, дуры, ни с кем, кроме деликатного и замкнутого мужа, сношений и не было. Потом передачи кончились. В зону он ей не писал. И после возвращения оттуда она его не видела. Скорее всего монетка из той коллекции. Значит, и предназначено ей быть ее оберегом. Пока был жив муж Любы, просверлил он в монетке дырочку, и Анна повесила ее на простом кожаном ремешке на грудь. Монетка с тех пор вела себя деликатно. Не натирала. И даже дала неожиданный эффект: восстановилась нарушенная функция щитовидки, опал зоб. Значит, все правильно – оберегает.