Текст книги "Джаз. Великая история империи греха и порока"

Гэри Крист
Джаз. Великая история империи греха и порока

Gary Krist

Empire Of Sin: A Story of Sex, Jazz, Murder, and The Battle for Modern New Orleans

© 2014, 2015 by Gary Krist

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Из Нового Орлеана в рай попасть нелегко.

Преподобный Дж. Чендлер Грегг

От автора

«Джаз. Великая история империи греха и порока» – документальное исследование, основанное на строгом анализе исторических свидетельств и не содержащее вымышленных диалогов или других эпизодов, сведений о которых не сохранилось в источниках. Все, заключенное в кавычки, является, если не указано иначе, подлинной прямой речью (цитатой из газеты или свидетельских показаний) либо же выдержкой из книги, мемуаров, письма, полицейского рапорта, протокола заседания суда или другого документа, указанного в примечаниях. Из соображений ясности я исправил синтаксис, орфографию, порядок слов и пунктуацию в некоторых цитатах. В случаях разночтений между источниками в написании имен и других существительных я выбрал то написание, которое показалось мне подходящим для использования на всем протяжении книги.

Пролог. 23 мая 1918

Улица во Французском квартале. Библиотека Конгресса

«ЭТО ОДНО ИЗ САМЫХ КОШМАРНЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ за всю историю Нового Орлеана», – признавались позже следователи в интервью газетчикам[1]1
  Сведения о деле Маджио почерпнуты из полицейского рапорта об убийстве от 23 мая 1918 г. и газет того времени, в частности номеров «НОТП», «НОДА» и «НОДС» за 23 и 24 мая 1918 года. Также см. Роберт Таллант, «Готов к виселице», стр. 193–96. «НОТП» за 24 мая 1918 года.


[Закрыть].

Знойным утром 23 мая 1918 года в спальне, расположенной в подсобном помещении маленькой продуктовой лавки на окраине Нового Орлеана, были найдены тела ее владельцев, эмигрантов из Италии, Джозефа и Кэтрин Маджио. Комната была перевернута вверх дном. Судя по всему, убийца хладнокровно напал на спящих супругов. Джозеф Маджио лежал на спине на залитой кровью постели, на его голове зияла глубокая рваная рана несколько дюймов шириной. Тело Кэтрин Маджио, которой тоже раскроили череп, распласталось на полу у кровати. Обеим жертвам перерезали горло острым предметом.

На полу были найдены вероятные орудия убийства: окровавленный топор и бритва.

Суперинтенданта полиции Фрэнка Т. Муни разбудили до рассвета. Он тотчас отправился на место преступления и теперь вместе с дюжиной следователей и патрульных обыскивал лавку на углу улиц Магнолия и Апперлайн в поисках улик.

Эта бакалея располагалась в забытом богом районе на окраине города, где среди поросших сорняком пустых стройплощадок ютилось несколько сарайчиков, сколоченных из сосновых досок. Всего несколько лет назад на этом месте еще стояла зловонная трясина, в которой обитали только аллигаторы и тонкошеие цапли. Но теперь здесь жили люди – в основном итальянцы, прочие недавно приехавшие в город иностранцы да несколько негров, слишком бедных, чтобы поселиться где-то еще. Как и большая часть удаленных от реки и естественной запруды районов Нового Орлеана, этот был непригодным для жизни рассадником болезней. Теперь же он стал рассадником нищеты и преступности: об уличном освещении здесь не слышали, а малейший дождь превращал улицы в стоячие реки грязи, перемещаться по которым не могли даже лучшие из полицейских автомобилей[2]2
  Описание района, где жили супруги Маджио, составлено по материалам газет, в частности «НОТП» за 23 мая 1918 года. Более общее представление об этом районе и географии Нового Орлеана 1918 года в целом можно получить из следующих книг: «Новый Орлеан: заселение земли» Пирса Ф. Льюиса, «Противоестественный город» Крэйга И. Колтона, его же «Блюз Бейсин-стрит» и в особенности «Дилемма Бьенвилля» Ричарда Кампанеллы. Горячо рекомендую эту книгу читателям, см. в особенности карты и раздел «Заселение территории».


[Закрыть].

Сорокавосьмилетний Фрэнк Муни был еще совсем новичком на посту начальника полиции, но понимал, что ему придется взять расследование дела под контроль[3]3
  Сведения о Фрэнке Муни получены большей частью из газет того времени, когда он заступил на пост старшего офицера, – «НОДА» и «НОТП» за 8 августа 1917 года и «НОТП» за 9 августа 1917 года.


