Текст книги "Последний человек: мировая классика постапокалиптики"

Погода была прекрасная. Хотя они выехали из дома раньше девяти часов утра, но все дороги были уже полны праздничной толпой. Множество молодых мужчин и женщин ехало на велосипедах и мотоциклах. Гироскопические автомобили, двигавшиеся подобно велосипедам, на двух колесах, смешивались с четырехколесными автомобилями. В такие праздники всегда можно было встретить на дорогах и вышедшие из употребления старинные экипажи, и старых людей. Попадались также трехколесные велосипеды, электрические кареты и пришедшие в ветхость старые беговые автомобили с огромными пневматическими шинами. Наши велосипедисты встретили даже настоящую лошадь, запряженную в коляску, а дальше они увидели молодого всадника, скакавшего на черной лошади мимо веселой праздничной толпы, осыпавшей его шутками. Они видели также множество управляемых газовых воздушных кораблей, не говоря уже о воздушных шарах, паривших в воздухе. После всех тех забот и тревог, которые испытали Берт и Грабб, это праздничное оживление казалось им особенно приятным, бодрящим. Эдна была очень интересна в своей коричневой соломенной шляпке, украшенной маками, и восседала в корзине точно королева, а мотоцикл, несмотря на свой почтенный возраст, мчался так, как будто бы он только вчера вышел из мастерской.

Настроение мистера Берта Смоллуэйса нисколько не изменилось даже тогда, когда они увидели газетный плакат:

«Германия осуждает доктрину Монроэ

Двусмысленное поведение Японии

Как поступит Великобритания?

Будет ли война?»

Такого рода громкие заявления были самым обычным делом, но в праздники на них не обращали внимания. В будни, в свободное послеобеденное время, можно было терзать себя мыслями о судьбе империи и международной политике, но в яркий солнечный день, в воскресенье, когда везешь с собой хорошенькую девушку и видишь, как проезжающие велосипедисты бросают завистливые взгляды, никакие политические соображения не могут завладеть человеком. Наши молодые люди не придали также большого значения признакам усиленной военной деятельности, которые невольно бросались в глаза. Близ Медстона они наткнулись на одиннадцать моторных пушек особенной конструкции, выстроившихся в ряд возле дороги. Около них группа озабоченных инженеров наблюдала в подзорную трубу за устройством траншеи. Но Берт отнесся к этому с большим невниманием.

– Что это? – спросила Эдна.

– Маневры, вероятно, – сказал Берт.

– Маневры? А я думала, что они происходят в Истере, – заметила Эдна, успокаиваясь.

Последняя война, которую вели англичане, южноафриканская, давно уже была забыта, и общество перестало интересоваться военными делами.

Наши молодые люди очень весело провели время. Пикник вполне удался, и они были счастливы совершенно так же, как бывали счастливы люди в старину, еще в древней Ниневии. Глаза у них блестели. Грабб был весел и почти остроумен. Берт сыпал эпиграммами. Зеленая изгородь из жимолости и шиповника закрывала пыльную дорогу; оттуда к ним доносились звуки автомобильных гудков, которые, в конце концов, прекрасно могли сойти за звуки рога в волшебной стране. Они смеялись, болтали, собирали цветы, ухаживали за девушками, которые, шутя, курили папиросы. Пробовали также в шутку бороться. Говорили, между прочим, и о воздухоплавании, и о том, как они в скором времени отправятся на пикник, все вместе, на летательной машине, изобретенной Бертом. Все казалось им возможным и веселым в этот яркий солнечный день!

К семи часам вечера они пустились в обратный путь, не предвидя никакой катастрофы.

Но она случилась с ними на вершине спуска, между Ротемом и Кингстоном.

Они забрались на холм уже в сумерки. Берт старался проехать как можно дальше без фонарей. Они промчались мимо множества велосипедистов, чуть не опрокинув их, потом мимо старомодного четырехколесного автомобиля, потерпевшего крушение из-за лопнувшей шины. Пыль набилась в рожок мотоцикла, и поэтому он издавал странный свистящий и щелкающий звук, очень смешивший Эдну. Ради забавы Берт даже старался по возможности усиливать этот звук во время езды, чтобы заставить Эдну хохотать в ее корзине. Они мчались сломя голову вдоль дороги, что производило весьма различное впечатление на других путешественников, вызывая негодование или восторги, в зависимости от темперамента. Эдна, правда, заметила голубоватый, дурно пахнущий дымок, струившийся из резервуара мотора, но подумала, что так всегда бывает при движении мотоцикла, и не беспокоилась.

