Текст книги "Перед восходом солнца"

Герхарт Гауптман
Перед восходом солнца

Gerhart Hauptmann

Vor Sonnenaufgang. Die versunkene Glocke

© Г. Снимщикова, перевод на русский язык, наследники, 2023

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2023

Перед восходом солнца
Социальная драма в пяти действиях

Действующие лица

Краузе – владелец хутора.

Фрау Краузе – его вторая жена.

Елена и Марта – дочери Краузе от первого брака.

Гофман – инженер, муж Марты.

Вильгельм Кааль – племянник фрау Краузе.

Фрау Шпиллер – приживалка фрау Краузе.

Альфред Лот.

Доктор Шиммельпфенниг.

Бейбст – работник в имении Краузе.

Густа, Лиза и Мария – служанки в имении Краузе.

Баэр – по прозвищу Гопля-Баэр.

Эдуард – слуга Гофмана.

Миля – горничная фрау Краузе.

Жена возчика.

Голиш – по прозвищу Гош, подпасок.

Посыльный.

Действие первое

Комната с низким потолком. На полу дорогие ковры. Обстановка новомодная, но на крестьянский лад. Картина, висящая на стене, изображает повозку с четверкой лошадей, управляемых возницей в синей блузе.

Миля, крепко сложенная крестьянская девка, с несколько туповатым выражением красного лица, открывает среднюю дверь и впускает Альфреда Лота. Лот – широкоплечий, коренастый человек среднего роста с решительными, но несколько неуклюжими движениями. Белокурый, глаза голубые, усики – белесые, жидкие. Его худое лицо выражает ровное, спокойное состояние духа. Одет аккуратно, хотя и немного старомодно. На нем летнее пальто, через плечо сумка, в руках палка.

Миля. Входите, пожалуйста! Сейчас я позову господина инженера. Не угодно ли присесть?

Рывком открывается стеклянная дверь. Деревенская баба с багровым от ярости лицом врывается в комнату. Она одета немногим лучше прачки. Голые красные руки, синяя ситцевая юбка с корсажем, красный в крапинку шейный платок. Ей немного за сорок, у нее злое, чувственное, грубое лицо, относительно хорошо сохранившаяся фигура.

Фрау Краузе (кричит). Эй, девки!.. Ну так и есть!.. Одно горе с этим бабьем!.. Пшел отсюда! Мы не подаем!.. (Обращается то к Миле, то к Лоту.) У кого есть руки, тот может работать. Пшел прочь! Нет у нас ничего!

Лот. Позвольте, хозяйка… вы ведь… я… моя фамилия Лот, я… хотел бы… у меня ни малейшего намере…

Миля. Они желают говорить с господином инженером.

Фрау Краузе. Знаю-знаю, хочет выклянчить у зятя… А у того у самого ничего нет, все здесь наше, не его!

Открывается дверь справа.

Гофман (высовывает голову). Мамаша! Я попросил бы… (Выходит, идет к Лоту.) Что вам угод… Альфред! Это ты, дружище? Боже праведный, ты?! Вот это… Вот это ты здорово придумал!

Гофману года тридцать три. Он высокого роста, стройный, худощавый, одевается по последней моде, чисто выбрит и изящно причесан, на пальцах дорогие кольца, в манишке булавка с бриллиантом, на часовой цепочке брелоки. Волосы и усы у него черные и выхоленные. Черты лица острые, как у птицы, выражение неопределенное, глаза черные, живые, по временам беспокойные.

Лот. Я, собственно говоря, совсем случайно…

Гофман (взволнованно). Очень, очень приятно… Но прежде всего разденься! (Пытается снять с него сумку.) Такой приятный сюрприз… (Взяв у Лота шляпу и палку, кладет их на стул возле двери.) Лучше не придумать. (Возвращаясь.) Лучше прямо ничего не придумать…

Лот (снимая с себя сумку). Я, собственно говоря… Я совершенно случайно завернул… (Кладет сумку на стол, стоящий на переднем плане.)

Гофман. Садись, пожалуйста! Ты, верно, устал. Садись, прошу тебя!.. Ты помнишь? Когда ты меня навещал, у тебя всегда была привычка бросаться на диван так, чтоб пружины трещали… Иногда они даже лопались. А ну-ка, покажи, как ты это делаешь!

Фрау Краузе смотрит на них с изумлением и затем уходит. Лот усаживается в одно из кресел, стоящих вокруг стола на переднем плане.

