Текст книги "Тайна Черной горы"

2

Казаковский пришел к себе в контору прямо с объекта, со стройки, где отработал положенные всем без исключения в геологоразведочной экспедиции, в том числе и для руководства, обязательные ежедневные два часа стройповинности. А там и пилил, и строгал, и гвозди забивал. Увлекся, ввязался по-мальчишески в спор-соревнование с такими же, как и он сам, малоопытными, но уверенными в себе доморощенными строителями: кто больше заколотит гвоздей с двух ударов молотка. Даже придумали мудреные инженерные головы научное определение «методу»: первый удар – направляющий, второй – закрепляющий. Мостили пол дюймовыми досками. Намахался как следует. Рука гудит от тяжести молотка…

А сколько было возни и шума на первых порах, когда вводили эту самую, обязательную для всех, стройповинность! И сверху, от вышестоящего начальства, и сбоку – от дотошных профсоюзных деятелей, ретиво следящих за соблюдением основ трудового законодательства, и снизу – от недовольных.

Велика ли радость, отработав свои обязательные восемь часов на производстве, еще два часа бесплатно махать топором или таскать носилки? А кому охота вкалывать еще и на бесконечных субботниках и воскресниках? На таких, толстошкурых, знающих законы и свои права, которые задарма и пальцем не пошевелят, не действовал ни личный пример руководителя, ни уговоры, ни разъяснения товарищей, что, дескать, строим-то прежде всего для себя, а не для дяди, для своего же собственного благополучия в этом глухом отдаленном таежном крае.

И доводы и примеры отскакивали от таких, толстошкурых, как горох от стенки. Свободное время, разглагольствовали они, это их личное время, охраняется государственным законом и конституцией, и никто не имеет никакого права, чтобы принуждать к сверхурочным неоплачиваемым работам. Тем более что все строящиеся объекты не значились в планах, не предусматривались в сметах, ни денег и стройматериалов на них не отпускалось, и они, эти стройки, квалифицировались проверяющими ревизорами, как «самовольные», как «незаконные», хотя, если подходить объективно, они, эти возводимые объекты, были крайне необходимыми, нужными как элементарные минимальные условия для нормальной жизни и трудовой деятельности отдаленной экспедиции. Что было, то было. Но зато эти же толстошкурые люди умели выколачивать себе разные блага, брать за горло, требуя то, что им положено. Вынь да отдай, и в первую очередь! И тогда сама жизнь подсказала иную, более ощутимую меру воздействия.

Как раз к тому времени отстроили первые два многоквартирных дома. Вопрос распределения квартир, заселения домов решался на объединенном заседании партийного, комсомольского и профсоюзного комитетов. Атмосфера накалялась задолго до заседания, поскольку остро нуждающихся, первоочередных, было много, значительно больше, чем квартир. Были разные предложения по распределению жилья, в том числе и провести обычную в таких спорных обстоятельствах жеребьевку: пусть каждый претендент сам вытянет свой жребий, чтоб без обиды – судьба, мол, индейка, а жизнь копейка. И вот тогда-то и встал член парткома буровик Суриков.

– Нет, так не пойдет! – сказал он громко и веско, по-рабочему. – Это несправедливо. Не станем слепо доверять судьбе те вопросы, какие должны решить сами.

И высказал мнение, вернее, пожелание от имени буровиков: давайте заведем такой порядок, чтобы каждый его ощущал на себе как наивысшую честность и справедливость.

– Учет у нас ведется этой самой стройповинности? Ведется, сам записывал трудяг своей бригады. Так давайте и выложим на стол наши записи для всеобщей оценки. Сразу всем и станет ясным трудовой факт, вложенный в общее наше строительство, каждого очередника на квартиру или на место в детсадик. Отсюда и давайте танцевать, как от печки. Принцип должен быть для всех един, невзирая ни на должности, ни на положения: первыми будут получать квартиры в новом доме только те, кто больше отработал на строительстве. Так будет и по честности и по справедливости!

