Текст книги "Крафт"

– Ну не было чатов – звонили бы, – рассудила Алёна.

– Хорошо, если бы всё было последовательно. Вот мы бы сидели здесь с тобой, отдыхали, и никто бы не звонил и не писал. А на работе никто бы не дёргал: сделай это, сделай то. Чтобы телефон этот не раздражал своими постоянными уведомлениями. Выполнил задачу – взялся за другое. Всё должно быть последовательно.

Алёна рассмеялась, её носик приподнялся, задорно сверкнули большие глаза.

– Митя, – она взяла его за руку. – Так уже не будет. Никогда не будет.

– Думаешь? – засомневался он. – Ну ладно. Алёна! А ты знаешь, что среда – это маленькая пятница?

– Ой, не говори! У меня что среда, что пятница. Я давно на работе всегда, каждый день.

Их телефоны завибрировали почти одновременно, в уголках загорелись зелёные огоньки. Митя и Алёна рассмеялись, и каждый принялся смотреть уведомления. Митя заметил, что телефоны слегка, на какие-то полсантиметра, приблизились друг к другу. Это показалось забавным.

– Ну вот чего ты хочешь, зануда? – проворчал Митя и стал набирать ответ. Официант принёс блюда, расставил перед ними. Краем глаза Митя заметил, что Алёна потянулась к вилке.

– Доброй ночи, – сказал он.

– Ты пожелал мне доброй ночи?

– Что ты говоришь? – встрепенулся Митя. – Прости, я.

Он заметил, как Алёна удивлённо взмахнула ресницами.

– Ты и вправду пожелал мне доброй ночи?

– Прости, прости, – он рассмеялся. – Я хотел сказать приятного аппетита. Конечно, приятного аппетита. Это Борис никак не отстанет. Сейчас я к тебе вернусь.

Митя долго набирал сообщение на телефоне, ругался, ворчал, откладывал телефон и тут же хватался за него, увидев новое уведомление.

– Понимаешь, это такие механические ответы, – сказал он Алёне, когда всё наконец прекратилось. – Это как реакция животных: в какой ситуации нужно кусить, в какой – помахать хвостом, в какой, я не знаю, мурлыкнуть. Зверь всегда реагирует на одни и те же действия одинаково – получается автоматизм. А тут раз – и что-то сбивается, перепутывается. Так и у меня вот: знаешь, в каком случае что сказать, а когда говоришь, ты ведь об этом не думаешь. Не анализируешь свои слова – это автоматизм.

– Ну вот, пожелал мне чего-то – и даже не подумал.

– Да я знаю, ты не огорчилась, – отмахнулся Митя: ему совсем не хотелось играть в эти игры с обидами. – Ну не та карточка выпала из картотеки ответов: там же, в голове всё ещё до-цифровое и даже до-аналоговое. Медленное, запылённое, как-то так.

– Учитывая, что ты говорил про Телеграм, охотно верю, – откликнулась Алёна. – Но откуда это «доброй ночи»? Кому ты сейчас желаешь доброй ночи?

Митя отложил вилку.

– Ну, хочешь, буду тебе. Конечно, если, когда.

– Ты уже пожелал только что, – рассмеялась Алёна. – Забыл?

– Коту могу пожелать, – пожал плечами Митя. – Но ему не надо.

– Может, родителям?

Митя повернул голову и махнул рукой. Алёна уже знала: если он так делает – продолжать расспросы бессмысленно. Митя помолчал, глядя на озеро.

– У меня кроме тебя никого и нет. Разве что коллеги из офиса, где работаю тысячу лет.

– А с ними что? – поинтересовалась Алёна.

– Валик на рыбалку ездит, в машине копается, любит мяч попинать, шашлыки – шило у него, в общем, даром что жирдяй. – Да уж, полная противоположность тебе.

Митя отодвинул тарелку, достал пластинку жвачки, скрутил, положил в рот. Задумался.

– Что там. Всё, что есть в мире – моя противоположность, – он усмехнулся своим словам. – Жена у него ещё. Толстая, румяная, всегда радостная. Ну а Мария наша, про неё вообще не знаю, что сказать. – Он засмотрелся на красно-синее небо, жадно вдохнул воздух. – Слушай, пойдём на выставку котов? В это воскресенье будет.

– Неожиданно, – Алёна теребила в руке салфетку, но, услышав, отложила. Засмеялась. Митя внимательно посмотрел. – Ты всерьёз приглашаешь меня посетить с тобой выставку кошек?

