Текст книги "Джаз. Великая история империи греха и порока"

Часть вторая. Проведение границ. 1890–1907

Глава 5. Деловой человек

Том Андерсон. Отдел истории Луизианы, Публичная библиотека Нового Орлеана

ДЕЛА ТОМА АНДЕРСОНА ШЛИ В ГОРУ. В Новом Орлеане середины 1890-х годов этот факт был общеизвестен. Всегда одетый с иголочки тридцатилетний усатый мужчина шотландско-ирландских кровей с напомаженными темно-русыми с рыжиной волосами[126]126
  Описание внешности Тома Андерсона составлено по различным источникам. Также см. фото: «Сторивилль», стр. 42.


[Закрыть] уже показал себя расчетливым дельцом и имел долю во многих предприятиях города[127]127
  Деятельность Андерсона в качестве предпринимателя освещалась в местных газетах, к примеру «НОДП» от 7 мая 1894 г. (менеджер боксеров) и 3 октября 1895 г. (устроитель скачек) и «Маскот» от 24 ноября 1894 г. (владелец ресторана).


[Закрыть]. За несколько недолгих лет, прошедших после скоропостижной кончины его друга Дэвида Хеннесси, Том многого достиг – он сделал себе имя как менеджер боксеров, устроитель скачек и владелец салунов и ресторанов, славившихся своим гостеприимством. В более «респектабельных» кругах он тоже добился успеха – там его знали как главу маленькой, но быстро растущей нефтяной компании «Рекорд Ойл» («единственной независимой, не контролируемой ни трестами, ни монополиями»[128]128
  Сочиненные Андерсоном слоганы, прославляющие «Рекорд Ойл», собраны в коллекции «Рекорд Ойл Томаса К. Андерсона» в Архиве истории Нового Орлеана.


[Закрыть]). Кроме этого торговал со склада в центральном деловом районе всякой всячиной, от смазки для осей до салатных соусов. Говорили, что он невероятно удачлив. Но он знал, что удачу нужно заслужить тяжелым трудом и правильными знакомствами, что удача – это искусство находить друзей повсюду, от самых низов до высшего общества, и заботиться о том, чтобы все они были довольны. Но рано обретенный успех вскружил ему голову, и он уже подумывал о том, чтобы шагнуть дальше[129]129
  Растущий интерес Андерсона к политике отражен в новостных сводках «НОДП», см.: номера от 21 октября 1892 г. (участвовал в параде по случаю Дня Колумба вместе с тогдашним мэром Фитцпатриком и 4 августа 1897 г. (избран вице – президентом клуба «Чоктоу», штаба «Кольца» в Новом Орлеане).


[Закрыть] и заняться политикой, ведь именно политика в Новом Орлеане часто становилась ключом к настоящему богатству.

Иначе говоря, Том Андерсон почти не совершал ошибок. Не считая одной: миссис Кэтрин Андерсон, в девичестве – Тернбулл, его второй жены. Двадцать четвертого января 1894 года Том проявил слабость: женился на миловидной, но строптивой молодой проститутке, о чем почти сразу же пожалел. Их брак с самого начала обернулся катастрофой[130]130
  Подробности о неудачном втором браке Андерсона см. в деле Новоорлеанского Окружного суда № 43,575: Томас К. Андерсон против супруги (Луизианский корпус Новоорлеанской публичной библиотеки).


[Закрыть] – бесконечной мелодрамой, чередой ссор, скандалов и сцен. Меньше чем через год после свадьбы Андерсон уже был готов поставить точку. Он подал в суд на жену, чтобы выселить ее из дома, надеясь позже получить развод (без выплаты алиментов и раздела имущества) и жить дальше так, будто их брака никогда не существовало. Но Кейт не собиралась так просто его отпускать. Она считала себя миссис Андерсон, и потому не могла позволить себе исчезнуть из жизни мужа бесследно, и была готова бороться в суде за то, чтобы этого не допустить.

То, что его недолгий брак пришел к такому печальному концу, было довольно нетипично для молодого бизнесмена. Тома Андерсона знали как человека, способного угодить любому и готового на любые уступки, если это сулило выгоду в будущем. Люди должны защищать друг друга – таков был закон улиц, на которых он вырос, сбивая в кровь кулаки[131]131
  Подробности о характере и юности Андерсона см.: Роуз, «Сторивилль», стр. 42–43.


