Текст книги "Хищник"

Мы еще не закончили трапезу, когда слуга доложил, что прибыл signifer Пациус, и легат приказал впустить его. Пациус привел с собой маленького харизматика, одетого не полностью, но так нарядно, что я не видел таких детей даже в городе Везонтио. Его костюм был миниатюрной копией одеяния самого легата, но более яркого цвета: узкая бледно-голубая льняная туника по моде того времени, называемая alicula[87]87
  Легкая накидка, короткий плащ (лат.).


[Закрыть], с цветочной вышивкой по кайме, хлопковые чулки и мягкие кожаные котурны, чуть ярче теперешних желтых волос ребенка. Поверх alicula был небрежно накинут плащ из дорогой красной шерсти, скрепленный на одном плече серебряной застежкой.

Легат оставался на месте: он жевал и молча рассматривал ребенка, при этом довольно сильно смахивая, как мне показалось, на размышляющего быка. Наконец он все так же молча одобрительно кивнул и сделал знак Пациусу увести мальчика прочь. Не успели они выйти, как легат громко и тяжело вздохнул и произнес в смятении чувств:

– Он чуть ли не стал моим пропавшим внуком.

– Тогда почему бы тебе не оставить этого? – жестко спросил Вайрд. – Вместо того, чтобы посылать меня в смертельную ловушку за настоящим внуком.

– Что?! – в ужасе воскликнул легат. – Оставить евнуха вместо… – И только тут понял, что старик пошутил. – Твои шутки не очень-то смешные, Виридус. Лучше расскажи мне, как ты собираешься подменить одного ребенка другим?

– Я уже говорил тебе! – рявкнул Вайрд. – Я пока и сам не знаю! Надо все хорошенько обдумать. И я не собираюсь заниматься этим во время еды. Хочу как следует насладиться трапезой, да и для пищеварения это не слишком полезно.

– Но мы должны подготовиться. Составить план. Гунн появится здесь уже через несколько часов. Ты хотя бы решил, скольких людей ты возьмешь с собой?

– Я знаю, что мне потребуется еще пара рук. Но я не буду никого просить добровольно пойти на самоубийство.

Я отважился заговорить снова:

– Тебе не надо даже просить, fráuja. Я имею в виду – учитель. Я твой ученик в этом и во всем остальном.

Вайрд поклонился мне, признавая это, и сказал легату:

– Ну тогда мне больше никто не нужен.

– Может, и не нужен. Но я хочу, чтобы ты взял и кое-кого еще. Моего сына Фабиуса.

– Пойми, – сказал Вайрд. – Я только попытаюсь – а шансов на успех мало – спасти последнюю хрупкую веточку твоего фамильного древа. Если меня постигнет неудача, то все, кто примет в этом участие, наверняка погибнут. Включая и Фабиуса. И тогда уж точно твой род прекратится. И еще. Чтобы выполнить эту задачу, потребуются хитрость, терпение, хладнокровие. А справедливо возмущенный, даже разъяренный, обезумевший и доведенный до отчаяния муж…

– Не забывай, что Фабиус, кроме всего прочего, римский воин. Если я пошлю его на задание под твоим командованием, он будет беспрекословно выполнять приказы. Только представь, Виридус, как бы ты себя чувствовал на его месте – или моем. А что касается риска для жизни и того, что наш род прекратится, так я уже говорил тебе, что Фабиус все равно не станет жить, если ваше предприятие провалится. Он заслужил право участвовать в освобождении жены и сына и умереть от чужого меча, а не от своего собственного.

Вайрд закатил глаза:

– Я помню Фабиуса крепким, здоровым парнем. Могу я, по крайней мере, убедиться, что он до сих пор такой?

Легат повернулся к слуге и приказал тому привести сына, но в кандалах и под охраной. Мы уже доедали десерт, когда услышали звон и шум от множества ног. И тут же на пороге появился молодой человек, в чертах которого угадывалось несомненное сходство с легатом. Он был в полном боевом снаряжении, под мышкой одной руки держал шлем, а другой – свой парадный плюмаж, но оба его запястья были закованы в наручники с цепями, которые крепко держали четыре солдата, по два с каждой стороны от пленника. Я ожидал, что Фабиус (раз уж требовалось столько народу, чтобы удержать его) в ярости попытается наброситься на отца. Но он только смотрел на Калидия налитыми кровью глазами, которые казались еще красней на фоне бледного лица. Мне показалось, что я даже слышал, как он скрежещет зубами. Но тут молодой человек заметил, что отец не один в triclinium, и вопросительно посмотрел сначала на меня, а затем на Вайрда.

