Текст книги "Петербургская Коломна"

ОН ВСПОМНИЛ О ЛАНСКОЙ…

На углу Офицерской улицы и Вознесенского проспекта в 20-х годах XIX века находился небольшой дом № 1 – строение весьма скромного типа, занимавшее согласно архивной официальной справке участок по Офицерской улице протяженностью в 15 саженей. Особняк принадлежал генерал-лейтенанту Павлу Петровичу Ланскому. Дом не раз менял наружный облик, следуя капризам архитектурной моды и вкусам своих владельцев. К сожалению, как выглядело это здание почти два века тому назад, можно увидеть лишь на чертежах коллекции Берхгольца, хранящихся ныне в Стокгольме.

Утром 14 декабря 1825 года молодой офицер лейб-гвардии Конного полка князь Александр Иванович Одоевский, один из близких друзей А.С. Грибоедова и А.С. Пушкина, находился среди восставших на Сенатской площади. Он не входил в узкий круг организаторов восстания, но его влекли высокие идеалы дружбы, товарищества, служения Отечеству. «Его пылающая душа казалась огненным лучом, отделившимся от солнца, так она была ярка», – так сказал о нем один из его друзей. Князь со всей страстью примкнул к восставшим. 14 декабря ему поручили командовать стрелковой цепью перед мятежным каре. Одоевский оставался там до той минуты, пока не загрохотали пушки, изрыгая из своих жерл смертоносную картечь. Покинув площадь, уходил, потрясенный увиденным зрелищем, в панике и почти в невменяемом состоянии: рухнули надежды на победу и успех восстания.

Ул. Декабристов, 1. Современное фото

Впоследствии Александр Иванович так вспоминал о пережитом в этот день: «Пошел куда глаза глядят. На Канаве (канал Грибоедова. – Авт.), переходя ее, попал в прорубь, два раза едва не утонул, стал замерзать, смерть уже чувствовал; наконец высвободился, но совсем ума лишенный». «Куда идти?» – думал вконец окоченевший, в обледенелой одежде Одоевский. Повернуть домой? Нет, на это он не решился. Перебирая в памяти адреса добрых знакомых, живших вблизи Екатерининского канала, к кому бы еще хватило сил добраться, вспомнил о Ланской, приходившейся ему родной теткой и жившей неподалеку от «Канавы» – на углу Офицерской улицы и Вознесенского проспекта. Собрав последние силы, кое-как добрел до теткиного дома. Открыли дверь. Войдя в дом, он упал и потерял сознание. Придя в себя, попросил сухую одежду и возможность немного передохнуть в тепле. К своему великому удивлению, он не только не встретил ожидаемого сочувствия и помощи у родных, а, наоборот, вызвал у них приступ искреннего возмущения и негодования, особенно со стороны тетушкиного мужа – генерала Ланского, добропорядочный дом которого, оказывается, теперь опозорен появлением в нем человека, поднявшего руку на самого государя. Едва державшийся на ногах Одоевский с недоумением и непониманием смотрел на испуганные жалкие лица своих родных и близких, ставших вдруг совершенно чужими и безжалостными к нему людьми.

А.И. Одоевский.

Портерт работы И. Фридрица. 1823–1825 гг.

Он видел, как поспешно одевался Ланской, боясь, чтобы ему не вменили в вину факт сокрытия бунтовщика. Генерал силой вывел Одоевского на улицу, где их уже ждали запряженные сани. Он не сопротивлялся, шел в каком-то полузабытьи, цепенея от холода и ледяного ветра. Увидев сквозь пелену снега очертания Зимнего дворца, понял все. Ланской доставил родственника во дворец, где император Николай I вел допрос арестованных декабристов. Передав Одоевского дежурному офицеру, генерал не преминул отметить, что он незамедлительно и лично отконвоировал государственного преступника, и просил этот факт особо отразить в документах, связанных с арестом мятежника.

С глубоким удовлетворением и чувством выполненного гражданского долга Ланской вернулся на Офицерскую, в свой дом.

(Его «благородный» поступок позже был отмечен высокой монаршей благодарностью и щедрой наградой. Когда Одоевского осудили и отправили в сибирские рудники, все его личное состояние, которого его по суду лишили, перешло родной тетке и ее мужу.)