Выпьешь чего-нибудь? Говори, чего тебе?! Пива? Вина? Коньяку? Кофе? Чаю? В этом доме есть все.

Из зимнего сада, читая, входит Елена. Ее высокая, несколько плотная фигура, белокурые, необыкновенно пышные волосы, выражение лица, модная одежда, движения, да и весь ее облик – не могут скрыть ее крестьянского происхождения.

Елена. Послушай, зять, не мог бы ты… (Замечает Лота и быстро отступает.) Ах, простите, пожалуйста! (Уходит.)

Гофман. Останься, останься же!

Лот. Это твоя жена?

Гофман. Нет, сестра жены. Разве ты не расслышал, как она меня величала?

Лот. Нет.

Гофман. Хороша! Верно?… Но скажи все же, чего тебе: кофе, чаю, грогу?

Лот. Спасибо, спасибо за все.

Гофман (предлагает сигары). Но от сигары ты не откажешься? Как, тоже не хочешь?

Лот. Спасибо, нет.

Гофман. Завидная нетребовательность! (Закуривая сигару.) Это пе… пепел, то есть этот табак… Ах, черт, я хотел оказать – дым… этот дым тебя не беспокоит?

Лот. Нет.

Гофман. Если бы у меня не было хоть этого… ах, боже, этой искорки жизни!.. Но, сделай милость, расскажи что-нибудь… Целых десять лет… Ты, впрочем, очень мало изменился… Десять лет – чертовски большой кусок времени… А что поделывает, как его, Шну… Шнурц, кажется, так мы его звали? А Фипс… и вся наша тогдашняя веселая банда? Сохранил ли ты хоть кого-нибудь из них в поле зрения?

Лот. А разве ты ничего не знаешь?

Гофман. Чего?

Лот. Да что он застрелился.

Гофман. Кто? Кто еще застрелился?

Лот. Фипс! Фридрих Гильдебрандт.

Гофман. С чего бы это?

Лот. Да, он застрелился!.. В Грюневальде, в очень красивом месте на берегу Гафельзее. Я был там, оттуда видно Шпандау.

Гофман. Гм!.. Вот уж не ожидал бы от него такого, он ведь никогда не был героем.

Лот. Поэтому он и застрелился… Он был совестливым, очень совестливым человеком.

Гофман. Совесть? При чем здесь она?

Лот. Именно она… Не будь ее, он бы не застрелился.

Гофман. Я не совсем понимаю.

Лот. Ты, верно, еще помнишь, какого цвета были его политические убеждения?

Гофман. По-моему, зеленого.

Лот. Конечно, ты можешь считать их незрелыми. Но в одном ты ему не откажешь, – он был талантливым малым… Пять лет работал штукатуром, затем еще пять голодал, так сказать, на свой страх и риск и при этом лепил маленькие статуэтки.

Гофман. Ужасные вещи. Я хочу, чтобы искусство веселило меня… Не-ет! Искусство такого сорта мне не по вкусу.

Лот. Мне оно тоже было не по вкусу, но он стоял на своем. Прошлой весной был объявлен конкурс на памятник. Надо было увековечить какого-то сиятельного князька. Фипс принял в нем участие и получил премию. Вскоре он и застрелился.

Гофман. При чем же тут совесть, мне что-то неясно… Я могу назвать это только блажью… червоточиной… сплином… чем-то таким.

Лот. Да, именно таково и всеобщее мнение.

Гофман. Мне очень жаль, но я не могу не присоединиться к нему.

Лот. Ему теперь совершенно безразлично, что…

Гофман. Ах, оставим это. Мне его так же жалко, как и тебе, но… ведь он уже все равно мертв, этот славный парень… Расскажи мне лучше о себе, что ты делал, как тебе жилось?

Лот. Со мной все было так, как я того и ожидал… Разве ты ничего обо мне не слышал?… Не читал в газетах?

Гофман (несколько смущенный). Нет, ничего.

Лот. Ты ничего не знаешь о лейпцигской истории?

Гофман. Ах, об этом!.. Да!.. Я хочу сказать… ничего точного.

Лот. Так вот дело обстояло так…

Гофман (берет Лота под руку). Слушай, прежде чем ты начнешь… Ты в самом деле не хочешь ничего выпить?

Лот. Может быть, позднее.

Гофман. А рюмочку коньяку?

Лот. Ну, нет. Уж этого ни в коем случае.

Гофман. А я пропущу рюмочку… Нет ничего лучше для желудка. (Достает из буфета бутылку и две рюмки и ставит их на стол перед Лотом.) Рекомендую, Grand Champagne, лучший сорт… Может, отведаешь?…

Лот. Благодарю.