– Salve, optio[88]88
  Приветствую тебя, помощник центуриона (лат.).


[Закрыть] Фабиус, – довольно сердечно приветствовал его Вайрд.

– Виридус? – спросил молодой человек, уставившись на него в изумлении: возможно, он никогда раньше не видел Вайрда чистым. – Salve, caius Виридус. Что ты здесь делаешь?

– Мы с моим учеником Торном готовим вылазку против тех гуннов, которые захватили твоих жену и ребенка. Очень может быть, что это настоящее безрассудство и мы погибнем. Но твой отец полагает, что ты, возможно, захочешь умереть вместе с нами.

– Захочу ли я? – выдохнул Фабиус, и его бледное лицо немного порозовело. – Да я запрещаю вам идти без меня!

– Но учти, приказы буду отдавать я. И тебе придется беспрекословно выполнять каждый…

– Ни слова больше, декурион Виридус! – рявкнул Фабиус. – Я помощник центуриона одиннадцатого легиона! – Неожиданным движением, от которого дернулись цепи и чуть не попадали его надзиратели, он выхватил из-под мышки свой щегольской, изогнутый подобно конской гриве плюмаж, воткнул его в щель на верхушке шлема и нахлобучил тот себе на голову. – Я готов отправиться немедленно.

– Иисусе! – пробормотал себе под нос Вайрд. – Истинный римский воин. – Он с ядовитым сарказмом обратился к молодому человеку: – Я так понимаю, ты собираешься отправиться при полном параде. Не послать ли нам вперед герольда? Ступай, дурачок, и подготовь к завтрашнему дню подходящий наряд для леса. Я позову тебя, когда настанет время.

Четверо воинов увели Фабиуса прочь, но теперь он сопротивлялся и кричал:

– Что именно ты собираешься делать, Виридус?.. Как мы будем атаковать?.. Сколько возьмем с собой людей? – И так далее, масса вопросов, ни на один из которых ни Вайрд, ни легат так и не ответили. Наконец крики Фабиуса затихли вдали.

– Иисусе! – снова буркнул Вайрд. – У иудеев есть мудрая поговорка: что-то насчет того, что Бог заставил Адама жениться на Еве, поскольку хотел его наказать.

Поскольку Калидий молчал, я снова набрался смелости и попросил разрешения взять немного остатков со стола, чтобы накормить моего орла. Легат только растерянно пробормотал: «Для орла?» – но милостиво разрешил мне удалиться. Поэтому я не знаю, о чем они с Вайрдом беседовали до самой поздней ночи.

7

Когда я, вернувшись в барак, начал кормить своего орла остатками окорока, все оставшиеся харизматики собрались посмотреть на это, сами щебеча, словно птицы. Они снова были одеты в свои лохмотья и тряпки, на них опять были кандалы, и они щебетали на франкском диалекте старого наречия, которое казалось мне слишком трудным для восприятия, – однако, как я полагал, эти создания вряд ли могли сказать что-нибудь, достойное того, чтобы это выслушивать.

Смуглый Бар Нар Натквин, который никогда не оставлял без присмотра свой живой товар, тоже стоял рядом и бросал сердитые взгляды на меня и мою птицу. Когда орел наелся и смотреть стало не на что, мальчики затеяли игру в грязном дворе барака – насколько вообще можно было играть в ножных кандалах. Сириец остался стоять, прислонившись к дверному косяку, мрачно глядя на меня и брюзгливо жалуясь на Калидия, который забрал у него маленького Бекгу, не заплатив.

– Удивительная несправедливость, ведь этот маленький красавчик принес бы десять золотых nomisma[89]89
  Монета (греч.).


