Текст книги "Ринг за колючей проволокой"

– Дышите глубже, глубже! Еще!

После третьего круга эсэсовец поднимает руку:

– Стой!

Качаясь, словно пьяные, узники останавливаются. Колонна заметно поредела. А на плацу лежали обессиленные люди.

Поддерживая Пельцера, Андрей осмотрелся. Отсюда, с площади, весь лагерь хорошо виден. Он разместился на каменистом склоне горы. С площади вниз уходят пять параллельных улиц, по бокам которых тянутся ряды деревянных и каменных бараков. Справа, в сотне метров от ворот, низкое каменное здание, огороженное высоким деревянным забором. Над зданием – квадратная труба. Из нее идет черный дым…

Снова команда «Бегом!» На этот раз – в баню. Баня – низкое полутемное помещение. Пол, стены и потолок из серого цемента. «Каменный мешок», – подумал Андрей.

– Раздевайся!

Потом – в парикмахерскую. Заключенные в темно-синих форменных костюмах ловко орудуют электрическими машинками. На груди у них Андрей заметил знаки различия – зеленые или красные треугольники и на белом квадрате четырехзначные номера. Парикмахеры быстро остригали новичков, оставляя полосу волос от лба до затылка. А у пожилых, начинающих лысеть, – оставляли все волосы, простригая дорожку от затылка до лба. Страшная прическа придавала узникам жуткий вид.

В следующем помещении заключенных заставили зайти в бассейн и окунуться с головой в грязно-коричневую жидкость – дезинфицирующий раствор.

Андрей немного замешкался. В ту же секунду он получил сильный удар резиновым шлангом по шее:

– Шнель! Бегом!

Андрей плюхнулся в бассейн и, выплевывая противную жидкость, поспешил к противоположному краю. Заслезились глаза, защипало под мышками, тело чесалось и горело.

Но останавливаться не разрешают. Все время подгоняют:

– Поторапливайся! Шнель! Шнель!

После купания в бассейне попали в длинную комнату – душевую. Столпились под душевыми установками. Воды нет. Томительно идут минуты. Раствор разъедает кожу. По всему телу идет страшный зуд.

Наконец хлынула вода – и заключенные с воплями отскочили к стенкам. С шипением и паром из леек лился кипяток… Многие обварились.

Кипяток внезапно сменился ледяной водой. Потом опять кипяток. Кто-то «забавлялся».

Андрей и Костя-матрос были рядом. Оба они встали под ледяную воду, стремясь поскорее смыть с тела дезинфицирующий раствор. Андрей обратил внимание на татуированную грудь моряка: по морю стремительно несся трехмачтовый корабль. Ветер надул паруса, и нос корабля рассекает встречные волны.

– Это память, – пояснил матрос. – Был у меня дружок. Погиб в Севастополе… Классный художник!

Из моечной заключенных погнали по длинному коридору. Вдоль левой стены – несколько окошек. Из них выбрасывали полосатые штаны, куртки, шапки, ботинки на деревянной подошве. Узники на ходу ловили одежду, быстро одевались.

Во дворе снова выстроили. Подошел офицер. Ефрейтор отдал рапорт. Офицер неторопливо прошелся вдоль строя, отдавая приказания.

Заключенных снова разделили на небольшие группы. В группу Андрея никто из друзей по вагону не попал. Отдельно выстроили евреев. Пельцер пошел тихо, согнувшись, словно плечи его придавили тяжелым грузом.

Костя на прощание помахал рукой:

– Крепись, Андрюха!

Потом повели в контору – арбайтстатистик. После короткого допроса: откуда родом, в каких тюрьмах был и т.д. – выдали каждому белый лоскут с номером и красный треугольник. Андрей посмотрел на свой номер 40922. В третий раз его заставляют забыть свое имя и фамилию. Долго ли будет он ходить под этим номером? Удастся ли вырваться на свободу? Андрей сдвинул брови. Как бы там ни было, будем бороться, пока живы. Ведь мы – русские!