Вдруг показалось желтоватое пламя.

– Берт! – вскрикнула она.

Берт затормозил с такой силой, что она запуталась в его ногах, когда хотела вылезти. Наконец, выкарабкавшись из корзины, она отошла в сторону, чтобы поправить свою шляпку, пострадавшую от толчка.

– Ой, ой! – воскликнул Берт.

Несколько секунд он стоял неподвижно, глядя, как пламя медленно увеличивается. В голове у него прежде всего мелькнуло сожаление, что он не продал год назад этот старый мотоцикл. Конечно, ему следовало сделать это тогда, но теперь уже было поздно думать об этом.

Он повернулся к Эдне и крикнул ей:

– Достаньте мокрого песка!

Он отвел машину к краю дороги, оглядываясь, нет ли поблизости мокрого песка. От движения пламя стало разгораться сильнее, а мрак кругом сгустился еще больше. Дорога была каменистая, известковая, и найти песок было трудно.

Эдна вскоре заметила толстого велосипедиста и тотчас же остановила его.

– Нам нужен сырой песок, – сказала она, – наш мотор загорелся.

Низенький толстый велосипедист посмотрел на нее с изумлением, но тотчас же сообразил, в чем дело, и бросился собирать кремнистый песок на дороге. Его примеру последовали Берт и Эдна. Другие велосипедисты, поравнявшись с ними, останавливались и с любопытством смотрели, что они делают.

– Сырой песок… Нужен сырой песок! – говорил толстый велосипедист и с ожесточением скреб дорогу.

Некоторые из велосипедистов присоединились к нему. Они бросали пригоршнями мокрый песок в пламя, но от этого оно только разгоралось сильнее.

Наконец примчался Грабб. Он что-то кричал. Быстро соскочив с велосипеда, он бросил его к плетню и принялся командовать:

– Только не лейте воды! Ни в коем случае нельзя лить воды!

Грабб выказал большое присутствие духа. Все подчинились его распоряжениям и повторяли его слова: «Только не лейте воды!» Но воды и не было.

– Гасите же пламя, болваны! – крикнул он.

Он выхватил шерстяной коврик из корзины (это было зимнее одеяло Берта) и принялся тушить огонь. На мгновение он как будто одержал победу над пламенем, но зато разбрызгал во все стороны горящий керосин. Другие, подражая ему, делали то же самое. Берт достал подушку из плетеной корзины и стал бить по пламени этой подушкой. Та же участь постигла другую подушку и скатерть, а какой-то юный герой даже сорвал с себя куртку и заработал ею. Несколько минут ничего не было слышно, кроме тяжелого дыхания и ожесточенного шлепания.

Флосси, прибежавшая на шум, вскрикнула: «О господи!» и разразилась слезами. Она кричала: «Помогите, пожар!..»

Пострадавший автомобиль, мимо которого так лихо прокатил Берт, исправив свои шины, подъехал к месту происшествия и остановился, точно сконфуженный. Высокий седой господин, сидевший в автомобиле, с акцентом оксфордского уроженца осведомился, в чем дело, и, взглянув, заметил:

– Можно ли вообще тут чем-нибудь помочь?

Коврик, скатерть, подушка и куртка – все это пропиталось керосином и тоже начало гореть. Подушка, которой размахивал Берт, порвалась, и воздух наполнился пухом, парившим, точно снежинки.

Берт был покрыт пылью и потом и сильно разгорячен. Ему казалось, что в самый момент победы оружие ускользнуло у него из рук. Пламя распласталось по земле, точно умирая, и при каждом новом ударе судорожно вздрагивало. Но Грабб отошел в сторону, чтобы затоптать горевшее одеяло, рвение же других ослабело. Кто-то побежал к мотоциклу, но Берт остановил его криком. Бросив горевшие остатки подушки, он быстро сбросил куртку и с громким восклицанием прыгнул в пламя. Он топтал его, пока огонь не начал подниматься по его сапогам.