[Закрыть] в Константинополе, – сказал он, обиженно засопев. – И что же я получил за него? Ashtaret! Ни одного нуммуса. Это значит, что я стал беднее на пять золотых солидусов, которых он мне стоил. И потом, это ничтожество Калидий имел наглость заявить, что даже не собирается использовать похищенного у меня харизматика для того, для чего он был создан.

Я сказал:

– Не могу представить, чтобы твои жалкие щенки вообще приносили хоть какую-то пользу. По-моему, ты сильно преувеличиваешь ценность своего товара.

– Ах, ты, должно быть, христианин, – сказал Натквин насмешливо, словно это было чем-то достойным презрения. – И вдобавок ты еще молод, а потому пока что считаешь истинными все ханжеские христианские запреты. Но ты вырастешь, станешь мудрее и узнаешь то, к чему со временем приходят все – мужчины, женщины и евнухи.

– И что же это?

– Поверь мне, тебе придется испытать в жизни немало боли, беспокойства, страданий и разочарований – словом, всего того, что человеческое тело доставляет своему хозяину. Таким образом, ты придешь к пониманию, что только дурак станет сопротивляться или сдерживаться, если есть возможность получить приятные ощущения. – С этими словами сириец ушел.

Я занялся тем, что стал распаковывать наши с Вайрдом узлы и доставать разные вещи, чтобы проветрить их и развесить на колышках, вбитых в стену. Я как раз повесил туда одну из моих вещей и принялся размышлять, глядя на нее, когда Вайрд вернулся, держа кое-что в руках. Он тоже взглянул на необычный наряд, который я достал, и, подняв свои кустистые брови, поинтересовался:

– Зачем это тебе понадобилось платье горожанки?

– Мне тут пришла в голову одна мысль, – ответил я. – Ты часто намекал, что я могу сойти за женщину. Я все думаю, когда мы проберемся в лагерь к гуннам, не могу ли я изобразить госпожу Плацидию. По крайней мере, хоть на какое-то время.

Вайрд сухо произнес:

– Сомневаюсь, что ты сможешь убедительно изобразить женщину на сносях. И также сомневаюсь, что ты согласишься отрубить ради спасения этой госпожи несколько своих пальцев.

– Я и забыл про эту деталь, – пробормотал я.

– Вот глупый мальчишка. Да мы возблагодарим половину здешних богов, если сами спасемся от гуннов. Помни о том, что наше предприятие и так очень рискованное, и не мечтай больше ни о каких геройствах. Ну а уж если мы сумеем спасти малыша Калидия, пожертвовав только жалким харизматиком, то нам придется возблагодарить всех оставшихся богов. А теперь взгляни, что я принес.

Он бросил на одну из кроватей кожаную сумку, содержимое которой мелодично звякнуло.

– Никогда еще я так быстро не продавал свои меха и не получал за них столько денег. Калидий купил их, даже не посмотрев. Он также заплатил неплохое вознаграждение за рога горного козла. Я бы отпраздновал столь удачную сделку, да боюсь, что мы вряд ли выживем, чтобы потратить деньги.

Он бросил на кровать и все остальные вещи, которые держал.

– Легат делает нам еще кое-какие подарки, которые мы можем оставить у себя, опять же если останемся в живых. Гладиус – короткий меч для тебя и боевую секиру для меня; они в прекрасных ножнах, подбитых шерстью, которая предохранит лезвия даже от ржавчины. И еще тут для каждого из нас (поскольку нам придется, возможно, пролежать без воды в засаде долгое время) по оловянной фляге, обернутой в кожу, чтобы вода оставалась холодной, и просмоленной внутри: в ней даже затхлая вода становится приятной на вкус.

Я сказал:

– У меня никогда не было таких прекрасных вещей.

– А еще, благодаря любезности легата, у тебя будет своя лошадь.

– Лошадь? Моя собственная? Не может быть!

– Представь себе. Гунн приезжает верхом, поэтому мы последуем за ним тоже на лошадях. Вообще-то, лучше бы нам сделать это пешком, но ведь придется поспешить на обратном пути, если он вообще будет. Ты когда-нибудь раньше ездил верхом?

– На старой вьючной кобыле в аббатстве.

