Текст книги "Письма в древний Китай"

Зато я, к своему удивлению, обнаружил, что одно из достижений нашей кухни не только пережило века, но и добралось из Срединного царства (или Ки Тая, как его называют большеносые) до «далекого» Минхэня: это лапша. Господин Ши-ми на своей модели шарообразного мира показал мне проделанный лапшой путь: один путешественник из города Вэньнеци, расположенного южнее Минхэня, за семь веков до эпохи господина Ши-ми отправился в Срединное царство (его путешествие было гораздо утомительнее моего) и, значит, через три века после нашего с тобой времени он к нам прибудет. Его звали, то есть будут звать Ма-го Бо-ло, он войдет в милость у правившего тогда великого Сына Неба и даже станет губернатором провинции Южная Цян. Но однажды его охватит тоска по родине, и он вернется в свой Вэньнеци, привезя с собой среди прочего и умение делать лапшу. Из Вэньнеци это умение распространится дальше; Вэньнеци, сказал господин Ши-ми, город и сам по себе известный. Таким образом, тем, что у госпожи Кай-кун мне довелось поесть лапши, я обязан господину Ма-го Бо-ло, в наше время еще не родившемуся. Хотя здешняя лапша много толще нашей и груба на вид. Кстати, император, при котором Ма-го Бо-ло войдет в милость, будет уже не из династии Сун – однако это пусть останется между нами[28]28
  «Ma-го Бо-ло» – Марко Поло (1254—1323), венецианский купец, в 1271 г. прибыл к монгольскому хану и китайскому императору Хубилаю (1216—1294), основателю монгольской династии Юань в Китае, и предложил ему свои услуги в качестве посредника между Китаем и Европой. В качестве императорского чиновника провел в Китае двенадцать лет.


[Закрыть].

Под конец ужина прекрасная дама Кай-кун, облаченная в яркое просвечивающее платье с волнистым узором, подала сладкое. Здесь замечу, что большеносые строго различают кислые и сладкие блюда: они их почти никогда не смешивают. При этом сладкое им, видимо, нравится больше, так как подают его всегда под конец угощения.

Госпожа Кай-кун хотела, конечно, от души попотчевать гостей, но мне от сладкого тоже пришлось отказаться. Другие же, господин Ши-ми и второй гость, у которого слишком сложное имя, долго выкрикивали «А!» и «О!», а потом так и набросились на эту темно-коричневую, на вид пенистую, но на самом деле твердую массу. Я немного поддел ее пальцем и, лизнув, сразу понял, что в ней есть коровье молоко. Поэтому я сделал госпоже Кай-кун полтора поклона и отказался.

Кстати, здесь пробовать еду пальцем (как и многое другое, представляющееся нам вполне естественным) считается крайне неприличным. Почему-то не принято и выражать свое удовлетворение от понравившегося блюда отрыжкой или пусканием ветров. Между тем столь красивая и, как выяснилось позже, высокообразованная дама, как Кай-кун, нисколько не стесняется ходить в полупрозрачном платье, обрезанном во всех местах и настолько узком, что любое движение выдает то одну, то другую сокровенную тайну тела, от чего у нас даже самая дерзкая гетера покрылась бы краской стыда. Когда мы позже пересели из-за обеденного стола за низенький столик, она закинула ногу на ногу, как мужчина, так что я, если меня не обманывают мои органы чувств, мог разглядеть даже ее цветущий лотос. Прости, что пишу тебе о подобных вещах. Но я нахожусь в путешествии уже так долго, что луна успела народиться два раза, и с тех пор я, как ты и сам понимаешь, ни одной женщины так близко не видел, не говоря уже о том, чтобы к ней прикоснуться. А в моем возрасте это вредно. Ведь мои силы и способности нисколько не уменьшились, если не считать некоторого ослабления зрения.

