Текст книги "Война миров. В дни кометы"

Книга вторая. Земля под властью марсиан

Впервой книге я несколько отклонился в сторону от своих собственных приключений, рассказывая о похождениях брата, когда мы с викарием в течение всех событий, описанных в двух последних главах, сидели в пустом доме у Холлифорда, куда скрылись, спасаясь от черного газа. С этого момента я буду продолжать свой рассказ. Мы оставались там всю ночь с воскресенья и весь следующий день – день паники – в маленьком островке дневного света, отрезанные от остального мира черным газом. В течение этих двух тяжелых дней мы выжидали в тягостном бездействии.

Я очень беспокоился о своей жене. Я представлял ее себе в Летерхэде перепуганной, в опасности, уверенной, что меня уже нет в живых. Я ходил по комнатам и кричал при мысли о том, что может случиться с ней в мое отсутствие. Я не сомневался в мужестве моего двоюродного брата, но он был не из тех людей, которые быстро понимают опасность и немедленно действуют. Здесь нужна была не храбрость, а наблюдательность. Единственным утешением для меня было то, что марсиане двигались к Лондону и удалялись от Летерхэда. Такое беспокойство раздражает и нервирует. Я очень устал, и меня раздражали постоянные восклицания викария, его эгоистическое отчаяние. После нескольких безрезультатных замечаний я удалился от него в одну из комнат, где находились глобусы, модели, прописи и которая, очевидно, служила детской школьной комнатой. Когда он прошел за мной и туда, я забрался на чердак в каморку и затворился там: мне хотелось остаться наедине со своим горем.

В течение этого дня и следующего мы были отрезаны черным газом. В воскресенье вечером мы заметили людей в соседнем доме: чье-то лицо у окна, движущийся свет, хлопанье дверей. Не знаю, что это были за люди и что стало с ними. На следующий день мы их больше не видели. Черный газ в понедельник утром медленно сползал к реке, подбираясь все ближе и ближе к нам, и наконец заклубился по дороге перед тем домом, где мы скрывались.

Около полудня в поле показался марсианин, выпускающий из какого-то прибора струю горячего пара, который со свистом ударялся о стены, разбивал стекла и обжег руку викария, когда тот убегал из выходившей на дорогу комнаты. Когда наконец мы прокрались в ошпаренную часть дома и снова выглянули на улицу, вся земля к северу была запушена снегом. Взглянув на реку, мы были очень удивлены, заметив какой-то странный, красноватый оттенок на черных сожженных лугах.

Мы не сразу сообразили, насколько это меняло наше положение, – мы видели только, что теперь нечего бояться черного газа. Наконец я понял, что мы свободны и можем уйти, что дорога к спасению открыта, и мной снова овладела жажда деятельности. Викарий по-прежнему находился в какой-то летаргии.

– Мы здесь в полной безопасности, – повторял он, – в полной безопасности.

Я решил покинуть его (о, если бы я это сделал!) и стал запасаться провиантом и питьем, помня о наставлениях артиллериста. Я нашел масло и тряпку, чтобы перевязать свои раны; захватил шляпу и фуфайку, найденную в одной из спален. Когда викарий понял, что я решил уйти один, он тоже начал собираться. Нам как будто ничто не угрожало, и мы отправились после полудня по почерневшей дороге в Сэнбюри. По моим расчетам было около пяти часов.

В Сэнбюри и кое-где по дороге валялись скрюченные трупы людей и лошадей, опрокинутые повозки и разбросанная поклажа. Все было густо покрыто черной пылью. Этот угольно-черный покров напомнил мне о том, что я читал о разрушении Помпеи. Мы благополучно дошли до Хэмптон-Корта, удрученные странным и необычным видом страны. В Хэмптон-Корте мы с радостью увидели клочок зелени, уцелевшей от удушливой лавины. Мы прошли через Бэши-парк, где между каштановыми деревьями бродили лани, несколько мужчин и женщин спешили вдалеке к Хэмптону. Наконец мы добрались до Твикинхэма. Здесь в первый раз мы встретили людей.

