Текст книги "Проверка на дорогах. Правда о партизанской разведке"

Глава 4
Две версии одного внедрения

Сегодня схема этой операции и её проведение вроде как известны – о ней достаточно подробно, главным образом со ссылками на самого организатора, Георгия Пяткина, написали историки спецслужб. Однако в этой официальной версии есть одно существенное противоречие, о котором я хочу сказать подробно.

Итак, Георгий Пяткин в своей книге пишет, что якобы узнал о шпионской школе ещё до появления Лазарева в бригаде и решил внедрить туда своего человека. Сохранился и его официальный рапорт об операции на имя начальника 4-го (диверсионно-партизанского) отдела УНГБ Ленинградской области. В 2006 году этот рапорт был рассекречен…

Там говорится о том, что разведкой партизанской бригады был установлен факт существования немецкой разведшколы в Печках. Пяткин в соответствии с приказами и инструкциями органов госбезопасности и партизанского командования принял решение добыть языка из этой школы.

Но это был Изборский район, который до 1940 года находился в буржуазной Эстонии. Во время войны район также числился за Эстонией, граница которой тщательно охранялась эстонскими пограничниками, плюс усиленная охрана самой школы – партизаны сюда заходили редко, поэтому провести войсковую операцию по захвату языка не представлялось возможным. Единственный выход – направить в школу своего разведчика, который и должен провести операцию по захвату. Выбор пал на бывшего власовца Лазарева.

Для его внедрения, пишет Пяткин, был использован немецкий приказ о добровольной эвакуации жителей Ленинградской области в Германию или на территорию немецких союзников вроде Эстонии – в связи с наступлением Красной армии. Все эвакуирующиеся получали соответствующие документы для выезда. У партизан во Пскове были свои люди, работавшие в немецких учреждениях. Одна из них, имевшая агентурное прозвище «Блондинка», и добыла для Лазарева нужные бумаги.

Лазареву был присвоен агентурный псевдоним «Печковский». Перед ним были поставлены следующие цели:

– узнать, что делают с русским населением, которое эвакуируется в Эстонию;

– пробраться в Печки, устроиться на жительство в деревню и зарегистрироваться в качестве эвакуированного;

– зарекомендовать себя в деревне или на ближайшем хуторе перед немцами с самой лучшей стороны, поступить в эстонскую самооборону, откуда легче всего было поступить уже в охрану школы;

– после поступления в охрану школы узнать руководящий её состав, национальность руководителей и преподавателей, установить их место жительства, систему охраны помещений, пути отхода и подхода к ним, расположение постов, начертить соответствующую схему и т. д.;

– получить каждодневные пароли для караульной службы…

А легенда внедрения, по словам Пяткина, была такова. Лазарева потихоньку вывели из отряда и поселили на дальнем хуторе у одной разбитной вдовушки – под видом дезертира, который и от немцев прятался, и от партизан. Он должен был показывать всем своим видом, что больше всего боится ожидаемого и скорого прихода Красной армии, которая дезертиров не прощает. «Ему нужно было примелькаться в тех местах на случай, если немцы начнут наводить справки», – пишет Пяткин. «Вдовица», жившая на хуторе, являлась хозяйкой явочной партизанской квартиры, да и местный староста был своим человеком – он-то и помог со справкой о лояльности оккупационной власти.

Под этой легендой и с этим документом Лазареву предстояло отселиться из-под Пскова на другой хутор, уже рядом с Печками, работником к богатому эстонцу – якобы подальше «от красных». А уже там найти способ поступления на службу в разведшколу. Перед самым отъездом в Эстонию Пяткин вызвал Лазарева к себе:

«За это время в соответствии с моей инструкцией кое-что существенное изменилось в его облике. Появилась причёска с аккуратным пробором, бакенбарды и усики – словно с карточки начала века. Да и сам он окреп, посолиднел. Уже не доходяга из лагеря, а исправный с виду, которого возьмут на подсобку. Весь крестьянский труд он знал. И полицейский мундир такому молодцу был, как говорится, к лицу. Неужели не клюнут на такую приманку? Должны клюнуть: всё хуже и хуже у них с полицейским резервом. Крепко за последнее время мы сократили им штат.