Эдна смотрела на Берта, освещенного красным сиянием пламени, как на героя, и подумала: «Как хорошо быть мужчиной!»

В одного из стоявших поблизости полетела раскаленная монета. Берт вспомнил о бумагах в своих карманах и бросился назад, пробуя потушить загоревшуюся куртку, и прыгал, как бешеный. Эдна, заметив неизвестного джентльмена в шелковой шляпе и праздничной одежде, который, казалось, с участием смотрел на происходящее, бросилась к нему и с отчаянием воскликнула:

– О, помогите же этому молодому человеку! Как вы можете стоять и смотреть просто так?

Тотчас же раздался крик:

– Брезент!

Другой джентльмен с серьезным лицом, в светло-сером велосипедном костюме, вдруг очутился у автомобиля и спросил его владельца:

– У вас есть брезент?

– Да, – отвечал тот любезно. – Да, мы взяли с собой брезент.

– Ну так давайте скорее! – крикнул джентльмен с серьезным лицом.

Джентльмен, сидевший в автомобиле, двигаясь, точно загипнотизированный, со странными молитвенными жестами вытащил наконец превосходный брезент.

– Здесь! – крикнул серьезный джентльмен, обращаясь к Граббу. – Держите крепче!

Все поняли, что будет испробован новый метод тушения огня. Тотчас же к брезенту протянулось множество рук. Остальные приветствовали находчивого незнакомца громкими возгласами одобрения. Брезент был протянут над горящим мотоциклом как балдахин и затем опущен, чтобы закрыть мотоцикл со всех сторон.

– Мы должны были сделать это раньше, – проговорил со вздохом Грабб.

Это был момент торжества. Пламя исчезло. Каждый непременно старался прикоснуться к краю брезента, а Берт держал его обеими руками и, кроме того, придерживал ногой. Но брезент, вздувшийся в центре, имел такой вид, как будто хотел сдержать восторги толпы. Наконец он лопнул в центре и точно расплылся в широкой улыбке. В самом деле, он словно открыл широкий рот и, улыбаясь, извергал пламя, отражавшееся в огромных наглазниках джентльмена, сидевшего в автомобиле.

– Спасайте коляску! – крикнул кто-то.

Это был последний акт борьбы. Но спасти коляску было уже невозможно. Прутья, из которых она была сплетена, разгорелись… Все молча смотрели. Керосин продолжал медленно догорать, но ивовая коляска горела с треском, и искры разлетались во все стороны. Толпа разделилась на группы критиков, советчиков и нейтральных людей, не принимавших никакого участия в происшествии. В центральной группе находились главные действующие лица, возбужденные и огорченные случившимся. Юноша, видимо, хорошо знакомый с мотоциклами, приставал к Граббу, желая ему во что бы то ни стало доказать, что несчастья могло бы и не случиться. Грабб рассеянно слушал его, и молодой человек наконец исчез в толпе. Но, заметив благосклонно смотревшего старого джентльмена в шелковой шляпе, юноша обратился к нему и стал говорить, что люди, ничего не понимающие в подобных машинах, всегда сами виноваты, если случаются такие вещи.

Старый джентльмен предоставил ему возможность говорить какое-то время, а затем вдруг радостно воскликнул:

– Я ведь совсем глухой… Пренеприятная вещь, знаете ли…

Какой-то румяный человек в соломенной шляпе обратил на себя внимание толпы.

– Я спас переднее колесо, – сказал он. – Эта шина была бы тоже охвачена огнем, если бы я вовремя не снял ее.

Действительно, переднее колесо, сохранившее свою шину, уцелело и медленно вертелось среди почерневших и скрюченных остатков машины.

– Это колесо стоит теперь, по крайней мере, фунт стерлингов! – воскликнул румяный джентльмен, поворачивая его.

Вновь прибывшие присоединились к толпе, спрашивая, что случилось, и эти вопросы только раздражали Грабба. Лондонские полисмены разгоняли толпу. Постепенно она рассеялась. Большинство покатило дальше на своих велосипедах, автомобилях и других средствах передвижения с видом людей, довольных тем, что им удалось увидеть интересное зрелище. Голоса их удалялись в полумраке, доносились взрывы смеха при воспоминании о каком-нибудь особенно забавном моменте этого достопамятного вечера.