А в ушах звучали отрывистые фразы краснолицего ефрейтора:

– Это есть ваш пайспорт. Нумер пришивайте куртка унд штана. Кто нет нумер, идет «люфт».

И фашист выразительно показал на квадратную трубу. В этот миг над ней вспыхнул венчик пламени и снова повалил густой дым. По всему лагерю разносился специфический тошнотворный запах горелого мяса и жженых волос, по тут он был особенно сильным. Жест ефрейтора был красноречив: слово «люфт» – воздух – приобрело конкретный жуткий смысл.

Глава шестая

Двенадцатый барак, или, как говорили в Бухенвальде, блок, занимал выгодное положение. Он находился между сапожной мастерской и новой кузней. Дальше шли прачечная, склад и багажная. Особенно важной считалась близость кухни.

В двенадцатом блоке по случаю ремонта никто не жил. Огромное деревянное здание пустовало. Этим обстоятельством не замедлили воспользоваться зеленые – так в концлагере именовали немецких уголовных преступников, убийц, рецидивистов. Они носили на груди отличительный знак – матерчатый треугольник зеленого цвета. Зеленые захватили, если можно так выразиться, двенадцатый блок и устроили в нем нечто вроде своей резиденции.

К недавним бандитам и рецидивистам комендант концлагеря относился добрее, чем к остальным заключенным. Он открыто им покровительствовал. И не потому, что уголовники ему чем-то импонировали. Нет, причины были более глубокими. Политические заключенные знали, что Карл Кох, еще задолго до прихода Гитлера к власти, часто высказывался о необходимости создания грандиозных концлагерей с системой физического и морального уничтожения людей. В основе этой «системы» лежал «закон джунглей»: узники должны уничтожать друг друга. Кох предлагал разделить узников на отдельные группы, создавая для одних терпимые бытовые условия и давая им в руки некоторую власть внутри лагеря. Такое неравенство, по мнению Коха, должно вызвать вражду между заключенными. В лагере начнется борьба. Ее необходимо искусственно поддерживать, разжигать, поощрять. И заключенные, перед лицом голодной смерти, за лишний кусок хлеба станут безжалостно убивать друг друга. Таким образом, ответственность за убийство ляжет на плечи самих узников.

Свои человеконенавистнические идеи Кох изложил в пресловутой брошюре «Бокегеймерские документы», которую опубликовал в 1929 году. В ней будущий комендант Бухенвальда с циничной откровенностью раскрыл программу истребления всех противников нацизма.

С приходом Гитлера к власти сумасбродный план Коха становится действительностью. Ему поручают организовать ряд концлагерей, в том числе и лагерь Эстерген, близ голландской границы. Тысячи людей гибнут за колючей проволокой. Система Коха стала широко применяться фашистами. Ее автор получает повышение. В 1937 году полковнику СС Карлу Коху дается правительственное задание: создать крупнейший в Европе политический концлагерь Бухенвальд.

В Бухенвальд он приезжает со своей молодой огненно-рыжей женой. Срочно строится роскошная комендантская вилла, просторный манеж, конюшня. Начинается жуткий период безраздельного господства четы Кохов.

С первого же дня основания нового концлагеря Кох, оставаясь верным своей системе, создал сносные бытовые условия немецким уголовникам, дал им в руки власть внутри лагеря. Недавние бандиты и рецидивисты стали первыми помощниками эсэсовцев. Преступники были «форарбайтерами» – бригадирами, «капо» – надсмотрщиками, служили в лагерной полиции, назначались старостами бараков. Они получали дополнительное питание и почти все посылки из Красного Креста, ибо, с согласия коменданта, их распределением ведал тоже бывший уголовник. Кроме того, немецкие преступники пользовались особой привилегией: им разрешалось носить цивильную – гражданскую – одежду. Но на пиджаке все-таки заставляли вырезать квадрат и вшивать лоскут зеленого цвета.