– Этого вполне достаточно. В завтрашней поездке не понадобится хорошей посадки или искусного управления. Медленный шаг туда и безумный галоп обратно. Харизматик Бекга поедет позади тебя… а потом, будем надеяться, его место займет малыш Калидий.

– А не расскажешь подробней, что именно ты задумал, fráuja?

Вайрд почесал бороду:

– В старые времена жил один архитектор по имени Дейнократ. Он хотел построить храм Дианы, в котором при помощи магнесийских камней[90]90
  Имеются в виду магниты.


[Закрыть] была бы подвешена в воздухе статуя этой богини. Но Дейнократ умер, не успев воплотить в жизнь свой замысел и никому толком не объяснив, как именно он собирался все проделать.

– Это означает, что ты мне тоже ничего не расскажешь?

– Или же что мой план почти невозможно воплотить. Или же что у меня его вовсе нет. Выбирай, как тебе больше нравится. Достаточно того, что мы будем прятаться на краю города, в конюшне у кузнеца, пока гунн не отбудет восвояси. Я приказал легату задерживать гонца разговорами – если только он сумеет совладать с собой и не задушит эту тварь, – пока как следует не стемнеет. Затем мы последуем за ним в Храу-Албос, куда бы он ни направлялся. Ну а пока что все ставни и двери в Базилии по-прежнему крепко закрыты. Это означает, что я не могу сейчас отправиться, хоть мне и очень хочется, в таверну к старому Диласу выпить хорошего, крепкого, неразбавленного вина. С другой стороны, это и к лучшему, без сомнения. Нам понадобятся завтра свежие головы.

Почти весь следующий день мы провели в конюшне, потому что нам и нашим лошадям ни в коем случае нельзя было попадаться на глаза гунну, когда он прибудет, чтобы тот ничего не заподозрил. Поэтому по всей Базилии стояла такая тишина, словно все жители затаили дыхание; на улицах, аллеях и подъездных дорогах не было ни людей, ни лошадей, ни собак, ни даже свиней и цыплят, которые обычно прогуливались повсюду.

Мы с Вайрдом и Фабиусом говорили очень мало и общались шепотом. Малыш Бекга молчал, я вообще не слышал еще от него ни одного слова.

Фабиус в основном жаловался: мол, уж больно нас мало, и почему Вайрд не привлек больше крепких опытных воинов?

– Во имя Митры, – ворчал помощник центуриона, – мне даже не позволили взять носильщика щита. Нас только двое мужчин, да вдобавок еще мальчик, евнух и прирученный орел.

– Повторяю, – сказал Вайрд, – мы будем действовать не силой, а хитростью. Чем меньше нас, тем лучше. Если ты полагаешь, что тебе не оказывают должного уважения, то можешь считать Торна своим личным оруженосцем.

Затем Фабиус начал жаловаться на долгое ожидание:

– Я хочу, чтобы это все наконец завершилось и мои Плацидия с Калидием и неродившимся ребенком вернулись домой. Eheu[91]91
  Увы (лат.).


[Закрыть], мне пришлось смириться с тем, что каждый гунн в этом лагере, должно быть, к этому времени уже изнасиловал мою дорогую жену. Но я приму ее обратно и буду о ней нежно заботиться, несмотря ни на что.

Вайрд покачал головой:

– Вот об этом, Фабиус, тебе как раз не стоит волноваться. Уверен, твоя жена все еще чиста, никто ее не обесчестил. И не потому, что гунны почтительны, а потому, что они суеверны. Эти разбойники готовы насиловать всех, от овцы до сенатора, но они ни за что не станут иметь дело с женщиной, которая беременна или испорчена месячными кровями. Они считают такую женщину нечистой и полагают, что это повредит им.

– Вот и хорошо, – облегченно вздохнул помощник центуриона. – Это лучшие новости, которые я услышал с того момента, как боги послали нам это испытание.

Однако я заметил, что Вайрд ничего не сказал об отрезанных пальцах его жены: похоже, Фабиус до сих пор не знал, что ее искалечили. И уж разумеется, Вайрд умолчал о том, что он собирается спасать только его сына.