Вдалеке за дорогой к Хэму и Питерсхэму горели леса. Твикинхэм уцелел от тепловых лучей и черного газа. Нам попадались люди, но никто не мог сообщить ничего нового. По большей части так же, как и мы, они бежали, пользуясь затишьем. Мне показалось, что кое-где в домах еще оставались жители, слишком напуганные, чтобы бежать. И здесь на дороге виднелись многочисленные следы поспешного бегства. Мне запомнились три изломанных велосипеда, лежавших в куче и вдавленных в грунт колесами проехавших по ним повозок. Мы перешли Ричмонд-Бридж около половины девятого. Конечно, мы торопились поскорее пройти открытый мост, но я все же заметил плывшие вниз по течению какие-то красные туши в несколько футов шириной. Я не знал, что это за туши, – мне некогда было разглядывать их. И возможно, что они показались мне более ужасными, чем были на самом деле. На стороне Суррея тоже лежала черная пыль, бывшая недавно черным газом, и валялись трупы, целая куча около дороги к станции. Марсиан нигде не было видно, пока мы не прошли дальше к Барнету.

Мы увидели на черном фоне вдали трех человек, которые бежали по боковой улице к реке. Селение казалось покинутым. Наверху холма в Ричмонде виднелся пожар; за Ричмондом мы не заметили следов черного газа.

Когда мы приближались к Кью, мимо нас пробежали несколько человек, и над крышами домов – ярдов за сто от нас – показались верхние части боевого треножника марсианина. Если бы марсианин взглянул вниз, мы погибли бы. Мы оцепенели от ужаса, потом бросились в сторону и спрятались в сарае, стоявшем в каком-то саду. Викарий присел на землю, всхлипывая и отказываясь идти дальше.

Но я решил во что бы то ни стало добраться до Летерхэда и с наступлением темноты снова двинулся дальше. Я пробрался через кустарник, прошел по какому-то проходу мимо большого дома с пристройками и вышел на дорогу к Кью. Викария я оставил в сарае, но он поспешно догнал меня.

Трудно себе представить что-нибудь безрассуднее этой попытки. Было очевидно, что мы окружены марсианами. Едва викарий догнал меня, как мы увидели вдали за полями, тянувшимися к Кью-Лоджу, боевой треножник, возможно, тот же самый, а может быть, другой. Четыре или пять маленьких черных фигурок бежали перед ним на серо-зеленом фоне поля: очевидно, марсианин преследовал их. Сделав три шага, он догнал их; они бежали из-под его ног в разные стороны по радиусам. Марсианин не прибег к тепловому лучу, не уничтожил их. Он просто собрал их всех в большую металлическую, привешенную сзади корзину, похожую на корзину разносчика.

В первый раз мне пришло в голову, что марсиане совсем, может быть, не хотели уничтожать людей, а собирались воспользоваться побежденным человечеством для других целей. С минуту мы стояли, пораженные ужасом; потом повернули назад и через ворота пробрались в обнесенный стеной сад, свалились в какую-то яму и лежали там, пока на небе не блеснули звезды, едва осмеливаясь перешептываться друг с другом.

Вероятно, только около одиннадцати часов ночи мы осмелились повторить еще раз нашу попытку и пошли уже не по дороге, а вдоль заборов по полям, высматривая в темноте – я налево, викарий направо – марсиан, которые, казалось, окружали нас. В одном месте мы наткнулись на почерневшую и опаленную площадку, уже остывшую и покрытую пеплом, с целой кучей трупов, обгорелых и обезображенных, – уцелели только ноги и ботинки. Тут же валялись туши лошадей на расстоянии пятидесяти футов от четырех разорванных пушек и разбитых лафетов.

Шин, по-видимому, избежал разрушения, но был пуст и безмолвен. Здесь нам не попадалось трупов; впрочем, ночь была слишком темна, и мы не могли разглядеть боковых улиц. В Шине мой спутник вдруг стал жаловаться на слабость и жажду, и мы решили зайти в один из домов.

В первом небольшом доме, с полуоторванной крышей, куда мы проникли, взломав окно, я не мог найти ничего съедобного, кроме куска заплесневелого сыра. Зато там была вода, и можно было напиться; я захватил найденный топор, который мог пригодиться нам при взломе другого дома.

Мы перешли улицу в том месте, где дорога поворачивает к Мортлеку. Здесь стоял какой-то белый дом среди обнесенного стеной сада; в кладовой мы нашли запасы пищи: две ковриги хлеба в большой чашке, кусок сырого мяса и половину окорока. Я перечисляю все это так подробно потому, что мы должны были в течение двух следующих недель довольствоваться лишь этими запасами. Под полкой лежали бутылки с пивом, два мешка фасоли и пучок салата. Кладовая выходила в судомойню, где лежали дрова и стоял шкаф. В шкафу мы нашли почти дюжину бутылок бургундского, консервы, лососину и две жестянки с бисквитами.