Шифры, явки, пароли – всё это Лазарев усвоил очень быстро. Временами я просто поражался. Одно слово – прирождённый разведчик. Подобрал ему соответствующую экипировку, кажется, в немецких марках и наших рублях, которые тоже имели хождение на оккупированной территории…

Столько лет уже прошло, а я и сейчас готов повторить боевую задачу, которую поставил перед Александром Лазаревым, слово в слово.

Сели, закурили.

– Слушай, Александр Иванович, и крепко запоминай, – сказал я ему. – Поедешь в Псков. В город войдешь через южный КПП, а дальше, прежде чем на вокзал, проверишь, нет ли хвоста. Маршрут мы с тобой обговорили. Из поезда выйдешь на первой станции после Печор. Там, в Эстонии, зарегистрируешься как эвакуированный. Дальше – на хутор, поближе к Печкам. Наймешься там работником, и из кожи вон, но зарекомендуй себя с самой лучшей стороны. Постарайся старосте понравиться, с полицаями подружись. Твоя главная задача – поступить к ним на службу, а затем проникнуть в охрану гарнизона в Печках. Дальше выявишь командный состав разведшколы, изучишь режим охраны начальства, подходы к жилым помещениям, расположение постов. И последнее: мы должны знать пароль на каждый день при входе в расположение гарнизона и при выходе из него. Вот на первый случай и всё.

Лазарев четко повторил задачу, словно уже совершил этот невероятно сложный, рискованный путь.

– Ну а дальше что? – удивился Лазарев. – Ведь будто все на полуслове оборвалось.

– А дальше… жди указаний. Всё – через тайник».

Вас ничего не смущает? Правильно, очень уж зыбкая легенда, которая могла рухнуть при первой же тщательной проверке со стороны немцев. А такая проверка была вполне ожидаемой – ведь Лазарев шёл устраиваться в шпионскую школу. Но и это ещё не всё.

В книге об этом не написано, но вот в официальном рапорте Пяткина говорится, что чётко был установлен срок задания: «вместе с эвакуацией из Пскова до 1 января 1944 года». А отъезд Лазарева из Пскова состоялся только 25 октября 1943 года…

Даже неспециалисту видно, что для его исполнения требуется куда как более длительное время, а не два месяца! Между тем за столь короткий срок и с такой весьма слабой партизанской легендой Лазарев мог внедриться в лучшем случае в какую-нибудь деревенскую полицию, а вовсе не на сверхсекретный немецкий объект, который, как мы уже убедились, очень строго охранялся и куда попасть стороннему человеку очень и очень сложно!

Кроме того, надо учитывать и эстонский фактор. Да, жили под Изборском в основном русские люди, но советскими гражданами они стали только за год до войны, а многие из них – по понятным причинам – относились к советской власти весьма прохладно и нередко сотрудничали с СД по поимке партизан и подпольщиков. Наверняка таковым был и хозяин хутора, работать на которого поначалу предстояло Лазареву. Кстати, именно по причине лояльности местного населения немцы и расположили свою разведшколу в этих местах…

В общем, должен был пройти весьма немалый срок, прежде чем Лазарев сможет завоевать полное доверие и приступить к выполнению задания.

Неужели Пяткин не понимал, с чем имеет дело?!

Вряд ли – мы уже убедились в его опытности и профессионализме. Отсюда вывод – Пяткин почти был уверен в успехе проникновения Лазарева. Наверное, потому что Лазарев уходил туда, где его уже хорошо знали!