Я коротал время, восхищаясь прекрасной лошадью, которая теперь была моей. Это был крепкий молодой жеребец, вороной, с белой звездочкой на лбу, настороженными глазами и прекрасной осанкой. Ну а поскольку звали этого красавца Велокс[92]92
  От лат. velox – быстрый.


[Закрыть], я надеялся, что скачет он очень быстро. Насколько я мог судить, у коня моего имелся только один физический недостаток: довольно большое углубление слева внизу на шее. Когда я сказал об этом помощнику центуриона, Фабиус на время позабыл о своих горестях и заметил снисходительно:

– Невежда Торн! Да такая отметина у лошади очень высоко ценится. Она называется «отпечаток пальца пророка». Какого пророка, я не знаю, но у наших лошадей обычно прекрасная родословная, да и вообще это считается хорошей приметой. В любом случае все наши здешние лошади особой породы – непревзойденные арабские скакуны. Говорят, что родословная этих лошадей уходит во времена База, великого праправнука Ноя.

Я испытал сильный трепет оттого, что получил лошадь с такой древней родословной, и только собрался сказать об этом, как Вайрд сделал нам знак замолчать. Мы присоединились к нему: он стоял согнувшись и подглядывал в щель плетня. Вскоре мы смогли расслышать в отдалении все приближающийся цокот копыт: лошадь медленно вышагивала по грязной дороге. И вот она показалась вдали: очень лохматая лошадка, значительно меньше наших трех.

– Этот конь из породы грязных жмудов, – пробормотал Фабиус, но Вайрд снова сделал ему знак молчать.

Меня гораздо больше интересовал всадник, потому что это был первый гунн, которого я увидел. Он был весьма похож на свою лошадь: крайне низкорослый (даже ниже меня) и отвратительно уродливый. Грязная желтая кожа, длинные лохматые сальные черные волосы, глаза-щелочки, никакой бороды, только какие-то всклокоченные усы. Несмотря на свою крайнюю непривлекательность, в седле гунн держался великолепно: он словно был рожден для этого, ибо его ноги были такими кривыми, что плотно обхватывали бочонкообразное туловище лошади. Гунн был одет в такие же лохмотья, в какие раньше малыш Бекга, а его лошадь была покрыта зимней шерстью и очень костлява. У гунна имелся точно такой же лук, как и у Вайрда, но он не был натянут, и кочевник держал его высоко, чтобы виден был обрывок грязно-белой ткани, привязанный к его концу.

Фабиус стоял рядом со мной, я чувствовал, как он дрожал, пока гунн не скрылся из виду. Харизматик Бекга, которому, судя по всему, никто еще не сказал, что этот или какой-нибудь другой гунн, возможно, станет его новым хозяином, с любопытством посматривал сквозь плетень. Когда всадник отъехал так далеко, что уже не мог ничего расслышать, Вайрд произнес:

– Я незаметно двинусь за ним и удостоверюсь, что гунн все-таки вошел в гарнизон и что легат принял его – словом, что нет обмана. Теперь полдень, кузнецу приказано накормить нас. Так что, Торн, ступай и скажи, что его жена может начать готовить. Когда я вернусь, мы все поедим – и поедим как следует, потому что один Митра знает, когда нам теперь представится случай перекусить.

Я немедленно отправился к кузнецу и сказал, чтобы его жена приготовила достаточно провизии. Она уже вовсю хлопотала на кухне. Женщина принесла нам большое количество тушеной рыбы, уложенной на большие круглые подносы из хлеба, которые послужили и тарелками и едой одновременно, как раз когда Вайрд вернулся обратно. Он сообщил, что посланец и легат не только не поубивали друг друга, но даже воздержались от нападения, а также что Калидий, как они и условились, очевидно, собирается затянуть переговоры и задержать гунна насколько сможет.

– Но вы все равно ешьте быстрей, – велел он нам. – В любом случае маленький дьявол может заподозрить что-нибудь неладное и броситься обратно в лес. Надеюсь, что этого не произойдет, тогда мы сможем спокойно пообедать, пока не наедимся до отвала.

А еще Вайрд потихоньку сказал мне, так чтобы Фабиус не слышал:

– Я полагаю, что заложники до сих пор живы. Во всяком случае, злодей привез еще один палец госпожи Плацидии, и, насколько я мог разглядеть из укрытия, он, кажется, только что отрезан.