Гофман (залпом выпивает рюмку). Э-эх!.. Ну, а теперь я весь внимание.

Лот. Одним словом… влетел я тогда здорово.

Гофман. Кажется, на два года?!

Лот. Именно! Но ты, видно, все знаешь. Я получил два года тюрьмы, а потом меня еще выгнали и из университета. Мне тогда исполнился двадцать один год… Ну, что же, за эти два года тюрьмы я написал свою первую книгу по вопросам народного хозяйства. Не скажу, что мне доставило большое удовольствие сидеть за решеткой, врать не буду.

Гофман. Ну как мы могли быть такими! Просто удивительно! Надо же всерьез вбить себе такое в голову. Все это было чистейшее ребячество, ты понимаешь меня!.. Переселиться в Америку нам, дюжине желторотых! Нам основать образцовое государство! Восхитительный спектакль!

Лот. Ребячество?! Как тебе сказать!.. В некотором отношении это было действительно ребячеством! Мы не подготовились ко всем трудностям такого дела.

Гофман. А то, что ты действительно с голыми руками совершенно серьезно отправился в Америку… Ну подумай только, что это значит – с голыми руками приобрести в Америке землю для образцового государства. Ведь это же почти идио… Во всяком случае, это весьма наивно.

Лот. А между тем я вполне удовлетворен результатами своей поездки в Америку.

Гофман (хохочет). Лечение холодным душем, ты это имеешь в виду?…

Лот. Возможно, что мой пыл немного охладили, но ничего особенного со мной не случилось. Каждый человек должен пройти через свои разочарования. Но я далек от того, чтобы отрицать пользу этих… ну, скажем, горячих времен. Они были вовсе не такими уж наивными, какими ты их себе представляешь.

Гофман. Не знаю, разве?!

Лот. Вспомни только все тогдашние ребячества: разноцветные корпорации в университете, пьянство, драки. Чего ради был весь этот шум? Как любил говорить Фипс: что нам Гекуба?… Но речь шла вовсе не о Гекубе. Мы стремились к самым высоким человеческим идеалам. И, несмотря ни на что, это наивное время помогло мне начисто освободиться от предрассудков. От религиозных иллюзий, и от мнимой морали, и от многого еще…

Гофман. В этом я согласен с тобой. Если теперь я человек просвещенный и непредубежденный, то этим я, безусловно, обязан временам нашего общения… Да, конечно… Меньше, чем кто-нибудь, я способен это отрицать. И вообще ничто человеческое мне не чуждо. Не нужно только пытаться прошибать лбом стену… Не нужно усугублять бедствия, от которых, к несчастью, страдает нынешнее поколение. Пусть все спокойно идет своим естественным путем. Что должно быть, то будет! Надо действовать практически, практически! Вспомни-ка! Я и раньше это подчеркивал, и мой принцип оправдал себя… В том-то и дело! А вы все – и ты в том числе! – поступаете совершенно непрактично.

Лот. Объясни мне, пожалуйста, почему именно?

Гофман. Очень просто! Вы не используете своих способностей. Вот, например, ты: у тебя есть знания, энергия и все прочее, все тебе доступно, все перед тобой открыто! А ты что делаешь? Начинаешь с того, что ком-про-ме-тируешь себя таким образом… Ну, положа руку на сердце, неужели ты ни разу не раскаивался?

Лот. Не в чем мне было каяться, раз меня осудили безо всякой вины.

Гофман. Ну, знаешь, я не могу судить об этом.

Лот. Но сможешь тотчас же, как только я тебе скажу, что обвинительный акт утверждал, будто я создал наш союз только ради партийной агитации. Далее говорилось, что я и деньги собирал для партийных целей. Ты-то знаешь, мы всерьез относились к колонистским намерениям, а в отношении денежных сборов – ты сам только что сказал, – все мы были с голыми руками. Следовательно, в обвинительном заключении не было ни слова правды, и ты, как член нашего общества, должен был бы…

Гофман. Погоди… Членом общества я, в сущности-то, и не был… Но я, разумеется, верю тебе без всяких оговорок… Судьи ведь тоже только люди, это надо понимать… Во всяком случае, лучше бы ты действовал практически, избегая всяких иллюзий. И вообще, ты столько раз изумлял меня: редактор «Рабочей трибуны», самого темного среди уличных листков, кандидат в рейхстаг от милейшей черни! И что ты от этого имеешь?… Только правильно пойми! Уж меня нельзя упрекнуть в отсутствии сострадания к беднякам, но изменение их участи должно прийти сверху! Да, именно сверху вниз, ведь народ даже не знает, что ему нужно… Я, видишь ли, ваше «снизу вверх!» как раз и считаю попыткой пробить лбом стенку.

