Текст книги "Российское время"

Повышение

1

Молодой мужчина завязывает галстук, стоя у зеркала, и улыбается. Рядом крутится женщина, то и дело поправляет на нём костюм, чуть ли не сдувает пылинки.

– Костюмчик мы тебе приобрели отпадный! Я же говорила, пригодится! А ты всё: повода нет, носить некуда, затратно. Сколько наговорил! А меня-то никогда не слушаешь.

– Ну почему же. Сейчас вот слушаю.

Ему явно нравится смотреть на себя в новеньком костюме, но ещё больше радует повод, ради которого костюм был торжественно извлечён из шкафа. Мужчине сделали предложение на работе – он занимается продажей сантехники в небольшом офисе, проводит встречи, подписывает договоры, заказывает рекламу и привлекает новых клиентов, а ещё отвечает за то, что в таких конторах называют «формированием положительного имиджа». Теперь пришла пора позаботиться и о собственном имидже – директор пообещал ему лично, крепко пожав руку, что если он успешно проведёт презентацию, то возглавит новый, специально под него созданный отдел. У него будут сотрудники и сложные, но интересные задачи. Пора бы уже, доверительно подмигнул босс.

– Я тут кое-что придумал. По поводу презентации. На двадцати восьми листах. Изучил, так сказать, опыт практикующих коллег. Может, глянешь? Ты же у нас в этих делах опытная?

Ни он, ни жена не оканчивали специальных факультетов или курсов – они работали и всему учились самостоятельно. В их посёлке городского типа, достаточно далёком от столицы, просто больше некуда было идти работать – только продавцом. Вопрос лишь куда – в магазин или офис. Можно было ещё учителем в школу, но они хотели, чтобы хватало денег не только на еду. Постепенно втянулись.

И вот он получил шанс стать действительным, а не номинальным главой семьи – человеком, который её обеспечит. О ребёнке, опять же, пора задуматься. Они задумывались.

– Посмотрю, конечно, – смеётся женщина. – Ты у меня умничка, ты со всем справишься. Голова у тебя потому что светлая! – она гладит мужчину по голове в избытке нежности, потом обнимает его и утыкается ему в плечо. – Всё у нас будет хорошо.

– Обязательно, – мужчина становится серьёзным. – Тут бы на корпоративе ещё ничего не случилось. А то все ужрутся, ты знаешь… Такие странные решения иногда принимают. Ну, после… А я хочу… я там придумал… – мужчина подбирает слова. – Поговорить с ним кое о чём, наедине. Идея у меня есть.

– И у меня идея есть… – шепчет женщина и берёт его за руку, уводит за собой в комнату. – Ты такой у меня элегантный, такой стильный. Такой страстный муж-чина, – она игриво смеётся, старательно проговаривая ж-ч.

Через час они лежат на диване. Ветер дует в распахнутое окно их девятиэтажки, и, если повернуть голову и слегка приподняться, можно увидеть тёмные ветви деревьев и звёзды. Но они видят друг друга. Костюм, заботливо возвращённый в шкаф, ждёт своего часа.

– Через недельку всё и решится, – говорит мужчина, но она не хочет больше слушать.

– А у меня всё без перемен. Отправляю факсы-шмаксы, звонки эти, блин, письма. Мне они даже снятся, письма эти. Представляешь?

Он кивает.

– Но главное, что есть работа. В тепле, не в обиде. Может, когда, – женщина задумывается, – всё станет лучше, нас тоже расширят. Я на хорошем счету, – женщина закрывает глаза. – А тебе что снится?

– Ты, – выдыхает мужчина. Женщина смеётся, целует его.

– Побрейся, – говорит.

Он отворачивается к стенке.

– Спать – хорошо, – зевает он. – Поздно уже.

– Спать – прекрасно, – улыбается женщина, потягиваясь на кровати. – Дома всё прекрасно, – она поворачивается и обнимает мужчину сзади. – Как хорошо, что мы стали жить вместе, правда?

– Правда, – бубнит мужчина.

Ему снится сон, как будто он возвращается с работы в своём прекрасном костюме, с портфелем в руке, поворачивает за угол знакомой улицы, заходит во двор. Но взгляд мужчины тревожен, шаги быстры.

– Могло быть и хуже, – говорят мужчине. – Могло быть гораздо хуже.

Мужчина не верит.

– Здесь был мой дом, – кричит он. – Здесь был мой дом!