[Закрыть]. Том рано усвоил, что покинуть жестокие улицы района Ирландский Канал удается тем, кто умеет вертеться и находить друзей, старается не влипать в неприятности и не упускать подвернувшихся возможностей. В детстве, продавая «Дейли-Пикайюн» на углу Бейсин-стрит, он оказался свидетелем карманной кражи и не стал отмалчиваться, как другие мальчишки, когда полицейский спросил его об этом, а, наоборот, указал, где прячется вор, и даже согласился дать показания в суде. За свои услуги он получил немного денег и, что еще важнее, заслужил среди полицейских репутацию мальчишки, которому можно доверять. Скорее всего, это был расчет: мелкий воришка причинить вреда Тому не мог, а вот полицейский… Кто его знает…

Но Том любил приносить пользу не только полицейским. Он не слишком привередничал по поводу того, с кем имеет дело, и вскоре уже прислуживал девушкам из местных борделей, бегая в аптеку за углом за очередной дозой опия или кокаина. Когда кто-то сказал ему, что наркотики в Новом Орлеане раздобыть довольно легко, но при этом они нелегальны, тот перестал брать заказы – по крайней мере, на виду у своих друзей из полиции.

Учился Том недолго и никак себя не проявил, но его способностей к математике оказалось достаточно, чтобы заполучить место бухгалтера и экспедитора в нефтяной компании «Иншуранс Ойл»[132]132
  Подробности о работе Андерсона в «Иншуранс Ойл» см. в Тяжбе о наследстве Андерсона.


[Закрыть]. Здесь он тоже знал, как отличиться: усердно работал, угождал коллегам и при любой возможности откладывал на будущее. Уже через несколько лет он был готов к чему-то большему. Однажды в 1879 году, когда ему было всего около двадцати, он вбежал в кабинет и заявил коллегам: «Ну все, ребята, я увольняюсь. Я только что сыграл свадьбу и скоро открою собственное дело»[133]133
  Из показаний Уильяма Ульмо, данных во время этой тяжбы, так же, как и цитаты, в следующем параграфе.


[Закрыть].

Его первой избранницей стала Эмма Шварц, дочь иммигрантов из Голландии, бывшая соседка и подруга детства[134]134
  О раннем браке Андерсона с Эммой Шварц см. тяжбу о его наследстве и материалы о ней в «НОДП» от 2, 8 и 28 июня 1932 года.


[Закрыть]. Молодожены поселились в доме на Сент-Луис-стрит, и вскоре Эмма родила дочь, Айрин. Несмотря на свой юный возраст, Том был очень рад тому, что у него есть семья («Уильям, – сказал он как-то бывшему коллеге из “Иншуранс Ойл”, – у меня прекрасная дочурка»). Но так продолжалось недолго. В ноябре 1881 года Эмма умерла от тифа[135]135
  Подробности о смерти Эммы Шварц см.: в «НОДП» от 23 ноября 1881 г.


[Закрыть]. («Уильям, – сказал он тому же коллеге, когда они на следующий день повстречались на улице, – моя жена умерла»). Том был явно не готов в одиночку воспитывать полуторагодовалую дочь, и сдал Айрин в приют Святого Винсента. Там девочка жила до тех пор, пока ей не исполнилось пять, после чего отец отдал ее в католическую школу Святой Марии в Кэроллтоне, неподалеку от Нового Орлеана. Это было не лучшее решение, но Том, судя по всему, считал, что у него нет выбора. Его мать была простой прислугой и воспитывать ребенка не могла, как и семья Эммы. Школа, по крайней мере, находилась недалеко, и Том мог навещать дочь при первой возможности.