Лот. Из всего, что ты сказал, я не очень много понял.

Гофман. Ах, так, – ну посмотри на меня! У меня свободные руки. Теперь я мог бы сделать кое-что ради идеала… И могу сказать, пожалуй, что моя практическая программа близка к осуществлению… Ну, а вы… по-прежнему с голыми руками… вы-то что намерены делать?

Лот. Да, поговаривают, что ты пробираешься в Блейхредеры.

Гофман (польщенный). Много чести… Пока еще не достиг. А кто это говорит? Каждый трудится на свой лад. И каждому воздается соответственно… Так кто же это говорит?

Лот. Я слышал, когда был в Яуэре, как об этом говорили какие-то два господина за соседним столиком.

Гофман. Ишь ты!.. У меня ведь есть враги!.. А что они еще говорили?

Лот. Ничего особенного. Благодаря им я узнал, что ты находишься сейчас в имении своего тестя.

Гофман. И чего только не пронюхают эти люди! Милый друг! Ты даже себе не представляешь, как следят за каждым шагом человека с положением. Сколько неудобств приносит богатство… А между тем дело простое: моей беременной жене нужна спокойная обстановка и чистый воздух.

Лот. А как же с врачом? Хороший врач – это самое важное в таких случаях. Но здесь, в деревне…

Гофман. Видишь ли… Здесь как раз очень дельный врач. А я на собственном опыте убедился, что добросовестный врач лучше гениального.

Лот. Бывает и так, что у врача добросовестность сопутствует гению.

Гофман. Пусть так. Во всяком случае, наш врач – человек добросовестный. Он, знаешь, тоже этакий идеолог, нашего с тобой покроя… Преуспевает ужасно среди углекопов и крестьян. Они его просто боготворят. Иногда, впрочем, это совершенно невыносимый субъект, этакая ходячая смесь суровости и сантиментов. Но, как сказано, добросовестность я умею ценить!.. Это превыше всего!.. Да, пока я не забыл… Мне это очень важно… мне нужно знать, кого я должен остерегаться… Слушай!.. Скажи откровенно… я вижу по твоему лицу, что господа за соседним столиком не сказали обо мне ничего хорошего… Скажи мне, пожалуйста, что именно они говорили?

Лот. Мне не следовало бы этого повторять, потому что я хотел попозже просить у тебя двести марок. Да, именно просить, потому что вряд ли смогу когда-нибудь отдать их тебе.

Гофман (вынимает из внутреннего кармана чековую книжку, заполняет чек, отдает его Лоту). В любом отделении райхсбанка… Я очень рад…

Лот. Так быстро… Это превзошло все мои ожидания. Итак!.. Принимаю с благодарностью. И ты, конечно, понимаешь, что злу они служить не будут.

Гофман (с пафосом). Каждый труженик достоин своей награды!.. А теперь, Лот, будь добр, скажи мне, что говорили господа за соседним…

Лот. Чепуху они болтали.

Гофман. И все-таки скажи мне, пожалуйста! Мне это просто интересно, ну про-о-сто интересно…

Лот. Речь шла о том, что ты вытеснил отсюда какого-то… Какого-то подрядчика Мюллера.

Гофман. Ра-зу-меет-ся! Именно эта самая притча!

Лот. Они говорили, что Мюллер был помолвлен с твоей нынешней женой?

Гофман. Да, был!.. И что же дальше?

Лот. Я рассказываю тебе все, что слышал. Я полагаю, что ты хочешь в точности знать, о чем болтают люди.

Гофман. Правильно! Итак?

Лот. Если я верно расслышал, этот Мюллер взялся проложить дорогу в здешних горах.

Гофман. Да! С какими-то жалкими десятью тысячами талеров в кармане. Когда же он понял, что этих денег не хватит, он решил быстренько подцепить одну из вицдорфских крестьянских дочек. Он и нацелился на мою нынешнюю жену…

Лот. Мюллер, говорили они, поладил с дочерью, а ты со стариком… Затем он, кажется, застрелился?! А его дорожный участок достроил будто бы ты и при этом изрядно заработал.

Гофман. В этом есть доля истины, но… Я хочу, чтоб ты понял связь между событиями… А какие поучительные факты им еще известны?

