Текст книги "Последний человек: мировая классика постапокалиптики"

Нам остается теперь лишь строить догадки. Вернется ли он когда-нибудь? Может быть, он унесся в прошлое и попал к кровожадным дикарям палеолита, или в пучину мелового моря, или же к чудовищным ящерам и огромным земноводным юрской эпохи? Может быть, и сейчас он бродит в одиночестве по какому-нибудь кишащему плезиозаврами оолитовому рифу или по пустынным берегам соленых морей триасового периода? Или, может быть, он отправился в Будущее, в эпоху расцвета человеческой расы, в один из тех менее отдаленных веков, когда люди оставались еще людьми, но уже разрешили все сложнейшие вопросы и все общественные проблемы, доставшиеся им в наследство от нашего времени? Я лично не могу поверить, чтобы наш век только что начавшихся исследований, бессвязных теорий и всеобщего разногласия по основным вопросам науки и жизни был кульминационным пунктом развития человечества! Так, по крайней мере, думаю я. Что же до него, то он держался другого мнения. Мы не раз спорили с ним об этом задолго до того, как была сделана Машина Времени, и он всегда мрачно относился к Прогрессу Человечества. Развивающаяся цивилизация представлялась ему в виде беспорядочного нагромождения материала, который в конце концов должен обрушиться и задавить строителей. Но если это и так, все же нам ничего не остается, как продолжать жить. Для меня будущее неведомо, полно загадок и только кое-где освещено его удивительным рассказом. И я храню в утешение два странных белых цветка, засохших и блеклых, с хрупкими лепестками, как свидетельство того, что даже в то время, когда исчезают сила и ум человека, благодарность и нежность продолжают жить в сердцах.

Перевод К. Морозовой, 1930 год

Война в воздухе

1

– Вот это прогресс! И чем дальше, тем больше! – воскликнул мистер Том Смоллуэйс. – Кто бы мог поверить, что дело дойдет до таких штук!

Так говорил мистер Том Смоллуэйс еще задолго до начала войны в воздухе. Он сидел у плетня в конце своего сада и равнодушно смотрел на огромный газовый завод Бен-Хилла. Над группой газометров показались три каких-то тонких пузыря, болтавшихся во все стороны, хлопавших и свертывающихся в трубки. Мало-помалу они становились все толще и круглее и, надуваясь, превращались в воздушные шары. Это были те самые воздушные шары, на которых еженедельно, по субботам, южно-английский аэроклуб устраивал полеты.

– Они поднимаются каждую субботу, – сказал сосед Смоллуэйса, мистер Стринджер, продавец молока. – Еще так недавно весь Лондон сбегался глазеть на полет воздушного шара, а теперь в каждой маленькой деревушке каждую неделю совершаются полеты. Для газовых компаний это прямо-таки спасение.

– В прошлую субботу на мои грядки обрушились три огромных мешка с песком. Целых три мешка! Этот груз они выбрасывают как балласт. Некоторые из моих растений были сломаны, а другие совершенно засыпаны песком, – заметил Смоллуэйс.

– Говорят, и дамы поднимаются на воздушных шарах, – проворчал Стринджер.

– Полагаю, что это не настоящие леди. Я не могу представить себе, чтобы леди летала на воздушном шаре и выбрасывала оттуда песок на публику внизу. У меня свой взгляд на это…

Стринджер кивнул головой в знак согласия и несколько мгновений задумчиво смотрел на раздувавшиеся шары. Но во взгляде его выражалось осуждение.

Том Смоллуэйс, по профессии зеленщик, питал большую склонность к садоводству. Его маленькая жена Джессика наблюдала за торговлей, а он благоденствовал. Том Смоллуэйс был создан для спокойной жизни, но, к несчастью для него, судьба распорядилась иначе. Окружающий мир постоянно подвергался изменениям, и притом таким, которые угрожали личному спокойствию мистера Смоллуэйса. Даже почва, которую он обрабатывал, не была застрахована от перемен. Он арендовал клочок земли, где находился его сад, но могущественный совет округа вдруг объявил его участок годным для построек. Он занимался огородничеством, но знал, что у него всегда могут отобрать этот последний зеленый клочок земли в округе: весь округ был захвачен новыми веяниями, город грозил все поглотить!..