2

Мужчина и женщина проходят по маленькой улице, состоящей из деревянных, в редких случаях кирпичных домов. На домах кондиционеры, возле домов машины. Но улица пуста, и за заборами не слышно голосов. Мужчина и женщина проходят мимо забора и видят кота. Женщина останавливается, чтобы погладить. Кот сначала откликается на ласку и даже начинает мурчать, но вдруг отстраняется и осматривает подошедших странным, тревожным взглядом. Мужчина внимательно смотрит коту в глаза, и ему становится не по себе.

– Такие вот дела, кот, – растерянно говорит мужчина. – Но ничего, кот. Ничего.

Они проходят по улице, обсуждая кота («Как наш» – «Нет, наш жирнее!»), и попадают на маленькую площадь возле здания с колоннами. Здание выглядит обшарпанным, стены изрезаны трещинами, окна кое-где выбиты. Перед зданием несколько скамеек, и все они заняты людьми. Кому не хватило места, стоят рядом или сидят прямо на земле. Мужчина с женщиной видят сложенные в небольшую стопку кирпичи. Они присаживаются, и женщина отстранённо смотрит вдаль.

– У нас закончилась картошка, – говорит женщина. – И ещё салат не из чего делать.

Мужчина молчит.

– И тортика бы хотелось, – мечтательно улыбается женщина. – На обратном пути купим?

– И повод есть, тем более, – говорит мужчина без эмоций.

– Всё будет хорошо, – отвечает женщина. – Я сколько раз тебе говорила!

Женщина берёт иссохшую ветку и чертит в придорожной пыли солнце – кружок и несколько лучиков-линий.

– Пускают! Пускают! – всё вокруг приходит в движение, и они оказываются внутри здания. В актовом зале не хватает мест – люди стоят в проходах, кто-то залезает на подоконники. Возле сцены расставлены в ряд столы, за ними сидят люди, многих не видно из-за суетящихся впереди голов.

– Здесь как-то как в школе, да? – нервно смеётся мужчина. Люди вокруг галдят, слышны эмоциональные выкрики. Мужчине и женщине становится трудно слышать друг друга, они замолкают и смотрят, как к микрофону подходит человек в чёрной и бесформенной одежде. Блестят его очки, он долго и пристально смотрит в зал, затем произносит тихо, но жёстко:

– Минутку внимания. Наговоритесь после. Сейчас послушайте.

Шум стихает.

– Эти люди позвали нас, – продолжает человек. – Чтобы рассказать, почему они здесь, и ответить на ваши вопросы.

Из-за стола поднимается человек в камуфляжной форме, с автоматом, подходит к микрофону. Люди с оружием сидят за столами у сцены и в первых рядах зрительного зала, их много, теперь мужчина может чуть приподняться и рассмотреть их.

– Так получилось, – неторопливо объясняет военный. Мужчина и женщина плохо слышат его, к горлу подступает тошнота, но быстро проходит, – что разделительная граница, о которой удалось договориться, проходит ровно по вашему посёлку.

– У нас город! – кричат ему.

– По городу. Практически по его центру. Противник не сдаёт своих позиций. Не можем их сдать и мы. У меня всё. Задавайте вопросы.

– И скоро бои начнутся?

– Не знаю. Мы не нападаем первыми. Но они начнутся.

– Да как же не нападаем?! – раздаётся истерический вопль, и женщина вжимается в холодное деревянное кресло. Мужчина берёт её за руку. – Ироды вы проклятые! Ваши пьяницы на танках по улицам ездят, палят почём зря. Девчонок уже сколько изнасиловали, вы хоть знаете? Изнасиловали и закопали! В магазин идёшь, в школу идёшь – а они в воздух стреляют, пугают нас, ржут. Вы, говорят, не люди, вы скоты. Что вы здесь забыли?

Бабушка с огромной иконой в руках падает на пол, её пытаются оттащить, но она стучит кулаками по полу и бьёт по нему же иконой.

– Вы нелюди, вы убийцы! Вы пришли нас убивать! Что вы врёте нам, сволочи?! Вы пришли спалить наш город и всех нас убить!

Её оттаскивают.

– Мы пришли защищать вас, – холодно говорит военный. – Случаев аморального и, несомненно, недостойного высокого звания военного, приведённых вами, я за своим составом не наблюдал.

Мужчина поворачивается к женщине, вспомнив что-то.

– Кота надо покормить.