У большеносых, кстати, дело обстоит точно так же, причем, как и следовало ожидать, даже хуже. Зрение здесь у всех плохое, часто даже у детей. Чтобы его исправить, они придумали такие станочки из железа, которые зацепляются за уши – не смейся, они находят это вполне разумным! – с их помощью перед глазами помещаются линзы из шлифованного стекла. Как-то во время прогулки по парку бывшего вана я специально наблюдал: по меньшей мере у трети большеносых на голове были такие станочки. Не спадают они только благодаря их большим носам. И я спрашиваю себя: неужели и тут природа позаботилась о людях, придав им большие носы, чтобы хотя бы косвенно исправить плохое зрение?

Такой станочек с линзами есть и у господина Ши-ми, и даже у госпожи Кай-кун; но всем остальном она, как я уже говорил, очень красива. Я долго смотрел на нее. Свой станочек она не снимала почти все время. И я подумал: снимает ли она его, когда кто-нибудь приходит разделить с ней ложе? Спрашивать ее об этом я, конечно, не стал. В этом мире, как я понял, лучше не задавать именно тех вопросов, которые кажутся самыми естественными.

Но поскольку я выше описал то, что мы ели, у тебя, наверное, возникает вопрос, что мы пили. И здесь с моей кисти готов сорваться уже привычный тебе ответ: напитки мира большеносых совершенно не походят на наши. Если мы в основном довольствуемся водой, чаем и, понимая «напитки» в широком смысле слова, рисовым вином, то здесь существует огромное количество самых разнообразных напитков. И что самое главное: воды здесь не пьют. Пить воду считается признаком бедности, хотя вода у них хорошая и чистая, и в каждом жилище, почти в каждой комнате имеется весьма простой в обращении источник (не говоря уже о фарфоровом роднике, смывающем то, что оставляет ему человеческое тело). Дома – я имею в виду, конечно, жилище господина Ши-ми, – дома я, когда мне хочется пить, всегда пью воду. Теперь уже и господин Ши-ми начал привыкать к этому, хотя в первое время он смотрел на меня, широко раскрыв глаза и покачивая головой, не понимая, как можно пить простую воду.

Чай у них есть, но они его, конечно, портят. Они смешивают его со всем, чем можно, даже с коровьим молоком. По моей просьбе господин Ши-ми принес обычный сухой чай и позволил заварить его так, как мне хотелось. Ему самому мой чай не понравился. Большеносые везде и всюду пьют коровье молоко. Этот порок, по-видимому, совершенно неискореним. Не могу поверить, чтобы это было полезно. Однако хорошо могу представить себе, что резкость этих людей, выражающаяся в грубых манерах, в нелепых обычаях, а также, очевидно, в резких и громких голосах, объясняется именно неумеренным употреблением коровьего молока. Да, возможно, что их порочные нравы объясняются именно этим. Представь себе: то, что исходит из рыхлого, покрытого венами вымени такого грязного, вонючего животного, как корова, человек подносит ко рту и даже пьет. От одного того, что я нанес эти слова на бумагу, мне уже становится дурно.

Есть у них еще напиток, темно-коричневый, почти черный, и называется он Го-фэй. Пьют его горячим, как и чай, добавив сахару, он приятен на вкус и бодрит – если его, конечно, не портить молоком, как поступают большинство большеносых. Кроме того, есть множество напитков, добываемых из фруктов. Их можно разделить на две группы: пьянящие и не пьянящие. К пьянящим относятся два излюбленных напитка большеносых (после коровьего молока): виноградное вино, неплохое по вкусу, которое бывает двух видов: темно-красного и желтовато-зеленого цвета, и отвратительный пенящийся напиток, употребляемый в основном для увеселения. Как сообщил мне господин Ши-ми, в стране Ба Вай он особенно распространен: его пьют по всевозможным поводам, в любых, но чаще в особо отведенных для этого народных местах, распевая при этом приличествующие случаю песни. Называют его двумя именами, в зависимости от посуды, из которой пьют: Бо-шоу или Ма-люй. Господин Ши-ми вечером часто ходит пить свой Ма-люй. Я тоже пробовал: мне не понравилось. К моему удивлению, оказалось, что ни в виноградное вино, ни в Бо-шоу или Ма-люй коровьего молока не добавляют.