В этой связи нелишне вспомнить сюжет фильма «Проверка на дорогах» – киношного Лазарева партизаны для верного налёта на железнодорожную станцию направили именно туда, откуда он к ним пришёл, то есть в охрану станции. Партизаны воспользовались тем, что перебежчик ещё числился у немцев в отпуске, потому и провели операцию по его быстрому обратному возвращению. А ведь Пяткин был консультантом фильма и потому вполне мог намекнуть режиссёру Алексею Герману о реальном ходе проведения операции «С Новым годом!».

Словом, Лазарев из фильма ушёл на железную дорогу. А вот настоящий…

Чтобы выстроить наиболее вероятную версию, надо указать на один важный факт. Вокруг Пскова во время оккупации располагались не просто власовские подразделения (из одного из них, как мы помним, и пришёл Лазарев к партизанам). Это были части так называемого «1-го гвардейского батальона РОА», чей штаб расположился в деревне Стремутка. Ранее люди из этого батальона служили в полку СС «Дружина» – том самом, где подвизались активисты созданного «Цеппелином» «Боевого союза русских националистов».

Неудивительно поэтому, что и сам «гвардейский батальон» находился у «Цеппелин-Норд» в прямом подчинении. Уже упоминавшийся выше офицер этого батальона Леонид Самутин после войны вспоминал, что среди личного состава активно работала разведка СД в лице Хорвата-Подлесского, вербовавшего людей в некую разведшколу – сегодня мы знаем, что это была школа в Печках. Поэтому не исключено, что ещё до своего побега к партизанам Лазарев, находясь в рядах этого батальона, на предмет вербовки в разведшколу вполне мог общаться либо с Хорватом, либо с Гурьяновым. И видимо, от Александра Пяткин потом и узнал как об этих сотрудниках СД, так и о самой школе.

Кстати, в архивной справке УФСБ по городу Санкт-Петербургу и Ленинградской области, которая имеется в моём распоряжении, об операции в Печках говорится следующее:

«В сентябре 1943 г. на сторону партизан из гарнизона села Межничек перешли 32 солдата РОА. В ходе допросов от них были получены данные о том, что в Эстонии в местечке Печки (на 14 км юго-западнее Пскова) размещается школа при команде “Цет-Норд”, которая готовит разведчиков и радистов, засылаемых в северные области СССР».

А ведь мы уже знаем, что именно с этой группой власовцев и пришёл Лазарев к партизанам. Значит, моё предположение верно – скорее всего, именно он и стал источником информации о Печках. Почему же сам Пяткин не отразил этого обстоятельства ни в своём рапорте, ни в книге, почему он поведал о сомнительной легенде о «дезертире из хутора», мы поговорим чуть ниже. А пока попытаемся выстроить ту настоящую легенду, с которой Лазарев ушёл к немцам…

Поскольку времени с момента перехода Лазарева к партизанам прошло ещё очень мало, начальник особого отдела, видимо, и решил провести дерзкую операцию по внедрению и по захвату руководства школы. Легенда могла быть примерно такой. Да, власовский отряд, где служил Лазарев, действительно перешёл к партизанам. Но Лазарев остался «верным власовской идее», во время перехода ему удалось скрыться, он даже одно время прятался от партизан в какой-нибудь глухой деревне, а потом сумел уйти к своим, в «Цеппелин».

Легенда эта могла подкрепляться тем обстоятельством, что побеги к партизанам в «гвардейском батальоне», по данным историков, приняли во второй половине 1943 года характер настоящей эпидемии. В лес уходили как одиночные бойцы, так и целые подразделения. Немцы порой даже толком не знали, кто именно от них ушёл, а кто остался. Так что сыграть на этом бардаке вполне было можно.

Если это так, то получается, что Лазарев от партизан реально уходил к своим прежним знакомым из СД. И расчёт оказался верным – эти знакомые не только сразу же подтвердили его личность, но и приняли в охрану школы и даже – за верность фюреру и генералу Власову – сделали Лазарева ротным командиром…

А может, Лазарев вообще был завербован в школу ещё до партизан – теми же Хорватом или Гурьяновым. А в Первой Ленинградской оказался как вражеский агент – проникновение в партизанские отряды тоже активно практиковалось «Цеппелином». Кстати, для такого проникновения немцы вполне могли инициировать переход к партизанам целого власовского гарнизона, где явно зрели антифашистские настроения, – немецкая разведка просто «закрыла» на это глаза, чтобы через вполне искренний переход власовцев, коих использовали «вслепую», внедрить к партизанам своего человека.