[Закрыть]. Первое громкое убийство в его карьере оказалось настолько странным и скандальным, что не могло не привлечь к себе ненужное внимание. Хотя в каком-то смысле все было просто. Очевидно, злоумышленник взял топор из сарая на заднем дворе магазина Маджио, вырезал с его помощью одну из панелей кухонной двери и сорвал замок. Проникнув в кухню, он прошел по маленькому коридору в спальню с топором в руках и при помощи него и, возможно, бритвы убил спящих супругов, не пытаясь ни спрятать орудия преступления, ни скрыть следы произошедшего в маленькой душной спальной[4]4
  Сведения о деле Маджио почерпнуты из полицейских рапортов и вышеуказанных газетных статей за май 1918 года.


[Закрыть].

Сложнее было определить мотив. Напрашивалось ограбление, но не было почти никаких доказательств того, что из дома что-то пропало. Да, у постели супругов был найден пустой открытый сейф, но следов взлома не было, а рядом с ним лежала оловянная коробочка с драгоценностями на несколько сотен долларов, завернутая в женский чулок. Под подушкой Джозефа Маджио следователи нашли еще сотню долларов наличными. Профессиональный вор не упустил бы такой легкой добычи.

Опытный старший следователь Джордж Лонг, которому Муни получил возглавить расследование, выдвинул иную версию – он подозревал Эндрю Маджио, младшего брата Джозефа, жившего в другом крыле магазина на Магнолия-стрит. Эндрю первым обнаружил тела, якобы услышав шум в той части дома, где жил брат, и отправившись проверить, что происходит. Он работал парикмахером и несколькими днями ранее взял из цирюльни бритву, «чтобы сгладить засечку»[5]5
  «Чтобы сгладить засечку» и надпись мелом – цитаты из «НОТП» за 24 мая 1918 года. [NB: Некоторые газеты приводят надпись в виде «миссис Маджио сегодня не будет спать. Так же миссис Тони», но я использовал вариант «НОТП» и большинства более поздних источников.]


[Закрыть]. На этом основании его вместе с третьим, младшим братом Маджио задержали для допроса.

Но незадолго до полудня двое детективов, прочесывавшие окрестности, обнаружили в квартале от места преступления улику, которая могла снять подозрение с братьев и указать на другого подозреваемого. На углу Робертсон-стрит и Апперлайн кто-то оставил похожую на детские каракули надпись мелом на досках деревянного тротуара:

«миссис Маджио сегодня не уснет, как и миссис Тони».

Странно: зачем Эндрю Маджио – да и любому другому человеку, который находится в своем уме! – оставлять такую очевидную улику?

Старшие следователи под началом Муни выдвинули жуткую версию. Они рассказали суперинтенданту о серии нападений на итальянцев, торговавших продуктами, произошедшей в городе несколько лет назад[6]6
  Газеты несколько расходятся в датах нападений на итальянцев-бакалейщиков, возможно потому, что они приводились не по некрологам, а по памяти следователей, расследовавших эти преступления. Нападения произошли в августе и сентябре 1910 года (Крутти и Резетти), в июне 1911 года (Дэйви), в мае 1912-го (Скиамбра), в августе 1913-го (Четта) и декабре 1917 года (Андоллина). В случае со Скиамброй убийца был вооружен огнестрельным оружием, а не топором. Некоторым из других жертв удалось выжить.


[Закрыть]. Преступления остались нераскрытыми; не менее чем в трех случаях преступник был вооружен топором. Одного из погибших, так же, как и Маджио, убитого в постели с женой, звали Тони Скиамбра. А что, если «миссис Тони», о которой говорила надпись, – это миссис Скиамбра? А если да, то что это значит? В нападениях полиция города подозревала «Черную руку», неформальную организацию итальянцев-вымогателей, которую местные жители (ошибочно) называли «Мафией». Но с «Черной рукой» давно должно было быть покончено. Надеясь положить конец настоящей эпидемии шантажа и убийств, охватившей итальянскую диаспору города, полиция Нового Орлеана вела долгую и ожесточенную борьбу с этой тайной организацией. К 1918 году служители закона считались победителями.

И вот убиты еще двое итальянских лавочников, и весь город наблюдает за тем, как новый суперинтендант Фрэнк Муни будет вести расследование. Десятью месяцами ранее, когда его назначили на этот пост, «Таймз-Пикайюн» сомневалась в правильности такого решения. Стоит ли доверять управление целым полицейским участком бывшему железнодорожнику, много лет назад недолго прослужившему в железнодорожной полиции? Было очевидно, что новый суперинтендант – в полиции чужой, назначенец мэра, раздававшего высокие посты своим сторонникам. Муни даже внешне не был похож на полицейского: упитанный крепыш в очках с золотой оправой и густыми усами больше походил на страхового агента, направлявшегося на симпозиум в Омахе. Отметив выдающиеся управленческие качества Муни, «Таймз-Пикайюн» заметила, что они вовсе не гарантируют того, что из него выйдет хороший начальник полицейского участка: «На посту старшего офицера его будут судить не по прошлым заслугам, какими бы выдающимися они ни были. Ему еще предстоит заслужить уважение своими поступками»[7]7
  Сомнения «НОТП» по поводу опытности Муни были высказаны в статье, опубликованной в номере от 9 августа 1917 года.