– Ага, в магазине напомни, купим, – отвечает женщина.

– В конце концов ни нам эта война не нужна, никому эта война не нужна, – монотонно говорит военный. – Приказ есть приказ.

Все расходятся.

– А другая сторона что, лучше? – кричит кто-то в толпе, мужчина и женщина стараются быстрее выскользнуть на воздух.

– Нет никакой другой стороны, – звучит им вдогонку. – Другая сторона – это мы.

Они идут по той же улице, деревья шумят ветвями.

– В людях и так заложено горе, – говорит мужчина растерянно, словно пытаясь собрать мысли воедино. – Люди стареют, умирают, теряют близких. Всё вокруг ветшает. Болезни, катастрофы, несправедливость. Зачем ещё и это нужно?

– Я не знаю, – шепчет женщина и смотрит себе под ноги. – Мне это не нужно.

– Ты веришь этим военным? – спрашивает мужчина.

– Я верю, что всё будет хорошо.

3

Мужчина и женщина сидят на кухне. Он наливает кипяток из чайника, достаёт серый пакетик.

– Чай – это дом, – почему-то говорит женщина. – А дом – это чай. Вот только торт так и не купили, жалко.

– Тебе же сказали в магазине – нет. Какие сейчас торты, – мужчина усмехается. – Жопа слипнется.

Женщина смеётся.

– Иди сюда, – говорит тихо. – Пожалуйста.

Мужчина и женщина сидят, целуются. Он отхлёбывает чай.

– Подумай о проекте, – говорит женщина. – Ты столько работал. У тебя всё должно получиться. Ты заслужил.

– Да. Знаешь, что я думаю? Мне ведь нравится этим заниматься, – говорит мужчина. Воспоминание о работе придаёт голосу бодрости. – Работа меня заряжает, мобилизует! Кто-то идёт на неё как на каторгу, а я вот люблю! Понимаешь?

– А я не знаю, – говорит женщина. – Работаю просто, и работаю. Живу.

Она гладит его волосы в задумчивости.

– А вообще это туфта, конечно, – женщина смеётся и аккуратно целует мужчине кончик носа. – Мой нос любит твой нос.

Мужчина улыбается, он вспоминает, как начинал встречаться с женщиной, как ухаживал за ней, говорил ей первые слова. Это было давно, теперь другая жизнь, но вот, они вместе.

– И мой нос любит твой нос, – говорит он тихо и целует её.

– А у тебя он такой смешной.

– Большой, да? – предугадывает мужчина.

– Ага, – смеётся она. – И куда-то в сторону смотрит. Как будто призадумался.

– Нос, и призадумался? – смеётся он. – Ну ты даёшь… Нос не может призадуматься, он же нос.

– А твой может. Он такой, особенный.

Женщина идёт в ванную, выдвигает таз с водой, достаёт ковш. Мужчина стоит возле окна. Он набирает номер на телефоне и долго слушает гудки. Звонит другу детства, уехавшему в столицу.

– Ну как там у вас?

– У нас всё отлично, – кричит в трубку друг. – Вискарик пью, пятница, все дела.

– Как у вас в городе? – спрашивает мужчина.

– У нас отлично в городе, – смеётся друг. – Приезжай!

– Ну, сейчас, ты же знаешь, что происходит, – отвечает мужчина.

– Сейчас – то, что надо! – болтается в трубке, как желток в вязком белке яйца, голос друга. Мужчина отстраняет трубку от уха. – Мы навели порядок, скоро всё будет окей. Градус повышается!

– Градус? – переспрашивает мужчина. – Ты о своём вискаре, что ли?

– Я о жизни в нашей стране. В нашей с тобой стране! Скоро конец всей мрази и нечисти, и тогда…

Мужчина кладёт телефон на подоконник. Смотрит на девятиэтажку напротив, на огоньки свечек, тлеющих на чьих-то чужих кухнях, и думает, как хорошо, что в их доме пока ещё есть свет. Ещё он думает, что как же всё это странно: вроде тот же дом, такой же двор, улицы, площадь, даже коты во дворе те же – а мир тем временем становится другим. Как это буднично происходит, словно наступает вечер на парк с прекрасными деревьями, и рождает чудовищ.

– Ты слышал, – говорит жена. – У нас, через улицу. Дом разворотило снарядом, частный. Там человек сидел в кресле, вечером, отдыхал. А теперь ни крыши, ни стен, только человек в кресле сидит, представляешь? Как и сидел. Только мёртвый.