Лот. Особенно волновало их, надо сказать, следующее: они подсчитали все прибыли от грандиозной аферы с углем, которую ты будто бы затеял, и при этом называли тебя… Ну, в общем, я не скажу, чтобы они очень лестно о тебе выразились. Короче говоря, они говорили, будто ты напоил шампанским здешних глупых хозяев и уговорил этих мужиков подписать контракт, согласно которому тебе за баснословно ничтожную сумму перешло исключительное право на весь добываемый в их шахтах уголь.

Гофман (встает, явно задетый за живое). Мне хочется сказать тебе, Лот… Ах, к чему все это ворошить?… Предлагаю лучше поужинать, я зверски голоден. Прямо чертовски голоден! (Нажимает кнопку электрического звонка, провод которого в виде зеленого шнурка свешивается над диваном.)

Раздается звонок.

Лот. Ну, если ты хочешь, чтобы я остался… тогда будь так добр… Я хотел бы немного привести себя в порядок.

Гофман. Сейчас получишь все необходимое…

Входит Эдуард, он в ливрее.

Эдуард! Проводите господина Лота в комнату для гостей.

Эдуард. Слушаюсь, барин.

Гофман (жмет Лоту руку). Минут через пятнадцать прошу к ужину.

Лот. Времени предостаточно. До скорой встречи!

Гофман. До скорой встречи!

Эдуард распахивает дверь и пропускает Лота. Оба выходят. Гофман почесывает затылок, задумчиво смотрит на пол, затем направляется к двери направо. В тот момент, как он берется за дверную ручку, его окликает Елена, стремительно вошедшая в стеклянную дверь.

Елена. Зять! Кто это был?

Гофман. Один из моих друзей по гимназии. Пожалуй, старейший из них, Альфред Лот.

Елена (быстро). Он уже уехал?

Гофман. Нет! Он поужинает с нами… Возможно… Да, возможно, что он здесь и заночует.

Елена. Господи! Тогда я не выйду к ужину.

Гофман. Почему, Елена?

Елена. Что мне делать среди образованных людей? Мое дело – быть с мужиками.

Гофман. Вечные причуды! Сделай милость – присмотри за тем, чтобы стол был в порядке. Будь добра!.. Пусть все будет немного поторжественнее. Мне кажется, он что-то задумал.

Елена. Что же он задумал, по-твоему?

Гофман. Работа крота… рыть, рыть. Ну, ты в этом ничего не смыслишь… Может быть, я и ошибаюсь, я как-то еще не продумал всего. Во всяком случае, сделай так, чтобы все было привлекательно. Так все же людям легче… Конечно, шампанского! А что, омары из Гамбурга прибыли?

Елена. Кажется, прибыли сегодня утром.

Гофман. Тогда и омаров!

Резкий стук в дверь.

Войдите!

Посыльныйспочты (с ящиком под мышкой. Входя, говорит нараспев). Вам по-сылка.

Елена. Откуда?

Посыльный. Из Бе-рлина

Гофман. Так-так! Наверно, детские вещи от Герцога. (Осматривает пакет, берет квитанцию.) Ну да, это вещи из магазина Герцога.

Елена. Целый ящик? А не больше ли?

Гофман дает посыльному на чай.

Посыльный (тем же певучим тоном). Всего хорошего! (Уходит.)

Гофман. Как это – больше?

Елена. Ну как же, здесь прислали вещей, по крайней мере, на троих детей.

Гофман. Ты ходила с моей женой на прогулку?

Елена. Что же мне делать, если она всегда сразу устает.

Гофман. Ах да, всегда сразу устает… Просто беда! Надо, чтобы она гуляла не меньше полутора часов… Ради бога, она должна делать так, как сказал врач. К чему же тогда врач, если…

Елена. А ты возьми и выгони Шпиллершу! Что я могу поделать с этой старой бабой, которая ей во всем потакает!

Гофман. А что я могу? Я ведь муж… И потом ты же знаешь мою тещу.

Елена (с горечью). И очень даже.

Гофман. Кстати, где она?

Елена. С того момента, как пришел господин Лот, Шпиллерша все время ее подзуживает. За ужином она, наверно, опять устроит скандал.

Гофман (снова углубляется в свои мысли, ходит по комнате. Внезапно вспылив). Клянусь честью, что я в последний раз терплю подобное в этом доме! Клянусь честью!

Елена. Тебе хорошо, ты можешь уйти, куда хочешь.