Чтобы удержать свое привилегированное положение, зеленые ретиво исполняли указания эсэсовцев. Бандиты нещадно избивали узников за малейшую провинность, заставляли их работать по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, терроризировали политических, охотились за евреями. За каждого еврея, обнаруженного в Большом лагере, по распоряжению коменданта выдавалась премия: четыре буханки хлеба. Такое количество хлеба считалось величайшим богатством. На него можно было выменять все, что угодно, ибо узники, обреченные на медленную голодную смерть, в сутки получали всего триста граммов хлеба и миску брюквенной баланды. Это составляло примерно 300–380 калорий, а каторжная работа поглощала 3500–4000 калорий. Люди ходили как тени.

Зеленые длительное время держали в страхе весь лагерь. Однако с осени 1941 года, когда в Бухенвальд стали прибывать транспорты с советскими военнопленными, положение в лагере резко изменилось.

Политические, или, как их называли, красные, – они в отличие от зеленых носили на груди матерчатые треугольники красного цвета, – начали активную борьбу с зелеными.

Красным активно помогали государственные заложники – бывшие члены чехословацкого правительства, которые в Бухенвальде использовались как переводчики и служили в различных отделах лагерной канцелярии. Но решительную открытую борьбу с преступниками повели русские. Зимою 1942 года советские военнопленные впервые в истории лагеря смерти дали отпор зеленым.

Дело было так. В каменоломне трудились десятки тысяч узников. Январский пятнадцатиградусный мороз и обычный для этих мест пронизывающий до костей ветер качали, словно траву, измученных голодом заключенных. Особенно тяжело пришлось группе русских, где форарбайтером был уголовник Штерк. Этот бандит не давал и минуты отдыха. Его длинная палка все время ходила по спинам узников. Он бил тех, кто чуть-чуть разогнул усталую спину, бил тех, кто, как ему казалось, трудился без должной энергии, за то, что кто-то косо посмотрел на форарбайтера.

– Мой палка есть греющий компресс! – злорадно усмехаясь, пояснял Штерк. – Она вам помогайт лючше работайт кровь!

Четверо русских и грузин Каргидзе, избитые форарбайтером, остались лежать на земле. Тогда Штерк приказал отнести несчастных к груде камня и там положить:

– Пусть ветер немножко ласкайт!

Но пленные, во главе с Василием Азаровым, не выполнили этого приказа. Они осторожно принесли своих полуживых товарищей в защищенное от ветра место и, собрав немного сухих листьев, уложили на них узников. Тут прибежала жена обершарфюрера Бельвида, дача которого находилась метрах в ста от края каменоломни. Немка, размахивая пистолетом, истерически закричала:

– Где этот свинья капо? Куда он смотрит? Я не позволю, чтоб мои дети смотрели на большевистскую заразу! Уберите отсюда сейчас же этот навоз или я буду стрелять!

На крик прибежал форарбайтер Штерк, уходивший погреться к эсэсовцам. Бандит, не разобравшись, в чем дело, обрушил свой гнев на первого попавшегося ему на глаза. Жертвой стал тихий и застенчивый паренек Малкин, которого все любили. У него был хороший голос и он часто пел задушевные русские песни.

Зеленый набросился на ни в чем не повинного юношу. Малкин только успел широко открыть от удивления свои большие голубые глаза, как на его голову обрушился удар.

Юноша упал. Но этого извергу показалось мало. Он схватил огромный камень и придавил им пытавшегося подняться с земли Малкина.

Это убийство потрясло узников. Они бросили работу и, не скрывая ненависти, смотрели на форарбайтера. Бандит на какую-то долю секунды опешил, но тут же взял себя в руки. Тяжело дыша, он взмахнул палкой:

– Арбайт! Работайт!

Но узники медленно двигались к зеленому, сжимая в руках тяжелые лопаты и кирки. Тот судорожно забегал глазами. Живое кольцо медленно, словно петля на горле, сужалось вокруг него. Штерк в страхе выронил палку и хрипло завизжал:

– Спасите!

В воздухе сверкнули кирки и лопаты. А через несколько минут русские продолжали работу, словно ничего и не случилось. Только на земле, рядом с телом Малкина, лежал изуродованный труп форарбайтера Штерка.