– Нет, котов. Я не люблю кошек. Люблю котов. Даже с детства помню стих такой: «Кошки – хорошее слово, научное слово, но ты, читатель, забудь это слово и помни лишь слово коты».[2]2
  Из стихотворения «Коты» Б. Заходера.


[Закрыть]

– Коты, значит, – задумалась Алёна. – Но вряд ли они так и пишут: выставка котов, ведь правда?

– Так пойдёшь?

– Ну не знаю. В мире столько всего другого, а ты. Ты приглашаешь меня на выставку котов.

– Да, именно так.

Она отёрла салфеткой губы. Стала серьёзной.

– Мне улетать надо, Мить. Командировка. В пятницу лечу.

– Жаль. Ну, желаю, чтоб всё отлично прошло.

– Спасибо, – улыбнулась Алёна. – Самой не особо хочется, но надо.

– Боишься летать?

– Знаешь, недавно была авария. Самолёт при посадке ударился, – она замялась, не зная, как объяснить. – Как бы брюхом столкнулся с землёй. И проехал. Шасси не сработало, что ли.

– Слышал, – откликнулся Митя. – Хвост загорелся, задымление, взрыв. Капец, в общем.

– Ну да. После такого. Не очень хорошо так говорить, но после такого как будто всегда легче. Знаешь, что с тобой уже не повторится. Катастрофы не случаются каждый день. – Она взглянула на него слегка виновато – Понимаешь меня?

– Да, конечно, – поспешил ответить Митя. – Конечно, я понимаю тебя. Я и сам боюсь самолётов. А знаешь, что меня больше всего поражает в той новости?

– Что? – откликнулась Алёна.

– Вернее, не в той, а вообще в новостях. Когда самолёт падает и погибают люди, всегда назначают цену. Едва ли не первым делом, ещё не разобравшись, почему, не поняв, сколько выжило, сколько в больницах, ну в, общем, только узнав, что самолёт упал, объявляют: семьям погибших будет выплачено по пятьсот тысяч рублей. Алён, ты представляешь, пятьсот тысяч рублей? Человек погиб и… как это сопоставляется вообще? А получишь – и как их тратить?

– На детей, наверное, – Алёна пожала плечами. Митя хотел сказать ещё что-то, но слегка опешил от ответа. Замолчал. – Это авиакомпании виноваты. Пилотов не обучают, самолёты покупают старые, списанные из-за рубежа.

– Да ладно, это всё фигня. Ты просто повторяешь то, что слышала.

– Вот, значит, как? – нахмурилась Алёна.

– Ладно, извини.

– А что не фигня? Скажи мне.

– В принципе всё фигня, но вот смотри, в чём дело: мы требуем каких-то гарантий от авиакомпаний, врачей, ещё от кого-то. Считаем, что раз платим деньги, то всё должно быть по высшему разряду. Я вот недавно был у стоматолога, и он мне говорит: организм человека не вечен, всё изнашивается. После тридцати мы начинаем просто умирать: сначала одно, потом другое. Разве не так?

– Мне не хочется думать об этом, – отстранённо сказала Алёна. – Но при чём здесь самолёты?

– Всё потому, что мы люди. Вот причём. Люди лечат людей, люди отвечают за безопасность людей. Это то же самое, как если бы один телефон чинил другой. Или обеспечивал защиту. Разве не глупость? Но у нас всё именно так. Не может быть никаких гарантий. Самолёт придумал человек, просто поэтому. Если бы кто-то высший, кто придумал человека, придумал заодно и самолёт, мы могли бы спросить: создатель, а почему твои самолёты падают? Создатель, почему этот человек умер, хотя его прооперировали, что-то зашили, подлатали, а другой в такой же ситуации – нет? Люди делают наощупь, всё вслепую, вся жизнь – пробы и ошибки. Ну, сняли там какого-то чиновника. Но ведь не он виноват, что самолёт упал. И при ком угодно другом они всё равно будут падать. Потому что люди, вот и всё.

Алёна долго смотрела на него большими серыми глазами, и, казалось, даже не моргала. Митя нервно рассмеялся, развёл руками:

– Что?

– Ладно, – наконец сказала она. – Как-нибудь сходим на твоих котов.