Очевидно, в гарнизоне не произошло ничего непредвиденного, такого, что встревожило бы приехавшего гунна или вызвало бы у него подозрение. Легат, должно быть, продолжал потчевать его вином и яствами, долго и подробно обсуждая детали соглашения – сколько, чего, когда и где хотят получить в обмен на пленников гунны, – потому что день тянулся медленно и был полон тревожного ожидания.

Возбужденный Фабиус постоянно бранился и метался по конюшне, спокойный Бекга просто сидел и невозмутимо ждал. Я коротал время, пытаясь подружиться со своим новым конем, Велоксом. Кузнец посоветовал мне взять для этого немного душевника. Я растер в руках эту душистую лекарственную траву и затем натер ею морду, шею, грудь и ноги Велокса. Конь явно обрадовался такому вниманию. А Вайрд все никак не мог успокоиться: он потребовал от жены кузнеца принести нам еще еды и заставил всех до отвала набить брюхо.

И вот наконец Вайрд снова прислушался к тому, что происходило снаружи, после чего резко оборвал нашу возню, яростно замахав руками. Мы опять сгрудились во дворе возле плетня, чтобы посмотреть в щели. То ли гунн спешил, то ли лошадь набралась сил после долгого отдыха, а может, и то и другое, но теперь он проехал мимо нас в сгущающихся сумерках легкой рысью. Лошадь и всадник, направляющиеся в обратную сторону, еще не успели миновать двор, когда Фабиус прошипел:

– Давайте поспешим! Пока он не скрылся из виду!

– Я как раз и хочу, чтобы он скрылся из виду! – негромко огрызнулся Вайрд. – У гуннов глаза даже в заднем проходе. В любом случае его следы будут свежими и достаточно отчетливыми. На этих дорогах последние дни не было большого движения.

Таким образом, нам пришлось еще немного подождать, пока наконец Вайрд не приказал седлать лошадей. Я посадил своего juika-bloth на плечо, затем подвел Велокса под уздцы к колоде. С этой возвышенности я неуклюже вскарабкался в седло, затем склонился, чтобы поднять Бекгу на подушку, прикрепленную позади меня. Мое седло, уздечка и поводья не были, разумеется, украшены медальонами, подвесками и инкрустацией, как у помощника центуриона Фабиуса, но это была настоящая боевая упряжь. Седло кожаное, для прочности отделанное бронзовыми пластинами, а специальные выступающие части помогали всаднику держаться в нем. Я не слишком удивился, увидев, что Фабиус вскочил на свою лошадь гораздо быстрей меня, запрыгнув в седло прямо с земли, – и нимало не изумился, когда старый Вайрд проделал это так же легко.

Кузнец открыл для нас ворота, и мы по одному выехали на дорогу. Мы продолжили путь медленно: Вайрд возглавлял колонну, он постоянно наклонялся, чтобы рассмотреть на дороге перемешавшуюся грязь; Фабиус ехал сразу же за ним и делал то же самое. Сначала я пребывал в возбуждении оттого, что преследую причинившего столько беспокойства гунна, но спустя какое-то время погоня стала меня утомлять, да и ездить верхом я не привык, тем более на такой прекрасной лошади. Даже при езде шагом, несмотря на седло, я чувствовал исходившее от Велокса ощущение напряжения, его невероятную жажду дать волю мышцам, поскакать во весь опор: казалось, внутри этого коня бушевал настоящий огонь, который, словно в вулкане, только и ждал, чтобы вырваться наружу. Уж не знаю, чувствовал ли малыш Бекга, сидевший позади меня, это тоже, но он крепко ухватился ручонками за мой пояс, словно боялся, что я могу послать Велокса галопом и он свалится с лошади.

Затем Вайрд неожиданно остановил своего коня и сказал, несколько недоумевая:

– Гунн свернул с дороги здесь. Почему так скоро?

Фабиус, выпрямившись в седле, всматривался сквозь деревья, окаймлявшие дорогу слева, в том направлении, куда указал Вайрд, и через мгновение произнес:

– Его не видно. А следы есть.