1880-е оказались для молодого вдовца прибыльным десятилетием, хотя он еще не открыл собственного дела, как обещал друзьям, а работал бухгалтером нескольких предприятий, в том числе и Луизианской государственной лотерейной компании. Для амбициозного юноши, желающего пробиться на полулегальный рынок Нового Орлеана, лучшего тренировочного полигона было не найти. Луизианская лотерея, с которой давно боролись реформаторы из правительства (заклятым ее врагом был У. С. Паркерсон), была аферой впечатляющих масштабов[136]136
  Лучший источник сведений о Луизианской Лотерее: Кендалл, «История», стр. 483–501; сумму в $40 000, выплачиваемую Больнице Милосердия, Кендалл приводит на стр. 485.


[Закрыть]. Частная корпорация, имевшая лицензию правительства штата на проведение регулярных розыгрышей с денежными призами, жертвовала небольшую сумму ($40 000 в год) Больнице Милосердия, распределяя остальную выручку среди акционеров. Для того чтобы содержать легальную аферу, требовалось щедро умасливать высокопоставленных людей, и прилежный бухгалтер компании следил за тем, как именно это делалось. Работая здесь, Том усвоил важный урок – чтобы зарабатывать деньги, их нужно тратить. Этому правилу он старался следовать во всех своих начинаниях. Экономил почти на всем, но при этом щедро вкладывал средства в политические кампании, пособия полицейским и благотворительные акции, не забывая о том, чтобы обеспечить себе членство во всех джентльменских клубах, которые их спонсировали.

Вскоре молодой бухгалтер лотерейной компании уже был на короткой ноге с самыми влиятельными бизнесменами и политиками города, за исключением, конечно же, аристократов из Пиквикского и Бостонского клубов, которые не пожелали бы и смотреть в сторону парня с Ирландского Канала. Новые знакомые Тома оказались людьми попроще: районные политики и владельцы баров, пожарные и газетные репортеры. С такими людьми мог иметь дело даже тот, чьи предки не сумели смыть с фамильного герба землю картофельных полей. И хотя реформаторам удалось избавиться от лотереи в 1893 году (когда срок действия лицензии истек и компании пришлось переехать в Гондурас), Том Андерсон успел получить от нее все, что ему было нужно. Теперь у него появились связи во многих городских «местах силы», и он заботливо лелеял их, подобно садоводу с Сент-Чарльз-стрит. Наконец скопив денег на то, чтобы совместно с другом, Дэвидом Геллером, открыть свой первый ресторан, – в доме 110–112 по Рампарт-стрит[137]137
  О том, что Том Андерсон открыл ресторан, использовавшийся в качестве места встреч см.: Роуз, «Сторивилль», стр. 43, Эсбери, «Французский квартал», стр. 434–35 и Лонг, Вавилон, стр. 155.


[Закрыть], – он щедро принимал там своих друзей: политиков, полицейских и людей полусвета. В заведении Тома Андерсона для них всегда было вдоволь еды и выпивки, но что еще важнее, здесь можно было снять комнату для встреч, сделок и рандеву вдали от глаз ревностных служителей закона. Ресторан Андерсона вскоре стал своего рода «нейтральной территорией»[138]138
  См.: Роуз, «Сторивилль», стр. 43.


[Закрыть], где встречались и пытались прийти к взаимовыгодному компромиссу люди из разных слоев общества. Во время каждой такой встречи Том Андерсон неизменно был рядом – знакомил стороны, разрешал споры и следил за тем, чтобы пивные кружки были полны до краев.

О его гостеприимстве вскоре пошли легенды. «Мой девиз – “Лучшее во всем”»[139]139
  См.: Роуз, «Сторивилль», стр. 45.


[Закрыть] – заявлял он в рекламных объявлениях. Когда Том решил заняться боксом и стал менеджером Энди Боуэна, чемпиона Юга в легком весе, у него всегда находились лишние билеты для друзей и знакомых. Если лошадь, принадлежавшая его нефтяной компании, участвовала в скачках в городском парке или ипподроме Фэрграундс, для любого, кто мог в будущем посодействовать одному из его проектов, неизменно были приготовлены лучшие места. Конечно, несговорчивых реформаторов было нельзя купить такими подарками и они не чурались строить ему мелкие козни: его штрафовали и даже ненадолго арестовывали за устроение нелегальных азартных игр и продажу спиртного в воскресенье. Но с такими мелкими неприятностями всегда можно было справиться, особенно имея так много друзей среди полицейских и судий.