Гофман. В моем доме никогда не дошло бы до этого… До такого чудовищного порока…

Елена. Не вздумай только приписывать вину мне! Я ей водки не давала. Гони вон эту Шпиллершу. Эх, если бы я была мужчиной!

Гофман (вздыхая). Скорее бы все это прошло!.. (Уходя в дверь справа.) Итак, свояченица, сделай милость: пусть ужин будет поаппетитнее! А я тут быстро должен закончить одно дело.

Елена нажимает кнопку звонка. Входит Миля.

Елена. Миля, накрывайте на стол! Скажите Эдуарду, чтобы он заморозил шампанское и подал четыре дюжины устриц.

Миля (обиженным тоном). Скажите ему сами. Он меня не слушает и всегда твердит, что служит только инженеру.

Елена. Пришли-ка его ко мне!

Миля уходит. Елена подходит к зеркалу, поправляет прическу и платье. Входит Эдуард.

(Все еще перед зеркалом.) Эдуард, заморозьте шампанское и откройте устрицы! Так приказал господин Гофман.

Эдуард. Слушаюсь, фрейлейн. (Уходит.)

Слышен стук в среднюю дверь.

Елена (вздрагивая). Боже!.. (Нерешительно.) Войдите!.. (Громче и тверже.) Войдите!

Лот (входит, не здороваясь). Ах, простите!.. Я не хотел вам мешать… Моя фамилия – Лот.

Елена приседает, как на уроке танцев. Голос Гофмана за дверью: «Ребята! Прошу без церемоний! Я сейчас выйду… Лот! Это моя свояченица – Елена Краузе. Елена, это мой друг – Альфред Лот. Считайте, что я вас представил друг другу».

Елена. Нет, так не принято!

Лот. Я не сержусь на него, фрейлейн! В вопросах хорошего тона я и сам, как мне не раз говорили, почти варвар… Но, если я вам помешал…

Елена. Что вы!.. Вы мне совсем не помешали… Ничуть. (После неловкой паузы.) Это… это очень мило с вашей стороны, что вы разыскали моего зятя… Он так часто сожалеет о том, что друзья его юности совсем позабыли о нем.

Лот. Да, это получилось случайно… Я был все больше в Берлине и в пригородах и совсем потерял Гофмана из виду. Со времен моего студенчества в Бреславле я больше не был в Силезии.

Елена. Значит, вы нашли его совсем случайно?

Лот. Да, совершенно случайно… И как раз в том самом месте, где мне надо заняться своими исследованиями.

Елена. Шутить изволите… Наш Вицдорф – и наука, это невозможно! Какие там исследования в этом убогом гнезде?!

Лот. Вы называете его убогим?… Но здесь находятся исключительные богатства.

Елена. Да, верно! Но в смысле…

Лот. Я не переставал удивляться. Поверьте, таких крестьянских дворов больше нигде нет. Здесь изобилие действительно выглядывает из всех дверей и окон.

Елена. Вы правы. В здешних хлевах коровы и лошади нередко едят из мраморных кормушек и серебряных яслей. И все это сделал уголь, который был обнаружен под нашими полями. Это он в один миг превратил наших нищих крестьян в богачей. (Указывает на картину, висящую на задней стене.) Взгляните-ка сюда. Мой дед был возчиком. Ему принадлежал хуторок, но скудная земля не могла его прокормить, и он занялся извозом… Вот он, в синей блузе; тогда еще носили такие блузы… Мой отец в молодости тоже ходил в такой… Но я думала не об этом, когда говорила про убожество. Просто здесь такая глушь! Никакой пищи для ума. Такая смертная скука!

Входят и выходят Миля и Эдуард. Они накрывают стол справа, в глубине.

Лот. Но бывают же здесь балы или вечеринки?

Елена. Нет, никогда! Мужики пьют, играют в карты, охотятся… А что тут увидишь? (Подходит к окну и указывает рукой на прохожих.) Все больше вот такие типы.

Лот. Гм! Углекопы.

Елена. Одни идут в шахты, другие из шахты, и так все время… Я, по крайней мере, вижу всегда одних углекопов. Вы думаете, я могу одна выйти из дому? Разве что в поле, через задние ворота. Ведь здесь повсюду такой грубый сброд!.. А как они смотрят на вас, как таращат глаза – так угрюмо, словно вы только что совершили преступление… Зимой мы иногда катаемся на санках, а они целыми толпами идут себе через горы. Кругом метель и мрак, надо посторониться, но они ни за что не уступят дорогу. Возницам приходится браться за кнут. Иначе не проехать. А как они ругаются вдогонку! Ух! Порой мне даже страшно становилось.