Они лежат и дышат, накрывшись большим одеялом.

– Спокойной ночи, – говорит мужчина.

– Мне страшно, – говорит женщина.

– Мне тоже страшно, – отвечает мужчина.

– А ты представь, как мы раньше засыпали. Изо всех сил представляй. Я только так могу заснуть.

– Я представляю, – говорит мужчина.

4

Ночью в их дверь звонят. Сначала настойчиво, несколько раз подряд. Затем начинают стучать по двери чем-то тяжёлым, пытаются выбить. Дверь не выдерживает – деревянная, старая, на худом замке. Мужчина планировал заменить её, получив первую большую зарплату.

В комнате появляются люди в масках, с оружием. Мужчина и женщина просыпаются. Их скидывают в кровати.

– Что вы хотите? – в ужасе шепчет женщина.

– Во двор! – коротко приказывает маска.

– Дайте мы хоть оденемся.

Мужчину валят на пол, избивают. Он что-то пытается сказать, объяснить, но ему не дают. Кот убегает, испугавшись, под диван, и оттуда рычит. Женщину тащат за волосы к выходу из квартиры.

– Нормальная вроде, – говорит одна маска другой.

– Скоро узнаем, – отвечает другая маска.

Их ведут по тёмной лестнице, из соседних квартир выводят других людей – напуганных, заспанных. Мужчина и женщина стараются не смотреть на соседей. Во дворе – импровизированная виселица: наспех приделанные к деревьям петли.

– Вы что, нас вешать хотите? – не выдерживает женщина.

– Кого будем вешать – тому, считай, повезёт, – хохочет маска.

– У вас вся ночь впереди, торопиться некуда, – вторит другая. – Позажигаете.

– Какое вы имеете… – начинает мужчина, но его тут же бьют.

– Почему ты говоришь на собачьем языке? – орёт ему в ухо маска.

– Ты говоришь на таком же, – испуганно отвечает мужчина.

– Твой язык собачий, потому что ты собака, – говорит маска и снова сильно бьёт его.

Во дворе жильцов ставят в ряды и пересчитывают. Женщин раздевают, они дрожат от страха и холода.

– А ну вышел из строя! – кричат мужчине.

Он выходит. Люди в масках стреляют ему под ноги и заставляют плясать. Все смеются.

– А вам чё, не смешно? Не смешно, твари?! – люди в масках бьют женщин. – Быстро смейтесь! Веселитесь!

Женщины пытаются смеяться. Нескольких мужчин подводят к деревьям с петлями, каждому вешают на грудь табличку с надписью «собака».

– Эй! – кричит одна маска другой. – Посмотри на его нос! Видал, какой, а?

Маска присматривается к носу мужчины.

– Вот это шнобель, сука! – ржёт другая маска. – Чё кривой-то такой? А, собака?

– Такой вот… – отвечает мужчина. – Родился.

– Сейчас мы тебе подправим недостатки, – говорит маска. – Нарожают, твою мать, уродов. Нормальным людям потом вычищать всю эту мразоту.

– Не надо, – кричит истошно женщина, – не надо! – она вырывается из рук нерасторопного человека в маске и бежит. Мужчина орёт, захлёбываясь кровью, сильный человек в маске крепко держит его голову, другой тянет к ней большой разделочный нож. Мужчина вырывается, но люди в масках сильнее, они бесятся от того, что не получается справиться, несколько раз бьют его в живот.

– Не ори, мы ещё не закончили, – говорит маска. – Ща мы ещё до ушей доберёмся. Исправим дефектики.

Женщина бежит – возможно, пытаясь спастись, покинуть страшный двор, возможно, торопится к мужу, повинуясь нерациональному чувству. Её лицо залито слезами, искривлено ужасом.

Кадр останавливается, наступает тишина. Гости в студии, ошеломлённые зрелищем, некоторое время молчат.

– Вот скажите, – обращается один участник передачи к другому. – Ради чего эта женщина лишилась мужа? Чему принесена в жертву тихая семейная жизнь обыкновенных людей, мечтавших о счастье? За что необходимо было заплатить такую цену? Объясните мне, пожалуйста, я не понимаю.

Оппонент мнётся, собирается с мыслями, но его прерывает красивая женщина в строгом чёрном костюме, с планшетом и микрофоном в руках:

– А ответ на этот вопрос мы узнаем сразу же после рекламы.