Открытая дверь соседней квартиры сразу же пробудила у Мити тревогу. Ещё выходя из лифта, он понял: что-то не так. Соседка, тихая женщина, всегда приходила и уходила незаметно. Коридор был уставлен коробками. Митя подошёл к своей двери, достал ключ, но не торопился открывать. Вскоре соседка вышла из комнаты, держа в руках горшок с денежным деревом. Митя сглотнул.

– Съезжаете?

– Да, – весело ответила соседка. – Настало время познакомиться.

– Вы тут жили с самого рождения, – сбивчиво заговорил Митя. – Ну, в смысле с моего рождения. И вот, решили?

– Иногда в жизни нужны перемены, – она снова улыбнулась.

– Да, но не такие же!

– Не беспокойтесь, я всем довольна.

– А вы не знаете, – осторожно поинтересовался Митя, – что теперь с квартирой? Ну, кто въедет?

– Вроде студенты какие-то, – вкрадчиво сказала соседка. – Из Дагестана.

Митя побледнел.

– Вы шутите?

Она выдержала паузу и снова рассмеялась.

– Ну конечно, конечно шучу. На самом деле я не знаю. Квартиру продала хозяину, он сам местный, но не живёт здесь, говорит: сдавать буду. Кому – не знаю.

– Ясно.

Дома он покормил кота, полил цветы. Высаженный каштан пробился из земли, упрямый росток тянулся к солнцу. Митя разогрел пиццу, разрезал, сел перед монитором.

Хочу нового мужа в новом году —

прочитал он на первой открывшейся странице.

– Выходи за меня замуж – встретимся в загсе, – пробурчал Митя, прожёвывая кусок. Потянулся к клавиатуре, но потом застыл, как будто что-то вспомнил. – В новом году, июль месяц!

Он взглянул на оповещение в верхнем углу: 4 гостя на вашей странице, 0 новых сообщений. Усмехнулся, закрыл страницу.

Смотрите на «Первом позитивном»! —

вылезла кричащая реклама в новом окне. Митя поймал её не сразу, но довольно быстро. Поклацал мышью. Откусил кусок пиццы. Вчитался.

Группа «Плохо» выступит хедлайнером на фестивале «Боль». Это новосибирская постпанк-группа, чей альбом «Куда птицы улетают умирать» уже попал на американское инди-радио… Мрачная, рваная музыка с обильной реверберацией, цоевские стать и мелодизм, но без излишнего эпигонства… ловко фиксируют цайтгайст… вполне себе имеют шансы выйти к Урганту.

– Сука, – отозвался Митя, но не стал закрывать страницу. Долго читал, потом включил, послушал. Выключил. – Да уж, и вправду всё плохо.

Из головы не лезла соседка, вернее, её бывшая квартира. Она быстро вытеснила все мысли и теперь отзывалась в голове ноющей болью. Митя откинулся в кресле и размышлял. Соседка никогда не доставляла неудобств, он не слышал её и ничего о ней не знал. Что же будет теперь, кто въедет в эту квартиру и как сможет ужиться с ним, соседом через стену? А главное – не будет ли шуметь?

«А если будет, что тогда делать? Какие-нибудь студенты, но не из Дагестана, а скажем, золотая молодёжь, которой богачи-родители только из вредности не покупают нормальную хату, мол, добивайся всего сам. Будут ведь делать что хотят, и управы на них не отыщешь!»

Он представил, как выходит на лестничную клетку, а будущие соседи, компания крепких дерзких парней и хохочущих девчонок окружает его, прижимает к стене.

– Ещё раз, сука, ещё раз что-то предъявишь – ты понял? – больше не высунешься из своей хаты. Тебе ясно?

Митя зажмурился от этой догадки, но и она не оказалась самой страшной. А вдруг даже дома его не оставят в покое, начнут ломиться, выбивать дверь?

– Тебе что-то не нравится, падла? Не нравится музыка ночью, не нравится крик, ремонт, может, тебе не нравится? Или пианино? Или громкий телевизор до утра? Выходи, давай поговорим. Что там тебе ещё не нравится?

Митю ощутимо затрясло. Что он будет делать? Обращаться в полицию, прыгать в окно, баррикадировать дверь?

«А если там и вовсе террорист? Устроит схрон оружия, увесит всё флагами, будет принимать таких же каждый день, разрабатывать план, как взорвать наш город. А то и вовсе наш дом».

Самым лёгким из кошмаров Мите представлялась садомазо-студия или просто логово проституток: те хоть его не трогали бы, опасаясь, что донесёт. Да и молодая парочка с простым, но круглосуточным сексом, тоже так себе, но безопасный вариант.