Мы уселись в соседней кухне и в темноте, так как боялись зажечь огонь, принялись за хлеб и окорок и пили пиво из одной бутылки. Викарий, по-прежнему пугливый и беспокойный, теперь почему-то стоял за то, чтобы скорее идти, и я едва уговорил его подкрепиться, но тут произошло то, что заставило нас остаться.

– Неужели уже полночь, – усомнился я.

И вдруг блеснул зеленый свет. Вся кухня осветилась на мгновение зеленым блеском. Затем последовал такой гул, какого я никогда не слыхал ни раньше, ни после. Послышался звон разбитого стекла, грохот падающей каменной кладки; посыпалась штукатурка с потолка, разбиваясь на мелкие куски о наши головы. Я слетел на пол, ударился о выступ печи и лежал оглушенный. Викарий говорил, что я долго лежал без сознания. Когда я пришел в себя, мы снова находились в темноте, и викарий брызгал на меня водой. Его лицо было мокро от крови, которая, как я после разглядел, текла из рассеченного лба.

Несколько минут я не мог припомнить, что случилось. Наконец память мало-помалу вернулась ко мне, я почувствовал боль в виске.

– Вам лучше? – шепотом спросил викарий.

Я не сразу ему ответил. Потом приподнялся и сел.

– Не двигайтесь, – сказал он, – пол усеян осколками посуды и шкафа. Вы не можете двигаться без шума, а мне кажется, что они близко.

Мы сидели так тихо, что слышали дыхание друг друга. Могильная тишина; только раз возле нас упал сверху кусок штукатурки или выпавший кирпич. Снаружи, где-то близко, слышалось металлическое побрякиванье.

– Слышите? – сказал викарий, когда звук повторился.

– Да, – ответил я. – Но что это такое?

Я снова прислушался.

– Это не похоже на тепловой луч, – сказал я и подумал, что один из боевых треножников задел дом. На моих глазах один из них налетел на церковь в Шеппертоне.

В таком неопределенном положении мы просидели неподвижно в течение трех или четырех часов до рассвета. Наконец свет проник к нам, но не через окно, которое оставалось темным, а сквозь треугольное отверстие в стене позади нас, между балкой и грудой осыпавшихся кирпичей. Мы в первый раз в сумерках разглядели внутренность кухни.

Окно было завалено разрыхленной землей, которая сыпалась на стол, где мы сидели, и на пол. Снаружи земля была изрыта и засыпала дом. В верхней части оконной рамы виднелась исковерканная дождевая труба. Пол был покрыт металлическими обломками. Конец кухни ближе к жилым комнатам осел, и когда рассвело, то нам стало ясно, что большая часть дома разрушена. Резким контрастом с этими развалинами были чистенький шкаф, окрашенный в бледно-зеленый цвет, с жестяной и медной посудой, обои в белых и голубых квадратах и две раскрашенных картины на стене.

Когда совсем рассвело, мы увидели в дыру туловище марсианина, стоявшего, вероятно, на часах над еще не остывшим цилиндром. Мы осторожно поползли из сумрака кухни в темную кладовую.

Вдруг я догадался, что случилось.

– Пятый цилиндр, – прошептал я, – пятый выстрел с Марса попал в этот дом и похоронил нас под развалинами.

Викарий долго молчал, потом прошептал:

– Господи, помилуй нас! – И стал что-то бормотать шепотом.

Все было тихо, и мы, притаившись, сидели в кладовой. Я даже боялся дышать и сидел, пристально глядя на слабый свет в двери кухни. Я мог разглядеть лицо викария – неясный овал, его воротник и отвороты. Снаружи послышался звон металла, потом резкий свист и шипенье, точно паровой машины. Все эти звуки, большей частью загадочные, раздавались с перерывами, увеличиваясь и делаясь все более разнообразными. Вдруг раздался какой-то размеренный, вибрирующий гул, от которого задрожало все окружающее, посуда в кладовой зазвенела. Свет померк, дверь кухни стала совсем темной. Так мы сидели долгие часы, молчаливые, дрожащие, пока наконец не заснули от утомления…

Я проснулся и почувствовал, что очень голоден. Вероятно, мы проспали большую часть дня. Голод заставил меня наконец решиться двинуться. Я сказал викарию, что отправляюсь искать пищу, и пополз к кладовой. Он ничего не ответил, но, как только я начал есть, он проснулся от легкого шума, и я услышал, что он пополз за мной.