Смоллуэйс утешал себя как мог. Ведь должен же наступить конец этому!

Его старик-отец еще помнил те времена, когда Бен-Хилл представлял собой тихую, мирную кентскую деревушку. Старик Смоллуэйс до пятидесяти лет служил кучером у сэра Питера Бона. Потом он начал немного выпивать и, лишившись места, поступил на станцию почтовых дилижансов, где оставался до семидесяти восьми лет. Затем он бросил службу. Теперь он постоянно сидел, скорчившись, у очага, готовый, однако, всегда везти, если понадобится, какого-нибудь беспечного иностранца. Этот древний старик-кучер жил воспоминаниями. Он мог бы рассказать вам об исчезнувших поместьях сэра Питера Бона, которые находились здесь еще задолго до начала эры строительства в этой местности; о том, как этот магнат управлял своими поместьями, какие тут устраивались охоты, какие почтовые кареты разъезжали по большой дороге, какое огромное поле для игры в крокет простиралось там, где теперь находится газовый завод. Старик Смоллуэйс помнил, когда был построен Хрустальный дворец. Дворец возвышался в шести милях от Бен-Хилла, и его огромный фасад сверкал в лучах утреннего солнца, а по вечерам он сиял огнями, представляя даровой фейерверк для всего населения Бен-Хилла. Потом вокруг виллы появились железная дорога, газовые заводы, водопроводы и множество жалких лачуг для рабочих. Была проведена канализация, и вода исчезла из Отерберна, который превратился в отвратительную грязную канаву. Затем построили новую железнодорожную станцию – Южный Бен-Хилл; выросли новые дома – много домов, лавок, витрин. Конкуренция возрастала, появились омнибусы, трамваи, идущие прямо в Лондон, автомобили, библиотека Карнеджи.

– Нет, кто бы мог поверить, что так пойдет и дальше! – говорил мистер Том Смоллуэйс, живя посреди этих чудес. Его лавочка, помещавшаяся в одном из старых уцелевших деревенских домов в нижней части Хай-стрит, как будто хотела притаиться и спрятаться от нескромных взоров, стороживших ее. Когда была поднята мостовая Хай-стрит, то лавочка очутилась внизу, и приходилось спускаться на три ступеньки, чтобы попасть в нее. Том изо всех сил старался продавать только свои собственные превосходные продукты, не отличавшиеся большим разнообразием, но и он должен был в конце концов уступить требованиям времени. В витринах у него замелькали французские артишоки, иностранные фрукты, яблоки из Нью-Йорка, из Калифорнии, из Канады, из Новой Зеландии.

– Красивые фрукты, не похожие на наши английские яблоки, – говорил Том, – бананы, странные орехи, виноград, манго.

Автомобили мчались во всех направлениях. Скорость их движения возросла, а скверный запах, исходивший от них, все больше распространялся в воздухе. Огромные гремящие платформы с керосиновыми двигателями, развозившие уголь и тюки товаров, заменили прежние конные повозки. Моторные омнибусы бегали теперь вместо исчезнувших вдруг дилижансов, и даже кентская земляника, отправляемая в Лондон ночью, терпела ущерб от этой замены, потому что во время перевозки на грузовиках она подвергалась слишком большой тряске, и к ее аромату примешивался запах бензина.

В конце концов и молодой Берт Смоллуэйс тоже приобрел мотоцикл…

2

Надо сказать, что Берт был представителем прогрессивных идей в семье Смоллуэйсов.