[Закрыть].

Перед Муни стояло искушение обвинить в двух убийствах Эндрю Маджио, назвав мотивом месть или ссору между родственниками – в бедных районах Нового Орлеана подобные случаи были нередки, и такое объяснение устраивало его гораздо больше, чем версия о возрождении группировки «Черная рука», которая считалась уничтоженной. Борьба с преступностью в итальянской диаспоре была частью плана так называемого «респектабельного белого истеблишмента» по возвращению города под контроль, освобождению его от пороков, преступности и коррупции. Битва, продолжавшаяся без малого три десятилетия, со временем превратилась в настоящую классовую войну. Линчевания, бунты и крупномасштабные полицейские облавы, в условиях которых выросло целое поколение, стали для города тяжелым испытанием. Для неопытного начальника полиции, пытавшегося убедить жителей города в том, что трудные дни позади, воскрешение «итальянского зла» оказалось бы зловещим знаком.

Но такой поворот событий был бы не худшим из возможных. Худшее случилось несколько месяцев спустя. К концу лета 1918 года Новый Орлеан потрясли три новых убийства топором. «Таймз-Пикайюн» открыто предположила, что город терроризирует безумный серийный убийца[8]8
  Версия о серийном убийце выдвинута в номере «НОТП» за 16 августа 1918 года.


[Закрыть]. Стало очевидно, что на нищенских задворках Нового Орлеана таилось неведомое зло.

Часть первая. Начало войны. 1890–1891

Глава 1. В погоне за респектабельностью

Жози Лобрано (она же Арлингтон), ок. 1890. Библиотека им. Эрла К. Лонга, университет Нового Орлеана

ЯСНЫМ НОЯБРЬСКИМ УТРОМ, вскоре после одиннадцати, к борделю по адресу Кастомхаус-стрит, 172 во Французском квартале Нового Орлеана подбежал привлекательный мужчина средних лет. Он отпер дверь ключом и вошел внутрь. Публичный дом был еще закрыт, проснулась только прислуга. Но мужчина, которого звали Филипп Лобрано, входил сюда без приглашения. В борделе его хорошо знали, он часто уединялся в главной спальной на первом этаже с хозяйкой заведения, называвшей себя Жози Лобрано. Они были деловыми партнерами и любовниками уже почти десять лет, с тех пор, как Филипп взял шестнадцатилетнюю Жози под крыло, пообещав ей защиту. Официально оставаясь Мэри Дойблер, она использовала фамилию Филиппа в деловых целях.

Но обмануть удавалось немногих: в Новом Орлеане 1890 года – городе-полумесяце эпохи Позолоченного века, где псевдонимы и необычные места жительства были в порядке вещей, по крайней мере, в некоторых районах города. Личины менялись, как перчатки, по имени и внешности не всегда можно было определить, кто есть кто. Мужчины в сюртуках до колен, полосатых брюках и лихо сдвинутых набок мягких котелках не обязательно оказывались джентльменами, а девушки в модных нарядах, прогуливавшиеся об руку с ними под газовыми фонарями, – не обязательно их женами. Продавцы магазинов на оживленной Канал-стрит не забывали вкрадчивым шепотом задать покупательницам важнейший вопрос: «На чей адрес выслать счет, мэм?» Никто не знал, где родители мальчишек, продававших газеты на углах улиц, и откуда заводились деньги в карманах у повес, просаживавших сотни долларов на ипподроме Фэрграундс и игорных залах в подсобках кабаков по всему городу.

Итак, Филипп Лобрано, стареющий, но все еще неотразимый, одетый с иголочки, но официально безработный, вошел в бордель, хозяйкой которого была женщина, которую многие считали его женой. Жози утомилась за пятничный вечер и еще спала. Лобрано, явно чем-то встревоженный, разбудил ее и велел немедленно одеться. Он сказал, что видел в баре на Роял-стрит одного из ее братьев, Питера Дойблера, подрабатывавшего водителем трамвая. Питер был пьян, искал приключений на свою голову и уже направлялся к борделю. Филипп попросил Жози, чтобы она велела служанке сказать Питеру, что их нет дома. И предупредил, что, если та впустит его, отвечать за последствия придется ей самой.

Пока Жози одевалась, Лобрано рассказал, что произошло на Роял-стрит[9]9
  Описание произошедшего в салуне Луи Георга основаны на показаниях, данных во время двух судебных слушаний самим Лобрано, А. К. Беккером (барменом) и Джоном Т. Макгриви (другом, присутствовавшим в баре).


[Закрыть]. Он мирно читал газету в салоне Луи Георга, когда туда ввалился явно нетрезвый Питер Дойблер. Увидев Лобрано, тот заказал бутылку спиртного и подошел к его столу. Филипп был ему не слишком рад. Он недолюбливал родственников Жози, считая их «стаей стервятников»[10]10
  Цит. по: Эсбери, «Французский квартал», стр. 449.