Кончив есть, мы поползли назад в судомойню, где я опять, очевидно, задремал, потому что, очнувшись, увидел, что я один. Непрерывно раздавался какой-то вибрирующий, неприятный звук. Я несколько раз шепотом позвал викария, потом пополз к двери кухни. При дневном свете я увидел викария в другом конце комнаты – он лежал у треугольного отверстия, выходившего наружу, к марсианам. Его плечи были приподняты и головы не было видно.

Шум был как в машинном отделении, и все здание, казалось, содрогалось от него. Сквозь отверстие в стене я видел вершину дерева, освещенного солнцем, и голубой клочок ясного вечернего неба. С минуту я смотрел на викария, потом подкрался ближе, осторожно переступая через осколки посуды.

Я тронул викария за ногу. Он так быстро обернулся, что от штукатурки снаружи с треском отвалился большой кусок. Я схватил его за руку, боясь, что он закричит, и мы оба замерли. Потом я повернулся посмотреть, что осталось от нашего убежища. В пробоине стены образовалось новое отверстие; осторожно поднявшись и заглянув за балку, я едва узнал пригородную дорогу – так сильно все кругом изменилось.

Пятый цилиндр упал, очевидно, в тот дом, куда мы заходили сначала. Строение исчезло совершенно, превратилось в щебень и разлетелось. Цилиндр лежал глубоко в земле, в воронке, более широкой, чем яма около Уокинга. Земля вокруг точно расплескалась от страшного удара («расплескалась» – трудно найти более подходящее слово) и засыпала корпуса соседних домов, словно ударили молотом по грязи. Наш дом осел назад; передняя часть была разрушена до самого основания. Кухня и судомойня уцелели каким-то чудом и были завалены землей и мусором, точно огромным валом, со всех сторон, кроме одной, обращенной к цилиндру. Мы висели на краю огромной воронки, где работали марсиане. Тяжелые удары раздавались, очевидно, позади нас; светлый зеленый пар поднимался из ямы и окутывал дымкой нашу щель.

В центре ямы цилиндр был уже отрыт, а в дальнем конце среди вырванных и засыпанных песком кустарников стоял пустой боевой треножник – огромный металлический скелет на фоне вечернего неба. Сначала я только бегло взглянул на яму и на цилиндр, хотя было бы естественнее описать сперва их; мое внимание было отвлечено какой-то блестящей машиной, роющей землю экскаватором, и теми странными существами, которые медленно копошились возле нее в рыхлой земле.

Я заинтересовался сначала механизмом. Это была одна из тех очень сложных машин, названных впоследствии многорукими машинами, изучение которых дало такой мощный толчок земным изобретениям. На первый взгляд она походила на металлического паука с пятью суставчатыми подвижными ножками и со множеством суставчатых рычагов и хватающих передаточных щупальцев вокруг корпуса. Большая часть рук этой машины была снаружи, при помощи трех длинных щупальцев она хватала металлические шесты, пруты и броневую обшивку цилиндра. Машина вытаскивала, поднимала и складывала все это на ровную площадку сзади.

Все движения были так быстры, слажены и совершенны, что сначала я не принял ее за машину, несмотря на металлический блеск. Боевые треножники были тоже удивительно совершенные, точно одухотворенные, но они ничто в сравнении с этой машиной. Люди, знающие эти машины только по рисункам или по рассказам очевидцев, вроде меня, вряд ли смогут представить себе эти почти живые механизмы.

Я вспоминаю иллюстрацию одной статьи, давшей подробный отчет о войне. Иллюстратор, очевидно, наскоро, очень поверхностно ознакомился с одним из боевых треножников. Он изобразил их в виде неповоротливых наклонных треножников, лишенных гибкости и легкости, очень однообразных. Статья с этими иллюстрациями наделала много шума, и я упоминаю о них только для того, чтобы предостеречь читателей от возможного неверного впечатления. Иллюстрации были похожи на тех марсиан, которых я видел, так же как голландская кукла – на человека. По-моему, эти иллюстрация только испортили статью.