Распространение влияния новых веяний на семью Смоллуэйсов было красноречивейшим доказательством беспощадной силы прогресса. Впрочем, Берт всегда отличался предприимчивостью и уже в очень юном возрасте обнаруживал стремление не отставать от прогресса. Когда ему было только пять лет, он пропал однажды на целый день, а когда ему исполнилось семь лет, он чуть не утонул в резервуаре нового водопровода. Ему было только девять лет, когда настоящий полисмен отнял у него настоящий револьвер. Он научился курить, но не так, как некогда его брат Том, куривший трубку, набитую бумагой: он курил настоящие американские папиросы, изготовленные специально для английских мальчиков. Его манера выражаться шокировала отца уже тогда, когда ему минуло всего двенадцать лет. В этом же возрасте, выжидая покупателей и зарабатывая три шиллинга в неделю продажей на железнодорожной станции бен-хиллской газеты «Еженедельный Экспресс», Берт тратил свой заработок на папиросы и на разные вещи, необходимые для того, чтобы жить в свое удовольствие и чтобы просветить свой ум. Все это, однако, нисколько не мешало его школьным занятиям, и он окончил школу раньше многих своих сверстников.

Берт был на шесть лет моложе Тома. Одно время его пытались приучить к делу в зеленной лавочке; это случилось тогда, когда Том, которому исполнился двадцать один год, женился на тридцатилетней Джессике и скопил немного денег. Но Берт был не из тех людей, судьбой которых можно было распоряжаться. Он ненавидел земляные работы, а когда ему поручали отнести корзину с каким-нибудь товаром, то в нем просыпался бродяжнический инстинкт, и он отправлялся шататься, не замечая тяжести своей ноши и забывая о том, куда должен ее доставить. Мир был полон для него особого очарования, и он устремлялся вперед вместе с корзиной и со всем, что в ней находилось. Волей-неволей Тому пришлось самому разносить свои товары, а Берту было предложено поискать другое занятие. Берт перепробовал множество профессий. Он служил у суконщика, у химика, был рассыльным у доктора, младшим помощником у газовщика, строчил адреса на конвертах, помогал разносчику молока, был носильщиком и в конце концов поступил приказчиком в велосипедную лавку.

Тут, видимо, он нашел то, чего так жаждал его предприимчивый ум. Его хозяин, молодой человек по имени Грабб, мечтавший о различных изобретениях, днем расхаживал весь вымазанный в саже, а по вечерам заседал в концертном зале. Берту он казался образцом очень одаренного джентльмена. Грабб ухитрялся сбывать самые скверные велосипеды во всей южной Англии и с удивительной энергией улаживал возникавшие после этого недоразумения. Берт хорошо уживался с ним. Сделавшись чрезвычайно искусным велосипедистом, Берт мог проделывать с велосипедами настоящие фокусы. Он проезжал целые мили на таких велосипедах, которые неминуемо развалились бы, если бы мы с вами вздумали на них прокатиться.

После работы Берт всегда тщательно отмывал свое лицо, а иногда и шею. Все свои деньги он тратил на разные необыкновенные галстуки и воротнички, на папиросы и на изучение стенографии в бен-хиллском институте.

Иногда он заглядывал в лавочку Тома и своим блестящим разговором производил такое впечатление на него и Джессику, что они оба, почтительные со всеми, к Берту относились сверхпочтительно.

– Он передовой парень, этот Берт, не правда ли? – говорил Том жене. – Он много знает.

– Будем надеяться, что это не повредит ему, – возражала обычно благоразумная Джессика.

– Теперь время другое, – продолжал Том. – Все стремятся вперед. Вот мы уже в марте будем иметь молодой картофель, и притом английского происхождения, если, конечно, все пойдет так, как теперь! Я еще не видывал таких времен, Джессика. Ты заметила, каким узлом был завязан его галстук?

– Это ему не идет, Том. Такой бант годится лишь для джентльмена, а не для него. Он не подходит ни к его лицу, ни к костюму. Ему не следует носить такие галстуки…

Но Берт скоро облачился в костюм велосипедиста, и когда они вместе с Граббом, оба изогнувшись дугой, мчались на своих велосипедах в Брайтон и обратно, пожалуй, можно было бы поверить, что Смоллуэйсы в состоянии достигнуть многого.