Еще один странный напиток придуман, как сказал господин Ши-ми, в той самой далекой и в наше с тобой время еще неизвестной стране, из которой прибыли излюбленные желтовато-мучнистые клубни большеносых, прилагаемые почти ко всем блюдам. Называется этот напиток Го-гао Го-ля или что-то в этом роде. Он тоже коричневый, но пьют его холодным. Господин Ши-ми говорит, что изобретатель этого напитка держит его состав в секрете и что до сих пор никто не сумел повторить его изобретение (коровьего молока в нем, во всяком случае, нет, я сам в этом убедился). Несколько лет назад, сообщил господин Ши-ми, кто-то написал в одной книге, что Го-гао Го-ля делается из растертых в мелкое крошево собак. После этого я решился попробовать напиток еще раз, однако он мне все равно не понравился.

За ужином у госпожи Кай-кун я пил виноградное вино. Оно, кстати, тоже бывает пенящееся. Тогда его называют Шан-пань. Мне оно очень понравилось. Но тут надо быть осторожным: пьется оно, как вода, а потом ударяет в голову. После ужина госпожа Кай-кун открыла сначала одну, а потом и вторую бутылку Шан-пань, и здесь я возвращаюсь к тому моему опасению, о котором писал вначале. Однако я не вполне уверен: не скрою, этого вина Шан-пань я выпил больше, чем нужно было бы для того, чтобы еще считать себя совершенно трезвым, да и госпожа Кай-кун все-таки была первой красивой женщиной, которую я за две последние луны видел так близко; кроме того, соки, накопившиеся за это время в моем теле, видимо, сильно повлияли на мои чувства, так что я гораздо острее обычного воспринимал вещи, к которым принято относиться сдержанно. Однако нельзя отрицать, что госпожа Кай-кун была в уже несколько раз описанном полупрозрачном платье, хотя и прикрывавшем, но все же скорее заманчиво открывавшем, чем стыдливо скрывавшем ее тело. Нельзя отрицать также, что на госпоже Кай-кун – что вполне объяснимо, ибо это был первый такой теплый, почти жаркий летний вечер после многодневного дождя, – не было нижнего платья, и вообще, как я мог заметить, нисколько не напрягая зрения, под упомянутым платьем с волнистым узором ничего не было надето.

Пенящийся Шан-пань или мои обостренные чувства были тому виною, что мне пришла в голову мысль: а ведь госпожа Кай-кун, от которой не могло укрыться, что я слишком внимательно разглядываю ее тело, была этим не только не рассержена, но даже, наоборот, польщена? Она несколько раз намеренно усаживалась так, чтобы мне было в прямом смысле слова удобнее продолжать свои наблюдения. Во время беседы она несколько раз подарила меня взглядом и, словно угадав мои мысли, сняла свой станочек с глазными линзами... Неужели для того, чтобы показать, как она с ним поступает, когда остается наедине с мужчиной? Признаюсь тебе, что спал я в эту ночь плохо. Вопреки своему обыкновению, я просыпался несколько раз весь в поту и долго парил где-то между сном и явью, преследуемый образами ярко раскрашенного платья с волнистым узором и всех тех чудес, которые оно мне открывало.

Однако там были еще тот господин, имени которого я не запомнил, и господин Ши-ми. Не думаю, чтобы полупрозрачное платье нашей хозяйки и все то, что под ним скрывалось, ускользнули от их внимания. Боюсь даже, что господин Ши-ми угадал некоторые мои мысли (тем более что они были слишком очевидны). Пожалел ли он, что взял меня с собой? Или он ожидал от меня монашеского смирения? Но первое можно было бы объяснить только либо его слабоумием, либо тем, что сам он до сих пор ни разу не удосужился рассмотреть госпожу Кай-кун как следует. Монашеского же смирения в присутствии дамы, обладающей формами госпожи Кай-кун, – именно потому, что она никоим образом не является гетерой, – можно было бы ожидать лишь от евнуха или восьмидесятилетнего старика, да и то, я думаю, вряд ли. По пути домой, пока мы ехали в нанятой для этого случая повозке Ma-шин, господин Ши-ми со мной не разговаривал. Возможно, впрочем, что я придаю слишком большое значение мелочам. Может быть, он просто устал, так как тоже порядочно выпил вина Шан-пань. А сегодня он ушел так рано, что я его даже не видел. Однако он всегда уходит очень рано.

