Текст книги "Лики России (От иконы до картины). Избранные очерки о русском искусстве и русских художниках Х-ХХ вв."

Ярославские фрески начала XVIII века

В ярославских церквах XVIII в. сохранились удивительной красоты росписи, отличающиеся редкой мажорностью, декоративностью и народностью образов. Все они, в силу фольклорности образов и сюжетов, остаются замечательными источниками изучения русской истории этой эпохи. Создателями этих фресок были талантливые русские мастера так называемой ярославской школы, особенно прославившиеся своими работами XVII в., о чем мы уже писали в очерке, посвященном той эпохе.

Одним из наиболее характерных памятников культуры русского народа XVIII в. является ярославская Церковь Благовещения (1708) и ее фрески.

Иконописцы использовали широкий плафон свода как плоскость для редкой по праздничности и орнаментально-декоративному богатству росписи.

На стенах Благовещенской церкви разместились картины жизни Христа и Богородицы, притчи, деяния апостолов, чудеса от иконы Владимирской Божьей Матери. Евангельский цикл представлен с большой полнотой… При этом притчи занимают проемы окон, в арочных обрамлениях которых изображены Богоматерь и библейские сюжеты. При всем строгом следовании всех этих изображений канонам невольно ловишь себя на мысли, что перед тобой изображение княжеского застолья в Древней Руси. «Притча о царе, сотворившем брак сыну своему» по утвари на столе, костюмам, «взаимоотношениям» персонажей росписи вызывает именно такие ассоциации.

Росписи были рассчитаны на просвещенных ярославцев. Все композиции сопровождаются пространными надписями с упоминанием главы и стиха иллюстрируемого текста Священного

Писания, – стало быть, художник, создавая свои фрески, предполагал, что храм посещать и рассматривать творения его рук будут люди, обученные грамоте, читавшие Священное Писание, а не только воспринимавшие его через проповедь священослужителя. Многие фрески несут в себе и богатую этнографическую информацию.

Так, композиция на тему притчи «Уподобися царство небесное человеку царю иже сотвори браки сыну своему» дает представление не только о костюмах жениха, невесты, гостей, – они облачены в истинно княжеские богатые одеяния, но и о подробностях брачной церемонии, о последовательности действий ее участников.

Любопытную историческую информацию современный человек, рассматривающий фрески Церкви Благовещения, может получить и из такой далекой от реалий русской жизни фрески, как та, что посвящена крещению сирийского вельможи из «деяний апостола». Фреска явно навеяна западной гравюрой, что свидетельствует о культурных контактах русских земель со странами Западной Европы. Художник, живший в начале XVIII в. в Ярославле, с юмором и некоей доброжелательной иронией представляет восточную экзотичность сцены: щеголеватый, разряженный в кружева и перья вельможа галантно гарцует на породистом коне, слуга держит над ним зонт, не столько спасающий вельможу от дождя или зноя, сколько долженствующий подчеркнуть его богатство и знатность: тут слились и надменное отношение к «востоку» западноевропейских мастеров, с которых, предположительно, брал пример и русский живописец, и распространенное в начале XVIII в. ироничное отношение русских к манерности европейцев, во все большем количестве появлявшихся в русских землях в конце XVII – начале XVIII в. Если же говорить не об историческом, а об искусствоведческом аспекте рассмотрения этой фрески, необходимо отметить – был ли изограф под влиянием иконописцев Древней Руси, писал ли с «немецких листов», – все фрески Церкви Благовещенья отличаются самобытностью и «русским стилем».

И еще одно соображение, связанное с возможностью взглянуть на фрески Ярославля как на богатый источник изучения русской истории.

Безусловно, обращаясь к иллюстрированию священного писания, мастера-изографы XVIII в. стремились писать композиционно, сюжетно, колористически изображаемые ими события древней истории так, как они им виделись, конструировали эти события в соответствии со своими знаниями истории, этнографии, своими представлениями о колорите далекой эпохи. Колорит икон, росписей каждой из эпох – источник сведений о бытующих в эту эпоху колористических предпочтениях, пристрастиях.