Редактор аплодисментов даёт сигнал, и зрители в студии принимаются хлопать. Кадр сменяется. На экране стонет полноватая женщина, сжимая в руках тряпичную куклу.

– Милый мой малыш, где же ты теперь? Повзрослев, ты заходишь в дверь.

В кадре мужчина танцует с женщиной, потом показывают родителей – снова полную мать и бодрого отца в кепке.

– Теперь мужчиной стал сынок, – продолжает стонать женщина, при этом называет средство, благодаря которому это произошло.

– Найдёт работу он, глядишь, – хрипит отец. – Теперь мужчиной стал малыш.

На экране показывают линейку новых средств, сопровождаемую весёлым закадровым свистом. Мать гладит семейную фотографию и, наконец, допевает песню:

– Я слёзы лью от счастья лишь.

Затем передача возобновляется.

Принцесса

К сожалению, вечер. Вода тяжело бьётся о стенки раковины, маслянистые пятна хаотично перемещаются по поверхности, остатки недоеденных продуктов – куриные кости, чёрный перец и набухшие хлебные крошки – медленно погружаются на дно. Полные пальцы в резиновых перчатках врываются в водное пространство, пробуждая хаос и мельтешение пузырьков, стучат о стенки столовые приборы из нержавеющей стали: ложки, ножи и вилки.

Химическое средство, которым обильно вымазаны перчатки, в конфликте с водой обретает силу и заполняет всю поверхность густой едко пахнущей пеной: со дна уже не видно помятого лица хозяйки, а красный свет лампочки на её лбу становится едва различимой точкой, затем и вовсе прекращает все попытки пробиться через толстый слой пены и исчезает. Становится темно, только руки орудуют в замкнутом пространстве посреди приборов, выгребая куриные кости и оказавшийся здесь лишним бытовой мусор. Пошарив по дну и не обнаружив больше ничего подозрительного, рука в перчатке вынимает резиновую пробку, издавая глухой булькающий звук, и пена начинает приближаться, покрывая собой заляпанные жиром стенки, затем растекается по тарелкам, заползает в чашки, укутывает собой столовые приборы; и вот уже ею покрыта вся поверхность раковины.

Мы слышим недовольный женский голос и никак не можем разобрать, о чём он говорит, но вот раздаётся тревожный всасывающий звук, который нарастает и заглушает собою всё, становится невыносим – кажется, ещё чуть-чуть, и мы его не выдержим, перелистнём страницу, но тут он прекращается так же резко, как и начался. Полные пальцы в перчатках разгребают пену, и где-то рядом льётся тоненькой тёплой струйкой живая вода, приносящая радость и успокоение. Теперь нам ничто не мешает услышать голос – размеренное течение воды не заглушает его, а лишь сопровождает, настраивая на умиротворённый лад, что так сейчас необходимо, потому что история, которая развернётся пред нами – это история умиротворения, в которой ничего не произойдёт страшного, вызывающего или трагичного. Вполне возможно, что и вовсе ничего не произойдёт. А для души, превыше прочего ценящей безмятежность, нет ничего приятней, чем отсутствие событий.

За столом напротив мойки сидит молодой человек, на вид лет двадцати пяти. Он расположился на деревянном стуле, стоящем перед деревянным же столом, на который он сложил руки. В его руках – алюминиевая ложка. Его забавляет гибкость ложки: он отгибает черпало то в одну сторону, то в другую, но ложка никак не ломается, только гнётся, принимая неестественные формы.

Парень одет в майку болотного цвета с изображенной на ней красной звездой и шорты, обут в мягкие домашние тапочки. На стене, к которой примыкает стол, размеренно тикают часики с тремя циферблатами: «Настоящее», «Прошлое», «Будущее», над ними цветёт алый цветок, вырастающий из самой стены. Сама же стена – серая, в маленьких и крупных трещинах, из которых порой сыплется мелкая бетонная крошка и вылезают сонные, светящиеся ярко-оранжевым, похожим на солнечный, светом, электрические пауки. Но молодой человек, увлечённый игрой, не обращает на них внимания и насвистывает мелодию, известную ему лишь одному.