В начале 1880-х, когда Андерсону еще не было тридцати, он вместе со своим другом Фрэнком Ламотом начал спонсировать так называемый «французский бал-карнавал Марди-Гра», на который девушек легкого поведения пускали бесплатно. Билеты на этот «бал двух известных господ»[140]140
  Хороший источник сведений о французских балах – Роуз, «Сторивилль», стр. 21–22.


[Закрыть], как называли его рекламные объявления, вскоре стали пользоваться огромным спросом. Для многих он стал желанной альтернативой строгим старомодным балам более известных устроителей. Бал Андерсона был своего рода пародией на балы и карнавалы, появившиеся после Реконструкции. Такие элитные карнавальные труппы, как «Комус», «Момус» и «Весельчаки двенадцатой ночи», создавались специально для того, чтобы привить карнавалам идею порядка и иерархии[141]141
  О присвоении элитой карнавалов Марди-гра см.: Литем, Карнавал, стр. 3, 18.


[Закрыть]; их детально режиссированные балы и процессии предназначались для избранных – на них не было места «разным проходимцам».

«Бал двух известных господ» стал ответом новоорлеанского простолюдина высшему обществу, «присвоившему» себе карнавалы. В действе Тома Андерсона, как и в карнавалах, устраиваемых уважаемыми труппами, принимал участие «королевский двор» и демонстрировались костюмированные сценки. Но «королева и ее фрейлины» здесь были проститутками, а не девушками из влиятельных семей[142]142
  Литем, Карнавал, стр. 189.


[Закрыть]. В костюмированных представлениях играли не мужчины в костюмах, а женщины в трико. Результатом этого стал «альтернативный» Марди-гра, карнавал для другой половины города. Для Тома Андерсона участие в устроении такого карнавала было неоценимым способом заявить о себе как о влиятельной фигуре полутеневой экономики города.

В начале 1890-х он решил снова попытать счастья в семейной жизни. О Кэтрин Тернбулл, двадцатидевятилетней женщине, с которой он сочетался браком в начале 1894 года в Сент-Луисе, известно немногое. Судя по всему, она была вдовой, вынужденной заняться проституцией после скоропостижной кончины первого мужа, М. Л. Родера. Но Тома Андерсона это совершенно не волновало. Бывший мальчик на побегушках из борделей Ирландского Канала не слишком чтил викторианские идеалы нравственности и с искренним удовольствием проводил время в компании проституток. Но Кейт скоро стала исключением из этого правила. Всего через несколько месяцев после того, как она поселилась в доме на Притания-стрит, где Том жил со своей матушкой-вдовой Гонорой, в семье разгорелась вражда. Пожилая миссис Андерсон относилась к невестке с явной неприязнью, и Том, как верный сын-ирландец, всегда становился на сторону матери. Трое Андерсонов часто и ожесточенно ссорились, иногда даже на людях, и в августе 1894 года Кэтрин потребовала, чтобы миссис Андерсон убралась из дома. Том помог матушке переехать в новый дом на Канал-стрит и тут же подал в суд на выселение супруги, надеясь в будущем получить развод.

Это был один из тех немногих случаев, когда Том не смог добиться своего. Представ перед судьей Окружного гражданского суда, Андерсон обвинил жену в «чрезмерной жестокости и непотребном поведении», а также в том, что она угрожала ему пистолетом. Кэтрин отрицала последнее и сделала встречное обвинение, обратив внимание судьи на то, что муж был жесток с ней. Так, он «принуждал ее работать по дому, заставляя готовить, стирать и мыть полы и не позволяя прислуге заниматься этим». Кроме того, он отпускал в ее адрес «самые непристойные и вульгарные ругательства», «унижал ее в присутствии прислуги» и «обращался с ней возмутительнейшим образом, за что она его никогда не простит»[143]143
  Сведения о браке с Кэтрин Тернбулл, о котором в большинстве литературы об Андерсоне не упоминается вовсе, см. в делах Новоорлеанского окружного суда № 43 575 и 48 601. Приведенные цитаты взяты из апелляции по этим делам. Банка с огурцами стоимостью два доллара фигурирует в описи имущества, приложенной к тем же делам.