Предложение буровиков было поддержано, утверждено на общем открытом партийном собрании всего коллектива экспедиции и получило силу закона. Вполне естественно, что учет отработанным часам стали вести не только руководители подразделений, но и сами участники, поскольку те часы приобрели зримую весомость.

А тут еще подключилась комсомольская общественность. Поселок-то в основном молодежный. Лучи сатирического «прожектора» высветляли конкретных лиц. Мало кому доставляло удовольствие прочесть свою фамилию, намалеванную на доске крупными буквами под заголовком: «А вот еще кого заждались на стройке!» И уж совсем было неприятным увидеть на себя карикатуру на белом экране перед началом киносеанса и под общий хохот услышать хлесткие частушки.

Поселок преобразовывался буквально на глазах, превращаясь в мощную опорную базу для планомерного наступления на подземные богатства Мяочана. Это радовало и укрепляло веру в правильности выбранного пути. А еще недавно были сомневающиеся, в том числе и среди руководителей экспедицией, когда Казаковский развернул перед ними свой план, свой проект ведения разведки месторождения, основанный на применении в первую очередь современных технических средств.

Нелегко ему достался тот проект. Писал по ночам, урывками, качая одной рукой детскую люльку, успокаивая сына, а другой – заносил обдуманные и обоснованные выкладки на бумагу. Газетой загораживал лампочку, чтобы свет не падал на сына и жену. А жена, проснувшись среди ночи, неслышно подходила к нему, прижималась теплым телом к спине, водила подбородком по небритой щеке и сочувственно говорила:

– Зачем себя мучишь, милый… Есть же готовые стандартные проекты, только привязывай их к местным условиям…

А когда он, оторвавшись от исписанных листков, принимался ей с жаром рассказывать о своем плане, она, конечно, понимала мужа и, бесспорно, соглашалась:

– Конечно, милый, так лучше… – и высказывала свои сомнения. – Но утвердят ли?

Она знала геологические поселки, хотя пришлось побывать и не во многих за шесть лет совместной жизни. Они, поселки, мало чем отличались друг от друга. Кто знаком с кочевой жизнью геологов, тот может легко себе представить их традиционный облик: в долине реки, обычно в живописном месте, привольно располагались пять-шесть домиков, тут же рядом складские помещения, столовая, баня, и вокруг – палатки. Реже можно встретить поселки покрупнее, с магазином, клубом, столовой, медпунктом, производственными объектами, в общем, со всем, что крайне необходимо для удовлетворения самых элементарных требований временной жизни и ведения разведочных работ.

Вот именно против этой давней традиции, укоренившейся десятилетиями в геологоразведочной практике, против ненужных в наше время искусственно создаваемых трудностей, порожденных укоренившимися привычками, боязнью нового, и решил нацелить свой проект молодой руководитель. Он уже тогда не сомневался в богатом месторождении и в перспективности всего региона горного и сурового Мяочана. И нацеливался штурмовать его, используя современные средства и технику. Евгений Казаковский верил в будущее, верил в то, что экспедиции предстоит решать большие дела. При обсуждении проекта разгорелись баталии, руководство экспедиции разделилось на два лагеря – на специалистов, в основном молодых, с инженерной подготовкой, которые понимали и полностью принимали необычную новизну, предложенную Казаковским, и на открытых противников, «чистых» геологов, которые сгруппировались вокруг главного геолога Анихимова. Эта группа, хотя и малочисленная, состояла главным образом из тех, кто стоптал в геологических походах не одну пару сапог. И Вадим Николаевич, как бы подводя итог своим доводам, сказал на расширенном заседании партийного комитета:

– Проект, конечно же, хорош. Только мечтать можно о такой красивой жизни в тайге. Но, друзья, мы геологи-разведчики, а не эксплуатационники-промысловики. Стоит ли нам пускать здесь глубокие корни, обустраиваться, если никто не думает обзаводиться в Мяочане постоянной пропиской? – и, довольный своей остротой, закончил: – Мы здесь люди временные, а на дядю, на другое министерство, нам никто не разрешит тысячи рубликов тратить.