Мите захотелось развеяться. Он встал и отправился на кухню мыть посуду, включил телевизор. Шло политическое ток-шоу. Камера показывала лысого плюгавого человека в розовом фраке с бабочкой. Человек говорил будто плевался, определил Митя.

– Для нас, в свободной стране, неприемлема ситуация, когда один и тот же политик сидит в Думе двадцать пять лет. Поэтому мы выступаем за сменяемость власти и за молодого президента. И мы не хотим жить в стране, где всё по наследству передаётся сыновьям и внукам. Наша партия – она для кого? Для креативного класса, для хипстеров, молодёжи, айтишников.

– У вас в стране семьдесят три процента айтишников? – перебил ведущий программы, тощий, высокий, в очках. – Да у вас просто Силиконовая долина в таком случае.

Митя наливал в тарелки моющее средство, протирал мочалкой, ставил на стол.

– Но вы скажите другое. Жуков-то здесь при чём? При чём здесь памятник Жукову? Ведь мы о нём говорим, – включился второй ведущий, низкий и крепкий. Плюгавый человек принялся кричать и размахивать руками:

– А для вашего быдло-электората вот это всё: возродим Жукова. И вообще для всех вас. На самом деле эти памятники везде сносить надо. Они не имеют никакой художественной ценности. Суворова, Жукова этого! У нас все ненавидят Жукова, вся наша свободная, независимая страна! Я считаю, что на месте памятника Жукову должен стоять прижизненный памятник Элтону Джону, как он со свободной любовью… Вырезали из фильма самое интересное, не показали стране.

– Вы понимаете, что выглядите как идиот? – прервал ведущий.

– Чтоб вы задохнулись, чтоб у вас пена изо рта шла! – кричал плюгавый человек.

– Пока что пена идёт у вас. Вы спокойно можете говорить? Может быть, вам валерьянки дать?

– Здесь нужна не валерьянка, а укол, – включился второй ведущий. – Вы вызываете, если вежливо говорить, усмешку. А если прямым текстом – отвращение.

– Да может, вы попросту дебил? – не выдержал второй ведущий.

«Чёрт, вся страна смотрит. Слушает. Стыдобища», – подумал Митя. Ему вдруг сделалось горько, захотелось выключить дрянь или просто убрать звук, но руки были по локоть в моющем средстве. Он не расслышал, что ответил плюгавый человек, тем более вновь заговорил ведущий:

– Вы знаете, раз уж мы про историю тут, в конце девятнадцатого века довольно долго существовало представление, что женскую истеричность можно излечить с помощью мастурбации. Нет, это правда. Были такие медицинские учреждения, дамы туда приходили, врачи оказывали им эту услугу. Вы себя иногда так ведёте, что я думаю, может, вам отойти, расслабиться?

Домыв последнюю тарелку, Митя заметил, как с неё упала капля и плюхнулась возле чайника. Что-то привлекло внимание Мити, он нагнулся, приблизился. Рядом с каплей увидел линию. И эта линия еле двигалась.

Митя понял, что перед ним. Это было насекомое, тонкое, зелёное, с прозрачными крыльями и уплотнением-головой. Оно передвигалось медленно, а то и просто шевелило лапами, даже не пытаясь взлететь. Митя вгляделся и не заметил, чтобы оно было раненым, или на него попала жидкость, нет, насекомое просто выглядело ослабевшим или больным. Может быть, старым.

– Умрёт, – тихо сказал Митя. Он осмотрелся и нашёл листок бумаги, поставил перед насекомым, но оно не реагировало. – Хорошо, хорошо, – проговорил Митя. Он аккуратно подтолкнул насекомое, стараясь не повредить лапы, и оно наконец переместилось на лист.

– Тебе ведь здесь плохо, – Митя подошёл к окну, отодвинул штору, открыл форточку. – Тебе надо туда.

Он вытянул руку с листком наружу. Дул ветер, но насекомое не взлетало и не падало. Оно странным образом держалось за лист, прижавшись к нему головой, как будто на ней были присоски. Митя несколько раз покачал листком, но оно не желало шевелиться.

– Ну как тебе помочь? Я не знаю. Там природа, там тебе будет лучше, – Митя с силой потряс лист, и насекомое исчезло. – Пусть у тебя всё будет хорошо. Живи!

Потом он включил кран и смотрел, как наполняется водой большая тяжёлая ванна. Открыл дверцу, вытащил банку с пеной. Нажал клапан, но, постояв так немного, вернул банку на место. Взял вторую, покрутил в руке.