[Закрыть]. И как если бы этого было мало, Кэтрин решилась на сногсшибательное откровение и заявила, что беременна. Как будущая мать, она имела право не только на немалую часть имущества Тома, но и на сто долларов алиментов ежемесячно.

Неизвестно, была ли Кэтрин в самом деле беременна или притворялась, чтобы разжалобить судью (не сохранилось никаких свидетельств о рождении ребенка), но своего она добилась. Суд отказал мужу в разводе и обязал его содержать жену. Андерсон подал апелляцию, но был вынужден мириться с позором: судебные приставы обыскали его дом и принадлежащие ему предприятия и описали все имущество – вплоть до банок с солеными огурцами, хранившихся в подвале его ресторана, стоимостью по два доллара каждая.

Вероятно, одним из поводов для ссоры между супругами стало то, что Андерсон сблизился с бандершей Жози Лобрано, ныне называвшей себя Жози Арлингтон. Слухи о романе между ними ходили на протяжении еще нескольких десятков лет[144]144
  Многие исследователи, такие как Роуз и Эсбери, убеждены, что Андерсона и Жози Арлингтон связывали романтические отношения; я же согласен с другими исследователями, в т. ч. с Лонгом, изучившим различные судебные протоколы и не нашедшим этому никаких доказательств.


[Закрыть], но нет никаких доказательств того, что их связывало нечто большее, чем близкая дружба и деловое партнерство. Скорее всего, Том видел в Жози родственную душу – еще одного трезвого прагматика, решившегося добиться успеха в Новом Орлеане 1890-х едва ли не единственным способом, доступным тому, кто не был богат и знатен от рождения.

Дела Жози тоже шли в гору[145]145
  Сведения о жизни Жози Арлингтон после расставания с Лобрано взяты в основном из Тяжбы о наследстве Дойблер.


[Закрыть]. За те четыре-пять лет, что прошли со дня убийства ее брата, она преобразилась, смыв с себя грязь низшего общества, как и обещала в 1891 году. Она нашла себе нового любовника, Джона Томаса «Тома» Брэди[146]146
  Настоящая фамилия Брэди – Хирн, но в новоорлеанском подполье он пользовался псевдонимом.


[Закрыть], мягкого, податливого клерка городского казначейства, гораздо больше подходившего ей по возрасту, чем Филипп Лобрано. Через несколько месяцев после убийства они с Брэди отправились на отдых в Хот-Спрингс, штат Арканзас. Там они своими глазами увидели знаменитый отель Арлингтон, где богатые и успешные люди наслаждались целебными водами курорта в роскошном убранстве позолоченного века.

Все это великолепие в самое сердце поразило бывшую бедную сиротку, которую тетя заставляла торговать яблоками на улице (и жестоко избивала, если та не приносила домой полтора доллара в день)[147]147
  Лучший источник сведений о сиротских годах Жози – Тяжба о наследстве Дойблер (также см.: Лонг, Вавилон, стр. 150).


[Закрыть]. Жози вернулась в Новый Орлеан с твердым намерением превратить свой заурядный бордель на Кастомхаус-стрит в роскошное заведение. В первую очередь она сменила название на «Шато Лобрано Д’Арлингтон» и наполнила его «грациозными иностранками кроткого нрава, способными угодить господам, обладающим утонченным вкусом»[148]148
  Эта цитата, как и цитаты из объявлений – из Эсбери, «Французский квартал», стр. 450.


[Закрыть]. Она даже начала рекламировать свои новые «элитные услуги» в газетах. «Наше общество почтила своим визитом настоящая баронесса из Санкт-Петербурга. Сейчас она проживает инкогнито в “Шато Лобрано Д’Арлингтон” под именем Лабелль Стюарт», – гласило одно объявление в «Маскоте». Разумеется, баронессу вскоре разоблачили, и она оказалась всего лишь «цирковой артисткой и танцоршей хучи-кучи»[149]149
  Эсбери, «Французский квартал», стр. 450.


[Закрыть], но это ничуть не смутило Жози.