– Нет, Вадим Николаевич, говори конкретнее, – секретарь парткома Воронков, возглавлявший сложный производственный отдел, спросил в yпор: – Ты «за» или «против»?

– Поддерживаю. За хорошую инициативу, – ответил Анихимов и добавил, – но имею собственное мнение.

Проект после доработки отослали на утверждение в управление. И тут же приняли решение: не ожидая, пока вышестоящие инстанции утвердят проект, – а по опыту, особенно старшие товарищи, хорошо знали, что на рассмотрение, утряску и утверждение обычно уходит много времени, – приступить к его реализации имеющимися в наличии людскими силами и материальными возможностями, главным образом за счет максимально рационального использования средств, за счет выявленных внутренних резервов, в первую очередь экономии и широкого привлечения творчества масс – передовиков, рационализаторов, изобретателей. Тогда-то и было принято и введено положение об обязательной для всего трудового населения экспедиции стройповинности: два часа работы на строительстве.

3

Приближалось время планерки.

Бесшумно входили руководители отделов и подразделений, тихо здоровались, рассаживались. У каждого было свое место, которое он когда-то облюбовал и с тех пор занимал именно свое. Даже в этой мелочи чувствовалась своя производственная логика – сразу всем видно, кто из руководителей отсутствует и кто их заменяет. Казаковский с самых первых дней появления в экспедиции любил во всем соблюдать строгий порядок.

Вопреки давно и повсюду установившимся традициям он проводил планерку не утром, а по вечерам, после трудового дня, после обязательных для всех двух часов работы на стройке. По своему, пусть пока и не большому опыту, Казаковский знал, что вечернее время – самое удобное и эффективное для ведения производственного совещания. Удобное потому, что подчиненные не ждут своих руководителей и не слоняются без дела в «длинном перекуре», даже если планерка и затянется. А эффективное – потому что сразу же, по живым горячим делам легко подвести итоги прошедшего рабочего дня, определить слабые места, участки и тут же принять меры, наметив конкретные планы и задания на будущий завтрашний день. Чтобы каждый человек с утра, не мешкая, не теряя времени на раскачку, приступал к своей работе, зная, что ему предстоит сделать и на что надо приналечь.

Казаковский мыслил стратегически, призывая себе в союзники и предстоящую ночь: каждый руководитель подразделения перед сном еще раз вольно или невольно мысленно вернется в этот кабинет, на планерку, задумается над поставленными перед ним вопросами, над тем, как лучше решить свои текущие производственные задачи – расставить подчиненных специалистов, полнее использовать имеющиеся механизмы, поискать внутренние резервы…

Казаковский отложил ручку, поднял голову и через стекла очков оглядел присутствующих, кивком, улыбкою отвечая на приветствия тех, с кем сегодня не встречался. Кажется, все в сборе. Мельком взглянул на часы: еще есть минуты. И нет главного геолога. Что-то он задерживается.

Недавно назначенный главным инженером Борис Алимбаев, еще не освоившийся со своим новым положением, положил на колени толстую синюю папку с документами, сметами, сводками, чтоб в любой миг подтвердить свои слова выкладками, цифрами. Сидит с серьезным лицом, сжав губы, только блеск огненно-черных, слегка выпуклых глаз выдает его внутреннее напряжение и сосредоточенное внимание.