– Боюсь, что мой брезент испорчен, – сказал джентльмен, сидевший в автомобиле.

Грабб согласился с этим, так как владелец брезента был в данном случае, конечно, наилучшим судьей.

– Больше я ничем не могу помочь вам? – спросил джентльмен, как показалось Граббу, несколько иронически.

Берт вмешался и, обратившись к джентльмену, сказал:

– Вы видите эту молодую даму? Если она к десяти часам не будет на месте, то ее не впустят в дом. Понимаете? Все деньги, которые лежали у меня в кармане куртки, пропитаны сажей и так горячи, что я не могу к ним притронуться. Мастерская Кленгема будет вам по дороге?

– Не совсем, – заметил оксфордский джентльмен, владелец автомобиля, однако, повернувшись к Эдне, добавил: – Я буду очень рад, если вы поедете с нами. Мы все равно уже опоздали к обеду и, следовательно, можем отправиться домой по другой дороге, мимо Кленгема. Как бы то ни было, но мы должны попасть в Сербитон. Боюсь только, вам покажется, что мы немного медленно двигаемся.

– Но что же будет делать Берт? – спросила Эдна.

– Я не знаю, чем мы можем помочь Берту, хотя были бы рады услужить и ему, – заметил джентльмен.

– Но вы ведь не сможете захватить с собой все это! – воскликнул Берт, указывая рукой на жалкие остатки обгоревшего мотоцикла.

– Боюсь, что не смогу… очень огорчен… вы понимаете? – проговорил, извиняясь, оксфордский джентльмен.

– Мне придется здесь остаться. Надо хорошенько осмотреть все. Поезжайте, Эдна.

– Мне не хочется оставлять вас, Берт.

– Что же делать, Эдна?..

В последний раз Эдна увидела фигуру Берта: он стоял на дороге в обгорелой и почерневшей от дыма рубашке и старался извлечь из пепла уцелевшие железные части мотоцикла. Любопытные уже разошлись, оставалось не более двенадцати человек. Флосси и Грабб тоже собирались удрать…

– Не унывайте, Берт! – крикнула Эдна, стараясь придать бодрость своему голосу. – Скоро увидимся!

– Когда, Эдна? – спросил Берт.

– Завтра…

– Итак, до завтра! – отвечал Берт, не подозревая, что ему суждено объездить большую часть земного шара, прежде чем он снова увидится с ней.

Берт начал зажигать спички, взятые им у одного из присутствующих, и старательно разыскивал среди пепла и обломков оброненную монету – полкроны. Его лицо было серьезным и выражало огорчение.

– Как я огорчена, что это случилось! – воскликнула Флосси, проезжая мимо вместе с Граббом…

Берт остался один. Он стоял, печальный и растерянный, раздумывая о том, не нанять ли ему повозку и нельзя ли будет каким-нибудь чудесным путем хотя бы частично восстановить стоимость его единственного имущества. Но темнота все сгущалась, и он понял, что все его намерения тщетны. В первый раз истина явилась ему во всей своей наготе, и его обдало холодом. Он все-таки взялся за ручку и попробовал поставить мотоцикл; заднее колесо, лишенное шины, сильно погнулось, как он и думал. Несколько минут он в отчаянии простоял неподвижно. Потом с большим усилием столкнул обгорелый мотоцикл в канаву, несколько минут смотрел на него, затем повернулся и решительно зашагал по дороге к Лондону.

Он даже ни разу не обернулся.

«Конец мотоциклу! – грустно сказал себе Берт. – Не ездить больше Берту Смоллуэйсу по крайней мере еще год или два. Прощайте, светлые дни! О, я должен был продать эту проклятую машину три года назад, когда представлялся случай!»