Кстати, у госпожи Кай-кун есть еще одна особенность: она держит кошку. Кошка у нее красивая и похожа на наших. Ко мне она прониклась таким доверием, что четыре или пять раз устраивалась у меня на коленях, довольно мурлыкая. Нужно ли объяснять, как настойчиво меня при этом преследовали воспоминания о моей далекой Сяо-сяо?

И все же что мне теперь делать? Честно говоря, мне было бы жаль думать (если не сказать больше), что вчера я видел госпожу Кай-кун в последний раз. С другой стороны, я прибыл в этот далекий мир не для того, чтобы пускаться в эротические приключения, а чтобы наблюдать и познавать. Что ж, сегодня вечером, когда господин Ши-ми вернется, его поведение скажет мне, таит ли он на меня обиду, и если да, то готов ли он простить меня. От этого будет зависеть все. В конце концов, его дружба для меня важнее госпожи Кай-кун.

Но всего важнее для меня дружба с тобой, мой милый и дорогой Цзи-гу, в чем и расписывается твой по-прежнему далекий —

Гао-дай.

ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ

(четверг, 26 августа)

Мой дорогой Цзи-гу,

с тех пор как я узнал, что из-за ошибки в расчетах прибыл не в Срединное царство, а в совершенно иную, далекую страну, для меня многое прояснилось. Даже этим большеносым и громкоголосым людям было бы не под силу бесследно снести холмы вокруг нашей прекрасной столицы и выровнять всю окружающую местность. Господин Ши-ми, с которым я говорю уже почти так же бегло, как и на родном языке (в чтении я тоже сделал значительные успехи), никогда не бывал в Срединном царстве, или Ки Тае, как он его называет, а потому не мог сообщить мне, как наша страна выглядит сейчас. Однако сведения о ней он имеет. Здесь ежедневно выходит газета, которую приносят господину Ши-ми прямо в дом. В газете, полученной несколько дней назад, было сообщение о событиях в Срединном царстве. Там были и картинки, на удивление ясные и четкие. Если судить по ним, то жизнь в стране Ки Тай немногим отличается от здешней. Впрочем, носы у наших тамошних внуков, к счастью, не увеличились. Чего нет, того нет. Холмы вокруг славного императорского города Кайфына, как полагает господин Ши-ми, также сохранились, лишь роль столицы перешла теперь к северному Пекину, и Хуанхэ несет свои воды так же, как тысячу лет назад.

Поехать туда, как объяснил мне господин Ши-ми, невозможно не только и даже не столько потому, что это далеко и дорого, сколько по политическим причинам. Так что дело не в деньгах. Говоря по секрету, состояния у господина Ши-ми нет никакого, и весь его доход – он получает жалованье в академии, напоминающей нашу Палату поэтов, именуемую «Двадцать девять поросших мхом скал», хотя различий между ними больше, чем сходства, – весь его доход за год едва достигает суммы, которую я могу выручить здесь за пять ланов серебра. Нет, живет господин Ши-ми не плохо, но взять и запросто отправиться в Ки Тай ему было бы трудновато. Со всей возможной осторожностью, чтобы господину Ши-ми не показалось, будто я из-за своих пятидесяти ланов серебра считаю себя человеком более значительным, нежели он сам (хотя, между нами говоря, в нашей иерархии мой ранг считался бы гораздо более высоким), я попросил его вычислить, какое количество местных денег мы могли бы выручить за оставшиеся сорок восемь ланов. Получилась такая огромная сумма, которой с лихвой хватило бы на поездку в Ки Тай, причем я мог бы пригласить с собой господина Ши-ми и оплатить все его расходы. После некоторых церемоний господин Ши-ми наконец сказал, что мог бы принять мое предложение, ибо надеется вернуть долг гостеприимством, продолжая и далее предоставлять мне свое жилище.