Как бы прикрывая Алимбаева своей крупной фигурой, уверенно сидит, закинув нога на ногу, Петр Александрович Зимин, заместитель Казаковского по общим вопросам. Фронтовик, человек решительный, смелый, инициативный. В густых темных вьющихся волосах заметна серебристая проседь. Она появилась недавно. Летом Зимин, по привычке, лихо надев на бок свою новую фуражку, отправился пешком в поисковую партию. Таежная узкая тропа пролегала по крутому склону – с одной стороны скала, с другой – крутой обрыв, а внизу шумела горная речка. И на повороте, огибая утес, Зимин нос к носу столкнулся с крупным медведем. Оба на какое-то мгновение замерли. И, как сам Зимин рассказывал, у него от страха волосы встали дыбом, он качнулся назад, и фуражка упала перед носом зверя. Медведь тоже испугался, чудом повернулся на пятачке и бросился наутек. Оцепеневший Зимин видел бегущего медведя и свою фуражку, которая, сверкая лакированным козырьком, качалась на волнах, словно кораблик, и уносилась быстрой горной речкой.

Придя в себя, Зимин передвинул вперед кобуру нагана и продолжал дальнейший путь, не выпуская из рук оружия. На фронте бывал в разных переделках, чуть ли не ежечасно встречался со смертью, форсировал Днепр, не умея плавать, и ничего, а здесь – нá тебе! Серебряная метка в волосах…

Участок работы у Зимина ответственнейший – на его плечах лежит и обеспечение, и организация бесперебойной работы всех служб экспедиций, его редко можно застать в конторе, он по делам службы кочует по поисковым партиям, ближним и дальним подразделениям.

Рядом с Зиминым расположился напряженно сосредоточенный начальник отдела снабжения Фроликов, привыкший чаще слышать упреки, чем слова благодарности, поскольку на складах экспедиции всегда что-нибудь не хватало, потому что не успевали завести, не смогли получить по нарядам, а то и просто «не выбили». И мало кто замечал и отмечал добрым словом бесконечные старания снабженцев, поскольку привыкли к тому, что так, мол, и положено, забывая о том, что экспедиция находится на приличном расстоянии и от ближайшей станции железной дороги, и от порта на Амуре.

Ближе к печке сидела Антонина Гавриловна Бордова, финансовая богиня экспедиции, главный бухгалтер, женщина плотная, полногрудая, крепко сбитая и довольно приятной наружности. Несмотря на природную полноту, она была подвижной и живой, любила повеселиться, потанцевать, особенно вальсы, обожала компании. Но на своей повседневной работе, особенно когда дело касалось финансов, Антонина Гавриловна становилась недоступно принципиальной и кремнисто твердой, не позволяя никому не то что нарушать параграфы сметы расходов, но даже подумать о нарушении. И в то же время Антонина Гавриловна, работая быстро и четко, смогла поставить дело так, чтобы каждый понимал и видел, что бухгалтерия служит производству, экспедиции, а не наоборот, как традиционно повсеместно пытаются утверждать представители бухгалтерии.

Антонина Гавриловна, нагнув голову, тихо смеялась, слушая Анатолия Алексеевича, начальника планового отдела, человека общительного, полнолицего, румяного, кругленького, весельчака-анекдотчика, заядлого рыбака и мастера по части приготовления ухи.

В кабинете находились и другие руководители отделов и служб, секретарь парткома, председатель профкома и комсомольский вожак – жизнерадостная, ясноглазая и белокурая Валентина Сиверцева, по которой сохли многие парни, да и женатые тоже, но она сама обожала только одного мужчину, который казался ей идеалом, – Евгения Казаковского, но он, к сожалению, был уже женат. Свою тайну она хранила в глубине сердца, и никто никогда даже не догадывался о ее чувствах, а сам Казаковский тем более.

– Все в сборе, и я, кажется, не опоздал!

В кабинет скорым шагом вошел Вадим Николаевич Анихимов. В темно-синем костюме, при галстуке и в кирзовых сапогах. На сосредоточенном хмуром лице лежала печать озабоченности, какая бывает у людей, которым вечно не хватает времени, и они открыто показывают окружающим свое внутреннее состояние, как бы подчеркивая свою деловитость и загруженность.

4

Впервые Казаковский встретился с ним три года назад, когда Евгений, назначенный главным инженером экспедиции, прибыл в Солнечный, в тогда еще только-только определявшийся поселок. До этого они с Анихимовым виделись не раз в стенах управления, но те мимолетные встречи не оставили никакого заметного следа, если не считать чисто служебных отношений.