3

Глубокое уныние овладело обоими компаньонами фирмы «Грабб и Смоллуэйс», так что на следующее утро они даже не обратили никакого внимания на огромные плакаты, появившиеся в табачной лавочке напротив них. Там было напечатано следующее:

«Американский ультиматум

Великобритания должна воевать

Наше упрямое военное министерство все еще отказывается выслушать мистера Беттериджа

Страшная катастрофа на однорельсовой дороге в Тимбукту»

Другие плакаты гласили:

«Война – вопрос нескольких часов

Нью-Йорк спокоен

В Берлине – волнение»

Или:

«Вашингтон все еще молчит

Что будет делать Париж?

Паника на бирже

Королевская увеселительная поездка к замаскированным туарегам

Мистер Беттеридж снова делает предложение

Последнее пари в Тегеране»

Или:

«Хочет ли Америка войны?

Антигерманские беспорядки в Багдаде

Муниципальные скандалы в Дамаске

Изобретение Беттериджа приобретается Америкой»

Берт смотрел на эти объявления, красовавшиеся на дверях лавочки, и не видел их. На нем была почерневшая фланелевая рубашка и жалкие остатки его вчерашнего праздничного костюма. В лавочке было темно и уныло. Несколько плохих велосипедов, предназначенных для проката, выглядели особенно жалкими в это печальное утро. Берт смотрел на них и думал о предстоящих пререканиях, о прежнем и теперешнем домохозяевах, о счетах и о суде. Жизнь в первый раз представилась ему безнадежной борьбой против неотвратимого рока…

– Грабб, дружище! – воскликнул он. – Мне надоело возиться с этой лавчонкой!..

– И мне тоже, – отвечал Грабб.

– Она мне стала прямо противна. Я больше не в состоянии разговаривать ни с одним из покупателей.

– Вдобавок еще эта колясочка… – заметил задумчиво Грабб.

– К черту все! Во всяком случае, я не оставлял за нее залога. Следовательно… Да не все ли равно! Мы нисколько не преуспеваем здесь. Мы теряем деньги пригоршнями. Дела наши запутаны до последней степени!

– Но что же нам делать? – спросил Грабб.

– Бросить все. Продать, что только можно, и за такую цену, какую дадут. Ликвидировать все дело. Понимаешь? Что за польза биться как рыба об лед, когда все равно дело это пропащее! Ничего хорошего мы не добьемся. Глупо было бы продолжать.

– Это так, – возразил Грабб, – но ведь не твой капитал погибает здесь…

– Зачем же и нам погибать вместе с нашим капиталом? – отвечал Берт, игнорируя замечание Грабба.

– Однако я не считаю себя ответственным за эту коляску. Ни в коем случае! Это не мое дело.

– Никто не взваливает на тебя ответственность. Если тебе больше нравится оставаться здесь, то как тебе угодно. Я ухожу. Слышишь?

– Покидаешь меня?

– Да, покидаю… если ты останешься.

Грабб оглянулся. В самом деле, какой унылый вид имела лавка! Было время, когда все казалось здесь так хорошо, когда у них были надежды на успех нового начинания, был запас товара, и они рассчитывали на кредит. Теперь все разлетелось прахом… Очень возможно, что хозяин дома явится и затеет ссору из-за разбитого окна.

– Куда же ты хочешь, Берт? – спросил Грабб.

Берт обернулся и в упор посмотрел на него.

– Я уже думал об этом, когда шел домой, – сказал он, – и думал всю ночь… Я не мог заснуть ни на минуту!

– О чем же ты думал?

– Я составлял планы.

– Какие?

– О! Ведь ты же остаешься здесь?

– Нет, если найдется что-нибудь получше…

– У меня есть одна идея…

– Выкладывай ее скорее!..

– Ты помнишь, как смеялись вчера девушки, когда ты пел им эти куплеты?

– Кажется, будто это было так давно!

– А бедняга Эдна даже заплакала, когда я запел свою песню.

– Да, ей попала в глаз мошка. Я заметил это. Но какое это имеет отношение к твоим планам?

– Очень большое.

– Не думаешь же ты петь на улицах?