Однако сразу же после своего появления в партизанской бригаде агент во всём признался начальнику особого отдела. Тот отправил его искупать свою вину прямо в боевое пекло. Лазарев в этих боях показал себя настолько хорошо, что Пяткин решил использовать Александра уже для проведения более сложной партизанской акции. И Лазарев вернулся к немцам с «разведданными», специально подготовленными партизанскими особистами, те обрадовались успешному возвращению агента и перевели его на более безопасную работу в охрану школы, повысив в звании…

В общем, примерно такие обстоятельства и могли способствовать быстрому проникновению Лазарева в Печки.

Но всё же – почему Пяткин ничего такого не сообщил ни в рапорте своему начальству, ни в своей книге, где изложил довольно невнятную и полную противоречий официальную легенду о внедрении?

Думаю, что причина может заключаться в сугубо субъективном факторе. Дело в том, что рапорт писался уже после гибели Александра, и Пяткин хотел представить своего разведчика к государственной награде. Да и привязался начальник особого отдела к этому обаятельному нижегородскому парню чисто по-человечески – ведь Пяткин уже после войны нашёл семью Александра.

Но то военное (да и первое послевоенное) время было сложным и по-сталински суровым. Вряд ли бы в Москве обрадовались тому, что блестящую операцию провёл бывший сотрудник «Цеппелина», пусть даже и раскаявшийся. Даже спустя годы после окончания Великой Отечественной на бывших русских – вольных или невольных – сотрудников СД смотрели с большим подозрением. Бывали и случаи, когда их незаконно лишали заслуженных советских наград и отправляли в места заключения – автор этих строк знает несколько характерных примеров.

Так, 10 августа 1948 года военным трибуналом Горьковского гарнизона был осуждён Фёдор Иванович Аношин, уроженец Арзамасского района Горьковской области. Этот человек, будучи раненым, в мае 1942 года под Керчью попал в плен. Чтобы вырваться от немцев, Аношин согласился на вербовку в знакомый нам «Боевой союз русских националистов».

Аношин поначалу обучался в одной из немецких разведшкол по подготовке агентов-пропагандистов, откуда его перевели во 2-ю русскую «Дружину». Как только «Дружина» прибыла в Белоруссию, Аношин вместе с тремя другими солдатами сразу же бежал в лес к партизанам. Более года потом воевал в Белоруссии, в составе партизанской бригады имени Кутузова, пройдя путь от рядового партизана до командира отдельного отряда. Был награждён медалью «Партизану Отечественной войны» 1-й степени и орденом Боевого Красного Знамени…

Его арестовали уже после войны, в 1948 году, по неправедному обвинению в причастности к «Цеппелину», частью которого и был тот самый «БСРН». Наверное, если бы Аношин служил у немцев в какой-нибудь РОА или в обычном полицейском отряде, то вряд ли бы его тронули, тем более он уже давно искупил свою вину, честно и отважно сражаясь у партизан. Однако всё портил именно «Цеппелин»!

Эта структура у чекистов была на особом счету, за его сотрудниками шла неумолимая охота и спустя много лет после войны. И не всегда разбирательство с этими сотрудниками шло объективно. Под эту «раздачу», видимо, попал и Фёдор Аношин.

Следователь МГБ ничего не хотел слушать – ни того, что арестованный не принимал никакого участия в подрывной деятельности против Советского Союза и не был замечен в карательных акциях, ни свидетельских показаний товарищей Аношина, с которыми тот из «Дружины» ушёл к партизанам. Например, бывшего «дружинника» и партизана Ивана Чуба, который рассказывал следствию о том, что в лес от немцев они бежали при первой же появившейся возможности, как только «Дружину» перевели из Польши в Белоруссию. Не интересовали следствие и отличные боевые характеристики, которые давали на Фёдора партизанские командиры из бригады имени Кутузова.