Вадим Николаевич к тому времени уже несколько месяцев находился в экспедиции, жил холостяком, занимая комнату в небольшой избушке, срубленной неделю назад из свежих непросушенных бревен. Во второй части избушки, за перегородкой, располагалась радиостанция.

К нему-то и направился Казаковский в тот дождливый день своего приезда. С жильем в экспедиции было туго – многие дома еще только возводились, заселили всего несколько наспех срубленных изб, палаток и тех не хватало, в домах преимущественно в первую очередь размещали женскую половину геологоразведочного коллектива.

Дверь отворил среднего роста худощавый мужчина в нательной рубахе, в синих шерстяных штанах, заправленных в кирзовые сапоги. В руке он держал помазок, одна щека была густо намылена, и пена лежала толстым белоснежным комом, а другая – в темной, с редкой проседью, щетине.

– Проходи, – пригласил он запросто, словно они были знакомы давным-давно. – Радировали о тебе. Закончу бритье, станем пить чай.

В углу стоял топчан, застланный, поверх матраца, серым суконным одеялом, в простенке, у окна, перевернутый фанерный ящик, заменявший стол, накрытый газетой, а посредине – железная печка, сооруженная из бочки, с трубой, выведенной в боковое окно. Казаковский поставил на пол свой рюкзак, снял мокрый плащ, и подсел к печке.

– Разуйся и поставь ботинки на трубу, они у тебя мокрые, – сказал Анихимов, не поворачиваясь, глядя в небольшое зеркало, привешенное к бревенчатой стене. – Под кроватью валенки, переобуйся. В нашей жизни ноги надо беречь, поскольку это единственный надежный наш транспорт.

Подпирая щеку языком, Анихимов с треском срезал опасной бритвой жесткую щетину. Казаковскому тогда, впрочем, еще особенно нечего было брить и раз в неделю, и он искренне подивился тому, что главный геолог так смотрит за собой. В экспедиции – он уже успел заметить – много молодых женщин, а они, как он знал, весьма придирчивы к внешнему виду.

Над топчаном на гвозде висел широкий ремень с кобурой, из которой торчала темная рукоятка пистолета, серый, давно не новый галстук и белая, не первой свежести рубаха. На другом гвозде – синий пиджак. «Выходит, ему приходится много мотаться, – подумал Казаковский с сочувствием, – если не всегда удается даже побриться».

Потом они представились друг другу. По всей форме. Пожали руки. Казаковский подал свое направление и приказ.

– А меня звать Вадим Николаевичем, будем знакомы, – сказал Анихимов и приятно улыбнулся. – Теперь нас двое главных специалистов. Уже хорошо! А то, понимаешь, замучился, все один и один, неделями мотаюсь по партиям, все с нуля начинать приходится, а тут к зиме готовиться надо… А у начальника своих дел по горло.

Выбритый, он выглядел моложе, ему можно было дать лет сорок. Высокий лоб, светлые, слегка вьющиеся волосы. Худощавое, с резкими складками обветренное солнцем и холодом мужественное лицо, удивительно теплые, добрые глаза чем-то неуловимым напоминали Евгению отца, и он сразу же проникся к нему душевным доверием.

В войну дети рано взрослели, в пятнадцать были партизанами, в семнадцать становились солдатами в армии, а все равно тайно тосковали, – хотя никому и ни за что не признавались в этом! – по отцовской руке, по отцовскому слову. Опыта жизни, мудрого опыта старших – вот чего им не хватало, не доставало в жизни, хотя, кажется, за свою короткую жизнь Евгений успел повидать и пережить многое, даже чересчур много. И он искренне завидовал всегда тем, кто рос и креп рядом с отцом, своим ли, чужим – неважно. Ему всегда не хватало в жизни присутствия уверенного в себе взрослого годами мужчины. Жизнь рано разлучила Евгения с отцом.