– На улицах? Нет! Но что ты скажешь о поездке по разным курортам Англии, Грабб? Если попробовать петь там? Разве молодые люди, даже из хорошего общества, не поют ради веселья? У тебя неплохой голос, у меня – тоже. Да мы заткнем за пояс любого из певцов, которых мне приходилось слышать на пляжах!.. Вот моя идея, Грабб. Мы будем делать то, что делали вчера ради забавы. Программу придумать нетрудно. Шести хорошеньких песенок вполне достаточно для начала. Одну или две надо иметь про запас, и затем мы должны рассчитывать на свое красноречие. Я, во всяком случае, на него рассчитываю.

Грабб задумался. Он смотрел на свою потемневшую и унылую лавочку, вспомнил о домохозяевах, о тяжелой борьбе за существование в эту эпоху – типичную эпоху мещанства; показалось, что откуда-то издалека доносится звон бубна и голос, поющий на берегу. Он ощущал горячий песок, освещаемый солнцем, и ему представилось, что вокруг него дети, люди в праздничных одеждах, и он слышит шепот: «Да ведь они и вправду джентльмены!» Потом – звук медяков, падающих в шляпу… Иногда – и серебряные монеты… Это был чистый доход; никаких издержек, никаких счетов!

– Я согласен, Берт, – сказал он.

– Согласен? Прекрасно. Медлить нечего! – воскликнул Берт.

– Но нам нельзя пускаться в путь совершенно без средств, – возразил Грабб. – Если мы выберем лучшие из этих велосипедов и отвезем их на велосипедную биржу, в Финсберн, то мы выручим за них шесть или семь фунтов. Мы можем это сделать завтра, прежде чем кто-нибудь узнает о нашем намерении.

– Как приятно думать, что старый хозяин явится со своими обычными претензиями и увидит на дверях объявление: «Закрыто на ремонт»…

– Так и сделаем! Непременно так и сделаем! – воскликнул Грабб с воодушевлением. – И знаешь ли, мы вывесим еще одно объявление, направляющее к нему всех, кто будет нас разыскивать, а? Понимаешь? Пусть знают нас!..

К вечеру план нового предприятия был уже окончательно разработан. Сначала они хотели соорудить себе новые костюмы, напоминающие форму морских офицеров. Берту очень нравилась мысль покрасоваться в ярко-голубом мундире со множеством позументов, нашивок и украшений. Но этот план оказался неосуществимым: чтобы сшить такие костюмы, потребовалось бы слишком много времени и денег. Надо было придумать что-нибудь более дешевое и легкое. Грабб предложил нарядиться в белые маскарадные костюмы. Они подумывали о том, чтобы выбрать два самых скверных велосипеда – из тех, которые отдавались напрокат, – выкрасить их пунцовой эмалевой краской, заменить звонки громким гудком и кататься на этих велосипедах в начале и в конце каждого представления.

Но и эту мысль пришлось оставить.

– Найдутся люди, которые, пожалуй, сразу распознают наши старые велосипеды, – заметил Берт. – Нет, уж лучше нам не делать этого. Надо окончательно порвать со старым и начать новое…

– Я так хочу этого, так хочу, – сказал Грабб.

– Нам надо забыть о том, что было, и выбросить вон всю эту рухлядь. Они не принесли нам ничего хорошего, эти дрянные велосипеды!

Тем не менее решено было все-таки рискнуть и взять с собой два велосипеда. Они придумали также и подходящий для себя костюм: коричневые чулки и сандалии, балахоны из дешевого небеленого полотна и парики и бороды из пакли. Они назовут себя «дервишами пустыни» и будут петь наиболее популярные песенки и куплеты, вроде «Мой кавалер» и «Почем шпильки?».

Порешили отправиться сначала в наиболее скромные местечки на морском берегу и лишь постепенно, завоевав внимание публики, перейти на более крупные курорты.

Для начала они выбрали Литтлстон в Кенте, главным образом потому, что это было глухое место.

Пока они обсуждали свой план, половина всех правительств мира усиленно готовилась к войне. Берт и Грабб узнали об этом уже около полудня, когда увидели плакаты вечерней газеты на противоположной стороне улицы.

Там огромными буквами было напечатано:

«Тучи сгущаются

Возможна война!»