Ну и времена!

Старый Смоллуэйс, сидя у очага и вспоминая величие прежних дней, мог сколько угодно рассказывать о старом сэре Питере, которого он за двадцать восемь часов возил в Брайтон и обратно; о его белой высокой шапке; о леди Бон, никогда не ходившей пешком (за исключением только прогулок по саду); о состязаниях на приз в Кроуэлле; об охотах на лисиц в Ринк-Баттоме (где теперь устроен приют для душевнобольных); о платьях и кринолинах леди Бон, – но никто уже не обращал внимания на его рассказы. Родился новый тип джентльмена, обладавшего самой неджентльменской энергией, – джентльмена, одетого в запыленную и замасленную кожаную куртку, в огромных наглазниках, в удивительной шапке, распространявшего по дороге аромат бензина и быстро мчавшегося в облаках пыли. А леди, сопровождающая такого джентльмена, – если иногда удавалось увидеть ее в Бен-Хилле, – была лишена всякого изящества: с обветренным лицом, не столько одетая, сколько запакованная, будто для отправки большой скоростью.

Берт жил мечтами о все увеличивающейся скорости передвижения. Он изучил, насколько мог, конструкции велосипедов и все их разновидности. Но ни один из них не удовлетворял его. Одно время он разъезжал на велосипеде, делая по двадцать миль в час, по дорогам, где все чаще и чаще встречались механические экипажи. Но такая скорость все же была далека от его идеала. Наконец, когда он накопил достаточно сбережений, он приобрел мотоцикл. Компания, сдававшая напрокат мотоциклы, обанкротилась, и благодаря этому Берт в одно прекрасное и памятное для него воскресное утро, напутствуемый советами и указаниями Грабба, умчался на своем собственном мотоцикле по большой дороге. На этой дороге и так уже было самое оживленное движение, а Берт, со своей стороны, добавил еще одну опасность ко всем уже существующим удовольствиям путешествия по южной Англии.

– Помчался в Брайтон! – сказал старик Смоллуэйс, поглядывая из окна лавочки вслед своему младшему сыну. Во взоре его отражалось нечто среднее между гордостью и осуждением. – В его годы я ни разу не был в Лондоне, ни разу не был южнее Кроулен и вообще никуда не ездил. Да и никто тогда никуда не ездил. Даже образованные люди сидели дома. А теперь все куда-то стремятся, все разбегаются в разные стороны, и вся наша страна как будто разлетается на куски. И удивительно, что все они возвращаются назад!.. Да, все мчатся в Брайтон. А разве кто-нибудь покупает теперь лошадей?..

– Но про меня ты не можешь сказать, чтобы я ездил в Брайтон, – заметил Том.

– И нечего тебе ездить! – резко возразила Джессика. – Только зря деньги швырять!

3

На некоторое время Берт так увлекся своим мотоциклом, что совершенно не замечал происходивших вокруг него перемен. Он не замечал, что время таких штук, как его мотоцикл, проходит и что уже возникают новые способы передвижения. В самом деле, замечательно, что именно Том первый обратил на это внимание. Его занятие садоводством заставляло его внимательно следить за небом. Близость же бен-хиллского газового завода и Хрустального дворца, откуда постоянно поднимались воздушные шары, а также то обстоятельство, что на его картофельные грядки часто падал балласт, внушали Тому подозрение, что на этот раз в небесах, а не на земле, должны произойти новые перемены. Это была эпоха, когда только что начиналось увлечение воздухоплаванием.

Грабб и Берт услышали об этом в первый раз в концертном зале; затем они увидали это в кинематографе, но на воображение Берта больше всего подействовало чтение шестипенсовой книжки Джорджа Гриффита «Изгнанники воздуха». Так воздухоплавание покорило воображение Берта.