Но вопль Штерка слышали эсэсовцы из наряда наружной охраны. Они прибежали к месту расправы, выстроили русских и потребовали выдать зачинщиков.

Весть о расправе с ненавистным Штерком моментально облетела всю каменоломню. Тысячи узников, в знак солидарности с русскими, прекратили работу. Все с тревогой ожидали карательных действий. За убийство форарбайтера узников ждала жестокая кара. И группа русских, не выпуская из рук лопаты и кирки, готовилась дорого продать свои жизни. В этот напряженный момент нашелся смельчак, который в лицо охранникам заявил протест. Это был Василий Азаров. Он, не выходя из строя, заявил дежурному офицеру:

– Мы, русские солдаты и офицеры, требуем от криминальных заключенных, работающих надсмотрщиками и бригадирами, человеческого отношения. Мы заявляем протест и предупреждаем всех уголовников: если кто из бандитов тронет хоть одного русского, тот будет убит киркой или лопатой!

Коллективное выступление подействовало. Дежурный офицер, видя решительные лица узников, не отважился на массовую расправу.

Это была первая серьезная победа над зелеными. Комендант Бухенвальда, опасаясь бунта в концлагере, отстранил от бригадирства нескольких уголовников и сместил с некоторых административных постов наиболее рьяных бандитов.

Преступники стали ждать благоприятного момента, чтобы отомстить. И он наступил.

В Бухенвальд пригнали большую партию советских военнопленных – их было более двух тысяч человек. Их прогнали пешком чуть ли не через всю Германию. Измученные издевательствами и голодом, узники еле держались на ногах. Их загнали в отдельные бараки и оцепили колючей проволокой. Так был создан лагерь в лагере, который впоследствии получил название Малого, карантинного. Пленные оказались в двойной изоляции.

В первый же день, рискуя жизнью, немцы, чехи, французы начали устанавливать связь с русскими товарищами. Они провели в лагере сбор продовольствия – каждый политический отламывал от своего скудного пайка кусочек хлеба для русских братьев. Продовольствие с помощью советских военнопленных, прибывших раньше, удалось передать обессилевшим друзьям.

Все это проводилось в глубокой тайне. Но староста концлагеря уголовник Иосиф Олесс тут же состряпал донос.

Узнав о солидарности узников, комендант Бухенвальда пришел в ярость и объявил наказание: оштрафовал весь лагерь на три дня. Трое суток десятки тысяч заключенных не получали пищи. Но никакие меры не могли остановить сближение антифашистов самых различных национальностей.

Олесс на этом не успокоился. По его новому доносу ненавистных ему политических заключенных – шестьдесят два человека – отправили в штрафную команду. Никто из них не вернулся.

Зеленые снова подняли головы. Бандиты мстили политическим. Борьба внутри лагеря принимала открытые формы. Но зеленые при всем их старании не смогли вернуть утерянные позиции. На этот раз политические оказали им решительное сопротивление. Больница стала для зеленых самым страшным местом. Бандиты, вызванные туда, назад не возвращались. Они «неожиданно» умирали. Это обстоятельство не на шутку встревожило зеленых. Они догадались, в чем тут дело, но перед медициной пасовали. Разоблачить врачей они не могли. Не хватало элементарного – знаний. Наука была той областью, куда с отмычкой не влезешь.

И когда в комнату старосты вошел начальник хирургического отделения, заключенный Гельмут Тиман, Олесс насторожился. Его белесые брови сошлись у переносицы: политические зря не приходят…

Гельмут Тиман, плотный и рослый немец, с крупными чертами лица, прошелся по комнате и, убедившись, что они одни, остановился против Олесса. Недобро оглядев старосту, Гельмут начал разговор тихим, удивительно спокойным голосом, но каждое слово врезалось в уши старосты, и по широкой спине Олесса пробежала неприятная прохлада.

– Я пришел предупредить вас, уважаемый лагерэльтесте. Вы и ваши сообщники должны прекратить гнусные дела. Помните, что за каждого политического мы отправим в крематорий двух зеленых!