– Конечно, больше хочется мяту. Но если выберу розу, то мне больше повезёт, – думал он вслух. – Что лучше – удовольствие сейчас или уверенность, что завтра всё будет в порядке?

Он снова поставил банку, взял предыдущую, открыл, вылил пену в ладонь.

– Пора уже ориентироваться на то, что хочешь. А там уже как-нибудь выплывем.

Лежа в тёплой воде, Митя долго смотрел в телефон. На экране светилась карта города. По зелёным улицам и проспектам перемещались крупные точки с числами: зелёные, красные, синие. Городской транспорт. Митя следил за их движением, приближал и увеличивал карты, заглядывал на конечные: сколько там маршрутов, когда отправляются. Выбирал номер автобуса или трамвая – и смотрел, сколько на нём машин, где они останавливаются, проезжают. Холодало, он спускал и снова набирал воду. Транспорта становилось всё меньше, наступала ночь.

В офисе снова стоял галдёж. С утра пришла толпа заказчиков, все они оживлённо бродили по офису, переговаривались с менеджерами, айтишниками, охранниками. Борис задерживался, как и полагалось начальству. Пробравшись к рабочему месту, Митя что-то буркнул коллегам, включил компьютер, полез в шкаф за чаем и сахаром, но вдруг резко повернулся в сторону Марии, прислушался. На его лице появилось удивление, а затем и раздражение.

– Чего скривился? – обернулась девушка.

– Это у тебя? Да, точно, это у тебя.

Он снова прислушался. Из колонок Марии доносилось монотонное пение под звуки синтезатора:

 
Сартр – это не всерьёз, модернизма больше нету,
Не наврали про невроз этикетки сигареты.
Я такая пост-пост, я такая мета-мета.[3]3
  Из песни «Пост-пост» певицы Монеточки.


[Закрыть]
 

– Слушай, – Митя привстал с кресла и весь подался вперёд, держа чашку в вытянутой руке. – Выруби это! Выруби это к чёрту!

Мария уставилась на него недоумённо, но всё же потянула руку к мышке, клацнула пару раз. Песня стала тише.

– Нет, ты меня не поняла! Просто выруби это и всё, ладно?

– Прохладно, – огрызнулась Мария, но звук убрала. «С вами радио “Гадина”, точное время.» – донёсся до Мити стремительно затихающий голос. Коллега пожала плечами: – Всё равно из-за этих не слышно.

Митя налил воды в чашку и сидел, отхлёбывал чай. Он открыл таблицу на мониторе и начал её заполнять, приговаривая:

– Не могу, не могу, сука! Ну надо же!

– А чего тебе не нравится? – неожиданно откликнулся Валик. – Нормально играло же.

– Ещё один, – бросил Митя. – Ты чего там? Занимался своим делом – ну и занимайся.

– Своим делом, – прыснул Валик. Какое-то время он сидел и сотрясался.

– Я что-то смешное сказал?

– Болтать о погоде с кончеными идиотами – ты это называешь своим делом? – наконец отсмеялся толстяк.

– Ага, это точно насчёт идиотов, – встряла девушка. – Один из них меня назвал этой, как её. Гал, Дал. Долотеей. Так вроде бы. Думает, что это комплимент.

– Галатеей, может? – съязвил Митя.

– Ну, Галатеей, – отмахнулась Мария. – Я всё равно не знаю, кто это.

– Ты не знаешь, кто такая Галатея? Ты, человек с высшим образованием?

– Да чего ты пристал-то ко мне сегодня? – взвилась девушка.

– А ты сам знаешь, кто такая Галатея? – вставил Валик.

Митя задумался, раздражённо цыкнул. Бросил коротко:

– Богиня. И, кстати, Галатеи не слушают всякую дрянь, – Митя кивнул на Марию.

– Да все слушают, – взорвалась девушка. – Все!

– Кто это все? Что вообще означает это слово, все?

Мария смущённо замолчала.

– Тебе сколько лет, слышишь, мета-мета? – не унимался Митя.

– Да успокойся ты, – фыркнул Валик. – Богиня, тоже мне.

– Ах так, не богиня? А кто тогда, кто?

– Ну ладно, богиня, – примиряюще сказал Валик.

– Так-то.

– И вообще, раз уж ты начал о религии. Что думаешь насчёт храма?

– Какого храма? – опешил Митя.

– Какого? Новости не читаешь, что ли?

Митя наморщил лоб, сосредоточился и вновь распрямился, замотал головой. Вспомнил.

– Мне что, обязательно с тобой обсуждать все новости?

– В одной стране живём, – пожала плечами Мария. Она была рада сменить тему. Митя помолчал, не зная, что ответить.

– Не знаю, строят и строят. Чего мне об этом думать? У меня двадцать карточек с вечера. Там есть кому подумать.

– А я думаю так, пошли бы они с этим храмом, – нарочито развязно сказал Валик. Он откинулся в кресле и вытянул руку с оттопыренным средним пальцем. – Пора уже бороться с этой религией!

Митя усмехнулся.

– Чтобы бороться с религией, нужно сначала побороть смерть. Как думаешь, каковы шансы?

В офисе повисло молчание, коллеги забарабанили по клавиатурам. Первым отвлёкся Митя. Он встал и направился к мусорной корзине, выбросил чайный пакет.

– А вообще я был в этом Екате, – задумчиво сказал он. – В командировке, давно. Не понравилось мне там, холодно. Мрачно. Как будто небо давит.

– Да забей, – отмахнулся Валик. – Ты думал, приедешь, а тебя Шахрин с Генкой Букиным встретят. Кто там у них ещё? А в итоге кроме долбаного стенда на нашей выставке ничего и не видел!

– С Генкой Букиным? Валик, ты в своём уме?

– Журналисты пишут, столкновения с полицией, – перебила Мария. – Ну вот хотят люди сквер, а не храм, так почему бы не оставить им храм? То есть сквер.

– Вот сама и оговорилась, – усмехнулся Валик.

– Вы меньше журналистам верьте, – сказал Митя. – Пишут они. Там сидят такие же как мы.

– Да брось ты, – отмахнулась Мария.

– Говорю тебе. Что я, в редакции разве не ездил? Каждый месяц, а то и. Вообще-то сама должна знать, ассистентка!

– Я не ассистентка! Я координатор.

– Один хрен, – махнул рукой Митя. – Журналистика стала менеджерской. Работать в редакции – то же самое, что в нашем офисе. Да в любом другом.

– Чем докажешь? – спросил Валик, но без энтузиазма.

– Та же система взаимоотношений, только сленг другой, профессиональный.

– А, вот это, «просос» и прочее?

– Точно, – Митя стал серьёзным. – Слушай, мне Борис по Вотсапу пишет. Дело есть.

– Делай, – фыркнул Валик. – «Дедлайн вчера» приписал?

– А то, – зло рассмеялся Митя. – Но тут для буржуев карточки.

– Да ладно! Опять, что ли?

– Ага, я говорил уже ему, пусть нового сотрудника берёт под басурманские проекты. Слушай, сделаешь перевод? Срочно надо.

– Да ты что, я по-английски знаю только дабл пенетрейшен, – делано расхохотался толстяк. – Ты уж это, давай, без меня.

– Да? А ты по-русски это знаешь? Дабл пенетрейшен, бляха.

Валик засопел, ёрзая в кресле.

– Тоже мне знатоки собрались, – отозвалась Мария. – Небось дальше слов ваши знания не простираются.

– Стесняюсь спросить – а твои? – немедленно встрял Валик.

– Ага, – фыркнула Мария. – С теми, кто стесняется, о таком не говорят. Давай переведу, чего у вас там?

– Спасибо, слушай, только очень быстро надо! – оживился Митя. – С меня, с меня.

– Ну что, ну что с тебя? – Мите показалось, что глаза девушки заблестели. – Вот видишь.

– Не знаю, может, сигаретка? – он вытащил из кармана пачку, открыл. – Я курить пойду.

– А, снова развязал! – злорадно отозвался Валик.

– Заткнись, – тихо ответил Митя. – Ну так что? Покурим?

Мария развела руками, поразившись предложению:

– Вообще-то у меня дела!

– Как хочешь, – Митя пожал плечами.

Парень в кепке и тёмных очках облокотился на металлическую сетку и неторопливо сплёвывал шелуху от семечек, глядя на воду. Сетка огораживала лодочную станцию на небольшом пруду. Лодки покачивались у деревянной пристани, посетителей не было.

– Давно вас не было видно, – заметил лодочник и сплюнул.

Митя подошёл к сетке.

– Работа! Когда ухожу поздно, на этот пруд не иду. Далеко от дома.

Лодочник кивнул.

– Ну и как они? Живы?