– Все говорят о войне, – покачал головой Берт. – Право, они накличут ее когда-нибудь, если будут так неосторожны…

4

Нет ничего удивительного в том, что внезапное появление «дервишей пустыни», нарушившее спокойное однообразие жизни в песках Даймчерча, было встречено зрителями не особенно дружелюбно. Однорельсовая дорога в Даймчерч еще не была проложена, и поэтому тишина этого местечка еще ничем не была нарушена. Немногочисленные посетители Даймчерча особенно ценили это спокойствие и отсутствие той шумихи и всякого рода неожиданностей, которые составляют неизбежную особенность любого курорта. Здесь они могли купаться, лежать на берегу, мирно беседовать и играть с детьми на песке. Понятно, что «дервиши пустыни» им не особенно понравились.

Весь Даймчерч встрепенулся, когда вдали показались две белые фигуры, мчавшиеся на красных велосипедах по дороге из Литтлстона. Они быстро приближались, трубя в рог и издавая дикие крики, и вообще демонстрируя прямо-таки угрожающую веселость.

– Послушайте! Что это такое? – спрашивали себя обитатели Даймчерча.

Подкатив, наши молодые люди, согласно выработанному плану, объехали вокруг пляжа, сошли с велосипедов при общем внимании и сказали:

– Леди и джентльмены! Позвольте представиться вам… Мы – «дервиши пустыни»…

Немногочисленная публика, прогуливавшаяся по пляжу, с испугом смотрела на них.

– Тут мы ничего не получим, – заметил Грабб шепотом.

Но дети, заинтересовавшись, подошли ближе. Какой-то мальчуган рассмеялся от души, когда они с комически деловым видом сложили в кучу свои велосипеды. Затем они начали петь. Грабб запевал, а Берт изображал хор. А в конце каждого куплета они исполняли тщательно отрепетированный ими танец, держась за полы своих балахонов.

Тинга-линга, тинга-линга, тинга-линга-танг,

Почем нынче шпильки?

Так они пели и танцевали на берегу в Даймчерче. Солнце ярко светило.

Дети были довольны этим неожиданным развлечением и обступили молодых людей веселой гурьбой, дивясь их странному поведению; но взрослые взирали на незваных певцов холодно и недружелюбно.

Везде, по всем берегам Европы, раздавалось в это время веселое пение разных странствующих певцов. Дети весело играли в песке, согретом солнечными лучами. Сновали яхты и лодки, заполненные веселыми, беззаботными людьми, и, казалось, никто не замечал грозных туч, покрывающих горизонт, и надвигавшейся опасности. В городах люди спокойно занимались своими делами и развлекались. С газетами случилось то же, что с пастухом в басне: они раньше слишком часто кричали: «Волк, волк!», и теперь, когда пришел настоящий волк, им никто уже не верил…

5

Когда Берт и Грабб в третий раз повторяли свои куплеты, они вдруг заметили в северо-западном углу горизонта низко летевший огромный золотисто-коричневый шар, который быстро приближался к ним.

– Какая досада! – сказал Берт. – Как раз когда нам удалось наконец привлечь их внимание, явилось это новое развлечение. Но, как бы то ни было, продолжай, Грабб!

 
Тинга-линга, тинга-линга, тинга-линга-танг,
Почем нынче шпильки?..
 

Шар поднимался и опускался и наконец скрылся из виду.

– Спустился, слава Богу! – воскликнул Грабб, подпрыгивая. – Скорее, Берт! Будем танцевать, а то они заметят его…

Они окончили свой танец и только тогда посмотрели в сторону шара.

– С ним что-то случилось, – сказал Берт.

Все стали смотреть теперь на шар, подгоняемый свежим северо-западным ветром. Конечно, никто уже не интересовался ни танцами, ни пением. Даже Берт и Грабб сами забыли о своей дальнейшей программе. Шар подпрыгивал, как будто собирался спуститься. Он приближался, медленно опускаясь, почти касался земли, затем подскакивал вверх метров на пятнадцать и снова опускался. Корзина шара коснулась группы деревьев, и темная фигурка, барахтавшаяся в веревках, упала или спрыгнула назад в корзину. Наконец шар опустился еще ниже и медленно полетел над песчаным берегом. Шар был огромный, величиной с дом, а за ним волочился по земле длинный канат. Из корзины раздавались отчаянные вопли.