1 февраля 1827 года из Петропавловской крепости в Сибирь отправилась последняя партия осужденных декабристов, и среди них – молодой поэт, бывший блестящий офицер Конногвардейского полка, Александр Одоевский. Вереница жандармских бричек выехала на набережную Невы, повернула на Фонтанку и здесь, среди погасивших огни доходных домов, взору осужденного открылась картина ярко освещенного барского особняка и скопление карет и саней у его подъезда. Посреди спящего города гремел и сверкал очередной великосветский бал.

В воображении Одоевского возникла картина из навсегда отошедшей для него в прошлое жизни: безудержное веселье, роскошная обстановка, сонм пленительных столичных красавиц. Возможно, это ведение вдохновило поэта на строчки стихотворения «Бал»:

 
Открылся бал. Кружась, летели
Четы младые за четой;
Одежды роскошью блестели,
А лица – свежей красотой…
 

В конце июля 1826 года Александр Сергеевич Пушкин взволнованно попрощался с Александрой Григорьевной Муравьевой, отправлявшейся в Сибирь к мужу-декабристу. С ней он передал свое послание друзьям – «Во глубине сибирских руд.» – первый поэт России не побоялся морально поддержать ссыльных участников декабрьского восстания:

 
…Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа
И братья меч вам отдадут.
 

Взволнованный пушкинским посланием, ссыльный Александр Одоевский написал знаменитый «Наш ответ»:

 
…Наш скорбный труд
не пропадет —
Из искры возгорится пламя:
И просвещенный наш народ
Сберется под святое знамя,
Мечи скуем мы из цепей —
И пламя вновь зажжем
Свободы!
Она нагрянет на царей,
И радостно вздохнут народы!
 

Печальна дальнейшая судьба осужденного по четвертому разряду Александра Ивановича Одоевского. После десяти лет сибирской каторги, в 1837 году, он зачисляется рядовым Нижегородского драгунского полка, участвовавшего в боевых операциях на Кавказе. Здесь же в это время служил и М.Ю. Лермонтов, ставший близким другом опального поэта. Участвуя в боях на восточном берегу Черного моря, Александр Иванович заболел тяжелой формой малярии и от нее умер в местечке Псезуапе. Жизнь декабриста оборвалась на роковой черте, ему исполнилось только 37 лет. Лермонтов посвятил ему прекрасные стихи:

 
Я знал его: мы странствовали с ним
В горах востока, и тоску изгнанья
Делили дружно; но к полям родным
Вернулся я, и время испытанья
Промчалося законной чередой;
 
 
А он не дождался минуты сладкой.
Болезнь его сразила…
 
 
И он погиб далеко от друзей…
Мир сердцу твоему, мой милый Саша!
Покрытое землей чужих полей,
Пусть тихо спит оно, как дружба наша
В немом кладбище памяти моей!
 

В 1870-е годы наследники генерала Ланского продали дом. Его новым хозяином стал генерал-лейтенант Александр Иванович Глуховской – член военно-ученого комитета при Главном штабе военного министерства и владелец трех доходных строений в Коломне.

В 1903 году в доме № 1 на Офицерской улице открылся первый из четырех на ней синематографов. Его хозяин, Рафаил Гиршевич Слуцкий, дал ему название «Эльдорадо». В рекламных афишах, расклеенных по городу, господин Слуцкий особо отмечал, что «в „Эльдорадо" зрители, не сходя со своих мест, могут видеть художественную и видовую заграничную фильму».

Аппаратная кинематографа. Фото начала ХХ в.

Заведение не пустовало. Публика с удовольствием смотрела необычные остросюжетные фильмы с броскими, завлекательными названиями: «Дочь павшей», «Сонька Золотая Ручка», «Раздавленная жизнью», «Кровавый полумесяц» и др.

Примеру Рафаила Гиршевича Слуцкого последовали и другие предприниматели Офицерской улицы. В пустовавших помещениях магазинов стали появляться новые синематографы, в них призывно звучали звонки, оповещавшие прохожих, что сеанс вскоре начнется. На самом же деле в кинематограф пускали в любое время и даже торжественно вручали почетные билеты, позволявшие посещать зрелищные заведения за полцены.