Лот. Вообразите только: именно ради тех людей, которых вы так боитесь, я и приехал сюда.

Елена. Да что вы…

Лот. Совершенно серьезно, как раз они интересуют меня больше всего.

Елена. Только они? И никто больше?

Лот. Да!

Елена. Даже мой зять?

Лот. Да!.. Интерес к этим людям – это нечто совсем иное, более высокое… Простите меня, фрейлейн, вам, наверно, этого не понять.

Елена. Почему же? Я очень хорошо вас понимаю, вы… (Роняет из кармана письмо, Лот хочет его поднять.) Ах, не беспокойтесь. Это не имеет значения. У меня переписка с пансионом.

Лот. Вы были в пансионе?

Елена. Да, в Гернгуте. Не подумайте только, что я… Нет-нет, я вас понимаю.

Лот. Видите ли, рабочие интересуют меня ради них самих.

Елена. Да, конечно, это очень интересно… Такой вот углекоп… Если его понять… Есть местности, где их совсем не найдешь, но когда видишь их каждый день…

Лот. Даже когда их видишь каждый день, фрейлейн… Их даже надо каждый день видеть, чтобы находить в них интересное.

Елена. А что делать, если это так трудно найти?… И что же это такое, вот это самое интересное?

Лот. Интересно, например, что эти люди, как вы говорите, смотрят на всех таким угрюмым и ненавидящим взглядом.

Елена. А почему вы считаете, что это особенно интересно?

Лот. Хотя бы потому, что это не совсем обычно. Мы, прочие, смотрим так не всегда, а только изредка.

Елена. Но почему же они смотрят всегда… так озлобленно, так сердито? На это должна ведь быть причина.

Лот. Совершенно верно! И именно ее я и хочу найти.

Елена. Ах, что вы! Вы меня обманываете. Ну что вам это даст, если вы будете знать?

Лот. Может быть, тогда мы найдем средство, чтобы устранить причину, заставляющую этих людей быть такими безрадостными и ожесточенными… Может быть, мы сможем сделать их счастливее.

Елена (взволнована и смущена). Я должна вам сказать честно, что… Теперь я, кажется, начинаю вас понимать… Для меня все это так… так ново, совершенно ново!

Гофман (входит в правую дверь. В руках у него пачка писем). Ну вот и я. Эдуард! Чтобы эти письма были на почте не позже восьми часов. (Отдает Эдуарду письма.)

Эдуард уходит.

Ну, ребята, теперь можно и поесть… Жара здесь невыносимая! Сентябрь, а так жарко! (Достает шампанское из ведра со льдом.) Вино вдовы Клико! Эдуард знает мои пристрастья. (Оборачиваясь к Лоту.) Вы тут ужасно горячо спорили. (Подходит к заставленному деликатесами столу, потирает руки.) Ну-с! Выглядит недурно! (Бросает лукавый взгляд на Лота.) Не правда ли?… Да, между прочим, свояченица, к нам сейчас нагрянет гость: Кааль, Вильгельм. Я только что видел во дворе.

Елена делает гримасу отвращения.

Гофман. Но, милочка! Ты ведешь себя так, точно я его… Чем я виноват? Разве я его приглашал?

За дверью слышны тяжелые шаги.

Эх, пришла беда – отворяй ворота.

Без стука входит Кааль. Это двадцатичетырехлетний неуклюжий деревенский парень. Видно, что он старается казаться светским и, главное, богатым человеком. У него грубые черты лица, все лицо его выражает смесь глупости и нахальства. Он в зеленой куртке, пестром бархатном жилете, темных брюках и лакированных сапогах. На голове зеленая охотничья шляпа с петушиным пером. На куртке роговые пуговицы, на часовой цепочке оленьи зубы и т. д. Заикается.

Кааль. Д-д-добрый вечер всей компании! (Замечает Лота, смущается, замолкает и приобретает довольно жалкий вид.)

Гофман (подходит к нему, подает руку, говорит ободряющим тоном). Добрый вечер, господин Кааль!

Елена (недружелюбно). Добрый вечер!

Кааль (тяжелыми шагами пересекает комнату, подходит к Елене и подает ей руку). Д-д-добрый вечер и вам, Елена!

Гофман (Лоту). Разреши тебе представить господина Кааля. Он сын наших соседей.

Кааль скалит зубы и мнет в руках шляпу. Неловкая пауза.