Прежде всего бросалось в глаза заметное увеличение количества воздушных шаров. Небо в Бен-Хилле, казалось, было наполнено этими шарами. Особенно по четвергам и субботам нельзя было взглянуть на небо и не увидеть где-нибудь воздушного шара. И вот в один прекрасный день Берт, ехавший на своем мотоцикле в Кройдон, был задержан на дороге появлением огромного шаровидного чудовища, поднимавшегося над Хрустальным дворцом. Берт остановился и стал наблюдать. Внизу шара была прикреплена деревянная рама, где сидел человек и находилась машина, приводившая в движение винт, очень быстро вращавшийся в носовой части дирижабля. Позади помещался руль, сделанный из парусины. Издали могло показаться, что деревянная рама, где сидит человек, тащит за собой упирающийся шар, заставляя его двигаться. Это удивительное сооружение не только двигалось вперед, но, несомненно, его движениями можно было управлять. Поднявшись на высоту трехсот метров (Берт ясно слышал шум машины), оно направилось к югу и скрылось за холмами. Затем оно появилось вдали, на востоке, в виде маленькой голубоватой полоски и, быстро двигаясь, вернулось к Хрустальному дворцу, обогнуло его башни и, выбрав место для спуска, медленно опустилось на землю…

Берт глубоко вздохнул и вернулся к своему мотоциклу.

Все чаще и чаще стали появляться в небе странные фигуры, имевшие цилиндрическую, конусообразную или грушевидную форму, а однажды появилось какое-то сооружение из алюминия, необыкновенно блестевшее и почему-то вызывавшее в уме Грабба представление о броненосце.

Затем уже начались настоящие полеты. Однако из Бен-Хилла их нельзя было наблюдать, так как они совершались в специально приспособленных для этого местах, при благоприятных условиях. Берт и Грабб узнавали об этих полетах только из газетных статей или по кинокартинам. Но все же об этом говорили очень много; поэтому Берт решил повесить на окне магазина дощечку с надписью: «Здесь строят и чинят аэропланы». Том, увидев эту вывеску, разволновался. Ему казалось легкомысленным такое отношение к собственному делу.

Но соседи Грабба, и в особенности те, кто занимался спортом, очень одобряли его.

Все говорили о полетах и повторяли одни и те же слова: «Они своего добьются!» Но тут было что-то неладное. Правда, люди летали на аппаратах тяжелее воздуха. Но эти аппараты часто ломались. Иногда разбивалась только машина, иногда аэроплан, а чаще – и то и другое. Те аппараты, которые, поднявшись на пять или шесть километров, благополучно совершали полет и возвращались обратно, подвергались катастрофе в следующий раз. Казалось, доверять им было невозможно, достаточно было малейшего ветерка, чтобы нарушить правильность их движения, или незначительной рассеянности пилота, чтобы все погубить. Казалось, что идея авиации бесповоротно скомпрометирована.

– Им не хватает устойчивости, – говорил Грабб, повторяя слова своей газеты. – Они бросаются во все стороны и разбиваются вдребезги.

Мало-помалу, после двухлетних ожиданий, интерес к воздухоплаванию ослабел. Газетам надоело воспроизводить дорогостоящие фотографические снимки с различных воздухоплавательных аппаратов, а публике надоело читать оптимистические отчеты, сменяемые сообщениями о катастрофах, за которыми следовало зловещее молчание. Полеты на летательных аппаратах почти прекратились, и даже воздушные шары показывались теперь значительно реже, хотя песочный балласт продолжал сыпаться на сады и луга жителей Бен-Хилла. Но все-таки Том мог рассчитывать по крайней мере на десять лет спокойствия, так как воздухоплавание, видимо, не развивалось дальше. Теперь наступало другое увлечение, и Том, следивший с тревожным вниманием за появлением в небесах летательных машин, должен был обратить свои взоры вниз, где тоже появились грозные симптомы надвигавшихся изменений.