Следователь, похоже, видел перед собой только ориентировку, подготовленную 2-м Главным управлением МГБ, где фамилия арестованного значилась в целом списке разыскиваемых немецких шпионов:

«Аношин Фёдор, 1921 года рождения… Агент разведоргана “Цеппелин”… Служил в карательном отряде СС “Дружина” под командованием изменника Блажевича».

Не исключаю даже, что существовала некая негласная установка – сотрудников «Цеппелина», невзирая на степень их вины, обязательно привлекать к уголовной ответственности и давать им реальные сроки заключения. Так оно и произошло: Фёдора Аношина приговорили к 10 годам лишения свободы.

Из советских лагерей он вышел только в 1955 году. После чего многие годы добивался реабилитации. В 1982–1983 годы его дело рассматривала специальная закрытая комиссия, состоящая из членов Горьковского обкома партии и областного управления КГБ. Комиссия полностью реабилитировала Фёдора Ивановича, вернув ему все боевые награды и доброе имя…

Так что афишировать Лазарева не просто как бывшего власовца, но и как бывшего сотрудника «Цеппелина» было себе дороже – ведь потом порой несладко приходилось и заступникам этих людей, даже тем из них, кто служил в госбезопасности.

Вот почему Пяткин вполне мог скорректировать свой рапорт в благоприятную для Александра сторону – мол, до внедрения не имел никакого отношения к разведке СД, а был только рядовым власовцем. Тем более операция была проведена по личной инициативе Пяткина, проведена успешно, и начальство явно не намеревалось вникать во все её подробности.

Мало что изменилось и после смерти Сталина – видимо, Пяткин, уже во времена КГБ, всё же доложил о том, что именно Лазарев был источником по школе «Ваффеншуле» (о чём прямо свидетельствует архивная справка УФСБ из Санкт-Петербурга), но публично делать этого не стал – ни тогда, кода консультировал режиссёра Алексея Германа, ни тогда, когда писал книгу «Крах “Цеппелина”». Ведь власовская тема, а уж тем более тема сотрудничества советских людей с «гестаповской» разведкой, вплоть до 1991 года явно не пользовалась, мягко говоря, одобрением со стороны руководства страны.

Сам факт того, что Александр Лазарев «получил» свою посмертную награду – орден Отечественной войны – только в 1965 году и «получил» очень по-тихому, тоже говорит о многом…

Глава 5
О том, как партизаны умеют работать

Впрочем, несмотря на все личные симпатии к Лазареву, Пяткин прежде всего был профессиональным контрразведчиком. Поэтому и операцию он подготовил с учётом всех возможных факторов, включая и возможное предательство агента «Печковского»: война – штука страшная и жестокая, на ней, увы, бывает и такое. Поэтому никаких явок, паролей он Лазареву не дал. Как не было никакого хутора, где Александр якобы отъедался перед уходом в Эстонию, – это всё более поздняя литературная фантазия автора книги «Крах “Цеппелина”».

Из рапорта Георгия Пяткина:

«“Печковский” очень охотно пошёл на вербовку, не считаясь ни с какими трудностями, предстоящими ему впереди. В силу чего вызвало сомнение в его преданности, а потому я пустил по его пути следования до Пскова наблюдение, для изучения его поведения и связей на маршруте, а также поведения и связи в Пскове».

В общем, Лазарева пустили наугад: получится – хорошо, а не получится, провалится… Что ж, всё равно он ничего особенного про партизан не знал.

Из архивной справки УФСБ по Санкт-Петербургу:

«Агентам-маршрутникам “Лёле” и “Голубевой” было дано задание проследовать по маршруту за Лазаревым и наблюдать за его передвижением до Пскова, регистрировать все его остановки и их причины. Агенту “Блондинке” было дано задание принять Лазарева под наблюдение в Пскове и проследить за эвакуацией. Необходимость контрольного наблюдения была вызвана сомнениями Г.И. Птякина в искренности Лазарева… Кроме того, наблюдение помогло бы проверить качество полученных документов.