Повторяю, сперва многорукую машину я не принял за машину; она показалась мне каким-то существом вроде краба, с блестящим покровом (марсианином с тонкими щупальцами, регулировавшим все ее движения, точно спинной мозг). Затем я заметал тот же серовато-коричневый лоснящийся кожаный покров на других копошившихся вокруг телах и догадался, что это за изумительно ловкий работник. После этого я все свое внимание обратил уже на живых, настоящих марсиан. Я видел их бегло раньше, но теперь отвращение уже не мешало моим наблюдениям; кроме того, я теперь находился в засаде, я наблюдал за ними из-за прикрытия, а не при поспешном бегстве.

Я разглядел, что эти существа совсем не походили на людей. У них были большие круглые тела, скорее головы, около четырех футов в диаметре с подобием чего-то вроде лица. На этом лице не было ноздрей (марсиане, кажется, лишены чувства обоняния), только два больших темных глаза, с каким-то мясистым наростом внизу. Сзади этой головы или тела – я, право, не знаю, как назвать это, – находилась прикрытая тугая перепонка, соответствующая нашему уху, хотя она, вероятно, оказалась бесполезной в нашей более сгущенной атмосфере. Около рта торчали шестнадцать тонких, похожих на бичи щупальцев, разделенных на два пучка – по восьми щупальцев в каждом. Эти пучки впоследствии знаменитый анатом профессор Гоуэс удачно назвал руками. Когда я в первый раз увидал марсиан, мне показалось, что они старались опираться на эти руки, но этому мешал увеличившийся в земных условиях вес их тел. Можно предположить, что на Марсе они передвигаются довольно легко при помощи этих рук.

Внутреннее анатомическое строение марсиан, как показали позднейшие вскрытия, оказалось очень несложным. Большую часть их тела занимал мозг с разветвлениями толстых нервов к глазам, уху и осязательным щупальцам. Кроме того, были найдены довольно сложные органы дыхания – легкие, рот и сердце с кровеносными сосудами. Усиленная работа легких вследствие более плотной земной атмосферы и увеличения силы тяготения была заметна по конвульсивным движениям внешней оболочки.

Вот и все органы марсианина. Человеку может показаться странным, что у марсиан совершенно не оказалось никаких признаков сложного пищеварительного аппарата, составляющих одну из главных частей нашего организма. Они состояли из одной только головы. У них не было внутренностей. Они не ели, не переваривали. Вместо этого они брали свежую живую кровь других организмов и впрыскивали ее в свои вены. Я сам видел, как они это делали, и расскажу об этом в свое время. Чувство отвращения мешает мне подробно описать то, на что я не мог даже смотреть долго. Дело в том, что кровь из живого организма, в большинстве случаев из тела человека, при помощи маленькой пипетки впрыскивалась марсианами прямо в воспринимающий канал.

Даже мысль об этом кажется нам ужасной, но в то же время я невольно думаю, что мы должны представить себе, какой отвратительной должна была бы казаться разумному кролику наша привычка питаться мясом.

Нельзя отрицать физиологических преимуществ способа инъекции, если вспомнить только, как много времени и энергии тратит человек на еду и пищеварение. Наше тело наполовину состоит из желез, каналов и органов, занятых перегонкой разнородной пищи в кровь. Пищеварительные процессы и их реакция на нервную систему подрывают наши силы, отражаются на нашей психике. Люди счастливы или несчастны в зависимости от работы печени или поджелудочной железы. Марсиане стоят выше всех этих влияний организма на состояние духа и эмоции.

То, что марсиане предпочли людей как источник питания, отчасти объясняется природой остатков их жертв, которых они привезли с собой с Марса в качестве провизии. Эти существа, судя по тем сморщенным останкам, которые попали в руки людей, тоже были двуногими, с кремнистыми легкими, вроде кремневых губок, со слабо развитой мускулатурой. Ростом они были около шести футов; имели круглые прямые головы с большими глазами в кремневых впадинах. Два или три таких существа находились, кажется, в каждом цилиндре, но все были убиты еще до прибытия на Землю. Они все равно погибли бы на Земле, так как при первой попытке двигаться поломали бы себе все кости.