Итак, Вайрд снова повел нас, мы свернули с дороги и продолжили путь через островки деревьев, открытые пастбища и крестьянские угодья. Мы ехали еще медленней, чем раньше, поскольку могли слишком приблизиться и оказаться в пределах видимости нашей жертвы. Затем Вайрд снова резко остановился и рявкнул:

– Во имя жрецов Кибелы, которые сами себя кастрируют, гунн снова повернул! Повернул обратно к Базилии.

Фабиус спросил:

– Не мог ли он обнаружить, что его преследуют?

– Все может быть. Нам ничего не остается, как идти по его следу.

Так мы и сделали, но на этот раз двигались очень медленно. Спустя довольно долгое время – сумерки уже сгустились, и наступила почти полная темнота – Вайрд снова остановился и громко выругался. Его замысловатые проклятия, должно быть, привели в раздражение всех богов на небесах и всех святых всех религий. Я подумал, что шум может встревожить гунна, который держался впереди нас, но, очевидно, это не имело значения, потому что Вайрд завершил свои богохульства таким образом:

– Да раздует его и разорвет, как Иуду Искариота, эта тварь вовсе и не собиралась в Базилию! Он лишь кружил по берегу рядом с городом. У проклятого гунна, должно быть, есть какой-то ялик, который ждет его, и он вместе со своей лошадью, похоже, к этому времени уже пересек Рен. Помощник центуриона Фабиус! Лети как ветер – на пристань Базилии. Найми там лодку и лодочников, в достаточном количестве, чтобы перевезти нас всех. Приведи их – насильно или подгоняя их кнутом, если потребуется, – вверх по течению, туда, где мы будем ждать тебя. Ступай!

Оptio полетел как стрела. Мой Велокс, казалось, тоже ждал лишь легкого толчка, чтобы так же быстро рвануть с места, но Вайрд сказал:

– Нам нет нужды торопиться, мальчишка. Oh vái, если предатель-раб сказал правду – а я верю, что это так, – якобы гунны показывали на юг, в сторону Храу-Албос, мол, там у них убежище, значит, они нарочно обманули даже его. А теперь и меня. Их лагерь где-то к северу от реки Рен, и возможно, совсем недалеко от нее. Умно придумано: кому придет в голову разыскивать бандитов-горцев в низине?

Таким образом, мы продолжили ехать, ориентируясь по следам, не торопясь, но и не тратя понапрасну времени. Наступила ночь, так что я уже не мог разглядеть следов на снегу, но Вайрд, казалось, не испытывал трудностей. Со временем следы эти привели нас на пологий, покрытый галькой берег реки, как и предсказывал старый охотник. Там обнаружились вполне различимые следы и вмятины в гальке: похоже, какое-то плоскодонное судно сначала пристало к берегу, а затем отчалило от него. Вайрд снова выругался, но что нам оставалось делать? Мы слезли с лошадей, доверху наполнили водой свои фляжки и стали ждать.

Нам не пришлось ждать слишком долго. Фабиус, хоть и любил поворчать, был, однако, человеком действия. Еще стояла ночь, когда мы с Вайрдом и Бекгой вдруг заметили, что тьма чуть светлей на западе, после этого неясный свет вдали превратился в отдельные огоньки. И вот уже три огонька отбрасывали длинные колеблющиеся зигзагообразные отражения на стремительно несущиеся воды реки. Как я уже говорил, Рен в верхнем течении недалеко от Базилии очень быстр, так что три лодки, которые толкало шестами множество людей, довольно споро к нам приближались. Я бы не слишком удивился, если бы увидел, что Фабиус в самом деле пустил в ход плеть. Но суда были в воде, а он, разумеется, ехал верхом по берегу. Заметив нас, он ничего не стал кричать лодочникам, а заухал, как филин, – очевидно, это был предупреждающий сигнал, чтобы они повернули к берегу.

– Хорошая работа, optio, – сказал Вайрд, когда Фабиус слез с лошади. – Если гунны оставили на том берегу наблюдателя, то он не увидел ничего, только три огонька. Поэтому не надо гасить огни. Пошли троих лодочников, чтобы каждый нес по одному фонарю, по этому берегу. Они должны двигаться вдоль реки до самого утра или же пока не упадут, уж не знаю, что произойдет раньше. А оставшиеся лодочники должны перевезти нас в темноте – и тишине.