Затем я осторожно проверил, как он воспримет другое мое предложение: пригласить в эту поездку и госпожу Кай-кун (денег вполне хватило бы и на это). Господин Ши-ми и бровью не повел. Он ответил лишь, что об этом следовало бы спросить у самой госпожи Кай-кун. Что он при этом думал, я по выражению его лица определить не смог.

Так или иначе, главная трудность заключается не в этом, а в политической ситуации, из-за которой нельзя взять и поехать в Срединное царство когда захочешь.

Понять это тебе, наверное, будет трудно. Мне господин Ши-ми объяснял это несколько вечеров подряд. Ведь он историк (разве я не сообщил тебе об этом? За это время я написал тебе так много писем – по числу страниц, пожалуй, в десять раз больше, чем ты мне, мой бесценный Цзи-гу, – что уже не помню, о чем успел написать, а о чем нет). Да, господин Ши-ми историк, поэтому он охотно рассказал мне, как эта неблагоприятная политическая ситуация возникла. Попробую передать тебе в самых общих чертах то, что господин Ши-ми несколько вечеров излагал весьма подробно и с большим знанием дела.

Правда, тут возникает обычное мое затруднение: опять не знаю, с чего начать. Начну с летосчисления большеносых. Приблизительно за тысячу лет до нас с тобой (а значит, без малого за две тысячи лет до господина Ши-ми), то есть, если я не ошибся в расчетах, незадолго до восшествия на престол узурпатора Ван Мана, родился некий пророк, в которого верят большеносые. От рождения этого пророка они и ведут свое летосчисление. Об этом пророке, в известной мере подобном нашему мудрецу с Абрикосового холма[29]29
  «Мудрец с Абрикосового холма» – Конфуций, см. прим. 5.


[Закрыть], господин Ши-ми тоже много рассказывал, но о нем я как-нибудь напишу тебе отдельно.

Примерно в то же время, когда этот пророк родился – большеносые почитают его как бога, – в одном большом городе южнее Минхэня, по ту сторону гор, правил император, которого господин Ши-ми считает основателем государственной системы, просуществовавшей почти до его времени, и очень высоко ценит. Имя императора было А Гоу-ту[30]30
  «А Гоу-ту» – Цезарь Август, римский император 63 г. до н.э. – 14 г. н.э. Покорил Египет, Испанию, придунайские государства и стал единовластным правителем Римской империи.


[Закрыть], а город назывался Ли'м. Он и сейчас так называется. От страны, где расположен Ли'м, страну Ба Вай отделяют высокие горы, тройная горная цепь, сама же она лежит на берегу моря. Там теплее, чем здесь, и дожди льют не так часто. (Хорошая погода, установившаяся в тот день, когда мы были в гостях у госпожи Кай-кун, и позволившая последней появиться в несравненном платье с волнистым узором, столь привлекательно открывавшем ее не менее несравненное тело, держалась недолго. Господин Ши-ми называет такие проблески ясной погоды среди многодневного дождя «А-ти Ци'ло». Но дождь пошел снова и льет вот уже четвертый день. Ветер гнет ветви каштана перед нашим домом, и птицы молчат. Хуэ По-го.) Я спросил у господина Ши-ми, почему же тогда большеносые (в разговоре с господином Ши-ми я, конечно, их так не называю) не уйдут из этого унылого края вечной Хуэ По-го в теплую страну с городом Ли'м?

Оказывается, однажды они так и сделали, и это вызвало большие потрясения в царстве императора А Гоу-ту или, точнее, в царстве его преемников на престоле города Ли'ма. Однако тут господину Ши-ми снова пришлось пуститься в долгие объяснения, чего, очевидно, не избежать и мне. Император А Гоу-ту велик тем, что создал первую прочную империю. До него, конечно, тоже существовали мощные царства, но они были либо не так велики, либо недолговечны. В целом дело, видимо, обстояло так же, как у нас до императора Ши Хуан-ди[31]31
  Ши Хуан-ди (259—210 гг. до н.э.) – основатель и первый император древней китайской империи Цинь (221– 210). При нем было создано централизованное управление страной и осуществлен ряд административных, военных, налоговых и других реформ.