Раз я занялся этим описанием, то разрешите мне добавить здесь некоторые подробности, хотя и не вполне замеченные нами в то время, которые, однако, помогут читателю, не видевшему марсиан, составить себе более ясное представление об этих ужасных существах.

Их физиология в трех отношениях странно отличалась от нашей. Их организм не нуждался в сне и бодрствовал, как сердце у спящих людей. Им не приходилось возмещать сильное мускульное напряжение, и периодическое прекращение деятельности было им неизвестно. Также почти чуждо им было ощущение усталости. На Земле они передвигались с большими усилиями, но даже и здесь находились в беспрерывной деятельности. В течение суток они работали все двадцать четыре часа, подобно земным муравьям.

Во-вторых, марсиане были бесполыми и потому не знали ни одной из тех сильных эмоций, которые возникают у людей благодаря половому различию. Точно установлено, что на Земле во время войны родился один марсианин. Он был найден на теле своего родителя в виде почки, подобно чашечке молодой лилии или молодым организмам пресноводного полипа.

У человека и у всех высших видов земных животных подобный способ размножения считается самым примитивным. Среди низших животных до оболочников, первых родичей позвоночных животных, существуют оба способа размножения, но на более высших ступенях половой способ размножения совершенно вытесняет почкование. На Марсе, по-видимому, развитие шло наоборот.

Интересно, что один из умозрительных писателей с квазинаучной репутацией еще задолго до нашествия марсиан предсказал, что у человека будет то же строение, какое оказалось у них. Его пророчество, я помню, появилось в ноябрьском или декабрьском номере «Пэлл-Мэлл баджит» в 1893 году в длинной, но не обратившей на себя внимания статье{ Речь идет о статье самого Уэллса «Об одной ненаписанной книге». – Примеч. ред.}; мне припоминается только карикатура, помещенная в «Панч» еще до появления марсиан. Он указывал, излагая свою идею в шутливом, веселом тоне, что развитие механической силы должно в конце концов победить развитие членов и химическая пища вытеснит пищеварение. Он утверждал, что волосы, нос, зубы, уши, подбородок не будут являться характерными чертами человеческого существа и что естественный отбор и течение грядущих веков сгладит их и уменьшит их значение. Будет развиваться только один мозг. Еще одна часть тела имеет шансы пережить другие – рука, «учитель и агент мозга». Остальное тело будет атрофироваться, рука же будет все более и более развиваться.

Правда часто говорится в шутку, и в марсианах мы имеем полное осуществление подобного подчинения животной стороны организма интеллекту. Мне кажется вполне вероятным, что марсиане произошли от существ, в общем, похожих на нас путем постепенного развития мозга и рук (последние в конце концов заменились двумя пучками щупальцев) за счет остального тела. Мозг без тела должен был сделаться, конечно, более эгоистичным интеллектом, без всяких человеческих эмоций.

Последнее отличие организма марсиан от нашего с первого взгляда может показаться несущественным. Микроорганизмы, возбудители стольких болезней и страданий на Земле, или никогда не появлялись на Марсе, или санитария марсиан уничтожила их столетия назад. Сотни болезней, лихорадки и заражения, поражающие жизнь человека, чахотка, рак, опухоли и другие болезненные явления совершенно неизвестны в их жизни.

Говоря о различии между жизнью на Земле и на Марсе, я должен упомянуть здесь о странном появлении красной травы.

Очевидно, растительное, царство Марса вместо преобладающего зеленого цвета имеет яркую кроваво-красную окраску. Во всяком случае, те семена, которые марсиане намеренно или случайно привезли с собой, давали ростки красного цвета. Впрочем, в борьбе с земными формами только всем известная красная трава достигла некоторого развития; красный вьюн скоро засох, и только немногие его видели. Что же касается красной травы, то некоторое время она росла удивительно быстро. Она появилась на краях ямы на третий или четвертый день нашего заключения, и ее побеги, сходные с отростками кактуса, образовали карминовую бахрому вокруг нашего треугольного окна. После я видел ее в изобилии по всей стране, особенно около воды.