Какой-то человек как будто старался сбросить с себя одежду и затем, нагнувшись над краем корзины, крикнул:

– Хватайте скорее канат!

– Спасай, Берт! – закричал Грабб, стараясь поймать конец веревки.

Берт тоже кинулся и столкнулся при этом с рыбаком, который нагнулся к канату. Женщина с ребенком на руках, двое мальчиков с игрушечными шпагами и какой-то толстый господин во фланелевом костюме – все сразу бросились ловить канат. Они делали уморительные прыжки, стараясь поймать его. Но Берту удалось наступить ногой на извивавшуюся змеей и скользившую по земле веревку, и, чтобы не упустить ее, он встал на четвереньки и обеими руками ухватился за нее. Через несколько мгновений уже все отдыхающие на пляже сбежались к этому месту, и множество рук уцепилось за канат.

– Тяните сильнее! – кричал им человек из корзины.

Но шар продолжал еще несколько минут нестись вперед и тащил за собой людей, державшихся за канат, прямо к морю. Опустившись, он коснулся воды. Легкий серебристый плеск – и шар отпрянул, точно палец при внезапном ожоге. Из корзины снова раздался крик:

– Вытащите ее! Она в обмороке!

Человек, находившийся в корзине шара, возился около невидимого предмета, в то время как люди внизу изо всех сил тянули за веревку. Берт, бывший впереди других, прикладывал все усилия, чтобы не упустить канат; впопыхах он все время путался в длинном балахоне своего костюма дервиша. Он и представить себе не мог, что шар может быть таким огромным и ярким; корзина, сплетенная из коричневых прутьев, казалась ему сравнительно маленькой. Канат, за который цеплялся Берт, был прикреплен к крепкому кольцу над корзиной. Чем сильнее Берт тянул канат, тем ближе приближалась к нему корзина. Оттуда чей-то взволнованный голос продолжал кричать:

– Она без чувств! Ее сердце не выдержало всего, что ей пришлось вынести!

Наконец шар уступил и опустился вниз. Берт бросил канат и забежал вперед, чтобы схватить его поближе к шару. Через мгновение он уже держался рукой за край корзины.

– Держите крепче! – сказал человек в корзине, лицо которого показалось Берту подозрительно знакомым.

У этого человека были блестящие глаза, большие черные усы и плоский нос. Он снял куртку и жилет, предполагая, вероятно, что ему придется ради спасения жизни плыть; черные волосы были растрепаны.

– Пусть все возьмутся за корзину и держат ее. Там находится дама без чувств. Может быть, у нее даже разрыв сердца! Кто знает?! Мое имя – Беттеридж… Беттеридж… на воздушном шаре! Теперь, пожалуйста, вы все держитесь за край корзины. Последний раз в своей жизни я делаю такую глупость! Как можно было довериться этой палеолитической выдумке? Веревка от клапана оборвалась, и я не мог его открыть. Если я когда-нибудь встречу негодяя, который…

Он вдруг просунул голову между веревками и умоляющим голосом проговорил:

– Достаньте коньяка! Хоть немного хорошего коньяка!..

Кто-то из собравшихся тотчас же побежал за виски.

В корзине, на скамье, лежала, будто в хорошо заученной позе, полная белокурая дама в меховом пальто и огромной шляпе с цветами. Голова ее была откинута назад, в угол корзины, глаза зажмурены, рот открыт…

– Моя дорогая! – сказал Беттеридж своим обычным голосом. – Мы спасены!

Но она не пошевелилась.

– Моя дорогая! – громко крикнул еще раз Беттеридж. – Мы спасены!

Она не шевелилась…

Тут Беттеридж не смог сдержать себя и дал волю своему необузданному темпераменту.

– Если она умерла, – воскликнул он, поднимая кулаки и грозя огромному трепетавшему над корзиной шару, – если она умерла, то я разорву небесный свод, как полотно! Я должен снять ее отсюда! – кричал он, и ноздри его раздувались от волнения. – Не могу же я допустить, чтобы она умирала здесь, в этой плетеной корзине величиной в квадратный метр, – она, которая создана только для королевских дворцов! Держите крепче корзину! Найдется среди вас достаточно сильный человек, который мог бы удержать ее на руках?