Возможно для того, чтобы найти средства на радикальное обновление имиджа, Жози Арлингтон продала долю в «Шато Лобрано Д’Арлингтон» своему другу Тому Андерсону[150]150
  О деловом партнерстве Андерсона и Жози Арлингтон см.: Роуз, «Сторивилль», стр. 43 и Лонг, «Вавилон», стр. 155–56.


[Закрыть], ресторан которого находился за углом, на Рампарт-стрит. Неизвестно, был ли это первый бордель под управлением Андерсона – но он стал не последним. Хозяину салуна или ресторана было бы грешно не открыть еще и бордель. Конечно, завсегдатаи бара с Рампарт-стрит стали завсегдатаями «Шато», равно и наоборот. А чтобы укрепить в сознании посетителей эту связь, Том переименовал его в «Арлингтон», и оба заведения вскоре начали пользоваться завидным успехом, обогатив владельцев и позволив Тому Брэди (который приходился не только любовником Жози Арлингтон, но и другом Андерсону) уволиться с работы в казначействе и вложить капитал в биллиардный зал[151]151
  О том, что Брэди смог уйти с работы и приобрести долю в биллиардном зале, упоминается в его показаниях во время тяжбы о наследстве Дойблер.


[Закрыть].

По меркам Нового Орлеана середины 1890-х годов, дела Тома Андерсона, Жози Арлингтон и их сообщников шли в гору. Полицейские их не беспокоили, бизнес процветал, несмотря на то, что страна переживала экономическую депрессию. Но сторонники реформ не сидели сложа руки, и индустрию порока ждали большие перемены.

В 1896 году к власти в городе пришла команда энергичных реформаторов под руководством мэра Уолтера К. Флауэра, готовая объявить войну порочным развлечениям. Они поставили перед собой задачу предотвратить проникновение разврата и преступности в «респектабельные» районы города и нашли необыкновенно практичное решение. Понимая, что окончательно искоренить греховные радости в Новом Орлеане невозможно, они надеялись урегулировать и изолировать их[152]152
  О появлении Сторивилля см.: Роуз, Сторивилль, стр. 36–39; интервью с Сиднеем Стори в номере «НОДА» от 22 декабря 1902 года, а также Лонг, «Вавилон», стр. 102–106, 110–115.


[Закрыть]. Для этого – по представлениям реформаторов – следует переместить все рассадники порока из центра города и богатых жилых районов на окраины, где с ними реже сталкивались бы добропорядочные граждане. Решение провести границу между пороком и благочестием стало радикальным и прогрессивным. Но никто не мог предвидеть того, как сильно это изменит культуру Нового Орлеана.

* * *

В городе, где преступность укоренилась так, как в Новом Орлеане, предпринимать любые меры по ее изоляции нелегко. Репутация рассадника греха и разврата укрепилась за Новым Орлеаном едва ли не со дня его основания в 1718 году[153]153
  Очерк ранней истории Нового Орлеана составлен по Кампанелле, «Диллема Бьенвилля» и Кендаллу, «История».


[Закрыть]. Город Ла Нуво-Орлеан, основанный в тот год частной «Западной Компанией», с самого начала населяли довольно сомнительные личности с темным прошлым и непонятным настоящим. Джон Лоу, знаменитый шотландский авантюрист, которому Франция получила «основать в тридцати лье выше по течению реки город, именуемый Новый Орлеан»[154]154
  Джон Лоу Цит. по:. Кампанелла, «Дилемма Бьенвилля», стр. 109.


[Закрыть], должен был заселить его как можно быстрее, поэтому разбираться в том, кто есть кто, не было времени. Один ранний историк писал: «Солдат, не повинующихся приказам, изгоев из влиятельных родов, проституток, неугодных политиков, безвестных чужестранцев и недалеких крестьян, случайно оказавшихся в Париже, – всех их схватили, согнали вместе и под охраной перевезли в Луизиану, чтобы они заполнили образовавшуюся там пустоту»[155]155
  Фэлпс, «Луизиана», Цит. по: Эсбери, Французский квартал, стр. 9–10.


[Закрыть]. Будущих колонистов искали по тюрьмам и больницам, завлекая рисковых людей обещаниями дармовой земли, на которую корабли доставят их бесплатно, и несметного богатства, которое они смогут нажить в краю небывалого изобилия. С нехваткой женщин боролись, вывозя будущих жен из Старого Света[156]156
  См.: Ландау, «Невероятная порочность», стр. 13 и Хансен, «Луизиана», стр. 95.