[Закрыть], вечно клянчивших у нее деньги и отнимавших слишком много времени и внимания. Он попытался вести себя вежливо, но Питер после ночной попойки был в дурном, воинственном настроении. Он язвительно предложил Лобрано выпить с ним и разозлился, когда тот отказался.

– Выпей со мной, ублюдок[11]11
  Цит. по: выпуску «НОТД» от 29 января 1892 года. [NB: газеты не стали печатать два ругательства, которые произнес Питер Дойблер. Полагаю, что я не ошибся, предположив, что в обоих случаях пропущенным словом было «ублюдок».]


[Закрыть], – прикрикнул он, наполнив стакан и толкнув его в сторону Филиппа.

Бармен попытался вмешаться.

– Похоже, вы нарываетесь на неприятности[12]12
  Реплика бармена и ответ Дойблера Цит. по: показаниям Беккера во время второго слушания дела.


[Закрыть], – осторожно заметил он.

Питер, мускулистый здоровяк, однажды одолевший шестерых в уличной драке, согласился с ним, но затем без всякой на то причины принялся громко и угрожающе поносить Лобрано. Тот быстро осушил стакан и поднялся, чтобы уйти.

– Я знаю, где тебя найти, – зловеще прошипел ему в спину Питер.

Несколько минут спустя Лобрано, спешивший к Жози, столкнулся на Канал-стрит с другом, наблюдавшим сцену в баре. Друг предупредил его, что после того, как Лобрано ушел, Питер не успокоился и продолжал угрожать ему.

– Я урою этого ублюдка Лобрано[13]13
  Цит. по: номеру «НОТД» от 29 января 1892 года.


[Закрыть], – громко заявил он при свидетелях и нетвердой походкой вышел из бара.

Едва Лобрано закончил свой рассказ, прозвенел звонок. Предупредив Жози, что это Питер, Лобрано попросил не впускать его. Но та ничуть не беспокоилась. Крепко сложенная, как и брат, привлекательная двадцатишестилетняя женщина с грубоватыми чертами лица[14]14
  То, как выглядела Жози Лобрано, можно увидеть на известной фотографии, сделанной в 1890 годах (из Коллекции Жози Арлингтон Библиотеки им. Эрла К. Лонга Университета Нового Орлеана).


[Закрыть] была не из робких и почти ничего не боялась. С одиннадцати лет Жози добывала пропитание для себя и двух младших братьев, в том числе и подрабатывая проституткой[15]15
  Лучшие биографические источники о Мэри Дойблер – Лонг, «Вавилон» и документы о наследстве Мэри Дойблер.


[Закрыть]. Долгие годы борьбы за выживание на улицах Нового Орлеана сделали эту сироту настоящим бойцом. Несколько раз ее арестовывали за хулиганство: однажды она выпорола юношу на Пальмира-стрит[16]16
  Случай на Пальмира-стрит описан в номере «НОДП» от 30 ноября 1890 года.


[Закрыть], а в другой раз подралась со шлюхой по имени Бойла Рипли (говорят, та уковыляла с места, лишившись половины уха и куска нижней губы)[17]17
  Цитата и описание драки с Бойлой Рипли – из Эсбери, «Французский квартал», стр. 449.


[Закрыть]. Поэтому Жози не боялась столкновений лицом к лицу, уж тем более с собственным родственником. Подозвав служанку, она велела ей впустить брата. Она собиралась поговорить с ним наедине в прихожей и разобраться, в чем дело.

Оказалось, что Питер «слишком пьян, чтобы пройти в прихожую»[18]18
  Из показаний Жози Лобрано, данных во время второго судебного процесса.


[Закрыть]. Опасаясь, что он устроит скандал и потревожит других обитателей дома, Жози провела его в свою спальню.

– Ты здесь? – прошипел Питер, увидев в комнате сестры ее любовника.

Лобрано поинтересовался, что ему нужно, но Питер ответил, что это не его дело. Тогда Лобрано настоял на том, чтобы Питер немедленно убирался, но тот заявил, что имеет право входить в спальню сестры, когда заблагорассудится. Жози встала на сторону брата, заявив, что это ее дом и Лобрано не имеет права никого выгонять.

То, что произошло дальше, стало поводом для многолетних споров. Филипп Лобрано утверждал[19]19
  Во время судебных процессов Лобрано давали противоречивые показания. Я полагаю показания Филиппа более достоверными, поскольку ему дважды удалось убедить почти всех без исключения присяжных. Кроме того, газетные репортажи о процессах свидетельствуют о том, что Жози «не терпелось упрятать этого человека за решетку» и она сказала свидетелю, что «готова поклясться в чем угодно, лишь бы он угодил на виселицу». Также имеются свидетельства того, что во время первого процесса старший брат Жози, Генри Дойблер, угрожал свидетелям защиты.


[Закрыть], что был больше не в силах выносить ругательства, и уже стоял на пороге, намереваясь уйти, но Питер внезапно набросился на него, ударил по лицу и сделал угрожающий жест, словно вытаскивая пистолет. Жози же настаивала, что никто ни на кого не набрасывался, по лицу не бил и угрожающих жестов не делал. Но Лобрано сошлись в том, как повел себя Филипп: «грязно выругавшись», он вытащил из кармана пальто револьвер тридцать второго калибра, наставил его на Питера и нажал на спусковой крючок.

Выстрел оказался точнее, чем он ожидал. Пуля попала Питеру в нос, пронзила мозг насквозь и застряла в задней стенке черепа. Хлынула кровь.

Жози закричала и рухнула на колени у тела брата, который, как это ни удивительно, оставался в сознании.

– Добился ты своего, Фил,[20]20
  Из показаний Жози во время первого судебного процесса.


[Закрыть] – якобы прокричал он, несмотря на зияющую рану на лице.

Но Лобрано, в руках которого дымился пистолет, не задержался, чтобы оценить содеянное. Оттолкнув служанку, окаменевшую от ужаса у дверей, он выбежал из спальни и вышел через боковую дверь в переулок около Бергунди-стрит.

* * *

Вскоре на Кастомхаус-стрит собралась толпа, привлеченная звуками выстрелов. Соседи Лобрано по Французскому кварталу (или Вье Карре, как его чаще тогда называли) давно ждали от этого борделя неприятностей. Филипп и Жози никогда не жили мирно, и полиция хорошо знала дорогу сюда. Но в последние недели эти ссоры стали еще более жестокими, чем прежде. Некоторые из собравшихся позже признались репортеру, что «знали, что в этом доме в любой момент может произойти трагедия»[21]21
  Сведения о пребывании полковника Даффи в борделе почерпнуты из его показаний в зале суда и выпусков «НОДС» и «НОДП» от 30 ноября 1890 года.


[Закрыть].

Полковник полиции Нового Орлеана Томас Даффи прибыл на место преступления за считаные минуты и протиснулся сквозь толпу. Войдя в бордель, он обнаружил Жози, стоящую у окровавленного тела брата в окружении шестерых полуголых шлюх.

Даффи быстро вызвал «Скорую» и попытался допросить свидетелей, но многого от них не добился. Жози, несмотря на жесткий характер, пребывала в шоке, а остальные женщины божились, что ничего не знают о произошедшем и во время перестрелки ждали завтрака в своих комнатах на верхнем этаже.

Даффи был уверен, что женщины о чем-то умалчивают, и пригрозил увезти их в участок. Проститутки переполошились и завопили, что не делали ничего дурного и не заслуживают того, чтобы их арестовывали как преступниц. Некоторые соглашались явиться в участок пешком, другие настаивали, чтобы их увезли туда в кэбе.

Терпение Даффи лопнуло. Когда прибыла запряженная лошадьми полицейская карета, полицейские согнали в нее недовольных женщин и отвезли по ухабистым улочкам Французского квартала в третий полицейский участок, где устроили допрос и отпустили, выслушав многочисленные обвинения в жестоком обращении.

Филипп Лобрано тем временем пожалел о побеге с места перестрелки. Вскоре после полудня он явился в центральный полицейский участок на Бейсин-стрит и сдался с повинной дежурному офицеру, капитану Джону Джорни[22]22
  Описание явки Лобрано с повинной и «очень опасной» раны Питера Дойблера – по выпуску «НОДС» от 30 ноября 1890 года.


[Закрыть]. Врачи больницы Отель-Дье сообщили, что ранение, полученное Питером Дойблером, «очень опасно» и возможно даже смертельно. Джорни немедленно отправил Лобрано в изолятор. Там он пробыл несколько часов, после чего был транспортирован во Второй суд рикордера, где ему предъявили обвинение в «стрельбе с покушением на убийство». Лобрано отказался признать свою вину, и был переведен в Окружную тюрьму Нового Орлеана в округе Треме, где содержался без права освобождения под залог.

Питер Дойблер тем вечером был прооперирован и помещен в палату для выздоравливающих. Посещать его доктора запретили даже Жози. Его состояние стабилизировалось и через несколько дней его выписали из больницы. Но это улучшение оказалось кратковременным. Через неделю у него начался сильный жар, и он снова оказался в Отель-Дье. Его состояние «стремительно ухудшалось»[23]23
  Ухудшение состояния и смерть Питера Дойблера описаны в номерах «НОДП» за 9–10 декабря 1890 года и судебной хронике в выпусках той же газеты за 29 января и 31 марта 1892 года.


[Закрыть], и 9 декабря в 2:15 дня, спустя десять суток после ранения, он скончался в больнице.

Случившееся в борделе Жози Лобрано еще долго оставалось во Французском квартале поводом для пересудов. Конечно, в 1890 году в городских «кварталах порока» убийства были не редкостью. Но Лобрано были известны в этих кругах, и для людей полусвета перестрелка стала чем-то вроде скандала среди знаменитостей. Но, как и большинство преступлений, совершенных в Новом Орлеане девятнадцатого века, никаких существенных последствий для виновника она не имела. Филипп Лобрано дважды представал перед судом по обвинению в убийстве Питера Дойблера. В обоих случаях защита успешно убедила большинство присяжных в том, что выстрел был произведен в целях самозащиты. Во время первого слушания дела, после множества задержек и фальстартов, присяжные так и не пришли к единому мнению. Во время второго процесса Филипп наконец был оправдан и 31 марта 1892 года освобожден из тюрьмы после четырнадцати месяцев заключения.

Но привольная жизнь на содержании известной бандерши для Филиппа закончилась. Задолго до его освобождения Жози, сокрушенная смертью брата, решила избавиться от давнего любовника и порвала с ним все связи, как любовные, так и деловые. Кроме того, она решила изменить свою жизнь[24]24
  О решении Жози Лобрано стать респектабельной женщиной см.: Лонг, «Вавилон», стр. 153–155 и Эсбери, «Французский квартал», стр. 449–50.


[Закрыть]. Пятнадцать лет она прожила в пучине греха и порока. Но после бессмысленной смерти брата в ней что-то переменилось. Жози, не долго думая, пришла к выводу, что готова «перевернуть страницу»[25]25
  Цит. по: Роуз, «Сторивилль», стр. 48.


[Закрыть]. Разумеется, она не собиралась закрывать бордель: бизнес был слишком доходным, а иного ремесла, кроме проституции, Жози не знала. Но она была готова изменить все: порвать связи со старыми знакомыми из низов общества, избавить бордель от капризных девушек и начать обслуживать клиентов побогаче. Она надеялась найти себе нового обеспеченного любовника или даже патрона. Конечно, на это потребовались бы большие деньги и немало времени, но жестокая и непреклонная бандерша Жози Лобрано твердо решила стать респектабельной дамой.

Глава 2. Содом Юга

Номер газеты «Маскот» за 1982 г. со статьей о разгуле порока. Коллекция фонда исследований истории Луизианы, Университет Тулейна

ОБРЕСТИ УВАЖЕНИЕ ОБЩЕСТВА В НОВОМ ОРЛЕАНЕ ПОЗОЛОЧЕННОГО ВЕКА стремилась не только Жози Лобрано. Идея респектабельности в 1880–1890 годах носилась в воздухе. Ее защищали в газетных колонках, о ней спорили в клубах и салонах, о ней проповедовали с кафедр всех церквей города. Это было время расцвета викторианства, и даже город полумесяца не смог избежать влияния строгих идеалов времени. Конечно, для бандерши из Французского квартала «респектабельность» могла означать не более чем подражание изысканному вкусу высшего общества, погоню за внешним лоском роскоши и мыслью о собственной исключительности. Но те, кого оптимистично называли «культурным обществом», имели гораздо более высокие стандарты. По меньшей мере, у них было не принято устраивать дома драки и перестрелки.

Однако стать респектабельным человеком в Новом Орлеане XIX века было гораздо сложнее, чем где-либо еще на континенте. Распущенность жителей многонационального города не вписывалась в общепринятые в США нормы и угрожала благопристойности буржуазных граждан и местной элиты. Больше того, из-за своей уникальной истории Новый Орлеан был совершенно не похож на американский город. Основанный французами в начале XVIII века, он окреп во второй половине этого же века под контролем испанцев, что придало ему своеобразный франко-латинский колорит, по-прежнему ощущавшийся повсюду, от архитектуры до администрации. И хотя после Луизианской покупки 1803 года Новый Орлеан был силой присоединен к быстро расширявшимся США и на протяжении нескольких десятилетий оставался столицей Американского Юга, это не сделало его менее чуждым для остальной части страны. Фредерик Лоу Ольмстед сказал о Новом Орлеане в 1856 году: «Сомневаюсь, что где-то еще есть на земле город, жители которого были бы столь различны по происхождению, где среди горожан наблюдалось бы такое разнообразие вкусов, привычек, манер и нравственных норм»[26]26
  Из книги Ольмстеда «Путешествие по штатам побережья с некоторыми замечаниями об их экономике», цит. в Кампанелла, «Дилемма Бьенвилля», стр. 170.


[Закрыть]. Это небывалое разнообразие со временем только усиливалось, в том числе благодаря нескольким последовательным волнам иммиграции из Европы и с Карибских островов. «Что за мешанина народов! – восхищался еще один гость города в 1880 году. – Американцы, бразильцы, выходцы из Вест-Индии, испанцы и немцы, креолы, французы, квартероны, мулаты, китайцы и негры»[27]27
  Из книги Эрнста фон Гессе – Вартега «Путешествия по нижней Миссисипи, 1879–1880», цит в Кампанелла, «Дилемма Бьенвилля».


[Закрыть].

Городская культура, сформировавшаяся среди этого смешения рас и национальностей, вскоре стала феноменом, за которым остальная часть США наблюдала со смесью удивления, подозрения и даже ужаса. Земной и суетный Новый Орлеан был совсем не похож на лютеранский Миннеаполис или на баптистские города остального Юга. За исключением расположенных на окраинах анклавов привилегированных англо-американцев, город нельзя было назвать даже протестантским. Он во многом оставался городом латиноамериканцев-католиков, нравы которых любому приверженцу консервативных протестантских стандартов благочестия показались бы отталкивающе чуждыми. Это было странное и жуткое место, где женатые белые мужчины ходили на «Балы квартеронок», чтобы найти себе любовниц-мулаток, где в сараях и подворотнях проводились мрачные ритуалы вуду, где даже влиятельные политики устраивали в городском парке дуэли на шпагах и пистолетах. Бордели под красными фонарями предлагали экзотический секс, а опиум, алкоголь и сумасшедшая музыка в салонах и танцзалах призывали довершить начатое под фонарями и бросить вызов любым нормам и морали.

Над городом нависало проклятие преступности и насилия, глубоко пустивших в нем корни: колоритные подонки бродили по улицам, враждующие главари криминальных группировок устраивали налеты на салуны и игорные залы соперников, а таинственные итальянцы, причисляемые молвой к преступной группировке, называемой «Мафией» или «Черной рукой», убивали друг друга по неясным и жутким причинам. Для приезжих – и для местной белой протестантской элиты, численность которой росла, – город таил огромные соблазны. Как выразился в 1868 году один священник, «из Нового Орлеана в рай попасть нелегко»[28]28
  Преподобный Джон Чендлер Грегг, «Жизнь в армии», стр. 156–157.


[Закрыть].

И все же, для любого более-менее благочестивого жителя Нового Орлеана «респектабельность» стала желанной целью лишь в последние десятилетия XIX века – в то же время, когда преступность и порок стали поводом для всеобщего возмущения. При этом блэк-джэк, шлюхи, насилие и разврат оставались главным преимуществом города с момента его основания. Только раньше они не выходили за пределы набережной и бедняцких окрестностей, которых благопристойные граждане тщательно избегали. Ведь любой приличный джентльмен и – особенно! – дама не выходили за пределы Садового квартала и авеню Сент-Чарльз, жили, никак не пересекаясь с жителями окраин. Но пороку достаточно было нескольких десятков лет, чтобы пересечь Канал-стрит и обосноваться в буржуазных кварталах[29]29
  См. в особенности Лонг, «Вавилон», стр. 76 и далее и 116 и далее, а также Ландау, «Невероятная порочность», стр. 66.


[Закрыть]. Благопристойность любого пассажира трамвая, посетителя ресторана, рынка или магазина оказалась под угрозой.

Благочестие в Новом Орлеане атаковали отовсюду. С появлением «концерт-салонов»[30]30
  Наиболее полное описание этих заведений см. в Лонг, «Вавилон», стр. 64.


[Закрыть] – театров, где посетителям предлагались разного рода непристойные постановки и море алкоголя, – преступность и пороки вышли на самые оживленные торговые улицы города. Заведения, где игралась опасная «негритянская музыка»[31]31
  О проникновении «негритянской музыки» на Канал-стрит с явным презрением писал «Маскот» в номере за 11 ноября 1890 г.


[Закрыть], побуждали всякого посетителя к непристойным танцам и сексу. Это была музыка из танцзалов для «черных» из самых «черных» кварталов, осаждавшая уши респектабельных банкиров и дельцов на Канал-стрит. И что возмутительнее всего, от борделей и притонов теперь негде было скрыться[32]32
  Об опасности того, что рядом с домом добропорядочного семейства откроется бордель, в то время часто писала пресса, см., к примеру, «Маскот» от 11 июня 1892 г.


[Закрыть]. Они возникали даже там, где жили самые добропорядочные семьи, пусть и среднего достатка. Жить становилось все страшней: соседний дом в любой момент мог оказаться гнездом разврата, вынуждая женщин и детей лицезреть немыслимые непотребства.

«Зло процветает среди нас, – писала в 1892 году еженедельная газета “Маскот”, возглавившая крестовый поход в защиту попранной морали. – Повсюду возникают притоны и неблагопристойные заведения. Многие из нас купили дом на тихой улочке, но проснувшись однажды утром, обнаружили, что дом по соседству занят сомнительными людьми, которые всю ночь кутят, сквернословят, принимают гостей, колотят по фортепиано и превращают наш рай в ад»[33]33
  Роуз, «Сторивилль», стр. 37.


[Закрыть].