[Закрыть] или даже еще раньше: было несколько государств, более или менее значительных, сложившихся вокруг крупных городов; они то воевали, то мирились друг с другом, однако по большей части претендовали на верховенство. Город Ли'м, вначале незначительный, благодаря усилиям и стойкости его жителей постепенно занял главенствующее положение, объединил под своим началом сперва близлежащие, а потом и отдаленные города, и когда наконец на престол взошел А Гоу-ту, он объединил всю тогдашнюю землю большеносых в одну империю. Поэтому император А Гоу-ту (его жизнь и деяния, видимо, составляют излюбленный предмет исследований господина Ши-ми) велик не столько воинскими доблестями и подвигами, сколько мирными делами. Сам по себе он был человеком довольно сухим и трезвым, так что историки обращаются к нему неохотно, говорит господин Ши-ми, ибо наведший порядок не так интересен, как смутьян (совсем как у нас). Император А Гоу-ту объединил империю, упорядочил правление, издал справедливые законы, установил правила торговли и денежного обращения – почти как наш Ши Хуан-ди – и укрепил северные границы против варваров, тоже как Ши Хуан-ди.

Все это происходило, как я уже сказал, во времена, когда узурпатор Ван Ман сверг династию Ранняя Хань. Значит, уже тогда существовали две великие империи – наша, высокое Срединное царство, и Ли'мская империя большеносых, причем ни та, ни другая даже не подозревала и еще несколько веков не знала о существовании другой. «Что же разделяло эти две империи?» – спросил я господина Ши-ми. Горы и моря, ответил он, тогда почти ненаселенные, и непроходимые места, где жили полудикие племена, – предметы, не заслуживающие внимания истории.

Хорошо, что же было дальше? Император А Гоу-ту основал своего рода династию, которая, по словам господина Ши-ми, если не брать «династию» в слишком узком смысле, правила почти до его, то есть господина Ши-ми, времени[32]32
  Имеется в виду «Священная Римская империя германской нации», основанная королем Отоном I в 962 г. и считавшая себя преемницей Западной Римской империи. Формально просуществовала до 1806 г.


[Закрыть]. Отличительным признаком династии и эмблемой ее государства был, во-первых, орел (позже его стали изображать с двумя головами), во-вторых же – твердое убеждение, что власть дана императору Небом. Упрощая, можно сказать, что это убеждение и было главной опорой власти. Отец господина Ши-ми был воспитан в этих правилах, ибо родился еще при императоре, сам же господин Ши-ми уже нет. Вообще господин Ши-ми отзывается об императоре крайне непочтительно, чего я никак не могу ни понять, ни принять. Имя императора было Ви-гэй, и господин Ши-ми называет его деревянноголовым[33]33
  «Ви-гэй» – Вильгельм II, германский император 1888—1918 г. В начале революции в Германии бежал в Голландию, где и прожил до конца жизни (1941).


[Закрыть]. Именно его глупость, считает он, в конечном итоге и привела к падению империи – хотя, добавляет он, справедливости ради нужно признать, что империя уже отжила свое, и даже самый мудрый правитель не предотвратил бы, а лишь в лучшем случае еще на одно поколение продлил бы ее существование.

Однако вернемся к первой, изначальной империи правителя А Гоу-ту, просуществовавшей в том виде, как он ее создал, около пятисот лет, хотя уже триста лет спустя, то есть примерно в эпоху династии Восточная Цинь, в ней стало два императора, восточный и западный, и каждый объявил себя истинным императором, а другого – самозванцем, то есть совершенно так же, как и у нас.