В этом плане необычайно интересна роспись «Христос перед Каиафой». Христос в жалком рубище смиренно предстает перед первосвященником, за ним ощетинились пики воинов. Каиафа раздирает на груди кафтан в знак непреложности приговора. Его окружают старейшины в дорогих и модных одеяниях. Воины в золотых расписных-расшитых кафтанах, на Каиафе – роскошный темно-малиновый кафтан с голубым узорочьем орнамента. За ним – чрезвычайно интенсивная по цвету драпировка – светло-малиновая, с росписью синим растительным орнаментом. Колористическим контрастам этой фрески XVIII в. позавидовали бы многие французские импрессионисты и постимпрессионисты конца XIX – начала XX в.

И еще одно замечание. Фрески Ярославля XVIII в. – яркие исторические и художественные свидетельства именно этой эпохи, однако, как было замечено выше, они перекликаются колористическими поисками с искусством гораздо более позднего времени, с одной стороны, и тесно связаны с культурой предшествующих эпох, уходя в них корнями, – с другой.

Русский лубок – зеркало времени

Век XVIII – это эпоха расцвета удивительного искусства, русской национальной школы лубочной картинки.

Существует упомянутое выше предание, что название улицы Лубянка в Москве, которая является продолжением улицы Сретенка, происходит от лубочных листов, которые изготовлялись и продавались здесь. Действительно, на Сретенке сохранились два удивительных архитектурных памятника, связанных с историей русского лубка. Это, прежде всего, Церковь «Успения в Печатниках». Церковь стояла в центре слободы работных людей Печатного двора. Предполагается, что первыми изготовителями лубочных картинок и стали профессиональные печатники, установившие у себя на дому простейшие типографские станки. Неподалеку выросла еще одна церковка – «Троицы в листах». У ограды этой церкви и продавали московские печатники первые лубочные картинки. В этом районе Белокаменной и выработался в начале XVIII в. своеобразный стиль русского лубка.

Вплоть до 1727 г. большинство лубочных картинок печатаются с деревянных досок. Лишь после смерти Екатерины I, когда прекратила свое существование петербургская типография и резко сократила выпуск московская печатня, медные доски из закрывшихся типографий стали использовать для производства лубка; нашли, производя лубочные картинки, источник пропитания и оставшиеся без работы печатники.

Лубок – один из интереснейших источников изучения истории России XVIII столетия. Первый же лист в стиле лубка начала XVIII в. дает представление о состоянии нравов русского общества в начале реформ Петра. Изображает он русского купца, который уже одет в иноземное платье и которому цирюльник готовится отрезать бороду. Как известно, указом царя в 1705 г. всем, кроме священников, предписывалось носить платье по иноземной моде и всем было приказано сбрить бороды. Так что исследователи, в частности Юрий Овсянников, предполагают (и не без оснований), что этот лубочный лист был заказан непосредственно… самим Петром I.

Из желания «потрафить» царю-реформатору авторы лубочных листов эпохи петровских реформ иногда создавали достаточно забавные композиции. Вот, например, лубок под названием «Славное побоище царя Александра Македонского с царем Пором», на котором в лице Александра легко узнаются черты самого Петра I, – гравер не забыл даже тщательно вырезать излюбленные царем манжеты и шейный платок. То же самое – с листом «Илья Муромец и Соловей-разбойник». Оба героя произведения мало что во французских кафтанах, да в завитых париках и в ботфортах, что, конечно же, вызывает улыбку у знатока этнографии эпохи и у любителя русских былин, так у Ильи Муромца еще и внешность Петра I.

Однако Русь никогда не оскудевала оппозиционерами. Нашлись противники – и у Петра I, и у его реформ, и особенно антипетровские настроения распространены были среди старообрядцев. Именно им приписывается авторство несколько лубочных картинок, негативно представляющих, хотя и в иносказательной форме, реформы Петра I. Особенно популярны были тогда листы с изображением кота, в которых противники Петра имели обыкновение поиздеваться над подбритыми «по-кошачьи» усами государя.