За стеклом, отделяющим балкон от внешнего мира, пролетают алые и фиолетовые диски: никогда не приближающиеся к земле, они привычны для их высокого этажа. Случайно залетев в дом, они способны создать массу неприятностей: разбиваясь о стену, они обыкновенно заливают искрами всю квартиру. В этом вполне можно обжечься, хотя он не вызывает пожара и не оставляет никаких следов своего пребывания. Не будь диски таким привычным явлением для их города, хозяева квартир не смогли бы никак доказать, что видели: поймать диск невозможно. Как и призрачный шар, встречающийся на этой высоте не реже: тот вообще представляет собою лишь деформацию воздуха. Но встречаться с ним лицом к лицу небезопасно. По этой причине молодой человек никогда не открывал окна застеклённого балкона, а двери, отделявшей балкон от кухни, не было, но уже по другой причине – из-за бедности проживающих здесь людей.

– Наташ, ну, ты скоро? – молодой человек откладывает вилку и обращает взор на девушку, копошащуюся возле мойки. Она поворачивается и смотрит с укоризной, затем опять принимается за мойку.

– Вот что бы тебе сказать, Паша, – начинает она, – чтобы не обидеть? Ты за сегодняшний день что вообще сделал? Там полежал, здесь посидел, повертел в руках вилку, повертел бутылку. Я готовила нам обед, приводила в порядок дом, драила санитарную комнату, перемыла полы, окна везде протёрла, трещины от пауков замазала, цветок покормила вон, – она протирает мокрой тряпкой лоб, вздыхает и продолжает мыть. – Датчики эти чёртовы расставила по углам. Всё готово к вечеру, вот сейчас посуду домою, и всё. Да и время ещё есть. Чего ты? – она поворачивает к нему добродушное полноватое лицо и пристально смотрит.

Посторонний наблюдатель, каким вы, читатель, в этой ситуации, несомненно, выглядите, даст девушке на вид лет тридцать. В то же время очевидно: она из тех несчастных созданий, что выглядят много старше своих лет – вследствие бедности, измученности бытом и раннего взросления. Девушка полновата, но это приятная полнота, свидетельствующая о крепком здоровье и боевом характере. У девушки большая грудь, на которую пристально смотрит парень. Но вот он поднимает взгляд на её лицо, а пальцем правой руки показывает на голову, точнее, на красную лампочку, прикреплённую к металлической конструкции, опоясывающую её. Лампа еле горит.

– Ты вот это видишь? – медленно произносит он. – Поняла?

Девушка вздыхает, опускает руки, стягивает резиновые перчатки и вытирает о подол фартука.

– Кран перекрой, – тихо говорит Паша.

Наташа послушно перекрывает кран, шум воды стихает, и в квартире становится совсем тихо, если не считать монотонный треск трёх циферблатов. Отогнав резиновой палкой сидящего на шкафу паука, она трижды поворачивает круглый затвор, и дверца медленно начинает выдвигаться. Из шкафа валит пар, которой заставляет Наташу отойти. Пар меняет окрас, то растворяясь в воздухе, то собираясь вновь и густея, становится то прозрачным, еле заметным, то угрожающе чёрным, в нём проявляются узоры – волнистые линии, геометрические фигуры, кольца.

Паша с нетерпением ждёт, пока дым рассеется, Наташа подходит к нему сзади и поправляет металлическую конструкцию на голове. От неожиданности он вскрикивает:

– А! Да что же ты делаешь-то? Предупреждать надо.

– Осторожнее, – терпеливо говорит Наташа. Она чуть отодвигает конструкцию в районе затылка и смотрит на два провода, красный и синий, уходящие под черепную коробку, внутрь головы. – А то не дай бог, – заключает она.

– Лампу-то поправь.

Она заглядывает спереди: красная лампа находится прямо по центру лба, однако свет её очень слабый. Время от времени лампа мигает. Наташа качает головой и приговаривает: «Ай-яй-яй». Клубы пара тем временем рассеиваются, и девушка напряжённо смотрит в сторону шкафа.

– Не соберётся? – тревожно спрашивает она.

– Ай, давай уже, – Паша наигранно морщится и хлопает её по попе, подбадривая. – Вперёд.

Наташа берёт прихватки и вынимает из шкафа тяжёлую стальную ёмкость, похожую на казан, из которой торчит поварёшка медного цвета, и семенит к столу. Дверца шкафа, медленно скрипя, начинает закрываться. В этот момент за окном становится особенно ярко: два светящихся диска сталкиваются и взрываются. Стёкла нервно дребезжат, но не сдаются: на них не появляется ни трещинки.

– Да уж, что ещё случится в этот знаменательный день? – ворчит Паша. – Даже в воздухе чувствуется атмосфера праздника.