Об однорельсовой системе железных дорог говорили уже давно. Но настоящая беда началась лишь тогда, когда Бреннан выступил в Королевском обществе с демонстрацией гироскопического однорельсового вагона. Это произвело сенсацию, и в 1907 году общественное внимание было уже всецело поглощено этим открытием. Помещение, где был выставлен вагон, не могло вместить всех желающих. Военные, политические деятели, заслуженные беллетристы, светские дамы заполняли узкий проход, проталкиваясь локтями вперед, и радовались, если им удавалось увидеть хоть кончик рельса. Великий изобретатель невнятно, но убедительно излагал публике историю своего изобретения и демонстрировал модель будущего поезда, которая послушно двигалась по одному рельсу, проходила закругления и подъемы, останавливалась, возвращалась назад – и все время сохраняла равновесие. Гром аплодисментов сопровождал эту демонстрацию. Публика разошлась, рассуждая: «Что за наслаждение проехаться по такой стальной проволоке над пропастью! Представьте, если гироскоп остановится!» Но лишь очень немногие предвидели те перемены, которые должно было произвести изобретение Бреннана.

Через несколько лет никто уже не боялся ездить в вагоне, висящем над пропастью на стальной проволоке. Однорельсовая система вытеснила все другие способы передвижения, трамваи и железные дороги. Там, где земля была дешева, рельс был проложен по земле, где она была дорога, рельс висел в воздухе, прикрепленный к железным столбам. Легкие и удобные вагоны бежали во все стороны и выполняли все, что было нужно. Прежняя система передвижения по двойным рельсам отжила свой век.

Когда старик Смоллуэйс умирал, его сын Том сказал:

– А ведь когда он был молод, ничего не было выше наших труб – ни одной проволоки, ни одного каната не висело в небесах!

Теперь же густая сеть проводов протянулась над Бен-Хиллом, где электрическая компания поставила трансформаторы и соорудила электрическую станцию около старого газового завода. Ветвь однорельсовой дороги прошла и в Бен-Хилл. Кроме того, каждый местный житель обзавелся телефоном – его можно было найти почти в каждом доме.

Колонны, к которым был прикреплен рельс новой дороги, представляли собой мощные железные сооружения, выкрашенные в темно-голубой цвет. Сооружения эти резко выделялись на общем фоне городского пейзажа. Одна такая гигантская колонна возвышалась как раз возле домика Тома, подавляя его своей величиной, а другая – в углу его огорода. Тут же находились две огромные доски с рекламами. Одна из этих реклам рекомендовала дешевые часы, другая – средство для укрепления нервов, причем обе доски были поставлены почти горизонтально для того, чтобы пассажиры, проезжающие в однорельсовых вагонах, могли читать эти объявления. Таким образом, рекламы служили крышей для навеса, где лежали садовые инструменты Тома и хранились грибы. И днем и ночью над головой Тома быстро проносились вагоны – длинные, комфортабельные, ярко освещенные в темноте. Они мчались ночью из Брайтона и Гастингса, сопровождаемые грохотом, и улицы внизу на мгновение освещались, как во время грозы.

Такая же однорельсовая дорога была проложена и через Ла-Манш. Огромные железные сооружения, величиной с Эйфелеву башню, возвышались на пятьдесят метров над водой. Посередине пролива они были сделаны еще выше для того, чтобы дать проход пароходам Антверпенской и Гамбургско-Американской линий.

Наконец и тяжелые товарные вагоны стали передвигаться только на двух колесах, вместо четырех. Это обстоятельство почему-то особенно сильно взволновало Тома, и он целый день ходил мрачный после того, как первый такой вагон промчался над его лавочкой.

Само собой разумеется, что общественное внимание было поглощено развитием однорельсовой гироскопической системы. Большую сенсацию произвело также открытие, сделанное мисс Патрицией Гидда, доктором геологии и минералогии Лондонского университета. После кратковременной агитации в пользу женского избирательного права она вернулась к своим научным трудам и занялась исследованием золотоносных скал Северного Уэльса. Во время этой работы у нее возникла мысль, что и под водой можно найти такие скалы. Чтобы проверить это, она воспользовалась подводным аппаратом доктора Альберта Кассини. Благодаря счастливому сочетанию интуиции, свойственной ее полу, и логики ученого ей действительно удалось найти золото во время первой же подводной экскурсии; пробыв под водой три часа, она поднялась наверх с грузом руды, содержавшей золото в небывалом количестве: до пятисот тридцати граммов золота на одну тонну породы! Но история ее подводной работы, – хоть это и очень занимательная история, – должна быть рассказана в другое время. Сейчас достаточно упомянуть только то, что возобновление интереса к воздухоплаванию совпало с последующим возрастанием цен и развитием духа предприимчивости.

4

Любопытно, как началось это новое, последнее увлечение воздухоплаванием. Оно налетело словно вихрь в тихую погоду: ничто не вызывало его, оно появилось само собой. Люди снова заговорили о полетах с таким видом, как будто они никогда и не переставали думать об этом. Рисунки и изображения полетов и летательных машин снова запестрели в газетах, и число статей о воздухоплавании заметно увеличилось даже в серьезных журналах. В однорельсовых поездах пассажиры спрашивали друг друга: «Когда же мы, наконец, полетим?» Изобретатели воздухоплавательных аппаратов вырастали точно грибы после дождя. Аэроклуб возвестил о своем проекте устроить грандиозную выставку летательных машин, которая будет помещаться на огромной площади, оставшейся после снесения всех трущобных домов в Уайт-Чепеле.

Эта волна скоро докатилась и до Бен-Хилла. Грабб разыскал среди старого хлама модель своей летательной машины и начал пробовать ее во дворе, позади своей лавочки. Ему удалось добиться чего-то вроде полета, но при этом были разбиты семнадцать оконных стекол и девять цветочных горшков в оранжерее на соседнем дворе.

И вот наконец неизвестно откуда возник упорный, волнующий слух, что проблема воздухоплавания разрешена, что тайна уже известна. Берт услышал это в одной гостинице близ Нетфилда, куда он заехал отдохнуть во время поездки на своем мотоцикле. Там он встретился с неизвестным субъектом в хаки, видимо, сапером, который очень заинтересовался его машиной и начал внимательно рассматривать ее. Это был довольно прочный аппарат, но, принимая во внимание быстро меняющиеся времена, он мог уже считаться старым, так как существовал почти восемь лет. Осмотрев с серьезным видом машину Берта, солдат сказал:

– В следующий раз я отправлюсь на аэроплане. Мне надоело таскаться по всяким дорогам.

– Да об этих аэропланах – одни только разговоры, – заметил недоверчиво Берт.

– О них говорят и их делают. Это будет скоро.

– Все «скоро» да «скоро». Я поверю, когда увижу своими глазами.

– Ждать придется недолго.

Разговор принял характер дружеского спора.

– Говорю вам, что я видел, как они летают, – настаивал на своем солдат. – Я сам видел это.

– Мы все это видели, – возражал Берт.

– Да я вовсе не имел в виду эти полеты и падения. Я говорю о безопасном и управляемом полете, даже при встречном ветре.

– Ну, положим, таких полетов вы не видели!

– Видел в Альдершоте. Но это держат в секрете. И правильно делают. Не станет же наше военное министерство разглашать эту тайну…

Недоверие Берта пошатнулось. Он закидал солдата вопросами, и тот отвечал:

– Я вам вот что скажу. У них есть огороженное место, гектаров двести шестьдесят, что-то вроде долины, окруженной проволочной изгородью; изгородь – вышиной в три метра и вся усажена шипами. Там, внутри, они и занимаются этими делами. Но в лагерь проникают слухи, и нам удалось кое-что подсмотреть. Однако не только у нас есть такие аппараты. Они, конечно, есть и у японцев, и у немцев! Я не могу допустить, чтобы и французы отстали от нас в этом отношении. Ведь они изобрели броненосцы, подводные лодки; они и тут не останутся позади.

Солдат стоял перед Бертом, расставив ноги, и с серьезным видом набивал свою трубку. Берт облокотился на низкий забор и прислонил к нему свой мотоцикл.

– Вот если теперь начнется война, занятная будет штука! – заметил Берт.

– Да, вопрос скоро решится, – сказал солдат. – Когда это случится, то начнется ужасное представление. Но уверяю вас, что каждый будет на своем месте, когда поднимется занавес… Вот тогда будет сражение! Вам в газетах об этом не случалось читать?

– Я читал кое-что…

– Ну, так вы обратили внимание на замечательный случай исчезновения изобретателя; он произвел публично несколько весьма удачных опытов, а потом о нем больше ничего не было слышно.

– Что-то не помню…

– А я знаю такие факты. Какой-нибудь изобретатель добился успеха. И вдруг он исчезает, как будто проваливается сквозь землю! Скоро о нем уже никто ничего не слышит. Понимаете? Такие изобретатели исчезают. Уходят, не оставляя своего адреса. Спустя некоторое время – впрочем, это уже старая история! – появляются братья Райт из Америки. Они как-то проскользнули мимо и потерялись из виду. Да, да, они исчезли… Потом – эти ирландцы… Я забыл их имена. Все говорили, что они умеют летать. И они тоже куда-то исчезли. Я слышал, что они живы; но правда ли это – никто точно сказать не может. Где они – никто не знает. А вот еще этот парень, который облетел вокруг всего Парижа и упал в Сену. Де-Булей, кажется. Забыл его имя. Его полет был замечателен, несмотря на неудачный конец. Куда же он исчез? Ведь он не пострадал во время падения. Но о нем также не слышно…

Солдат стал раскуривать свою трубку.

– Похоже на то, как будто их всех проглатывает какое-то тайное общество, – заметил Берт.

– Тайное общество? Не-ет, не то…

Солдат зажег спичку и поднес ее к трубке, которую держал во рту.

– Тайное общество? – проговорил он сквозь зубы и бросил спичку. – Скорее, это военное министерство, вот что. Говорю вам, что теперь нет ни одной крупной державы в Европе, Азии, Америке или Африке, которая не запаслась бы уже одной или двумя летательными машинами. Но только державы хранят это в тайне. Уверяю вас, что нет ни одной. У каждой есть настоящие летательные аппараты, вполне пригодные к употреблению. А как они шпионят друг за другом, к каким прибегают уловкам, чтобы выведать тайну у других! Ни один иностранец, сэр, даже никто из местных жителей не может теперь проникнуть в заповедные места около Лидса, не говоря уже о нашем небольшом округе в Альдершоте и опытном лагере в Голуэйе. О нет!

– Хорошо, – решительным тоном заявил Берт. – Я постараюсь как-нибудь проникнуть туда, чтобы увидеть собственными глазами. Увижу – и тогда поверю, обещаю вам это.

– Вы скоро увидите, – ответил солдат, садясь на свой велосипед.

Сдвинув на затылок шапку, Берт остался стоять у стены, держа в руках папироску и задумчиво поглядывая вслед умчавшемуся велосипедисту.

– Если только он говорит правду, – сказал наконец Берт, – то мы с Граббом совершенно напрасно теряем драгоценное время. Не говоря уже об убытках из-за этой разбитой оранжереи…

5

Как раз в то время, когда Берт был поглощен мыслью о своем таинственном разговоре с солдатом, случилось удивительное событие, представляющее одну из самых драматических глав человеческой истории. Первый удачный полет! Люди обычно очень просто говорят о событиях, составляющих эпоху в истории. А это было именно такое событие мировой важности. Неожиданно и незаметно была решена важная задача…

Мистер Альфред Беттеридж совершил полет из лондонского Хрустального дворца в Глазго и обратно на небольшом аппарате тяжелее воздуха; аппарат уже производил впечатление настоящего, вполне пригодного для практических целей. Беттеридж в совершенстве управлял этой машиной, которая летала точно голубь.