Обо всем этом он размышлял позже, а в тот день Евгений ничего подобного не думал, а просто у него было такое ощущение, что после долгих скитаний наконец вернулся домой, сидит, обутый в батькины валенки, перед теплой железной печкой и пьет из пол-литровой банки, заменявшей стакан, крепко заваренный чай, приправленный листьями лесной малины.

– Отдыхай пока, чай – вещь полезная, – говорил Анихимов, – а потом принесем дверь, соорудим тебе кровать. Как утверждают местные пророки, в тайге надо начинать с быта, а потом входить в курс дел. Идет?

– Идет, – тут же согласился Казаковский и благодарно кивнул.

И этим скорым своим ответом и благодарным кивком Евгений как бы принимал безоговорочно условия дальнейшей совместной их жизни и службы, предложенные Анихимовым, открыто признавая его старшинство. Впрочем, Казаковский был не первым и не последним из молодых специалистов, попадавших под влияние Вадима Николаевича после первой встречи.

Тот умел производить впечатление. Это у него выходило естественно, без натуги, как бы само собой. Таков он был. Энергичный, подвижный, нетерпеливый, склонный к резким суждениям, не терпящий возражений, умеющий, невзирая на лица и на авторитеты, говорить резкие слова, отстаивая свои убеждения и идеи, он был настоящим матерым геологическим волком, зубастым и опытным, за плечами которого большой личный опыт – десятилетия работы в тайге в разных поисковых партиях и экспедициях.

Анихимов и годами своей уже большей частью прожитой жизни был старше многих руководителей подразделений, многим годясь в отцы, включая и самого Казаковского. Естественно, что все это накладывало на Анихимова отблески бронзового монумента, и он сам всегда был готов, без внешней, бьющей в глаза показной величавости, а достойно и просто принимать дань уважения.

Вадим Николаевич оказывал сильное влияние на окружающих, особенно на молодых, еще не оперившихся специалистов, заражая их энергией, верой, своим личным примером и тщательностью в работе, без скидок и поблажек, и тем самым способствовал их становлению как высококвалифицированных мастеров поиска и разведки полезных ископаемых. Вполне естественно, что и Казаковский сам на себе испытал это влияние Вадима Николаевича и за годы совместной работы в экспедиции многому у него научился, хотя и не все принимая, и открыто, как и многие молодые геологи, признавал его лидерство.

В то же время Казаковский и сам рос как специалист, набирался сил, опыта; он, словно губка, вбирал в себя, впитывал все то лучшее и современное, что могло положительно сказаться на качестве его руководящей деятельности как главного инженера экспедиции, постоянно повышая свои знания, особенности в обширной области организации и современных методов управления производством, применял на практике, экспериментировал, пробовал, учился на ошибках своих и чужих, смело шел на риск, внедряя разные полезные новинки в повседневную действительность. Молодость, не обремененная цепями старых догматических методов и взглядов, пробивается сквозь них, как сильные зеленые ростки пробиваются сквозь прошлогоднюю слежалую, отжившую свой век жухлую листву и тянутся к солнцу, к его весенним живительно теплым лучам.

Казаковский за эти годы как-то незаметно перерос своего наставника-практика, и тот смутно почувствовал это появившееся превосходство и, в силу своего характера, не терпящего никакого превосходства над собой и возражений, стал болезненно остро воспринимать любые нововведения молодого главного инженера. Понимая умом верность и правильность действий Казаковского, во многом еще неопытного руководителя, он сердцем никак этого не хотел принимать и признавать. И тонкая трещина, которая возникла между ними, быстро расширялась, становилась заметной не только для них самих, но и для пытливого постороннего глаза.

Казаковский всячески пытался противиться и противостоять этим расхождениям, несколько раз они с Анихимовым говорили начистоту, в тайге, без посторонних ушей, шагая по тропе к поисковой партии, но всякий раз Евгений вынужден был признавать с огорчением, что снова натыкался на упрямое нежелание старшего вникать и терпеливо выслушивать обоснованные доводы младшего.