Самое широкое внимание публики сумел привлечь лубок «Как мыши кота хоронили». Полностью раскрыть тайну этой лубочной композиции довелось удивительному человеку – знатоку русской культуры, жившему, правда, уже в следующем веке, – Дмитрию Александровичу Ровинскому. Являсь высокообразованным юристом, судебным деятелем, выдающимся историком искусств, почетным членом двух российских академий – наук и художеств, он запомнился еще и как московский губернский прокурор, и как крупнейший своего времени знаток истории живописи. Д. Ровинский был автором выдающегося по объему и глубине исследования труда по истории русской иконописи и автором тонких исследований русского лубка. На собственные средства он издал 19 своих трудов, среди которых – «История русских школ иконописания», «Подробный словарь русских гравированных портретов», «Материалы для русской иконографии». Девятитомное сочинение создано им о лубке – «Русские народные картинки». Над материалами к этому сочинению он работал в библиотеках Лондона, Парижа, Берлина, Праги и пришел к выводу, что у лубка «Как мыши кота хоронили» аналогов нет и что это чисто русское произведение. Проведя тщательный анализ пояснительных надписей лубка, сопоставляя их с историческими фактами, Ровинский пришел еще к одному неожиданному выводу. Точнее сказать, к неожиданным аргументам, потому что он с самого начала был уверен: Кот – это Петр.

Познакомимся с его аргументами, ибо они интересны с точки зрения рассмотрения лубка как источника для изучения истории своего времени:

1. Кота хоронят на погребальных санях с восьмеркой лошадей. И Петра I так хоронили.

2. Кота хоронят с музыкой. Впервые оркестры на похоронах были разрешены в 1698 г. На похоронах Петра играл оркестр.

3. И титул Кота пародирует царский титул.

4. Кота везут на чухонских (финских, ингерманландских) санях, жену его зовут Чухонкой-Маланьей. Первую жену Петра, Екатерину I, в народе звали чухонкой.

5. На лубке процессию похорон Кота сопровождают мыши, представляющие разные земли. Охтенская, Олонецкая, Карельская земля были отвоеваны Петром во время войны со шведами. Есть и намек на отвоеванную Петром крепость Шлиссельбург – мышь Шушера из Шлюшина, именно так – Шлюшином в народе звали и Шлиссельбург. Как видим, не полюбился царь-реформатор, так и каждое лыко в строку, даже полезные для России завоевания отразились в лубке иронично.

6. Одна мышь на лубке курит трубку. Вольная продажа табака была разрешена Петром I.

7. Одна мышь едет в процессии на одноколке. Такие повозки появились в России лишь при Петре, который любил на них ездить.

Вывод ученого: Кот и есть Петр I.

Ответил ученый и на принципиальный вопрос: кто выпускал лубок антицарской направленности, вернее, с чьего благословения и при чьей поддержке крамольный лубок появился на свет. Ответ однозначен: при поддержке Русской Православной церкви, у которой отношения с государем не сложились. Подтверждение тому – еще один лубок первой четверти XVIII в. – «От Христа падение Антихриста». Лицо поверженного дьявола на лубочной картинке – точная копия портрета Петра I.

Так популярный в народе лубок стал для церкви, лишившейся самостоятельности в 1700 г., удобным средством сведения счетов в политической борьбе с царем.

Русский лубок – прелюбопытный повод для искусствоведческих и исторических ассоциаций, для размышлений и наблюдений над взаимовлияниями и взаимовоздействиями русского искусства и искусства стран Европы.

Вот интересный пример. Во второй половине XVIII в. стали распространяться в России луб-ки-перерисовки с немецких и французских народных картинок. Юрий Овсянников описывает один из лубков, созданных на мотив «Гаргантюа и Пантагрюэля». Он точно воспроизводил иллюстрацию к бессмертной истории этих двух героев романов Рабле, но под чистой русским названием: «Славный объедала и веселый подливала». А в годы царствования Елизаветы Петровны был напечатан лубок «Пение и пляска», на котором были изображены полишинели, награвированные великим гравером Калло. Предполагается, что итальянские гравюры могли попасть в Россию при посредстве зарубежных певцов и комедиантов.

30-40 гг. XVIII в. – время расцвета развлекательных лубочных картинок, особое место среди которых занимают лубки с изображением народных празднеств и гуляний. Эти лубки – интереснейший источник изучения быта и нравов русских в XVIII столетии. Так, лубок «Медведь с козою прохлаждаются» точно воспроизводил любимое развлечение эпохи – «пляски» медведя и козы под примитивную музыку поводырей на ярмарках и гулениях.

Очень популярны были и лубки с изображением кулачных боев, также являющихся примером излюбленного русского игрового времяпрепровождения. Ни одна «масленица» не обходилась без боев-поединков или «стенки – на стенку». Сохранился лубок, специально посвященный встрече и проводам «масленицы»: на одном листе размещено 27 картинок, изображавших сцены городского гуляния с точным обозначением московских районов. Этот лубок – ценнейший источник изучения культуры быта Москвы XVIII в.