У марсиан был, по-видимому, слуховой орган: круглая перепонка на задней стороне головы-тела, и глаза, по силе зрения не уступающие нашим: только голубой и фиолетовый цвета, по мнению Филипса, должны были казаться им черным. Предполагают, что они сообщались друг с другом при помощи звуков и движений своих щупальцев; так утверждает, например, дельная, но наспех написанная статья, автор которой, очевидно, не видел марсиан, – на эту статью я уже ссылался, и она до сих пор служила главным источником сведений о марсианах. Но ни один из оставшихся в живых людей не наблюдал так близко марсиан, как я. Это произошло, правда, не по моему желанию, но все же это несомненный факт. Я наблюдал за ними, внимательно день за днем и утверждаю, что сам видел, как четыре, пять и один раз даже шесть марсиан, тяжело двигаясь, выполняли самые тонкие и сложные работы вместе, не обмениваясь ни звуком, ни жестом. Издаваемые ими звуки, похожие на крик филина, обычно перед едой, без всяких модуляций, по-моему, вовсе не были сигналом, а происходили просто вследствие выдыхания воздуха перед впрыскиванием крови. У меня есть элементарные сведения по психологии, и я убежден – так же твердо, как и в остальном, – что марсиане обменивались мыслями не произнося никаких слов. Я убедился в этом, несмотря на мое предубеждение против телепатии.

Перед нашествием марсиан, если только читатель помнит мои статьи, я высказывался довольно резко против телепатических теорий.

Марсиане не носили одежды. Их понятия о нарядах и приличии, естественно, расходились с нашими; они не только были, очевидно, менее чувствительны к переменам температуры, чем мы, но и перемена давления, по-видимому, не отражалась вредно на их здоровье. Но если они и не носили одежды, то их громадное превосходство над людьми, заключалось, конечно, в других искусственных приспособлениях к их телу. Мы с нашими велосипедами и средствами передвижения, с нашими летательными аппаратами Лилиенталя, с нашими пушками и штыками и всем прочим находимся только в начале той эволюции, через которую уже прошли марсиане. Они сделались как бы абсолютно чистым разумом и пользуются разными машинами, смотря по надобности, точно так же, как человек пользуется сменой платья, берет для скорости велосипед или зонт в дождь. Из всех изобретений марсиан всего удивительнее их полное незнакомство с тем, что является преобладающим элементом почти во всех человеческих изобретениях в области механики, – с колесом. Во всех машинах, доставленных ими на Землю, нет никакого подобия колес. Можно было бы, по крайней мере, ожидать применения колеса для передвижения. В связи с этим любопытно отметить, что даже и на Земле природа избегает колес и предпочитает другие средства передвижения. Марсиане даже не знают (это, впрочем, маловероятно) или избегают колес и очень редко пользуются в своих аппаратах неподвижными или относительно неподвижными осями с круговым движением вокруг них, сосредоточенным в одной плоскости. Почти все соединения в их машинах представляют собой сложную систему скользящих частей, двигающихся на небольших изогнутых подшипниках с трением. Коснувшись этого вопроса, я должен упомянуть и о том, что длинные рычажные соединения в их машинах приводятся в движение подобием мускулатуры из дисков в эластичной оболочке; эти диски поляризуются при прохождении электрического тока и плотно прилегают друг к другу. Благодаря такому устройству получается странное сходство с движениями живого существа, столь поражающее и ошеломляющее наблюдателя. Подобные квазимускулы находились в изобилии и в той напоминавшей краба многорукой машине, которая на моих глазах разгружала цилиндр, когда я в первый раз посмотрел в щель. Она казалась более живой, чем марсианин в лучах заходящего солнца, тяжело дышавший, шевеливший своими щупальцами и еле передвигавшийся после своего перелета через межпланетное пространство.

Я долго наблюдал за их медленными движениями под лучами солнца и подмечал странные детали их формы, пока викарий не напомнил мне о своем присутствии, схватив меня за руку. Я обернулся и увидел его нахмуренное лицо и сжатые губы. Он хотел тоже посмотреть в щель – место было только для одного. Таким образом, я должен был отказаться от наблюдений за марсианами, пока он, к своему удовольствию, пользовался этой привилегией.

Когда я снова заглянул в щель, работавшая многорукая машина уже сложила вместе части вынутого из цилиндра аппарата; новая машина имела такую же форму, как и первая. Внизу, налево, работал какой-то небольшой механизм; выпуская клубы зеленого дыма, – он рыл землю и продвигался вокруг ямы, углубляя и выравнивая ее. Эта машина и производила тот самый ритмический шум, от которого содрогалось наше разрушенное убежище. Машина сильно дымила и свистела во время работы. Насколько я мог видеть, она работала без всякого управления.