– Ты чего, – Наташа ставит на стол ёмкость и берёт паузу. Ей необходимо отдышаться. – Как только на свет родился, ей-богу. Сосуды доставай.

Он на некоторое время уходит в комнату, слышны неразборчивое бормотание и хлопанье створок шкафчиков. Она бросает взгляд на средний циферблат, в задумчивости чешет подбородок. Молодой человек возвращается, держа в руке два стальных стакана, и с довольной улыбкой ставит их на стол.

– Поехали, – говорит он.

– Он сказал: «Поехали» и махнул рукой, – напевает Наташа и для убедительности действительно машет рукой. Затем берёт поварёшку и помешивает густую металлического цвета жидкость, напоминающую ртуть. Она заглядывает внутрь и видит отражение себя на неспешно колышущейся глади металлической жидкости: лица не разобрать, но видны наклоняющийся человек и свет красного фонаря, превращающийся в яркую точку на поверхности.

Где-то выше, далеко позади неразборчивого лица девушки – маленькие лампочки, в огромном количестве встроенные в потолок. Но вот они выходят на передний план, становятся ярче и начинают движение, то кружа хороводы по краям огромной ёмкости, то собираясь в непонятные фигуры, кажущиеся таинственными магическими символами – только куда ей, девушке из простой мегаэтажки на окраине города, понять их значение. А на поверхности уже видны звёзды, которыми обернулись отражения маленьких лампочек, вот она видит пролетающую комету и мчащийся по своим делам куда-то вглубь металлической жидкости метеоритный поток.

В глубине вспыхивают и гаснут небесные тела, пролетает космический мусор, и крутятся вокруг неведомой оси планеты: ярко-жёлтая, ярко-синяя, ярко-зелёная, и они кажутся всё ближе и ближе, и всё чётче видны очертания загадочных материков на них. И вот где-то позади них взрывается слепящим светом огромное красное солнце, затмевая собою весь окружающий космос. Жидкость тревожно колышется и вскипает, окрашиваясь в ярко-оранжевый, апельсиновый цвет. Наташа вскрикивает, у неё кружится голова, и она что есть силы кричит: «Держи!» – и начинает падать.

Резко вскочив, Паша хватает её под руки, и только благодаря тому, что так быстра его реакция, лицо девушки не погружается в стальную ёмкость, а нависает над ней – она в ужасе закрывает глаза и трясёт головой, но сильные руки оттаскивают её. Паша прижимает её к дверце холодильника, отчего с треском лопаются прикреплённые к нему пузыри воспоминаний: на пол, им под ноги, льётся крымская вода, туда же падает горный алтайский снег, античный памятник размером с мизинец летит на пол и разбивается вдребезги, а маленькая карельская ёлка больно впивается Наташе прямо в мягкую часть тела. Перед глазами кружатся чайки размером с мух, но Паша прогоняет их, и те лопаются в воздухе, совсем как те пузырьки, из которых они только что выбрались на свободу, не оставив от себя и следа, а рядом с ними еле слышно трещит маленький фейерверк. Парень пытается сбить его, но обжигается. Откуда-то издалека доносится еле слышный, но настойчивый писк: «Ура!».

– А осторожнее нельзя? – спрашивает девушка, и Паша улыбается: приходит, значит, в себя.

– Тебе сколько раз говорить? Не засматривайся туда! Затянет – не выберешься, – начинает он. – Вспомни Риту со сто сорок девятого, Сашку из сектора B18, Кота, Владика, Веталя – они все здесь сидели и залипали вот так же, и что? Где они теперь, знаешь? Что ты мне скажешь на это? А датчики, что, просто так стоят? Сказано: только пить, только пить, чёрт тебя дери, – он сжимает зубы и сильно ударяет по стенке холодильника. – А это – нельзя! За мной же придут потом, понимаешь?

– А ты что же это, зассал, получается? – ухмыляется Наташа и, резко оттолкнув парня от себя, направляется в сторону стола. – Не бойся ты, садись. У тебя лампа скоро погаснет, лучше бы этого боялся.

– Ну что ты, не понимаешь, что ли, – примирительно говорит Паша, поднимая с пола раздавленный миниатюрный пляжный шезлонг. – Вот чёрт! Где мы, оказывается только ни бывали, а кажется, что всю жизнь в этой вонючей дыре торчим, и денег только вот на это, – кивает в сторону стола. – Да и развлечений всех.