В годы правления Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны в моду вошли лубки с изображениями шутов и скоморохов. Известно, что во второй половине века было модно держать при дворе дур и дураков, карликов и уродцев (наверно, у многих читателей в памяти «Ледяной дом» Лажечникова). Следуя примеру императриц, карликов и дураков заводили и отдельные богатые помещики.

В моде были в XVIII в. и лубки, изображавшие с большой этнографической и иконографической точностью дворянский быт того времени. Лубки донесли до нас внешний вид дамских причесок, фижмы, роброны, наклеенные на личики «мушки».

Появлялись и сатиры на придворные моды, поэтому, например, «Франт и проданная франтиха» – столь популярный в середине века в Москве лубок.

Однако большая часть лубков этой эпохи создавалась в соответствии с запросами городского населения – купцов, мещан, приказчиков и очень точно отражала их быт. Лубки донесли до нас интерьеры трактиров, внутреннее убранство дома зажиточного горожанина, одежду того времени, сервировку стола… Крестьянским лубок станет лишь в XIX в.

Картины на лубках доносят до нас и сведения о международных культурных связях: сохранился до наших дней лубок-афиша, извещающая о приезде в Россию труппы английских комедиантов.

Живо откликался лубок и на военные сюжеты. Летом 1759 г., после победы русских войск над полками Фридриха Прусского, появилась лубочная картина «Русский казак бьет прусских драгун», а также отдельные лубочные листы с изображением русских гренадер.

Однако лубок содержал в себе не только историческую и этнографическую информацию, а выполнял и своеобразную литературно-культуртрегерскую миссию. В конце 60 – начале 70 гг. XVIII в. лубок, и прежде всего в Москве, обращается к творчеству популярного в те годы поэта, драматурга, баснописца А. П. Сумарокова. Московский издатель лубочных листов Ахметьев использует специально написанные поэтом тексты в ритме раешника в качестве подписей к лубкам. Всего исследователям известно 13 картинок с текстами Сумарокова, пользовавшихся большой любовью в народе. В XVIII в. это был единственный пример использования текстов профессионального литератора в производстве лубков. В XIX в. издатели лубка уже обратятся к произведениям Крылова, Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Но это будет потом.

А пока Сумароков был первым. Позднее стали печататься на одном листе сказки, такой лист можно было разрезать и сложить в книжку. И книжки эти сыграли в XVIII в. немаловажную роль в истории русской культуры. Фактически это были первые дешевые популярные издания, выходившие массовыми тиражами, светского содержания. В Российской государственной библиотеке в Москве хранится экземпляр издания 1750 г. Это «Жизнеописание славного баснописца Эзопа». Интереснейшие сведения о такого рода изданиях приводит в своем исследовании «Русские гравированные книги XVII–XVIII веков» С. А. Клепиков.

К лубочным книжкам относятся и буквари, календари, гадательные книжки, притчи, жития святых, также являющиеся важной составной частью книжной русской культуры XVIII в.

И последнее – крупнейшие монастыри России издавали лубки с изображением своих церквей и соборов – ценнейший источник для изучения истории православной русской архитектуры.

Портрет в контексте истории. Василии Баженов – «Кирпичный гений»

В истории русской архитектуры XVIII в. немало звонких имен.

Имя Василия Баженова – одно из самых звучных. «Кирпичным гением» называли его современники, а потомки по праву воспринимают Баженова как одного из самых ярких и самобытных российских зодчих.

Рисовать он начал в детстве. В автобиографии писал: «Рисовать я учился на песке, на бумаге, на стенах и на всяком таком месте, где я находил способ, и так я продолжался лет до десяти, между прочим по зимам из снегу делывал палаты и статуи».

Редко кто из знаменитых архитекторов в детские годы начинал собственно с архитектуры – Баженов же выбрал зодчество как свою дорогу в жизни и творчестве уже в детские годы.

Ранняя ориентация, раннее образование. Он учился в архитектурной школе, называвшейся тогда «архитектурии цивилис». И находилась она в Москве, близ Охотного ряда. Семья же Баженовых появилась в Первопрестольной вскоре после страшного пожара 1737 г., когда отец будущего зодчего Иван Баженов переселился с семьей из Малоярославского уезда Калужской губернии.