Засилье в репертуаре местных кинотеатров фильмов ужасов и фильмов соблазнительного содержания возмущало общественность и лидеров отечественной кинематографии. Вскоре после Февральской революции, в марте 1917 года, Александр Федорович Керенский получил телеграмму следующего содержания:

«Трудовые деятели кинематографии, объединенные в союз творца культурной ленты, борясь за чистоту знамени искусства, с сожалением констатируют, что беззастенчивые предприниматели, дурно понявшие все величие и радость завоеванной народом свободы, приступили к выпуску кинолент, созданных в два-три дня на грязные темы ушедшего царствования.

Господин министр! Союз срочно просит вашего авторитетного слова, могущего остановить готовый пролиться в народ поток грязи и порнографии».

Любопытно, что история, совершив столетний круг, повторилась. В наши перестроечные дни на экранах телевизоров вновь засилье фильмов ужасов, «поток грязи и порнографии», но нынешние «трудовые деятели кинематографии, объединенные в союз творца культурной ленты», почему-то скромно помалкивают и уже не борются «за чистоту знамени искусства» по примеру своих великих предшественников.

«…И МИЛЕЕ ВСЕХ ГЛАВА – АЛЕКСАНДР ИСЛЕНЬЕВ»

Проходя по современной улице Декабристов, обратите внимание на дом № 3. В его облике и сейчас еще различаются черты постройки XVIII века. До первой половины прошлого столетия особняк, в один «апартамент» на подвалах, в восемь окон, с нарядными воротами посередине, принадлежал статской советнице Анне Семеновне Сольской и ее брату, статскому советнику Лихонину Григорию Семеновичу. Протяженность фасада дома по Офицерской улице составляла 25 саженей.

Ул. Декабристов, 3.

Современное фото

После смерти владельцев наследники продали дом действительному статскому советнику, профессору и доктору химии Феликсу Александровичу фон Пелю. Владелец шести доходных домов в Коломне, аптеки и химического завода, знаменитый фармацевт, Феликс Александрович был наследником старинной фармацевтической фирмы «Доктор Пель и сыновья», действующей на принципах триединства, заложенных в основание фирмы ее главой, профессором Александром Васильевичем Пелем: наука плюс фармацевтическое производство и аптечное дело.

К началу XX века его аптечное дело превратилось в мощный научно-производственный комплекс, в составе которого находились органотерапевтический институт, исследовательские лаборатории, фармацевтические фабрики, научные библиотеки, товарные склады и конторы по сбыту лекарственных препаратов. Только в центральной аптеке Пеля и его сыновей на 7-й линии Васильевского острова, в доме № 16, работали 73 опытных фармацевта. На фасаде всех зданий, принадлежавших фирме «Пель и сыновья», входивших в состав научно-производственного комплекса, висела табличка с надписью: «Поставщик Его Императорского Высочества».

Лекарства Пеля широко рекламировались в столице Российской империи и ее губерниях. Стены петербургских зданий, крыши конок пестрели разноцветием рекламных вывесок, призывавших жителей Санкт-Петербурга покупать эффективные препараты доктора Пеля. Знаменитый же фирменный «Спермин-Пель» бойко и завлекательно рекламировался почти в каждом журнале дореволюционной России. Все верили, что «Спермин-Пель» действительно является чудо-средством от старческой дряхлости, полового бессилия, последствий алкоголизма и худосочия с истощением. По официальной версии, этот чудодейственный препарат доктор Пель изготовлял из семенной жидкости поросят и кашалотов. Некоторые современные фармакологи и сегодня еще считают, что «Спермин-Пель» мог бы стать русским прототипом виагры. Однако этот чудо-препарат не прижился в России, зато многие другие лекарственные средства, разработанные фирмой «Пель и сыновья» до сих пор эффективно используются при лечении целого ряда заболеваний.

В первые годы XX века сын главы фирмы Александр Пель удостоился научного титула магистра фармацеи и возглавил отцовское дело. Кстати, именно он первый в мире числится автором оригинального изобретения по хранению медицинских препаратов в стеклянных запаянных ампулах. Александр Пель состоял в тесной дружбе с академиком Д.И. Менделеевым, частым гостем его дома и прекрасным собеседником в разговорах о перспективах развития фармакологии и новинках тех или иных лечебных лекарственных средств.

В одном из домов Александра Пеля до революции 1917 года располагался органотерапевтический институт, там же находилась редакция журнала, посвященного вопросам научной и прикладной фармакологии.