29 октября 1943 года “Лёля” и “Голубева” сообщили о том, что Лазарев по дороге никем не задерживался и в Псков вошёл беспрепятственно. В городе купил на рынке табаку и бутылку шнапса, а затем отправился на станцию, где собирались выезжающие в Германию. Там он познакомился с девушкой, с которой сел в вагон и отбыл из Пскова. Удачная эвакуация подтвердила также, что документы оформлены по-настоящему и не вызывают подозрений».

Внедрение, а скорее возвращение Лазарева в «Ваффеншуле» прошло успешно. Как пишет псковский историк Елена Сторокожева, Лазарев буквально из кожи вон лез, дабы доказать свою преданность врагу, и ему это вполне удалось – Лазарев стал одним из руководителей охраны школы:

«Иногда он опасался, что переигрывает. Однажды услышал в свой адрес от одного из сослуживцев: “Все мы тут суки, но таких, как ты, ещё не встречали”. Местные его ненавидели, ведь карьеру в школе Лазарев делал стремительно – немцы ему доверяли…»

Спустя полтора месяца, 13 декабря, партизаны от Лазарева получили сообщение:

«Намеченной цели достиг. Ваше задание выполнено полностью. Высылаю схему постов “Ш” и две фамилии с установленными на них данными. Жду ваших указаний на дальнейшие действия».

Две фамилии – это как раз Хорват и Гурьянов…

Вот именно тогда Лазарев и получил задание на их похищение. 20 декабря он отправил партизанам следующее сообщение:

«Согласно Вашего задания ночью всё будет сделано, высылаю декадный пароль на руководящий состав школы, но не полностью. Вхожу в авторитет командования, меня уже назначили командиром роты охраны школы, завожу знакомства вне гарнизона, а в особенности тут в 150 метрах домиках, в которых проживают начальник “Х” и его заместитель “Л”… Жду дальнейших указаний, во мне не сомневайтесь, всё будет выполнено. С приветом Ваш П.»

Спустя неделю он доложил:

«Для выполнения задания приготовился. В расписании дежурств по охране включён на 1 января ответственным дежурным, моим заместителем будет дежурить хороший парень. Высылаю пароль на 1-е число. Жду в назначенном месте».

Пяткин разработал следующую разведывательную комбинацию. Захватить начальника школы и его заместителя предстояло Лазареву. А ему в помощь выделялись три разведчика, хорошо владевшие эстонским, латышским и немецким языками. Они должны были играть роль офицеров СД, прибывших из Пскова. Им выдали настоящие немецкие документы, которые партизаны захватили во время налёта на деревню Жарки. А для солидности ещё и навесили Железные кресты и медали «За зимнюю кампанию 1941–1942 гг.» – по словам Пяткина, эта медаль пользовалась у немцев большим уважением. Впрочем, есть информация, что в группу входило не трое, а пять человек.

«В группу захвата входили партизаны Василий Кузнецов, Сергей Ребров (он в последний момент остался из-за болезни), Женя Тарасов, Лёня Гладковский, Толя Мышинский, эстонец Карел (фамилия неизвестна), – пишет историк Елена Строкожева. – Форму подгонял сам Г. И. Пяткин – она должна сидеть идеально. В ход пошли заранее подготовленные немецкие сигареты, одеколон, награды. Под руководством переводчицы Ольги Захаревич разучивались команды, пароли и даже анекдоты»…

Операцию было решено проводить в день, когда дежурным по школе был Лазарев. Согласно плану, он должен был сымитировать телефонный звонок, после чего сообщить своему заместителю о том, что его якобы вызывает начальник школы. После этого Лазарев идёт на конюшню, запрягает в сани двух лошадей и выезжает на условленное место, где его уже поджидают «офицеры СД» из партизанского отряда. Они вручают Лазареву пакет с указанием маршрута следования. С «офицерами» Лазарев направляется на квартиры Хорвата и Гурьянова, которым объявлялось, что они якобы задерживаются службой СД и отправляются во Псков. Затем все следуют на условленный хутор, где уже ждёт партизанская засада…