Для восстановления сгоревшей Москвы требовались зодчие и каменотесы, плотники и отделочники. Князь Дмитрий Васильевич Ухтомский, основатель архитектурной школы, был в архитектуре человек сведущий. И теорией владел, и красивую колокольню со скульптурами в Троице-Сергиевом монастыре возводил, и Красные ворота сооружал, и Кузнецкий мост строил, и Оружейную палату в Кремле перестраивал. В преподавательском деле был сторонником классических методов архитектуры и строительного дела.

Это был хороший учитель. Достаточно сказать, что кроме великого Баженова он воспитал и великого Казакова.

Баженов был принят в архитектурную школу, руководимую 36-летним князем, в 1753 г. Среди своих соучеников отличался Баженов яркими живописными способностями. Со школярских лет стал он помощником у таких известнейших живописцев своего времени, как Иван Адольский и особенно Иван Вишняков, которые участвовали в восстановлении оформления Головинского дворца, пострадавшего от пожара.

И еще одна любопытная связь времен: на одной из лекций князь Ухтомский сообщил о скором открытии Российской академии художеств в Петербурге и первого в России университета – в Москве. Василию Баженову суждено было проявить себя, обучаясь в этих храмах науки.

Однако это произойдет позднее, не ранее 1755 г. А пока он, принятый сразу на последний, четвертый, курс гимназии, самозабвенно учился. Как писал Е. Болховитинов, первый биограф Баженова, в «Словаре русских светских писателей» (М., 1845 г., т. I), «любимое его было упражнение, вместо забавы, срисовывать здания, церкви, надгробные памятники по разным монастырям». С еще большим тщанием занимается он в университете. Ему повезло: при открытии университета в 1755 г. едва набралось 10–12 вольных слушателей на все предметы и тогда куратор университета – меценат Шувалов – вынужден был привлечь к учебе не только детей дворян, но и разночинцев, организовав для них группы подготовительной гимназии.

У В. Баженова были интересные соученики, среди которых – Фонвизин, будущий знаменитый драматург, Потемкин – будущий всесильный фаворит императрицы, Новиков – будущий известный издатель. Правда, двух последних вскоре отчислили за «леность», что, впрочем, не помешало спустя годы Баженову весьма сблизиться и подружиться с Новиковым.

И снова Баженову повезло, хотя, как известно, людям, сочетающим талант и труд, почти всегда везет. В Санкт-Петербурге открылась Академия художеств и начальствующий над ней камергер Иван Иванович Шувалов потребовал из Московского университета несколько питомцев, способных к изящным искусствам. В. Баженов, по словам Е. Болховитинова, был первым направлен во вновь созданную Академию. Ему повезло с преподавателями – среди них, например, были такие талантливые русские архитекторы, как С. И. Чевакинский и А. Ф. Кокоринов. Сегодня их, к сожалению, вспоминают редко. А имя их ученика Василия Баженова – у всех на слуху. А Кокоринов, между прочим, ставший в 1769 г. директором Академии, возводил ее здание, являющее собой превосходный пример русского классицизма. Интересно, что С. И. Чевакинский, возводивший в то время собор Николы Морского на Сенной площади, привлек своего талантливого ученика Василия Баженова к работе над проектом и тот возвел колокольню Никольского собора.

Сохранился прелюбопытный документ – своего рода характеристика, данная Кокориновым Баженову. В январе 1760 г. он писал И. И. Шувалову:

«Санкт-Петербургской Академии художеств студент Василий Баженов по особливой своей склонности к архитектурной науке прилежным своим учением столько приобрел знания как в начальных пропорциях, так и в рисунках архитектуры, что впредь хорошую надежду в себе обещает. Осмеливаюсь просить ваше высокопревосходительство за ево прилежность и особливый успех всепокорнейше представить к произвождению в архитектурные второго класса кондукторы с жалованьем по сту двадцати рублев в год».

В знак признания успехов в учении был архитектурии прапорщик направлен помощником к самому Растрелли, а в 1760 г. – пансионером в Париж. Василий Баженов повсюду оправдывал ожидания… Из Парижа И. И. Шувалову доносят: пансионер делает блестящие успехи и скорее всего получит первую награду в ближайшем собрании архитекторов за сочиненный им проект Дома инвалидов. К сожалению, проект В. Баженова не сохранился, однако, судя по воспоминаниям современников, легкость и изящество проекта при всей внушительности размеров здания-ансамбля поразили самых строгих ценителей искусства. Успешно прошли и экзамены в парижской Академии. Полученный им почетный архитектурный диплом предусматривал поездку в Рим за счет Академии.

Из Италии Баженов вернулся в Россию 2 мая 1765 г.

Баженов записывает в дневнике: «…B третью годовщину восшествия на престол государыни нашей состоялась торжественная инагурация Санкт-Петербургской Академии художеств». На праздничной выставке – чертежи, рисунки, офорты пансионера Василия Баженова.

Новая императрица Екатерина II хочет доказать всему миру свое искреннее стремление дать России просвещение и процветание.

Начинается создание «Комиссии по градостроительству». В ее задачи входит разработка концепции строительства крупных государственных объектов, учебных заведений, воспитательных домов, просветительных учреждений.

Как будто бы Екатерина покровительствует архитекторам российским.

А молодым зодчим вдобавок заинтересовался цесаревич Павел. В записках воспитателя цесаревича С. Порошина появляется оценка будущего императора: «Работы господина Баженова подлинно хорошо расположены и вымышлены…»

Однако архитектору мало для счастья одобрения его проектов. Зодчий на то и зодчий, чтоб строить, а не рисовать. Но, кажется, лед тронулся. Императрица Екатерина II одобряет проект Института благородных девиц при Смольном монастыре. Величественная и изящная композиция поразила многих архитектурной изобретательностью, сочетанием русской «специфики» и мирового классического архитектурного опыта. Но проект не осуществился: предпочтение отдали проекту Кваренги… В нем больше барочности, меньше русскости. Тем и оказался любезен двору. Но память о смелом проекте у государыни осталась. 2 декабря 1766 г. Екатерина назначает Василия Баженова архитектором при Артиллерии с чином капитана Артиллерийского. Баженов работает над сооружением каменного здания Арсенала в конце Литейного проспекта. Но путь его лежал к иному арсеналу.

В 1767 г. он уже работает в Петровском арсенале в Москве, в Кремле. Грандиозный замысел молодого зодчего: генеральная реконструкция Московского Кремля. Его непосредственное начальство – генерал-фельдцейхмейстер граф Григорий Орлов, стремясь потеснить Потемкина, соблазняет Екатерину сим грандиозным замыслом. В связи с предстоящим приездом государыни, обсуждается проект строительства в Кремле новой резиденции императоров России.

Но Баженову скучно просто реконструировать старые здания. Он предлагает исполинскую затею, сводившуюся к застройке всего Кремля одним сплошным дворцом, внутри которого должны были очутиться все кремлевские дворцы с Иваном Великим… Идею поддержал Орлов. Грандиозный план привлекает и Екатерину – показать всей Европе, что Россия преодолела временные экономические трудности и накануне войны с Турцией готова начать столь дорогостоящий проект.

Летом 1768 г. В. Баженов приступил к проекту реконструкции, к созданию большой модели Кремлевского дворца. В июле он был утвержден главным архитектором сооружения Большого Кремлевского дворца. Для строительства здания он создает не просто архитектурную команду, а что-то вроде студии, средневековой боттеги, где молодые русские зодчие на практике осваивали тайны ремесла, причем учились не только собственно архитектуре, но плотничали, столярничали, лепили, рисовали, готовили модели, учились понимать проекты, схемы, чертежи, изучали механику, физику, знакомились с историей архитектуры.

В истории русской культуры роль «студии» Баженова трудно переоценить.

О проекте Баженова с восторгом говорили при дворах европейских монархов. Чума, длившаяся в Москве до 1771 г., приостановила реализацию проекта. Но вот, наконец, Сенат утвердил на 9 августа 1772 г. торжества по случаю «вынутия первой земли».

Едва начавшись, работа была прекращена – по приказу самой Екатерины II.

Более того – приказано было засыпать рвы, разобрать фундамент, восстановить в прежнем виде стены и башни. Это случилось в 1775 году.

Однако предвестники бури чувствовались значительно ранее. Строительство почти не финансировалось.

В чем причина? Специалисты, исследовавшие эту историю, высказывали разные мнения. Одно из распространенных – чисто финансовые соображения. Война с турками действительно потребовала расходов и казна была пуста.

И все же, полагает Вадим Пигалев, автор книги «Баженов», это малоубедительно. И война, как ни крути, закончилась в пользу России, а денег, денег-то и ранее не хватало. Их даже стало чуть больше – Турция выплачивала большую контрибуцию. Высказывалась точка зрения, что строительство, начатое Баженовым, наносило вред старинным постройкам Кремля. Однако Баженов строго следил за сохранностью старинных построек. Впрочем, повод возник – в отсутствие Баженова упала старая стена на месте бывшего Черниговского собора. Однако, как писал Баженов в представленном объяснении, это было запланировано. Возник спор в околодворцовых кругах. Екатерина приняла сторону тех, кто выступал за сохранение Кремля в первозданном виде. Вадим Пигалев полагает, что тут проявилось не просто нежелание вести дискуссию с фаворитами относительно перестройки Кремля. Просто государыня затевала грандиозное строительство, чтобы доказать силу России. Но доказала эту силу победой над Турцией, – престижные причины перестройки Кремля отпали, да и строительство обещало быть долгим и дорогим. Неизвестно, когда заработаешь на нем политический капитал. А тут ещё бунт пугачевский. И Потемкин, стремясь досадить конкуренту Орлову, пугает последствиями: не принято, дескать, строить новое на костях предков. Не масонство ли тут? Масонства Екатерина II побаивалась. Строительство заморозили. Потемкин за мудрый совет получил почетную шпагу и графский титул. Орлов впал в немилость. Для Баженова остановка строительства была трагедией…

Василий Баженов посвятил кремлевскому проекту лучшие годы. По независящим от него причинам проект не осуществился. Однако остались планы, схемы, модели, позволяющие судить о талантливости замысла зодчего.

«Если бы эти постройки были осуществлены, – писал профессор Кембриджского университета Эдвард Кларк, посетивший Москву в 1800 г., – это было бы одно из чудес света».

Но в наследство нам остались не только проект, но и созданная Баженовым школа – Кремлевская экспедиция, ставшая основой для создания русской академической архитектурной школы. Здесь под руководством Баженова воспитывались будущие светила русской архитектуры.

Однако зодчий не долго пребывал в отчаянии и бездействии. Последовал новый заказ. Екатерина II в 1775 г. приобрела подмосковное имение Черная Грязь, которое было переименовано в Царское Село, или – Царицыно.

E. Н. Шамшурина в книге «Царицыно» пишет, что Баженов намеревался, получив заказ на перестройку дворцов в имении, создать истинно русский национальный ансамбль на основе синтеза русских и классических композиционных принципов, но был вынужден, подчиняясь воле заказчицы, добавить к этому некоторое количество готических и псевдоготических деталей. Царицынские постройки дали начало новому стилю – «новому национально-романтическому направлению русской архитектуры». При этом, как подчеркивает В. Снегирев в книге «Баженов», зодчий исходил из элементов так называемого московского барокко, а не из собственно готического стиля. Он возрождал элементы русской архитектуры XVII в., обогащая его новыми, из века XVIII архитектурными деталями. Главным строительным материалом он выбрал красный кирпич и белый строительный камень, уже выбором материала протягивая связь со старорусской архитектурной культурой. В 1776 г. проект был готов. Вскоре началось строительство. Были заложены Кавалерский корпус, Фигурный мост, малый дворец и «дворец против боку садового» – «Оперный дом». К августу строительство изящного Фигурного моста было почти закончено.

Фигурный мост с башнями, соединенными ажурной галереей, стал маленьким архитектурным шедевром.

Но… К концу года начались перебои с поставками камня, снизилось финансирование. Однако в 1777–1778 гг. ранее начатые постройки были закончены. Появилась возможность приступить и к постройке главного дворца. Закончено строительство было в 1782 г. После этого были заложены Большой кавалерский корпус и Управительский дом.

Тем временем жалованье выплачивалось нерегулярно, а семья росла. Великий зодчий был вынужден искать дополнительные заработки: в 1776 г. он строит дом Прозоровского на Большой Полянке, в 1780 – дом Долгова на 4-й Мещанской. Два шедевра, наполненных яркими архитектурными новшествами, – Баженов применяет для внешнего оформления построек приемы, ранее использовавшиеся лишь при строительстве дворцов. Дома вышли изящные и нарядные, величественные и удобные по внутренней планировке. Небольшие здания приобрели ахитектурную значительность. Эти принципы Баженов применяет при строительстве дома Румянцева на Маросейке, дома Бекетова на углу Тверской и Георгиевского переулка, дома Юшкова на Мясницкой.