В 1855–1859 годах доходный дом по просьбе его нового владельца надстроили на один этаж и частично перестроили по проекту академика архитектуры Александра Христиановича Пеля, работавшего с самим О. Монферраном.

Дома архитектора А.Х. Пеля наглядно демонстрируют, как новые объективные практические потребности (доходность) вызывали в то время появление иных конструктивных и композиционных приемов, не соответствующих архитектурным закономерностям классицизма. Здания по своей общей объемно-пространственной композиции и компоновке лицевого фасада уже были не классицистическими по своему характеру. Дух классицизма, в некоторой степени, сохранился лишь в элементах лепного декора фасадов. После перестройки дом приобрел более нарядный и даже какой-то щеголеватый вид.

В 1908–1913 годах доходный дом № 3 был вновь перестроен, но уже сыном и наследником домовладельца – городским архитектором Андреем Феликсовичем Пелем.

6 марта 1878 года судьба вновь привела писателя Л.Н. Толстого в Петербург. У него возник замысел создать исторический труд о временах Николая I и трагических судьбах декабристов. В первый же день своего приезда в столицу Толстой направился с визитом к другу юности Владимиру Александровичу Иславину, который жил на хорошо знакомой Льву Николаевичу Офицерской улице, в доме № 3. В этот свой приезд писатель увидел старую Коломну значительно изменившейся. На Офицерской улице, где он жил несколько лет тому назад в доме № 5, на некоторых домах громоздились строительные леса, вокруг них устанавливались временные заборы – здания надстраивались, их фасады отделывались, следуя архитектурной моде. Обрадованный неожиданной встречей, Владимир Александрович радушно принял старого приятеля и охотно согласился активно помогать ему в поисках материалов о декабристах.

Лев Николаевич нежно любил этого человека. Их связывали светлые воспоминания об ушедших в прошлое годах веселого детства и романтической юности, встречи и игры в имениях Толстых и Исленьевых. В 1852 году Толстой опишет своего друга в повестях «Детство» и «Отрочество» в лице Николеньки Иртеньева. Фамилию Иславин Владимир Александрович, как, впрочем, и его родные братья и сестры, вынужденно носил как незаконнорожденный. Теперь Владимир Александрович стал солидным господином, членом Совета министров государственных имуществ, действительным статским советником. Он был женат на Юлии Михайловне Кириковой, белолицей красавице с бархатными черными глазами, опушенными длинными ресницами.

Кстати, в то время у Иславина, на Офицерской улице, жил его отец, Александр Михайлович Исленьев – дед (по матери) Софьи Андреевны Толстой. Лев Николаевич искренне уважал этого человека, он подробно описал его в повести «Детство» и «Отрочество» в образе отца Николеньки Иртеньева.

Толстого обрадовала встреча с кумиром своего детства, увы, теперь уже дряхлым 84-летним стариком, доживающим свой век у старшего сына, в доме на Офицерской улице.

Вернувшись к себе, Лев Николаевич напишет письмо Афанасию Афанасьевичу Фету, поведает ему о встрече с этим замечательным человеком и даже приложит шутливое четверостишие:

 
Из двух мне милее столиц
Петербург. В нем из трех поколений
Наберется родных до ста лиц,
И милее всех глава – Александр Исленьев.
 

Капитан в отставке, помещик Тульской губернии Александр Михайлович Исленьев – личность легендарная. Отец Льва Николаевича и Исленьев состояли в дружбе и были добрыми соседями по имениям. Семьи их постоянно встречались. Исленьев – участник Отечественной войны 1812 года, в рядах лейб-гвардии Московского полка участвовал в сражении при Смоленске, Вязьме, отличился в битве при Бородине. После войны он – адъютант генерала Михаила Федоровича Орлова.

Дочь графа Завадовского, семнадцатилетнюю фрейлину Софью Петровну, выдали замуж за князя Козловского, имевшего репутацию горького пьяницы. Естественно, брак оказался несчастливым для молодой красивой женщины.

Через несколько лет после замужества она встретилась на балу в Петербурге с блестящим гвардейским офицером Александром Михайловичем Исленьевым. Молодые люди страстно полюбили друг друга. Решительный гвардеец увез княгиню Козловскую в свое родовое имение Красное в Тульской губернии, где они тайно обвенчались.