Сам же Пяткин для подстраховки вместе с десятью бойцами и тремя пулемётами выдвинулся во вторую засаду, на один километр вдоль дороги на хутор. Это на случай предательства и возможной ответной немецкой игры. Если что-то пойдёт не так, то эта группа, пропустив людей из Печков на хутор, зайдёт к ним в тыл и ударит сзади – чтобы не только уничтожить врага, но и попытаться захватить хотя бы одного языка из школы…

Но всё прошло успешно и чётко по плану. Не вышло только с арестом Хорвата – того неожиданно вызвали в Германию. К сожалению, Игорю Николаевичу Подлесскому (Хорвату) удалось уйти от возмездия. Ещё в середине 50-х годов он числился в розыскных списках КГБ как опасный шпион и диверсант. Остаётся только догадываться, где и на каких эмигрантских задворках он закончил свою жизнь…

А вот Гурьянов-Лошков был захвачен и получил своё сполна. Один из участников операции Василий Кузнецов после войны вспоминал обстоятельства захвата (цитирую по статье Николая Владимирова, газета «Псковские новости»):

«Точно к 12 ночи, как было условлено, мы подъехали к воротам школы. Мощный прожектор с крыши освещал территорию. Навстречу вышел начальник караула (Александр Лазарев. – Авт.), тихо спросил: “Пароль?” Я ответил.

Лазарев вернулся в караулку, видимо, для каких-то распоряжений. Через минуту прыгнул к нам в сани.

Подъехали к церкви. Рядом – дом, у порога которого топтался часовой. Лазарев направился к нему:

– Господа офицеры из Пскова. Пропустить.

Поднялись на крыльцо. Стучим. Дверь открыл вестовой. Лазарев отодвинул его плечом, кивнув в нашу сторону: смотри, мол, кто пожаловал. Тот вытянулся по стойке “смирно”, глаза вылупил – не знает, что делать.

По всему было видно, что хозяин дома давно уже отпраздновал Новый год. В комнате воняло перегаром, на столе стояло несколько бутылок. А сам он храпел на кровати.

Лазарев сорвал со стены автомат, сунул руку под подушку и извлёк парабеллум. Всё это он проделал молниеносно.

– А ну, Гай, в шкаф! – скомандовал он вестовому. – Не то пристрелю.

Скрутили ему руки, кляп в рот забили.

Самым трудным оказалось разбудить Лашкова. Трясли его и по щекам хлестали: не помогает. Вылили на голову графин воды. Чуть-чуть очухался, замычал что-то нечленораздельное.

– Берём сейф, – показал Лазарев на ящик, стоявший в углу.

Попробовали поднять – не тут-то было. Он к полу привинчен.

Где ключ? Обыскали карманы Лашкова – пусто. А время идёт. В любую минуту могут хватиться: куда подевался начальник караула? Что за гестаповцы объявились в деревне? Часовой у крыльца ходит…

Лазарев приставил к виску Лашкова пистолет:

– Ключ от сейфа!

У того в глазах появился страх. Поёрзал руками по груди, потом показал на китель, висевший на спинке стула. В правом кармане была связка ключей. Два поворота – и массивная дверца подалась. За ней лежало несколько папок. Лазарев кинул на пол байковое одеяло и вывалил на него документы из сейфа. В его глубине оказалась ещё одна дверца. Лазарев открыл её, вынув одну-единственную папку с грифом “Строго секретно! При малейшей опасности уничтожить!”.