– Пока мы живы – и они живы, – усмехнулся лодочник и кивнул на пакет у сетки. Митя пригляделся: небольшие камешки, металлические болты.

– Даже так приходится?

– Ну а как? Поймать хотели – не даются. На другом пруду им было бы, конечно, лучше.

Митя смотрел на воду. У причала, между двух лодок, на воде качалась обычная серая утка с двумя утятами. Птенцы уже подросли, но, по виду, ещё не умели летать. Митя снял рюкзак, вытащил батон. Снял металлическую скрепу с упаковки, развернул целлофан. При виде хлеба утята оживились. Мать поспешила за ними.

Навстречу утке с утятами плыл крупный огарь, угрожающе вытянув шею. Вдалеке от него расположилось большое огариное семейство, десять бледно-рыжих птенцов размером со взрослую крякву. Они не кучковались, напротив, разбредались по разным уголкам водоёма. С берега за ними наблюдала мать.

– Э, алё, – оживился парень в кепке. – Мы не тебя кормим. Ну ты смотри, что делает! – парень потянулся к мешку, выхватил камень и бросил в огаря. Почуяв опасность, огарь остановился и смотрел, как едят серые птенцы.

– Он хоть когда-то оставляет их в покое? – спросил Митя.

– Не, – покачал головой лодочник. – Только отплывут от причала – сразу давай гонять.

– Ну а чего он может сделать, клюнуть?

– Клюнуть, – рассмеялся парень. – Они черепа разбивают своим клювом, и всего делов. Только она очень шустрая, не поймать её. А вот птенцов можно.

Митя постоял молча, кидая хлеб в воду. Птенцы наедались и уже не накидывались куски. Кружили вокруг, чистились.

– Вот жизнь у них, да? – спросил вдруг парень. – Родился – целый водоём перед тобой, а ты только прячешься в этих лодках.

– И где они спят?

– Здесь же, под причалом. Где ещё. Эти агрессивные, капец, и что им сделаешь? Пришли: наш пруд. Они всегда семьями, мать, отец. А у серых где эти селезни? Редко когда не свалят. Да и что бы они тут сделали.

– Что-то мне это напоминает, – начал Митя, но продолжать не стал. Только добавил коротко: – Природа.

Лодочник вдруг обернулся, вытянул руку:

– Смотри!

На другом конце причала, за такой же металлической сеткой, стояла, нагнувшись, пожилая женщина. Перед ней лежала тряпичная сумка, и она что-то доставала оттуда. Митя подумал было, что хлеб, но быстро сообразил, что ошибается. В огаря полетел увесистый предмет, затем ещё один.

– Вон, – закричала старушка. – Пошли вон отсюда! Мерзавцы.

Огарь недовольно развернулся и медленно, сохраняя достоинство, поплыл к своим.

– Кирпичи, – улыбнулся лодочник. – Каждый день сюда ходит.

– Давай, давай! – продолжала старушка, швыряя в воду новые куски. – Шуруй отсюда. Ишь!

– Ясно, – кивнул Митя, сминая пустой пакет.

Артём развалился на диване и переключал каналы, зажав в зубах сигарету. Комнату заволокло дымом.

– Ты всё время здесь куришь. Забыл, что я бросил? – Митя кинул рюкзак на диван и с наслаждением плюхнулся рядом.

– А, – отмахнулся Артём. – Ты сам всё время забываешь.

– Нет, я твёрдо решил, – Митя бросил взгляд на стол и увидел плеер с наушниками. – Чего слушаешь?

– Писательница какая-то, – не разжимая зубов сказал Артём.

– Чего? – не понял Митя. Перевёл взгляд на телевизор, прислушался.

– Дело в том, что это такой, скорее, цивилизационный процесс, и связан он с тем, что цивилизация разных культур очень неравномерна. Мы не можем стать европейцами, нам нужно ещё сто пятьдесят лет, а может, больше.

– Знаешь её?

Митя пожал плечами:

– Все знают.

– Вообще странное слово писательница, – Артём наконец вынул сигарету изо рта и выпустил пару колечек. – Оно какое-то неправильное.

– Почему? – машинально спросил Митя.

– Оно такое, как бы для чего-то. Не то, что она что-то делает, а то, что она вмещает. Неактивное слово, направленное внутрь себя. Ну вот, – он задумался, подыскивая сравнения, и наконец нашёл: – Как пепельница.

– Тебе точно надо бросать курить.