Выполняя его приказ, трое лодочников, двигаясь на небольшом расстоянии друг от друга, потащились вверх по реке, держа в руках фонари. Любой гунн, шпионивший на другом берегу, подумал бы, что лодки прошли мимо без остановки. А мы тем временем, по возможности тихо, залезли в лодки и оттолкнулись от берега, чтобы пересечь реку. Я опасался, что лошади заартачатся с непривычки, но они, очевидно, были опытными и ничего не боялись. Ничуть не смутился и Бекга, которому, похоже, доводилось передвигаться по воде во время своего путешествия из франкских земель. Единственным, кто заколебался и был неловок, залезая в лодку, оказался я сам.

– Vái, ты ступаешь, как жеманная женщина! – прошипел один из лодочников, которому пришлось ухватить меня под локоть, чтобы удержать. Но стоило ли меня упрекать: ведь я впервые в жизни ступил на борт судна.

Вайрд сказал, что сейчас нет смысла ломать голову над тем, как далеко отнесло быстрое течение реки судно гуннов, когда те пересекали реку, поэтому он приказал лодочникам отталкиваться шестами изо всех сил, чтобы как можно быстрее перевезти нас на другой берег Рена. Оказавшись там, пояснил он, мы сами сможем отправиться вдоль берега и поискать, где пристали гунны. Лодочники старались из последних сил, но я сомневался, что в темноте хоть кто-то из нас – разумеется, и я в том числе – мог сказать, пересекаем ли мы реку по прямой или по диагонали. Лично я был твердо уверен лишь в одном – в том, что река беснуется и пенится за высоким бортом нашей лодки и вода время от времени переливается через него. Для того чтобы не вымокнуть полностью в ледяной воде, нам пришлось всю дорогу стоять. И из страха, что река разбушуется и, возможно, даже потопит нас, я одной рукой вцепился в руку Бекги, а другой обхватил шею невозмутимого и твердо стоящего на ногах Велокса. Juika-bloth, словно сам искал защиты у хозяина, крепко вцепился когтями мне в плечо, хотя уж он-то мог с легкостью пролететь весь этот путь по воздуху.

Довольно долгое время нас окружала лишь холодная черная вода, и – или же мне так просто показалось – даже черный воздух был здесь еще холодней, чем над землей: сначала мне было просто не по себе, затем я испытал физическую боль, а потом почувствовал чуть ли не полное оцепенение. Внезапно за мое монашеское одеяние и гриву коня зацепились ветки. Уж не знаю, что стало тому причиной: уровень воды в реке был достаточно высок, чтобы залить корни растущих на берегу деревьев, или мы подошли к берегу в том месте, где рос какой-то лесок. Во всяком случае, вода журчала и плескалась среди этих деревьев с такой силой, что перекрывала все звуки, которые мы издавали, когда высаживались на берег. А мы все-таки нашумели, потому что даже лошади закоченели от холода и неуклюже перескакивали через борт и карабкались с отмели на сухую землю. Вайрд приказал Бекге держать лошадей за поводья, отвел нас с Фабиусом в сторону и сказал:

– Теперь, до тех пор пока мы не найдем место, где высадились гунны, мы должны передвигаться тихо. Это значит, что мы пойдем пешком.

– Почему? – спросил Фабиус. – Пешком мы можем идти до утра или даже весь завтрашний день. А вдруг гунн со своими лодочниками отплыл на много миль вниз по течению, может даже за Базилию.

– Может, так, а может, и нет, поэтому говори тише. Гунн вполне мог сойти на берег всего в нескольких стадиях от этого места. Вот почему мы пойдем пешком и тихо – мой ученик, евнух и я. Optio, ты останешься здесь с лошадьми, лодками и лодочниками.

– Что?! Gerrae! И как долго прикажешь мне тут торчать?

– Я велел тебе говорить тише. И ты, между прочим, обещал, что будешь подчиняться моим приказам. Ты останешься здесь, пока Торн и я не вернемся – и не приведем тех, за кем мы идем. Искренне надеюсь, что так оно и будет.