Преступность и порок перешли в активное наступление. Множились истории о жуликоватых владельцах «концерт-салонов», исковеркавших жизни честных женщин, которые пытались найти работу; об агентах, ради наживы пристраивавших несовершеннолетних девочек в бордели; об ассистентках портных и мальчишках-газетчиках, доставлявших товары в притоны, салоны и игорные заведения и не устоявших перед искушением разгульной жизни. К концу 1880-х порок всех мастей фактически вышел из-под контроля:

«Со времен войны не было в нашем городе такого разгула преступности и такого приволья негодяям. За последние два месяца было совершено несколько жестоких и умышленных убийств. Юные девушки были обесчещены, грабители врывались в дома, служители закона неподобающе обращались с гражданами, новорожденных младенцев безжалостно лишали жизни, бесчисленное количество людей по мнимым или реальным причинам лишило себя жизни собственноручно, и этой кровавой эпохе деградации не видно конца»[34]34
  «Маскот» от 2 марта 1888 года.


[Закрыть], – писала та же «Маскот» в 1888 году.

Черные и иммигранты – в основном итальянцы, – конечно же, становились козлами отпущения, на которых возлагали вину за беззаконие и упадок нравов. Постоянные жалобы местных газет на непристойное поведение посетителей «негритянских кабаков»[35]35
  «НОДП» от 20 октября 1888 года.


[Закрыть] становились особенно ожесточенными, если нарушитель оказывался цветным. Преступность и насилие, царившие в «маленьком Палермо» (захолустной окраине Французского квартала), вызывали еще большее недовольство прессы. «Если бы нам пришлось выбирать между негром и даго, – писал один из журналистов в 1889 году, – полагаю, мы предпочли бы неотесанного сына Африки грязному, лоснящемуся от жира сыну Италии. Даго – проклятье Нового Орлеана»[36]36
  «Маскот» от 7 сентября 1889 года.


[Закрыть]. То, что обе этнические группы считались «политически неблагожелательными элементами», лишь усиливало антагонизм в среде коренной англоамериканской элиты. Голоса черных избирателей считались выставленными на торги, а итальянцы и прочие мигранты обеспечивали крепкую поддержку «Кольцу»[37]37
  Полезный источник сведений о политике в Новом Орлеане 1890–1890-х: «Новый Орлеан в Позолоченный век» Джой Джексон.


[Закрыть] – мощной коррумпированной демократической машине, контролировавшей в те годы администрацию города.

Для так называемого «респектабельного» Нового Орлеана ситуация стала безнадежной. Беззаконие, едва шевелящийся муниципальный аппарат, необузданный секс и пороки, все чаще выставляемые на показ, угрожали репутации не только отдельных граждан, но и всего города. А ведь именно тогда Новый Орлеан отчаянно нуждался в стабильности и процветании. Годы довоенного расцвета, когда благодаря хлопку, сахару и рабам Новый Орлеан стал Королем Юга, давно ушли в прошлое. Гражданская война и оккупация федералов обременяли местную экономику, а конкуренция со стороны новых железнодорожных узлов и морских портов, развивавшихся быстрее, сделала город коммерчески уязвимым.

Еще совсем недавно Новый Орлеан был четвертым по величине городом страны, сейчас же опустился на девятое место. В абсолютных числах экономика города по-прежнему росла, но долги, в которых погрязла администрация Нового Орлеана, сильно ограничивали его способность конкурировать с другими городами[38]38
  Там же, у Д. Джексон, см. о долгах Нового Орлеана (стр. 53 и далее) и спуске с четвертое на девятое место по величине (стр. 6).


[Закрыть].

Результатом этого стало безнадежное отставание, по крайней мере, в отношении развитости инфраструктуры. Другие крупные города – Нью-Йорк, Чикаго, Сент-Луис – вырвались вперед благодаря электрифицированным трамваям, современным санузлам и милям аккуратно вымощенных улиц. Новый Орлеан же словно застрял в минувшей эпохе: трамваи по-прежнему тащили за собой пыльные, изможденные мулы; канализационные отходы текли по сточным канавам, расположенным по краям примитивных грунтовых улиц; лишь в немногих домах имелся водопровод, а главные артерии города – не считая недавно электрифицированной центральной Канал-стрит – по-прежнему освещались старомодными газовыми фонарями. Новый Орлеан был первым крупным американским городом, где открылся оперный театр, но последним, где появилась канализация. К концу 1880-х городу отчаянно требовалась перестройка порта и обновление быстро устаревающей инфраструктуры. Для этого было необходимо срочно привлечь крупные инвестиции с Севера[39]39
  О необходимости восстановить репутацию Нового Орлеана ради привлечения инвестиций с севера лучше всего пишет Ландау, «Невероятная порочность», стр. 5, 67, 73. Также см.: Джексон, «Позолоченный век», стр. 221.


[Закрыть]. Но как писал один местный бизнесмен: «Нашего города боялись настолько, что заинтересовать инвесторов было совершенно невозможно»[40]40
  Из письма мэру города Шекспиру от 20 апреля 1888 г., Архив Джозефа Шекспира (рукопись 96, папка 3). Подпись неразборчива.


[Закрыть].