– Не, ну а что не так? Если задуматься.

– Любишь ты задумываться над этими словами! Есть они и есть, других ведь не придумали.

Артём усмехнулся.

– Не знаю, интересно. Ну а ты что любишь?

– Я что люблю? – переспросил Митя.

– Ну да. Ты сам-то чем теперь интересуешься?

– Вопрос из школьной анкеты, – фыркнул Митя.

– Ну а по правде? – наседал Артём.

– Не ставь мне тупиковых вопросов.

– Вопрос, чем интересуешься, ставит тебя в тупик? – друг изобразил удивление. В телевизоре началась перестрелка – сцена из знакомого боевика, но Митя никак не мог вспомнить, какого.

– Ну слушай, наверное, всем понемногу, – сказал он неуверенно. – Жизнью интересуюсь. Смертью.

– Жизнью, смертью, – Артём рассмеялся и потянулся за новой сигаретой. – Так говорят, когда ни о том, ни о другом ни хера не знают.

– Но что если я правда только этим интересуюсь? – растерянно сказал Митя.

– Сказал бы – кино смотрю, так хоть понятно.

– Но я не смотрю кино.

– Брось, – затянулся друг. – А сейчас что делаешь?

– Я его не смотрю, – огрызнулся Митя. – Не помню даже, что за фильм.

– Ну ты даёшь! – друг снова рассмеялся. – Ты словно сам себя стираешь из жизни.

Он переключил канал. Разборки сменились чистым небом, в котором парили птицы. Камера неотступно фиксировала каждый взмах широких крыльев. Друзья ненадолго замолчали, наблюдая полёт.

– Вот такое кино я теперь смотрю, – удовлетворённо сказал Митя. – Ну не совсем такое, но. Я решил больше не смотреть художественные фильмы.

– И почему? – голос друга вдруг стал безучастным.

– Пустая трата времени, – сказал Митя. Он встал, вышел в коридор, нажал кнопку на выключателе, открыл дверь и вошёл в туалет. Щёлкнула щеколда, через какое-то время заработал сливной бачок. Митя закрыл за собой дверь, прошёл в ванную, открыл кран и долго мыл руки. Вытер руки полотенцем и постоял перед зеркалом, разглядывая себя. Провёл рукой по щеке, лбу. Вздохнул, вышел из ванной, нажал кнопку, закрыл дверь, прошёл в комнату. Артём так же курил и смотрел канал о природе. Но картинка на экране сменилась, теперь крупная птица не парила в небе, а поедала мелкую птичку. Камера снимала все подробности, как хищник раздирает тело на части, вырывает кишки.

– Почему мы так любим этот натурализм? – задумчиво сказал Митя.

– Ты ещё здесь? – усмехнулся Артём, но Митя словно не услышал его.

– Наверное, чтобы что-то прочувствовать, растормошить сонное бесчувствие, которое копится с годами. Тебе так не кажется?

Артём взглянул на него пристально и даже слегка раздражённо.

– Очнись уже, это природа. Просто птица добыла пищу, теперь ест. Всё.

– А мы смотрим, – добавил Митя.

– Мы смотрим, – согласился друг.

– Вообще я люблю птиц, – Митя чувствовал неловкость от того, что его не поняли, и скорее хотел сменить тему. – Но не таких. Небольших, парковых. Это классное ощущение птицы, когда кладёшь на ладонь хлеб, и какая-нибудь синичка садится, так аккуратно цепляется к пальцу, чтобы удержаться. Или делает пару шагов к хлебу. Это классно, да, это правда классно.

Митя вдруг снова почувствовал прилив мысли, неприятный осадок от прошлой темы сменился страстным желанием выговориться, поделиться. Он слегка приблизился к Артёму и принялся жестикулировать.

– Я вообще думал, вот шёл сейчас к тебе и думал, в каком мы живём городе, какие улицы. Я бы хотел, чтобы улицы были названы в честь каких-нибудь птиц, зверей, природных явлений, может. Вместо всех этих названий. Мы жили бы по-другому, иначе чувствовали себя!

– Природных явлений, – повторил Артём. Видимо, ему наскучил канал, и он снова нажал кнопку. Новый канал показывал рекламу пива, пена текла рекой.

– Ну а что? – страстно возразил Митя. – Уткин переулок лучше, чем Кислый. Площадь Чаек лучше Блевотной, где у нас постоянно салюты, нет? Салюты на Блевотной улице! Изменятся названия – многое изменится, разве нет?