Завязали узел, помогли Лашкову одеться. Два “гестаповца” (Переодевшихся в немецкую форму разведчики-партизаны. – Авт.), поддерживая под руки, вывели его и вестового на улицу, посадили в сани. Лазарев закрыл дверь на замок, повесил пломбу. Вручив охраннику ключ, предупредил, что вернётся к утру…

Через полчаса мы подъезжали к хутору».

Однако, судя по документам государственной безопасности, всё проходило не так кинематографично – во всяком случае, без шума, кляпов и ломаных сейфов. Кроме того, и по рапорту Пяткина, и по архивной справке питерского УФСБ партизанских разведчиков всё-таки было всего трое. Четвёртым был Лазарев. Из справки:

«На санях группа подъехала к дому, где жил заместитель начальника школы. На стук вышел вестовой, который доложил, что Гурьянов-Лошков спит. Оставив вестового у двери, партизаны прошли в комнату, разрядили висевший на стене автомат, вытащили из-под подушки пистолет и разбудили Лошкова.

Проснувшемуся заместителю начальника школы было объявлено, что он арестован и будет направлен в г. Псков. Лазареву приказали следовать в качестве сопровождающего. В сани партизаны усадили Лошкова, вручили ему разряженный автомат (о чём тот не знал), чтобы “оборонятся в случае нападения партизан”, а другие – Лазарева и вестового. Не вызвав подозрения, группа направилась на хутор Безымянный».

Там Гурьянову и объявили, что он задержан советскими партизанами…

Впрочем, как бы там ни было, операция действительно прошла очень успешно – хотя без стрельбы и погонь. А ведь именно такой «бесшумностью» всегда и определяется успех любой операции спецслужб.

Из рапорта Пяткина:

«Комбинация оказалась составлена удачно, операция прошла хорошо, но только неудачно получилось с арестом Хорвата, т. к. арестовывать его не пришлось ввиду его отъезда в Германию. Арестовывать пришлось только его заместителя Лошкова-Гурьянова. После сообщения Гурьянову о том, что его арестовали партизаны, а не гестапо, последний был поражён, удивлён и высказал: “Я не знал, что так удачно могут партизаны работать”.

Так была мной проведена операция по захвату языка из немецкой агентурно-диверсионной школы. Агент “Печковский” после отдыха при общей операции бригады по налёту на железную дорогу Псков – Карамышево 29 января 1944 года погиб»…

В тот же день из партизанского лагеря от Пяткина в Ленинград ушла радиотелеграмма:

«Начальнику УНКГБ ЛО

Комиссару госбезопаности 3 ранга т. Кубаткину

от передвижной рации № 110.

Мною была создана группа по захвату языка из агентурной школы Северного фронта Пскова, язык захвачен в Эстонии: майор Гурьянов, псевдоним Лошков, ему известны фамилии заброшенной агентуры в советский тыл».

Какова была реакция немцев на это похищение? Об этом есть свидетельство бывшего немецкого агента Павла Соколова.

(Для справки. Соколов – человек очень сложной и интересной судьбы, которая достойна самого увлекательного романа. Сын русского белоэмигранта, он в 30-е годы, хлебнув «прелестей» буржуазной жизни, стал убеждённым сторонником коммунистических идей. По заданию Болгарской Коммунистической партии вступил в воинские формирования, которые немцы создавали на Балканах из числа русской эмигрантской молодёжи. Через эти формирования он перешёл в “Цеппелин”, получил звание унтершарфюрера войск СС и в 1944 году был переброшен немцами под Вологду, где сразу же сдался советским властям. После войны был несправедливо осуждён на 10 лет. Когда вышел из лагерей, не стал возвращаться за границу, где жили его мать и сестра. Принял советское гражданство, окончил Иркутский институт иностранных языков и четверть века преподавал в школе. Скончался Павел Петрович в 1999 году – даже несмотря на развал СССР, он до самой смерти оставался противником капитализма…)

Так вот, по словам Павла Соколова, немцы хватились Гурьянова не скоро, а спустя только сутки. И тут же постарались замять случившийся инцидент – тем более они так и не поняли, что, собственно, с Гурьяновым произошло: