Текст книги "Чудесное посещение"

XIV

– Вы не поняли, – шептал Викарий. – Он и есть ангел.

– Ш-ш-то-о? – чуть не взвизгнул Доктор. Его брови поднялись, он улыбнулся.

– А крылья?

– Вещь вполне естественная, вполне… Небольшое уклонение от нормы.

– Вы уверены, что эти крылья естественны?

– Все, что существует, дорогой мой, естественно. Неестественного в мире не бывает. Если бы я думал, что бывает, я бросил бы практику и постригся в монахи. Бывают, конечно, аномалии. И даже…

– Но то, как я на него набрел… – начал Викарий.

– Да, расскажите мне, где вы его подобрали? – сказал Доктор. Он уселся в прихожей на столике.

Викарий начал, помявшись – он не был искусным рассказчиком, – со слухов о большой странной птице. Говорил он неуклюжими фразами (он хорошо знал своего епископа и, имея всегда перед глазами этот устрашающий пример, избегал привносить в повседневную речь тот стиль, которым пользовался в своих проповедях), и через каждые его три-четыре фразы Доктор слегка кивал головой и всасывал уголки губ, как бы разделяя рассказ на этапы и отмечая, что пока все в нем шло так, как и должно было идти. «Самовнушение», – пробурчал он раз.

– Извините? – переспросил Викарий.

– Ничего, – сказал Доктор. – Уверяю вас, ничего. Продолжайте. Так что же дальше? Это все чрезвычайно интересно.

Викарий рассказал, как он взял ружье и пошел на охоту.

– После дневного завтрака, так вы сказали? – перебил Доктор.

– Сразу после завтрака, – подтвердил Викарий.

– Этого, вы сами знаете, вам делать не следовало. Но прошу вас, продолжайте рассказ.

Он дошел до того, как, поднявшись к калитке, увидел Ангела.

– Стоя на солнцепеке, – ввернул Доктор. – В тени было двадцать шесть.

Когда Викарий кончил, Доктор сжал губы еще плотней, чем раньше, чуть улыбнулся и многозначительно посмотрел Викарию в глаза.

– Вы не… не думаете, – начал Викарий, запинаясь.

Доктор покачал головой.

– Позвольте, – сказал он, взяв Викария за локоть.

– Вы выходите, – говорит он, – на полный желудок и в самую жару. На солнце уж, верно, выше тридцати. В вашем сознании, насколько оно наличествует, вихрятся мысли о чем-то крылатом. Я говорю «насколько наличествует», потому что большая часть вашей нервной энергии отлила книзу, на переваривание съеденного завтрака. Человек, валявшийся в орляке, встает перед вами, и вы палите, не целясь. Он кидается вверх по косогору… и тут оказывается… оказывается… что у него удвоение верхних конечностей, причем вторая их пара имеет некоторое сходство с крыльями. Конечно, это не более как совпадение. Ну, а радужные краски и прочее… Разве раньше у вас никогда не плавали перед глазами цветные пятна в яркий солнечный день?.. Вы уверены, что они были только на крыльях и больше нигде? Припомните.

– Но он и сам говорит, что он ангел! – возразил Викарий, выпучив круглые глазки и глубже засунув в карманы свои пухлые ручки.

– Эге! – произнес Доктор, сверля его глазами. – Так я и полагал. – Он умолк.

– А вы не думаете… – начал Викарий.

– Этот человек – имбецил, – сказал Доктор тихо и внушительно. – Им-бе-цил.

– Кто? – переспросил Викарий.

– Имбецил. Слабоумный. Вы не обратили внимания на женственность его лица? На его бессмысленный смешок? На его длинные волосы? И посмотрите, как он одет…

Рука Викария потянулась к подбородку.

– Это все признаки слабоумия, – сказал Доктор. – Многие дегенераты этого типа проявляют такую же склонность – присваивать себе какое-нибудь величественное наименование, намекающее на грозную силу. Один называет себя принцем Уэлльским, другой – архангелом Гавриилом, третий – самим Господом Богом. Ибсен мнит себя Великим Учителем, а Метерлинк – новым Шекспиром. Я недавно читал об этом – у Нордау. Несомненно, это странное, прирожденное уродство подсказало ему мысль…

– Но право же… – начал Викарий.

– Я не сомневаюсь, что он сбежал из приюта.

– Я не могу полностью принять…

– Вам придется. А нет, так на то есть полиция, или, на худой конец, можно дать объявление; впрочем, его родные, возможно, пожелают избежать огласки… Кому приятно, если в семье…

– Он с виду совершенно…

– Не пройдет и двух дней, как его начнут разыскивать друзья, – успокоил Доктор, потянувшись за своими часами. – Он, я полагаю, живет неподалеку от наших мест. С виду он безопасен. Я, пожалуй, загляну к вам завтра еще раз посмотреть его крыло. – Крумп соскользнул со стола и выпрямился.

– А бабушкины-то сказки крепко в вас засели, – сказал он, похлопав Викария по плечу. – Но, знаете – ангел, это уж… Ха-ха-ха!

– А ведь я и в самом деле подумал… – проговорил с сомнением Викарий.

– Взвесьте факты, – сказал Доктор, все еще нащупывая часы, – взвесьте все факты на весах нашего точного анализа. Что от них останется? Всплески красок, игра фантазии, muscae volantes[5]5
  Летающие мошки (лат.).


[Закрыть].

– А все-таки, – молвил Викарий, – я мог бы присягнуть, что крылья радужно сияли и что…

– Подумайте хорошенько (Доктор вынул часы): зной, слепящее солнце; голову напекло… Но мне в самом деле пора. Без четверти пять. Я навещу вашего… ангела (ха-ха!) завтра днем, если его тем временем никто не заберет от вас. Повязку вы сделали в самом деле очень недурно. Мне это льстит. Значит, мы не зря проводили занятия по оказанию первой помощи… Всего хорошего.

Помощник Викария

XV

Викарий полумашинально отворил дверь, чтобы выпустить Крумпа, и увидел своего помощника Мендхема, который шел по аллее вдоль стены мышиного горошка и таволги. Тут его рука потянулась к подбородку, в глазах отразилось смущение. А ну как он и впрямь обманулся? Проходя мимо Мендхема, Доктор высоко поднял шляпу над головой. «Умнейший человек, этот Крумп, – подумал Викарий, – и куда вернее судит о твоем рассудке, чем ты сам». Викарий так остро это почувствовал. Тем трудней представилось предстоящее объяснение. А ну, как он вернется сейчас в гостиную и увидит спящего на коврике простого бродягу?

Мендхем был щупленький человечек с величественной бородой. Казалось, весь рост у него ушел в бороду, как у горчицы в семя. Но когда он говорил, вы убеждались, что у него есть также и голос.

– Моя жена пришла домой в ужасном состоянии, – прогремел он еще издалека.

– Заходите, – сказал Викарий, – заходите. Замечательный, знаете, случай… Пожалуйте в дом. В мой кабинет, прошу. Я чрезвычайно сожалею. Но когда я все вам объясню…

– И, надеюсь, принесете извинения, – прогремел Помощник.

– И принесу извинения. Простите, не сюда. В кабинет.

– Так кто же была эта женщина? – сказал Помощник, обернувшись к Викарию, едва тот прикрыл дверь своего кабинета.

– Какая женщина?

– Ну-ну-ну!

– Нет, в самом деле?

– Накрашенная особа в легком наряде – скажем откровенно, в возмутительно легком, – с которой вы прогуливались по саду.

– Мой дорогой Мендхем… это был Ангел!

– Ангел, да и прехорошенький, а?

– Мир становится таким прозаическим, – вздохнул Викарий.

– Мир, – взревел Помощник, – становится с каждым днем черней. Но чтобы человек вашего положения открыто, без стыда…

– Тьфу ты! – сказал Викарий в сторону. Он редко позволял себе чертыхаться. – Послушайте, мистер Мендхем, тут в самом деле недоразумение. Уверяю вас…

– Превосходно, – сказал Помощник. – Тогда объясните! – Он стоял, расставив тощие ноги, а руки скрестив на груди, и хмурился на Викария над густой своей бородой.

(Объяснения, повторяю, я всегда считал характерной ошибкой нашего века науки.)

Викарий беспомощно огляделся. Мир вокруг сделался тусклым и мертвым. Может быть, все, что началось сегодня днем, ему просто снится? Там, в гостиной, в самом деле ангел? Или это игра какой-то сложной галлюцинации?

– Итак? – сказал Помощник, выждав целую минуту.

Рука Викария затрепыхалась на подбородке.

– Такая сложная история… Не знаю, как и приступить…

– Еще бы! – строго сказал Мендхем.

Викарий, едва сдержавшись, терпеливо продолжал:

– Сегодня днем я пошел поохотиться на некую странную птицу… Вы верите в ангелов, Мендхем? В настоящих ангелов?

– Я здесь не затем, чтобы обсуждать вопросы теологии. Я супруг оскорбленной женщины.

– Но то, что я вам сказал, не фигура речи: это действительно ангел, настоящий ангел – с крыльями. Сейчас он в соседней комнате. Вы меня не поняли, и потому…

– Ну, знаете, Хильер…

– Говорю вам, это правда, Мендхем. Клянусь, что правда. – В голосе Викария зазвучало раздражение. – Не знаю, за какие грехи мне пришлось принять в свой дом и одеть небесного гостя. Знаю только, что – хоть это, безусловно, может показаться неподобающим – сейчас у меня в гостиной сидит ангел, одетый в мой новый костюм, и допивает свой чай. Он погостит у меня – по моему приглашению – неопределенный срок. Я, спору нет, поступил неосмотрительно. Но не могу я, понимаете ли, выгнать его только из-за того, что миссис Мендхем… Я, может быть, и слабоволен, но все же джентльмен.

– Ну, знаете, Хильер…

– Уверяю вас, это правда. – В голосе Викария задрожала нота истерического отчаяния. – Я выстрелил в него, приняв за фламинго, и попал ему в крыло.

– Я думал, это случай, когда должен вмешаться епископ. Но здесь, я вижу, будет уместней вмешательство психиатров.

– Пойдите и посмотрите, Мендхем!

– Но ангелы не существуют.

– Мы учим людей другому, – сказал Викарий.

– Не существуют как материальные тела, – уточнил Помощник.

– Все-таки пойдите и посмотрите сами.

– Не хочу я смотреть ваши галлюцинации… – начал Помощник.

– Я ничего не смогу объяснить, пока вы не пойдете и не посмотрите на него, – сказал Викарий. – Ничто другое на небе или на земле так не похоже на ангела, как этот человек. Вы просто должны увидеть его, если хотите понять!

– Я не хочу ничего понимать, – сказал Помощник. – Не хочу по доброй воле идти на то, чтобы меня морочили. Скажите сами, Хильер, что это, если не попытка меня обморочить?.. Фламинго! Как бы не так!

XVI

Ангел допил чай и теперь стоял у окна, задумчиво глядя вдаль. Старая церковь в глубине долины, озаренная заходящим солнцем, казалась ему очень красивой, но он не мог понять, что означают могильные камни, выстроившиеся рядами по косогору за церковью. Когда вошли Мендхем с Викарием, он обернулся.

Мистер Мендхем мог с полным удовольствием нагрубить своему патрону, как он грубил прихожанам, но не тот он был человек, чтобы нагрубить приезжему. Он поглядел на Ангела, и версия о «неизвестной даме» сразу отпала. Красота Ангела была слишком явно красотою юноши.

– Мистер Хильер сообщил мне, что вы изволите… э… как ни странно… называть себя Ангелом?

– …Что вы Ангел, – поправил Викарий.

Ангел поклонился.

– Вот я и пришел, – сказал Мендхем. – Как-никак любопытно поглядеть.

– Очень, – сказал Ангел. – Черный цвет и самая форма.

– Простите, как?

– Черный цвет и хвостатая одежда, – повторил Ангел. – И нет крыльев.

– Именно, – сказал Мендхем, хотя и был в полном недоумении. – Мы, естественно, любопытствуем узнать, как и почему вы появились в деревне в таком оригинальном костюме.

Ангел поглядел на Викария. Викарий схватился за подбородок.

– Понимаете… – начал Викарий.

– Пусть он сам объяснит, – сказал Мендхем. – Прошу вас.

– Я только хотел помочь… – начал снова Викарий.

– А я не хочу, чтобы вы помогали.

– Тьфу ты! – буркнул Викарий.

Ангел переводил взгляд с одного на другого.

– У вас пробежало по лицам такое шершавое выражение! – сказал он.

– Видите ли, мистер… мистер… не знаю, как вас зовут, – сказал Мендхем уже не столь медоточивым голосом. – Дело обстоит так: моя жена, или, точнее говоря, четыре дамы играли в лаун-теннис, когда внезапно вы наскакиваете на них; да, сэр, вы наскакиваете на них из кустов рододендрона в полном неглиже. Вы и мистер Хильер.

– Но я же… – вмешался Викарий.

– Знаю. В неглиже был этот джентльмен. Я, разумеется (это – мое естественное право), должен потребовать объяснений! – Голос его загудел орга́ном. – И я требую объяснений!

Ангел тихо улыбнулся на его гневный тон, на грозную позу, когда Мендхем вдруг скрестил руки на груди.

– Я в этом мире недавно… – начал Ангел.

– Девятнадцать лет по меньшей мере, – сказал Мендхем. – В такие годы пора бы знать приличия! Это не оправдание!

– Могу я сперва задать вам один вопрос? – сказал Ангел.

– Да.

– Вы думаете, я Человек – подобно вам самим? Как подумал тот клетчатый?

– Если вы не человек…

– Еще один вопрос. Вы никогда не слышали об ангелах?

– Не советую вам подносить мне эти россказни! – предупредил Мендхем, возвращаясь к своему привычному крещендо.

– Но, Мендхем, – вмешался Викарий. – У него же крылья!

– Очень вас прошу, дайте мне поговорить с ним, – оборвал его Мендхем.

– Какой вы смешной! – сказал Ангел. – Что я ни скажу, вы меня перебиваете.

– Что же вы хотите сказать? – снизошел Мендхем.

– Что я в самом деле ангел…

– Чушь!

– Вот и опять!

– Вы лучше расскажите мне по чести, как вы очутились в кустах рододендрона в саду Викария Сиддермортонского прихода в том виде, в каком вы были. И в обществе самого Викария! Будьте любезны забыть вашу нелепую выдумку!..

Ангел пожал крылами.

– Что с ним, с этим человеком? – спросил он Викария.

– Мой милый Мендхем, – сказал Викарий, – я мог бы в двух словах…

– Кажется, мой вопрос достаточно ясен.

– Но вы не говорите, какой вам нужен от меня ответ, а если я отвечаю другое, вам не нравится.

– Чушь! – снова буркнул Мендхем. Потом опять повернулся к Викарию.

– Откуда он взялся?

Викарию стало страшно. К этому времени его вновь одолели сомнения.

– Он говорит, что он Ангел! – сказал Викарий. – Почему вы не хотите его выслушать?

– Ангел никогда не напугал бы четырех дам…

– Ах вот что вас так огорчило! – сказал Ангел.

– Достаточная, по-моему, причина! – объявил помощник Викария.

– Но я же не знал, – сказал Ангел.

– Нет, уж это слишком!

– Я искренне сожалею, что напугал тех дам.

– Еще бы вам не жалеть! Но я вижу, мне ничего от вас не добиться, от вас обоих. – Мендхем направился к двери. – Я уверен, в этом деле кроется что-то постыдное. А то почему бы вы не рассказали напрямик все как есть? Сознаюсь, вы меня озадачили. Чего ради в наш просвещенный век вы мне рассказываете вдруг эту фантастическую, эту неправдоподобную историю об ангеле, не возьму в толк! Какая вам польза от нее?

– Но постойте же и взгляните на его крылья! – молил Викарий. – Уверяю вас, он крылатый!

Мендхем уже взялся за ручку двери.

– С меня довольно и того, что я видел, – сказал он. – Вы, может быть, просто затеяли глупую шутку, Хильер?

– Ну что вы, Мендхем! – укорил Викарий.

Помощник остановился в дверях и поглядел через плечо на Викария. Он дал волю всему, что накопил против него за долгие месяцы.

– Не понимаю, Хильер, почему вы решили стать священником? Хоть убей, не понимаю! В воздухе носятся всевозможные веяния – социальные движения, экономические преобразования, женское равноправие, рационализация одежды, воссоединение христианских церквей, социализм, индивидуализм, права личности – все эти волнующие вопросы дня… Мы все – последователи Великого Преобразователя. А вы, вы набиваете птичьи чучела и повергаете в ужас дам своим полным пренебрежением к…

– Что вы, Мендхем… – начал Викарий.

Помощник не желал его слушать.

– Вы позорите свой сан вашим легкомыслием!.. Но это – пока только предварительное следствие, – добавил он с угрозой в зычном голосе и тут же (громко хлопнув дверью) вышел вон.

XVII

– Люди все такие странные? – спросил Ангел.

– Я в трудном положении, – оказал Викарий. – Понимаете… – Он запнулся, ища помощи у подбородка.

– Начинаю понимать, – сказал Ангел.

– Никто не поверит.

– Понимаю.

– Будут думать, что я говорю неправду.

– И что же?

– Мне это будет очень больно.

– Больно!.. Боль, – сказал Ангел. – Нет, я надеюсь, не будет.

Викарий покачал головой. Уважение прихожан составляло до сих пор всю радость его жизни.

– Понимаете, – сказал он, – все бы выглядело куда более приемлемо, если бы вы говорили, что вы просто человек.

– Но я не человек, – сказал Ангел.

– Да, вы не человек, – подтвердил Викарий. – Так что не выйдет…

…Здесь, знаете, никто никогда не видел ангела, не слышал об ангелах, кроме как в церкви. Если бы вы избрали для своего дебюта церковную кафедру во время воскресной службы, – все могло бы повернуться иначе. Но теперь уже не изменишь… (Тьфу ты!) Никто, решительно никто в вас не поверит!

– Надеюсь, я вам не доставляю неудобства?

– Нисколько, – сказал Викарий. – Нисколько. Вот только, что… Разумеется, может выйти не совсем удобно, если вы станете рассказывать слишком неправдоподобную историю. Я бы позволил себе посоветовать вам (Гм!)…

– Да?

– Видите ли, люди в этом мире, поскольку они сами люди, почти неизбежно будут видеть в вас человека. Если вы станете утверждать другое, они просто объявят, что вы говорите неправду. Только исключительные люди ценят исключительное. В Риме следует… ну… немного считаться с римскими предрассудками и говорить на латыни. Увидите, так будет лучше для вас же…

– Вы предлагаете мне делать вид, будто я превратился в человека?

– Вы сразу уловили мою мысль.

Ангел смотрел на любимые мальвы Викария и думал.

– Может случиться, – медленно проговорил он, – что в конце концов я и впрямь превращусь в человека. Я не стану утверждать, что это невозможно. Вы говорите, ангелов в этом мире нет. Кто я такой, чтобы противопоставлять себя вашему опыту? Всего лишь однодневка… для этого мира. Если вы говорите, что здесь ангелов нет, значит, я должен быть чем-то иным. Я ем, тогда как ангелы не едят. Я, быть может, уже стал человеком.

– Во всяком случае, это удобная точка зрения, – сказал Викарий.

– Если она удобна для вас…

– Вполне удобна. А теперь подумаем, как нам объяснить ваше присутствие в доме?

– Ну, скажем, – продолжал Викарий после минутного раздумья, – скажем, к примеру, вы самый обыкновенный человек, который любит купаться; вам вздумалось выкупаться в Сиддере, и, скажем, у вас украли одежду, а я застал вас в этом крайне неудобном положении. Если я предложу миссис Мендхем такое объяснение, то в нем хоть не будет сверхъестественного начала. В наши дни сверхъестественное все считают совершенно неуместным – даже на церковной кафедре. Вы просто не поверите…

– Жаль, что дело было не так, – сказал Ангел.

– Конечно, – сказал Викарий. – Очень жаль, что не так. Но, во всяком случае, вы меня весьма обяжете, если не будете выставлять на вид вашу ангельскую природу. Обяжете всех – не меня одного: установилось мнение, что вещей такого рода ангелы не делают. А ничто не доставляет худшей боли, могу вас заверить, чем отказ от привычного мнения. Установившиеся мнения можно назвать – и во многих смыслах – нашими духовными зубами. Я со своей стороны (Викарий провел рукой перед глазами), я верю, не могу не верить, что вы ангел… Как мне не верить собственным своим глазам?

– Мы нашим верим всегда, – сказал Ангел.

– Мы тоже – в известных пределах.

Часы на камине прозвонили семь, и почти одновременно миссис Хайниджер объявила, что обед подан.

После обеда

XVIII

Ангел с Викарием сидели за столом. Викарий, заправляя салфетку за воротник, наблюдал, как Ангел бьется над супом.

– Вы скоро сладите с этим делом, – сказал Викарий.

С ножом и вилкой гость уже кое-как управлялся – неуклюже, но успешно. Ангел украдкой поглядывал на Делию, маленькую служанку. Потом, когда они сидели и щелкали орехи (что Ангелу пришлось вполне по нраву) и девушка ушла, Ангел спросил:

– Это была тоже дама?

– Как вам сказать, – ответил Викарий (Крак!) – Нет… не дама. Она служанка.

– Это видно, – сказал Ангел, – у нее и сложение более приятное.

– Не вздумайте сказать это при миссис Мендхем! – предупредил Викарий, втайне обрадованный.

– У нее не выпирает так сильно под ключицами и на бедрах, а в промежутке ее больше. И цвета ее одежд не такие несогласованные – они просто безразличные. А лицо…

– Миссис Мендхем и ее дочери играли перед тем в теннис, – сказал Викарий, сознавая, что не должен слушать дурное даже о своем смертельном враге. – Вам эти штучки нравятся, эти орехи?

– Очень! – ответил Ангел. (Крак!)

– Видите ли, – продолжал Викарий (ням-ням-ням). – Сам я нимало не сомневаюсь, что вы ангел.

– Да! – сказал Ангел.

– Я вас подстрелил, я видел, как вы взлетели. Тут все бесспорно. В моем сознании. Я допускаю, что это необычно и идет вразрез с моими установившимися понятиями, но – в практическом плане – я убежден, совершенно убежден, что виденное мною я действительно видел. Но, судя по поведению моих посетителей… (Крак!) Я просто не вижу, как нам убедить людей. Люди в наш век очень уж придирчивы по части доказательств. Так что я полагаю, многое можно сказать в пользу избранной вами линии поведения. Временно хотя бы, мне думается, вам самому будет лучше действовать, как вы наметили, – по возможности держаться так, как будто вы человек. Впрочем, неизвестно, когда и как вы получите возможность вернуться. После всего приключившегося (буль, буль, буль, – Викарий наполняет свою рюмку), – после всего приключившегося я бы не удивился, когда бы у меня на глазах распались стены комнаты и воинство небесное явилось забрать вас отсюда или даже забрать нас обоих. Благодаря вам мое воображение так расширилось! Я долгие годы забывал Страну Чудес. И все-таки… Несомненно, будет умнее подготовить их постепенно.

– Ваша жизнь, – сказал Ангел, – …Она еще темна для меня. Как вы здесь начинаетесь?

– Ах, подумать только! – вздохнул Викарий. – Еще и это объяснять! Мы свое существование начинаем, знаете, младенцами, беспомощным розовым комочком, завернутым в белое, пучеглазым, жалобно пищащим в купели. Потом младенцы подрастают, становятся даже красивыми, если их умыть. Они продолжают расти до известного размера. Они становятся детьми – мальчиками и девочками, юношами и девушками (Крак!)… молодыми мужчинами и молодыми женщинами. Это лучшая пора жизни, по мнению большинства, во всяком случае, самая красивая. Она полна великих надежд и мечтаний, смутных волнений и неожиданных опасностей.

– Это была девушка? – спросил Ангел, указав на дверь, в которую вышла Делия.

– Да, – сказал Викарий, – девушка. – И задумался.

– А потом?

– Потом, – продолжал Викарий, – очарование блекнет, и жизнь начинается всерьез. Молодые мужчины и молодые женщины разбиваются на пары – в своем большинстве. Они приходят ко мне, робкие, застенчивые, в праздничной уродливой одежде, и я венчаю их. А потом у них появляются розовенькие младенцы, и многие из прежних юношей и девушек делаются толстыми и грубыми; а другие – худыми и сварливыми; их милый румянец пропадает, они внушают себе ложную и нелепую мысль о своем превосходстве над более молодыми, и вся красота и радость уходит из их жизни. Вот они и начинают называть красоту и радость в жизни младших Иллюзией. А потом они превращаются понемногу в старые развалины.

– Превращаются в развалины? – сказал Ангел. – Как нелепо!

– Волосы у них лезут, приобретают тусклую окраску или пепельно-серую, – продолжал Викарий. – Взять, к примеру, меня. – Он нагнул голову вперед, показывая круглую сияющую лысинку величиной в флорин. – И зубы у них выпадают. Лица дряблеют, становятся сухими и морщинистыми, как печеное яблоко. Вы сказали про мое: «помятое». Они все больше думают о том, чего бы им поесть и попить, и все меньше – о прочих радостях жизни. Суставы рук и ног становятся у них вихлявыми, сердца слабеют; а бывает и так, что легкие у них выкашливаются по кусочкам. Боль…

– Ах! – простонал Ангел.

– …Боль все верней завладевает их жизнью. И тогда они уходят. Они не хотят, но должны уходить… из мира. Уходят они очень неохотно, цепляясь под конец за самую боль его, лишь бы остаться в нем подольше…

– Куда они уходят?

– Когда-то я думал, что знаю. Но теперь я постарел и знаю, что этого я не знаю. Есть у нас легенда… а может, она и не легенда. Можно быть священнослужителем и не верить в нее. Стокс утверждает, что ничего в ней нет… – Викарий покачал головой, печально глядя на бананы.

– А вы? – спросил Ангел. – Вы тоже были маленьким розовым младенцем?

– Не так давно и я был маленьким розовым младенцем.

– Вы были тогда одеты так же, как теперь?

– О нет! Что за дикая мысль? На мне, надо думать, как на них на всех, были длинные белые одежды.

– И потом вы стали маленьким мальчиком?

– Да. Маленьким мальчиком.

– А потом юношей в блеске красоты?

– Боюсь, я не блистал красотой. Я был хилым, был слишком беден и сердцем был робок. Я упорно учился и корпел над умирающими мыслями давно умерших людей. Так я упустил свою золотую пору, и ни одна девушка не пришла ко мне, и до времени настала скука жизни.

– А есть у вас свои маленькие розовые младенцы?

– Ни одного, – сказал Викарий после еле уловимой заминки. – Но все равно я тоже, как видите, понемногу превращаюсь в развалину. Уже и спина у меня начала клониться, точно стебель вянущего цветка. А там пройдет еще две-три тысячи дней, и я совсем одряхлею, и тогда я уйду из этого мира… Куда, я не знаю.

– И вы должны есть вот так каждый день?

– Есть, и добывать одежду, и сохранять крышу над головой. В нашем мире есть очень неприятные вещи, по названию Холод и Дождь. Прочие люди – слишком долго объяснять, как и почему, – сделали меня чем-то вроде припева в песне их жизни. Они приносят ко мне своих розовых младенцев, и я должен наречь младенцу имя и произнести известные слова над каждым новым розовым младенцем. Когда мальчики и девочки вырастают в юношей и девушек, они опять приходят, и я совершаю над ними обряд конфирмации. Со временем вы все это поймете лучше. Далее, перед тем, как они соединятся в пары и у них появятся их собственные розовые младенцы, они должны прийти ко мне вновь и прослушать то, что я прочту им из некой книги. Если девушка заведет себе розового младенца, не дав мне сперва почитать над нею минут двадцать из той моей книги, то ни одна другая девушка в деревне не захочет с нею разговаривать и она будет отверженной среди людей. Это чтение, как вы увидите, необходимо. Как ни странно вам это покажется. А позже, когда они обратятся в развалины, я стараюсь внушить им веру в некий странный мир, в который я и сам не очень верю, – мир, где жизнь совершенно отлична от той, какая им выпала на долю или какой они желали себе. Под конец же я их хороню и читаю из моей книги для тех, кому тоже скоро настанет черед уйти в неведомый край. Я стою подле них на заре, и в полдень, и на закате их жизни. И каждый седьмой день я, который и сам – человек, я, который не вижу дальше, чем они, говорю им о Жизни Грядущей, о жизни, про которую мы ничего не знаем. Если только она вообще существует. И, ее предвещая, сам я медленно превращаюсь в развалину.

– Какая странная жизнь! – сказал Ангел.

– Да, – повторил Викарий. – Какая странная жизнь! Но то, что делает ее странной для меня, возникло лишь совсем недавно. Я принимал в ней все как должное, пока в мою жизнь не вступили вы.

– …В нашей жизни все так настоятельно, – продолжал Викарий. – Своими мелкими нуждами, преходящими усладами своими (Крак!) она опутывает наши души. Пока я проповедую этим моим людям о жизни иной, одни из них ублажают свое тело и жуют сласти, другие – те, что постарше, – дремлют, юноши поглядывают на девушек, солидные отцы семейств выставляют напоказ белые жилеты и золотые цепочки, тщеславие свое и чванство, воплощенное в реальную сущность; их жены кичатся друг перед дружкой кричащими шляпками. А я бубню и бубню о вещах незримых и нереальных. «Да не увидят глазами, – я читаю, – и не услышат ушами, и сердцем не уразумеют», – и я поднимаю взгляд и ловлю какого-нибудь бессмертного зрелого мужа на том, как он потихоньку любуется ловко сидящей на его руке перчаткой ценою в три с половиной шиллинга пара. Так за годом год все в тебе приглушается. В молодости я, когда болел, то чувствовал как нечто почти зримо достоверное, что под этим преходящим и призрачным миром есть другой, реальный мир – непреходящий мир Жизни Вечной. А теперь… – Он посмотрел на пальцы своей пухлой белой руки, играющие на ножке рюмки. – Я с того времени оброс жирком, – сказал он. (Пауза.)

Я сильно изменился и преобразился. Борьба Плоти и Духа меня не смущает, как бывало. Я с каждым днем все меньше верю в свою религию и больше верю в Бога. Я живу, боюсь я, слишком успокоенной жизнью, честно отправляю требы, занимаюсь понемножку орнитологией, понемножку шахматами, балуюсь математическими пустячками… Дни мои в его руце…

Викарий вздохнул и задумался. Ангел глядел на него, и в глазах Ангела отразилось смятение перед загадкой Викария. «Буль-буль-буль», – шло из графина: Викарий снова наполнял свою рюмку.