Олесс встал из-за стола. На его лисьем лице появилась сладкая улыбка:

– Неужели мы не сможем договориться? Мы, немцы, – великая нация и меж собой должны жить в дружбе.

– Мы разные немцы, – сухо ответил Гельмут.

Староста лагеря не спал всю ночь. Ворочаясь на соломенном тюфяке, бандит думал. Положение зеленых, если говорить языком Олесса, становилось «пестрым».

Решение пришло само собой. Утром Олесс вызвал к себе Трумпфа и Гроельца, своих верных помощников и телохранителей:

– Дела наши принимают неприятный оборот. Политические грозят. За каждого убитого нами обещают крематорий. В их руках, сто чертей, находится больница. А среди наших парней нет ни одного, который смог бы заменить политических медиков. Сегодня вечером надо собрать главарей. Хватит анархии! Отныне будем действовать сообща. Пора обломать политических!

К намеченному часу после вечерней проверки в двенадцатом блоке стали собираться бандиты. Вожаки зеленых приходили в одиночку и небольшими группами, приводили с собой двух-трех дружков – телохранителей. У всех на лицах любезные улыбки, а в карманах ножи. Зеленые враждовали между собой, и друг на друга имели «зуб», вели «счеты» и «завязывали узелки». Среди зеленых были уголовники разных национальностей.

Бандит Юшт, переступив порог блока, остановился, вытащил из кармана очки и водрузил их на длинный утиный нос.

– Салют Джонни-профессору! – Олесс, широко улыбаясь, поспешил ему навстречу.

Кличку «Джонни-профессора» Юшт заработал тем, что умел избиениями и надругательствами доводить жертву до сумасшествия. Его побаивались и зеленые. Эсэсовцы приходили к нему перенимать «опыт». Джонни-профессора сопровождали три мордастых парня. Он сел у окна, широко расставив острые коленки, и посмотрел на собравшихся с чувством полного превосходства.

Ганс-ювелир, «человек без особых внешних примет» – так писали сыщики крупнейших городов Европы об этом специалисте по изъятию драгоценностей – пришел один. Он уселся в углу и мрачно поглядывал на старосту лагеря. Олесс стоял спиной к «ювелиру» и, разговаривая с Трумпфом, почесывал нижнюю часть спины. Ганс ненавидел Олесса. Он помнил, как эти хищные пальцы вытащили у него из нагрудного кармана кольцо с черным бриллиантом. Теперь это кольцо было на пальце лагерфюрера Густа. Олесс отдал его Густу вместе с доносом, чтобы получить выгодную должность старосты лагеря.

Август Скауц, прозванный Громилой, пришел, блестя глазами и начищенными башмаками. Переступив порог блока, он осклабился:

– Ха, да тут свой народ! Только держи карманы крепче… – и, заметив Пауля Фридмана, шагнул к нему: – Приятно встретить землячков. А ну-ка, Черный Изверг, гони пачку сигарет.

Их сразу же обступили.

– Ребята, наше слово – закон. Сказал – сделал, проиграл – отдай. Заплатить карточный долг – это долг чести!

– Я же не в карты проиграл, – ответил Фридман, – и ты сам видел, что он умер.

– Нет, нет, умер после, – Громила призвал всех присутствующих быть судьями. – Давай в открытую. Мы с тобой поспорили. Так? На пачку сигарет. Дело было в каменоломне. Мы стояли наверху. Ты что сказал?

– Что могу ударом камня прихлопнуть политического, и прихлопнул. Ты сам видел.

– Но не с первого раза. Ты добивал его потом. Выходит проиграл. Гони пачку сигарет.

– От тебя не отвертеться! – Черный Изверг полез в карман и вытащил сигареты. – На и отлепись!

Скауц открыл пачку:

– Закуривай, ребята!

Поляк Була, с кривым боксерским носом и массивной челюстью, радостно, как старого друга, приветствовал Жоржа-боксера. Они друг друга знали давно по встречам на профессиональном ринге.

– Ты, видать, тренируешься? – сказал Була, щупая плечи Жоржа.