В то самое время, когда Ли'мская империя разделилась, в истории большеносых возникло движение, на мой взгляд, принесшее ей наибольший вред, ибо его последствия ощущаются и сегодня: с севера, из дождливых стран, явились народы, ли'млянам совершенно чуждые, бледнокожие и светловолосые, которым тоже хотелось пожить в теплых краях – желание, впрочем, вполне объяснимое. Я не буду касаться подробностей, тем более что не все из них удержались в моей памяти, ибо число фактов, перечисленных господином Ши-ми, было просто огромно. (Он показывал мне карты этих стран, родословные таблицы и картинки. Среди последних был и вторичный облик императора А Гоу-ту, то есть картина с его изображения, проще говоря: портрет статуи. Нос у этого императора, кстати, был тоже уже достаточно велик.) Итак, в детали я вдаваться не буду. С приходом бледнолицых северян в империи настала великая смута. Западная империя погибла, восточная пришла в упадок и позже пала жертвой воинственных народов Востока, которые, как считает господин Ши-ми, нам также должны быть известны, поскольку родственны варварским племенам нашего северо-запада, столь часто тревожащим Поднебесную. Западную Ли'м-скую империю бледнолицые северяне потом восстановили, хотя и в измененном виде: произошло это примерно в середине эпохи династии Тан (точнее, вскоре после воцарения императора Сюань-цзуна). Ее князья, хотя формально и подчиненные императору, вели себя все более независимо и в конце концов провозгласили свои уделы самостоятельными государствами. Так, здесь, к северу от Тройных гор, возникло одно крупное царство, к западу от них – другое; еще одно установилось на острове в Западном море, затем свои государства появились на севере, и так далее. И хотя идея, положенная великим А Гоу-ту в основу своего государства, даже распавшись на множество мелких разновидностей, в целом сохранилась, страны эти по языку и обычаям все дальше расходились друг от друга, так что общей истории у них нет.

Я долго размышлял над тем, как объяснить тебе коренное отличие истории нашей империи от истории многочисленных здешних государств. Попробую так. Представь, что наша славная Поднебесная империя подобна большой, разветвленной семье, члены которой хотя и ссорятся порой часто и подолгу, но все же живут одним большим, открытым домом, говорят на одном языке и никогда, даже в гневе, не забывают, что принадлежат к одной семье. Историю же здешних царств можно уподобить жизни на постоялом дворе, где сошлись чужие друг другу люди, и каждый сидит в своей отдельной комнате, ибо вместе их свел только случай. Никто не знает, откуда родом его сосед, не понимает его языка и при встрече ищет лишь своей выгоды.

То, что при таком ходе своей истории – объясняющемся, в чем я не сомневаюсь, характером самих большеносых, – культура их не достигла блестящего развития, представляется мне вполне естественным. Составляет ли их извечная жажда перемен причину или следствие этого хода истории, судить не могу. Но не сомневаюсь, что варварское состояние их теперешней культуры – результат той мелочной политики, которой они следуют и сегодня, – политики, направленной на удовлетворение одних лишь собственных интересов.

Что же было дальше? Около пятисот лет назад, то есть через пять веков после нас и за пять веков до того времени, в котором я нахожусь сейчас, в истории большеносых произошли новые перемены. Некий предприимчивый житель одного из южных царств поплыл на корабле на запад и обнаружил, что, кроме Срединного царства и государств большеносых, существует еще одна огромная страна, о которой до тех пор никто и не слышал. Эту страну, простирающуюся с севера на юг через несколько океанов, назвали А Мэй-ка, и ее немногочисленные коренные жители в скором времени были все уничтожены большеносыми. Поведение большеносых в завоеванной ими стране, сказал господин Ши-ми, вызывает у него глубочайший стыд. Господин Ши-ми читал мне сообщения современников, описывавших зверства, которые сами большеносые скромно называли «колонизацией». Поверь: словами этого не опишешь. Конечно, мы, жители Поднебесной, тоже не являем собой образцов добродетели, и при чтении хроник о расправах императоров и полководцев древности с племенами, жившими к северу от Великой стены, волосы тоже иногда становятся дыбом. Но все это ничто по сравнению с тем, что творили большеносые с коренным населением А Мэй-ки. Если существует Небесная справедливость, то это не могло принести большеносым счастья – да, судя по всему, и не принесло.