Романтичнеская история наделала много шума в светском обществе и даже при дворе. По жалобе князя Козловского брак этот признали незаконным, развод же в те времена не существовал.

После венчания Александр Михайлович вышел в отставку и вместе с женой уехал в Малороссию в имение графа Завадовского – Ляличи, подаренное прадеду Софьи Петровны, Петру Васильевичу, самой императрицей Екатериной. Граф-отец уже ушел из жизни, а мать простила непутевых молодых и ласково приняла их в своем доме.

Однако в 1820 году Александр Михайлович был вынужден вернуться с семьей в Тульскую губернию, где находились его родовые имения, требовавшие постоянного хозяйского глаза и надзора.

Исленьев – человек широкой натуры, страстный игрок, охотник, любитель цыганского пения. Во всем уезде славилась его псовая охота. Он, по словам его внучки Т.А. Кузминской, «имел характер рыцаря. Был предприимчив, самоуверен, любезен и слыл гулякой. Имел две главные страсти в своей жизни – карты и женщины. Он выиграл в продолжение своей жизни несколько миллионов и имел связь с бесконечным числом женщин всех сословий. Александр Михайлович умел нравиться всем, особенно же тем, которым хотел нравиться. Имел хорошее состояние, но, к сожалению, одно имение за другим уходило в уплату карточных долгов. Лишь одно Красное, казалось, было неприкосновенно. Страсть к игре была так сильна, что даже жена его, имевшая на него большое влияние, не могла удержать мужа от игры. Всякий раз, как он уезжал в город, Софья Петровна знала, что будет играть, и проигрыши, которые постепенно вели их к разорению, вносили в их семейную жизнь тревогу и горечь».

Пришел и черный день для родового имения Красное. Из города прискакал верховой с письмом от Александра Михайловича, в котором он сообщал любимой жене, что Красное проиграно. Можно представить себе слезы и муки бедной женщины в ту далекую тревожную ночь. Однако судьба сжалилась над нею – утром прискакал другой гонец с радостным известием о том, что Красное отыграно. Знакомая и друг лихого гвардейца, Софья Ивановна Писарева, ссудила 4 тысячи рублей, и ему удалось отыграть родовую усадьбу. Так бывало неоднократно. Случалось, что Исленьев за вечер проигрывал целое состояние, а затем ставил в банк родовые бриллианты, крепостных, борзых собак, чистокровных лошадей и все отыгрывал.

Павел Александрович Офросимов, крупный тульский помещик и близкий друг Александра Михайловича, рассказывал о его сказочных выигрышах. «На простынях золото и серебро выносили», – часто говаривал он.

Исленьев водил близкое знакомство со многими декабристами, подозревался даже в заговоре, подвергся аресту и с 18 по 25 января 1826 года просидел в Петропавловской крепости, освободили его из-за отсутствия улик.

Правда, в апреле того же года Александра Михайловича все-таки препроводили на поселение в Холмогоры, но не за «политику», а за то, что вместе с графом Ф.И. Толстым («американцем», прозвище графа. – Авт.) лихо обыграл в карты на 75 тысяч рублей С.Д. Полторацкого. Однако и в ссылке он пробыл сравнительно недолго.

После смерти жены, с которой он прожил 15 лет, Александр Михайлович впал в отчаянье. Ему казалось, что с уходом Софьи Петровны потеряно все. Он замкнулся в своем тульском имении и посвятил себя воспитанию детей, усыновить которых, несмотря на все его хлопоты, так и не удалось. Установленный факт незаконности брака распространялся на его сыновей и дочерей, по обычаю того времени они считались незаконнорожденными и поэтому носили фамилию Иславиных, что ставило их порой в двусмысленное и неловкое положение в обществе и в свете.

Шли годы, Александр Михайлович старел. И вот встреча Льва Николаевича Толстого с героем его детства и юности, лихим гвардейским капитаном Исленьевым, теперь 84-летним стариком, тихо доживающим свой век в доме № 3 по Офицерской улице в Санкт-Петербурге.