[Закрыть] – среди таких переселенцев оказались и восемьдесят восемь заключенных парижской исправительной колонии «Ла Сальпетриер»[157]157
  Эсбери, «Французский квартал», стр. 11–12.


[Закрыть]. В результате, уже на десятый год своего существования, город получил репутацию вертепа, места «безбожного и беззаконного, где нет ни порядка, ни справедливости»[158]158
  Эсбери, «Французский квартал», стр. 20; также см. Роуз, «Сторивилль» о роли «греховных женщин» в ранней истории города.


[Закрыть].

Во второй половине восемнадцатого века проходимцы Нового Орлеана несколько пообтесались и город приобрел благородный налет французской изысканности, но так и не избавился от репутации пристанища порока и беззакония. Даже последующие политические перевороты не смогли этого изменить. В 1762 году, чтобы не сдавать Новый Орлеан и Западную Луизиану Британии после Семилетней Войны (которую в Америке называли Франко-Индейской), король Людовик XV тайно передал эти территории своему испанскому кузену, королю Карлосу III. Но хотя Испания контролировала Луизиану политическими и военными средствами до конца века, испанцы почти не посылали туда колонистов[159]159
  Хансен, «Луизиана», стр. 80.


[Закрыть]; в результате Новый Орлеан сохранил французский колорит и свободомыслие. Однако испанцы перестроили центр города после двух разрушительных пожаров. Вот почему архитектура Французского квартала – на самом деле испанская. В 1800 году вся территория Луизианы вновь перешла под контроль Франции, но метрополия к тому времени уже охладела к своей непокорной американской колонии. Тремя годами позже Наполеон продал Новый Орлеан США вместе со всей территорией Луизианы за 15 миллионов долларов[160]160
  Эсбери, «Французский квартал», стр. 67.


[Закрыть]. Мнения жителей при этом никто не учел, и они вовсе не были довольны, но поделать ничего не могли. В 1803 году старый галльский город стал американским.

Демографический бум, вызванный Луизианской покупкой, вывел пороки Нового Орлеана на всеобщее обозрение. Вдоль оживленной набережной раскинулись кварталы красных фонарей, в которых неотесанные капитаны барж[161]161
  Хансен, Луизиана, стр. 42.


[Закрыть], перевозившие по реке товары из центра Америки в недавно открывшийся порт, пьянствовали, кутили, играли в карты и предавались «безудержным плотским утехам»[162]162
  Эсбери, «Французский квартал», стр. 80.


[Закрыть]. С развитием судоходства на Миссисипи в городе стали появляться прохвосты классом повыше: жулики и профессиональные шулеры[163]163
  Эсбери, «Французский квартал», стр. 198.


[Закрыть]. Страсть к азартным играм тогда захватила практически всех, невзирая на происхождение. И хотя правительство Луизианы, в котором преобладали консерваторы – англопротестанты с севера, пыталось бороться с этим с помощью запретительных мер, эти законы – по крайней мере, в Новом Орлеане – попросту игнорировали.

Попытки контролировать проституцию оказались безрезультатны. К середине 1800-х зажиточные англо-американские плантаторы и торговцы[164]164
  Согласно «Культурной истории» Маккинни (стр. 18–21), Новый Орлеан был самым богатым городом, расположенным ниже линии Мейсона – Диксона.


[Закрыть] выстроили целые районы просторных особняков с колоннами в «американской» части города – Садовом районе, расположенном выше по течению реки от Канал-стрит. Так они надеялись отмежеваться от «креолов»[165]165
  Историю термина см. у Кампанеллы, «Дилемма Бьенвилля», стр. 161–167 и Энтони, «Диаспора черных креолов».


[Закрыть] (этим термином в то время обозначали любых потомков французов и других иностранцев). Чтобы очистить свой анклав от греха и порока, они попытались принять законы, регулирующие проституцию. Но законы эти соблюдались плохо, и к 1890 году проблема «осквернения» респектабельных районов не разрешилась, а даже усугубилась.