– Бывали, – печально говорит девушка. – А когда последний раз бывали-то? Забыл небось уже.

– Я наёмник, сама знаешь. Бесправный раб. А тогда я сам рулил. Мы с пацанами рулили.

– Ой, рулил он, – смеётся Наташа. – Да кто бы говорил… Никогда ты не рулил. И пацаны твои никогда не рулили.

– Рулили, рулили, – ухмыляется Паша. – Да ещё как. Золотое было время. Вот, между прочим, тоже туда засмотрелись, – он показывает на ёмкость и присаживается, придвигая к ней стальной стакан. – И что это им дало? Ну, так и смотрят, наверное. Идиоты долбаные, – он тяжело вздохнул, – вот потому и говорю тебе: не засматривайся туда. Не за себя же боюсь, за тебя, дуру. Не уважаю я это, и тех, кто… – он пытается подобрать слова, но не может, – и тех, кто вот там. Что это, люди, что ли? И ты туда же хочешь?

Наташа смотрит в его глаза долгим немигающим взглядом и затем цедит:

– Проехали.

Глаза у неё карие, тяжёлые.

– Понял, – Паша разводит руками. – Не, ну вопросов нет.

Наташа зачерпывает поварёшкой густой жидкости (по напряжению на лице чувствуется, что она тяжёлая) и разливает по стальным стаканам: сначала наполняет пашин, затем свой. Жидкость блестит в стакане, да так, что создаётся ощущение, будто она и стакан – одно целое, только какая-то часть этого целого ещё не успела затвердеть. Она поднимает стакан и кивком головы предлагает Паше поддержать. Парень не медлит:

– Ну, за тебя, – улыбается он.

– Не умеешь ты тосты произносить, – разочарованно говорит Наташа.

– Мужчина вообще не должен быть многословным.

– Но люблю я тебя не за это, – она принюхивается к своему стакану и удовлетворённо морщится.

– А за мою прекрасную душу и богатый внутренний мир, – заключает Паша.

– Ну и за это тоже. Ладно, – лицо её становится серьёзным. – За хорошие новости.

Они смотрят друг другу в глаза, и между ними, прямо по центру стола, на уровне лиц возникает планета, сперва прозрачная: через неё, словно голограмму, молодые люди видят друг друга, но вот она становится всё ярче и отчётливей, всё ощутимее её реальное, физическое присутствие в воздухе. Заворожённые, они не способны пошевелиться, чтобы дотронуться до неё. Планета похожа на Землю – она практически вся голубого цвета, но на ней есть и острова, и материки: вот они, зелёные, коричневые – выпирают на её ровном шаре. Планета крутится между ними, сидящими, и каждый может рассмотреть их, увидеть даже красные, огненные вулканы, исторгающие лаву. Но это не Земля: в расположении материков нет ничего общего с тем, что они видели когда-то на школьном глобусе. Постепенно планета окутывается облаками, они сливаются с голубым фоном воды, коричневыми и зелёными территориями суши, будто желток взбалтывается в яичнице и становится неотличим от белка. Сотни маленьких лампочек размером с напёрстки, закреплённые на потолке над их головами, гаснут, и кухня погружается во тьму, где лишь неведомая планета источает свет, отражающийся в металлической жидкости, да мерцают тусклые красные лампы на головах. Воздух пахнет непривычной свежестью, буквально из ниоткуда возникают две маленькие феи, похожие на девушек с крыльями бабочек. Одна ярко-красная, другая – нежного цвета морской волны. В их руках волшебные палочки, они подносят их к губам и играют короткую пронзительную мелодию, отчего глаза девушки наполняются слезами. Феи не смотрят на сидящих людей, они порхают, кружатся вокруг планеты, и от их маленьких палочек летят кажущиеся волшебными искры, как от бенгальских огней. «Всё ещё будет», – говорит одна фея другой ангельским голосом. «Всё ещё сбудется», – вторит другая, практически шёпотом, и они растворяются в воздухе, подобно неосторожно задетым пузырям воспоминаний на холодильнике. Парень и девушка пьют большими глотками металлическую жидкость, и она входит в них с глухим булькающим звуком: глотки даются тяжело, лица приобретают кислые выражения, но вот жидкость выпита, и Паша аккуратно ставит свой стакан на стол, а Наташа просто выпускает его из рук, и тот с грохотом ударяется о бетонный пол.