Прошу к столу, ребята! Все ли здесь? Ах, а где же матушка? Миля, попросите фрау Краузе к столу.

Миля уходит в среднюю дверь.

Миля (кричит из сеней). Хозяйка! Хозяйка! Идите есть! Вам велят идти есть!

Елена и Гофман смотрят друг на друга и понимающе смеются, затем одновременно смотрят на Лота.

Гофман (Лоту). Деревенская простота!

Появляется расфуфыренная фрау Краузе. Она в шелку и с дорогими украшениями. Манера держаться выдает спесь и чванство.

Гофман. А, вот и мама… Разреши мне представить тебе моего друга доктора Лота.

Фрау Краузе (делает невероятный книксен). Я так рада. (После небольшой паузы.) Уж вы, ради бога, не обижайтесь на меня, господин доктор. Я прежде всего должна перед вами извиниться. (Говорит чем дальше, тем быстрее.) Извиниться за мое давешнее обращение с вами. Вы знаете, вы понимаете, просто голова идет кругом от этой уймы бродяг. Вы не поверите, прямо беда с этими попрошайками. Да и крадут они, что твои сороки. Конечно, не в пфенниге дело. Что над пфеннигом трястись. Талера и то не жалко. А вот у Людвига Краузе баба – так жадна, так жадна! Прямо жила какая-то – последнему нищему и то не подаст. Муж ее с досады помер, потому как потерял какие-то две тысячи талеров. Не-ет! Не-ет! Мы совсем не такие. Посмотрите-ка на этот буфет, он обошелся мне в двести талеров без пересылки. Самому барону Клинкову лучшего не видать.

Вскоре после фрау Краузе вошла фрау Шпиллер. Она маленького роста, кривобокая, одета в поношенное платье фрау Краузе. Пока фрау Краузе говорит, она благоговейно смотрит на нее. Ей около пятидесяти пяти лет. При выдохе она каждый раз издает легкий стон, который, когда она говорит, превращается в звук, похожий на «м-м».

Фрау Шпиллер (покорным, грустно-жеманным тоном, очень тихо). Господин барон Клинков имеют в точности такой буфет… м-м…

Елена (к фрау Краузе). Мама! Не сесть ли нам за стол, а потом… уж…

Фрау Краузе (молниеносно оборачивается и смотрит на Елену уничтожающим взглядом. Отрывисто и властно). Это прилично?

Фрау Краузе, собираясь садиться, вспоминает, что не была прочитана застольная молитва. Еще не подавив приступа ярости, она привычно складывает ладони.

Фрау Шпиллер (читает застольную молитву).

 
«Приди, Иисусе, милость нам яви.
Дары, ниспосланные нам, благослови».
Аминь.
 

Все шумно усаживаются, угощают друг друга. Атмосфера неловкости понемногу исчезает.

Гофман (Лоту). Прошу покорно, дружище! Устрицы?

Лот. Да, попробую. Впервые ем устриц.

Фрау Краузе (ест устрицу, говорит с набитым ртом). Вы хотите сказать, в этом сезоне?

Лот. Нет, вообще!

Фрау Краузе и фрау Шпиллер обмениваются взглядами.

Гофман (Каалю, который сосет лимон). Мы два дня не видались, господин Кааль. Успешно ли вы поохотились за мышами?

Кааль. Н-н-н-е-ет!

Гофман (Лоту). Господин Кааль, видишь ли, страстный охотник.

Кааль. М-м-м-ышь – это пре-п-п-п-одлая амф-ф-ф-и-бия!

Елена (хохочет). Прямо комедия! Он убивает без разбора – и домашнюю тварь, и диких животных.

Кааль. В-в-в-вчера… я н-насмерть застрелил ст-ст-ст-арую свинью.

Лот. Стрельба – ваше главное занятие?

Фрау Краузе. Господин Кааль стреляет для собственного удовольствия.

Фрау Шпиллер. Словом, охотится за дичью и женщинами, как говаривал его превосходительство министр фон Шадендорф.

Кааль. П-послез-завтра б-будем б-бить го-олубей.

Лот. Это что еще такое: охота на голубей?

Елена. Ах, это невыносимо. Такое жестокое развлечение! Даже уличные мальчишки, которые бьют камнями стекла, не позволяют себе ничего подобного.

Гофман. Ты чересчур строга, Елена!

Елена. Не знаю… Но, по-моему, лучше бить стекла, чем голубей, которых они еще к тому же привязывают к жерди.