Жорж засмеялся и хлопнул Булу по спине:

– Я видел, как ты разминаешься.

– Разве это разминка? Вшивые политические хуже мешка – не успеешь ударить, он уже падает.

Одесский вор Соколов переминался с ноги на ногу рядом с Булой. Не понимая разговора, он кивал головой и улыбался. Его тонкие усики растягивались, а продолговатые глаза становились еще уже. Напарник Булы Поспешиш тупо смотрел на окружающих и молчал. Он привык больше объясняться руками, чем языком.

В смежной комнате шли последние приготовления. Косолапый Пауль и Маленький Шульц разрезали толстый круг домашней колбасы, присланной из Нормандии аббату Эноку, Трумпф в суповой алюминиевой кастрюле разбавлял водою денатурат. Он поминутно снимал пробу, отчего глаза его соловели все больше и больше.

– Объедение! Коньяк… Бьет по мозгам начисто. Раз – и готово!

Косолапый Шульц не выдержал.

– Дай-ка ложечку.

Но попробовать денатурат он не успел. Распахнулась дверь, и кто-то дрогнувшим голосом крикнул:

– Густ идет!

Встреча с лагерфюрером не предвещала ничего хорошего. Трумпф схватил кастрюлю и заметался по комнате. Наконец Олесс втолкнул Трумпфа в туалетную:

– Замри!

И поспешил навстречу лагерфюреру.

Бандиты старались принять непринужденный вид.

Лагерфюрер Густ явился в сопровождении унтер-офицера Фрица Рэя. Сын прусского кулака Фриц Рэй недавно окончил Мюнхенский университет. Он был типичным представителем новых немцев, воспитанных в годы гитлеризма. Среди эсэсовцев Фриц Рэй слыл «спортфюрером» и никто не мог соперничать с ним в изобретательности по части новых пыток. Рослый, с бычьей шеей и выпученными мутно-серыми глазами унтер-офицер считался грозою Малого лагеря.

Густ, постукивая гибким прозрачным стеком по лакированным крагам, обвел пронизывающим взглядом вытянувшихся зеленых. Заметив поляка Булу и русского Соколова, лагерфюрер молча шагнул к ним и взмахнул стеком. На мизинце сверкнул черный бриллиант. Була и Соколов съежились.

– Вон!

Те шмыгнули к дверям.

– Лагерфюрер будет разговаривать только с немцами, – пояснил Фриц Рэй.

Через несколько минут в двенадцатом блоке остались одни немецкие уголовники.

– Стул лагерфюреру! – крикнул Олесс.

Сев на широкую табуретку, Густ сказал:

– Рейхедойчи – немцы Великой Германии! Вы совершили тяжелые грехи и отбываете заслуженное наказание. Но мы, командование, понимаем ваше печальное положение. Мы идем вам навстречу, желая облегчить вашу участь. Комендант Бухенвальда штандартенфюрер Карл Кох передает вам свое немецкое сочувствие и просит сообщить, что каждый из вас имеет возможность зарабатывать деньги. Вы должны выявлять активных политических и уничтожать их. Комендант Бухенвальда штандартенфюрер Карл Кох обещает за каждого убитого активиста выплачивать по двадцать марок!

– Это мы просто, – воодушевленно прорычал Громила, – только считайте!

– А как платить будете, поштучно или десятками? – спросил Джонни-профессор, прикидывая в уме будущие барыши.

Олесс молча почесал затылок. Он вспомнил слова Гельмута Тимана: «Помните, за каждого политического отправим в крематорий двух зеленых». Тут, кажется, заработаешь на свою шею…

– Спокойно! – Фриц Рэй поднял руку. – Лагерфюрер еще не кончил.

– Вам принесут боксерские перчатки, – продолжал Густ, – дело должно делаться без лишнего шума, чисто. Организуйте подобие спортивных состязаний. Докажите превосходство силы и духа высшей арийской расы!

«Вот это, кажется, идея! – Олесс ухватился за мысль лагерфюрера. – Тут уже не подкопаешься. Что ж, держись, политические!»