Уничтожив коренных жителей, потомки здешних большеносых постепенно заселили всю А Мэй-ку. Не знаю, воздух или земля в той стране так необычайно способствует плодородию, только размножались они там, как кролики, так что ныне, всего лишь пятьсот лет спустя, в А Мэй-ке, по словам господина Ши-ми, большеносых уже больше, чем здесь, на их прежней родине. Господин Ши-ми несколько раз был в А Мэй-ке и видел все своими глазами. И вот, он говорит: страна эта так велика, а возможностей в ней так много, что типичные черты характера большеносых развились в А Мэй-ке почти беспредельно, особенно же развилось стремление идти и идти неизвестно куда, прочь от самих себя. Размеры, шум и вонь города Минхэня, так удручавшие меня вначале, – ничто по сравнению с размерами, шумом и вонью городов А Мэй-ки. Там, говорит он, есть дома, называемые «скребущими небо», и называемые так по праву. Дома эти образуют чудовищные скопления. В ущельях между ними день и ночь царит шум. Жизнь – если это можно назвать жизнью – кипит там в несколько слоев, и принужденные жить внизу никогда не видят неба, живущие же вверху видят лишь задымленную его тень. Таких городов, похожих на клубки окаменелых змей, в А Мэй-ке великое множество. Их правители уже не в силах управлять ими, поэтому насилие и жестокость стали там обычным делом. Так что мне, считает господин Ши-ми, нужно радоваться, что я попал в Минхэнь, а не в один городов А Мэй-ки.

Развитие этой заморской империи повлияло, разумеется, и на ход здешней истории. Жильцы «комнатушек», оставшихся от некогда славной империи Ли'ма, долго считали страну А Мэй-ка лишь своим колониальным придатком и не воспринимали всерьез. Однако лет семьдесят назад здесь, в «Старом свете», как называет господин Ши-ми родину большеносых, снова разразилась война, причем одним из ее зачинщиков был не кто иной, как тот император Ви-гэй, которого господин Ши-ми назвал деревянноголовым. За что же воевали? – поинтересовался я. Да ни за что, оказывается, как ни за что дерутся между собой мальчишки или поносят друг друга соседки. Никто не знает, за что. Однако погибли десятки и даже сотни тысяч людей. Некоторые страны и царства даже соревновались в изобретении все более жестоких орудий уничтожения. Были построены машины, способные одним ударом стереть в порошок сотню, а то и тысячу вражеских солдат. Длилась война четыре года, и после нее среди тех, кто воевал и уцелел, вряд ли можно было найти хоть одного, не лишившегося ноги, руки или глаза. А потом была вторая война, ее развязал один правитель, не император, но подобный ему; он был таким чудовищем, что господин Ши-ми решился по отношению х нему на величайшее зло, на которое только способен историк: он не желает помнить его имени. Эту вторую войну господин Ши-ми еще застал, когда был ребенком. Он сообщил много ужасных подробностей, которых я не хочу пересказывать. Ты знаешь, что такое война, мой милый Цзи-гу, и я тоже знаю. За тысячу лет войны не стали лучше, да и причины их, в общем, не стали иными, чем у нас: это по-прежнему преобладание глупости над умом или же преобладание глупости среди сильных мира сего.

Одна из противоборствующих сторон, участвовавшая в обеих войнах, попала в тяжелое положение, и удача, казалось, уже готова была изменить ей; тогда она обратилась за помощью к верховному вану страны А Мэй-ка. Дальнейшее тебя не удивит: люди из А Мэй-ки немедленно прибыли на помощь (пересекли море на кораблях), со свежими силами успешно завершили войну – и остались. Как это все нам знакомо...

Впрочем, говорит господин Ши-ми, остались они не в том смысле, что решили обратно переселиться в Старый свет. Они оставили лишь своих посланников, уполномоченных и купцов, «колонизировав» его на новый лад, так что теперь уже Старый свет оказался придатком могучего государства А Мэй-ка. Все произошло так быстро, что никто, как говорится, и оглянуться не успел. Каждому думающему человеку в стране Ба Вай, да и в других странах, говорит господин Ши-ми, это ясно без всяких объяснений... Другое дело, что мало кто любит признаваться в своем зависимом положении, и жители Старого света возмещают утрату независимости тем, что мнят себя более высокородными и лелеют свои традиции.