Архитектор А.Ф. Пель был не только талантливым градостроителем, но и весьма рачительным домовладельцем, заботившимся о повышении доходности доставшихся ему в наследство жилых домов. Поэтому кроме квартир в доме № 3 по Офицерской улице регулярно сдавались в аренду вместительные дворовые флигели. В одном из них в самом начале XX века находились контора и склад известной фортепьянной фабрики Ф. Мюльбаха. В иллюстрированном прейскуранте 1903 года можно было прочитать объявление, в котором указывалось, что инструменты старейшей фортепьянной фабрики, основанной в 1856 году, имеют высокие награды международных выставок (16 золотых медалей «Гранд при») и лестные отзывы знаменитых музыкантов (А. Есиповой, И. Гофмана, И. Подеревского и др.). Фабрика предлагала покупателям «широкий выбор превосходного тона роялей от 550 до 1100 рублей и пианино от 450 до 550 рублей». Фирма также сообщала, что продажу музыкальных инструментов «по условию можно рассрочивать помесячно». В объявлениях, помещенных в ежегоднике Императорских театров в 1892 году, регулярно публиковалась реклама широкого проката у фирмы Мюльбаха музыкальных инструментов: «Большой выбор роялей, пианино и американских органов».

И еще одна небезынтересная подробность: в этом же доме существовало знаменитое в то время Санкт-Петербургское атлетическое общество, воспитавшее известных спортсменов и борцов России, чемпионов мира по классической борьбе. Считают, что датой официального основания спортивного общества является 27 сентября 1896 года. Начиная с 15 мая 1897 года Атлетическое общество состояло под Августейшим покровительством Его Императорского Высочества великого князя Владимира Александровича. Уставом общества четко определялась его основная цель: «Способствовать в России стремлению ко всякого рода физическим упражнениям для телесного развития и укрепления здоровья». В 1905 году Атлетическое общество насчитывало 180 членов (10 почетных и 170 действительных). Однако укрепить в этом замечательном обществе свое здоровье могли далеко не все, ибо вступительный взнос в него был по тому времени достаточно высоким – 10 рублей, а годовая сезонная плата, позволявшая регулярно заниматься в нем, – 15 рублей. Президентом Санкт-Петербургского атлетического общества был отставной гвардии полковник, шталмейстер Высочайшего двора и богатый домовладелец, граф Георгий Иванович Рибоньер.

Театральный сезон 1901/02 года оказался чрезвычайно плодотворным и удачным для Леонида Витальевича Собинова. Он регулярно выступает на Императорской и частных сценах. Среди тех, кто должным образом оценил талант молодого артиста, был Модест Ильич Чайковский – брат и биограф великого композитора.

Л.В. Собинов в роли Ленского

Сам драматург, известный переводчик, либретист и член правления Русского музыкального общества, всегда подходил к оценке молодых талантов с учетом требований, предъявляемых к исполнителям своих опер его братом. На всю жизнь запомнил Леонид Витальевич отзыв Модеста Ильича о трактовке созданного им образа Ленского: «Как жаль, что брат не дожил до такого Ленского. Это как раз то, о чем он в разговорах со мной не раз мечтал, но в возможность чего не верил». Получилось так, что М.И. Чайковский в лице певца Собинова подтвердил преемственную связь замыслов Петра Ильича с их идеальным сценическим воплощением.

Между Модестом Ильичом и Леонидом Витальевичем завязалось тесное знакомство. Приезжая из Клина, М.И. Чайковский всегда встречался с молодым певцом на петербургской квартире другого брата композитора, близнеца Модеста – Анатолия Ильича, тот, также как и Собинов, был юристом по образованию.

Увесистый том адресной книги «Весь Петербург» за 19021904 годы содержал следующие сведения: «Чайковский Анатолий Ильич, чиновник особых поручений 4 класса при Министерстве внутренних дел». Здесь же указан и его адрес: Офицерская, 3.

Главный хранитель Государственного дома-музея П.И. Чайковского в Клину, музыкально-общественный деятель, племянник композитора Юрий Львович Давыдов, вспоминал о встрече с Собиновым в доме на Офицерской улице: «Познакомился я с ним в Петербурге на первых шагах его деятельности у дядюшки Анатолия Ильича Чайковского. По просьбе тетушки Прасковьи Владимировны он спел у них ряд романсов и арию Ленского. Тембр его голоса, его бесконечно экспрессивная фраза произвели на меня потрясающее впечатление. Я плакал от счастья. Трудно было передать свои впечатления от его пения. Это было пение сверхчеловеческой красоты. Кажется, никто за всю мою жизнь меня так не захватывал, как этот поистине гениальный певец.».