Но с избранием нового правительства реформаторов в 1896 году власти города решили добиться реальной сегрегации. Вскоре после выборов новоизбранный старейшина Сидней Стори взялся найти способ защитить «честных и добропорядочных» женщин Нового Орлеана от морального разложения. «Порок, алые знамена которого гордо реют перед лицом добродетели, – это не только пятно на нашей репутации, но и постоянная угроза для нравственного здоровья нации»[166]166
  Цитата из интервью старейшины Стори в номере «НОДА» от 22 декабря 1902 г.


[Закрыть], – говорил он позже в интервью «Дейли Айтем». Стори разработал план, согласно которому проституцию необходимо объявить вне закона всюду, за исключением восемнадцати кварталов, где процветает торговля телом в специальных притонах. Так он надеялся изгнать порок из респектабельных районов туда, где его проявления меньше всего оскорбляли бы чувства порядочных граждан.

Идея эта была не нова. Несколькими годами ранее, во время путешествия по Европе, Стори заметил, что подобная схема кое-где успешно используется. Даже в некоторых американских городах уже проводились эксперименты с официально разрешенными кварталами красных фонарей. План Стори делали уникальным четкость, с которой были очерчены географические границы, и прямота, с которой власти заявляли о готовности мириться с пороком в этих границах. Кроме того, поскольку предложенная Стори формулировка не говорила о легализации проституции на этой территории, а, напротив, лишь объявляла ее незаконной за пределами установленных границ, она была устойчива к тому множеству судебных исков, которые неизбежно породила бы.

Особенное одобрение неожиданная идея Стори встретила среди реформаторов в сфере экономики; они надеялись, что изоляция порока исправит репутацию Нового Орлеана и поможет привлечь инвестиции с Севера[167]167
  О необходимости привлечь инвестиции с севера см.: Ландау, «Невероятная порочность», стр. 5.


[Закрыть]. Даже консервативная «Дейли Пикайюн» одобрила это предложение, заявив, что с нетерпением ждет того времени, когда подстрекатели порока и безнравственности «будут действовать в захолустных районах, не оскорбляя добропорядочных граждан бесстыдным выставлением своей деятельности напоказ»[168]168
  «НОДП» от 1 января 1898 г. цит. в Ландау, «Невероятная порочность», стр. 84.


[Закрыть]. Так называемые реформаторы нравственности – священники, матери семейств и чопорные старые девы – были, разумеется, не так довольны. Но даже они согласились дать этой идее шанс.

Территория, выделенная под так называемый «изолированный район» (который вскоре, к огромному неудовольствию старейшины Стори, стали называть Сторивиллем), располагалась ниже по течению реки от Канал-стрит, за Французским кварталом. Это был рабочий район со смешанным населением[169]169
  Подробности об этническом составе населения Сторивилля см.: Лонг, «Вавилон», стр. 128.


[Закрыть]. Церковь здесь стояла только одна – методистско-епископальный приход Юнион Черч. Прихожанами его были исключительно афроамериканцы, не имевшие никакого политического влияния. Кроме того, чтобы предотвратить массовое переселение работавших там цветных проституток в другие районы, территорию намного меньшей площади к западу от Канал-стрит выделили в еще один изолированный район, позже названный «Черным Сторивиллем». Известным шлюхам из других частей города было приказано переселиться в изолированный район к назначенной дате. Не выполнивших это требование ждал приказ о выселении, подписанный самим мэром Флауэром[170]170
  Ландау, «Невероятная порочность», стр. 78.


[Закрыть].

Двадцать девятого января 1897 года инициатива старейшины Стори была принята городским советом (поправки к ней приняли позже, в июле). Официальное открытие Сторивилля состоялось в первый день 1898 года[171]171
  Роуз, «Сторивилль», стр. 38.


[Закрыть].

Разумеется, владельцы борделей и сутенеры поспешили обосноваться в границах выделенной территории задолго до этой даты. И одним из первых среди них был Том Андерсон. Благодаря приближенным к властям информаторам он быстро приобрел лучшую недвижимость в будущем Сторивилле[172]172
  О покупке Андерсоном салуна «Честная игра» см.: Роуз, «Сторивилль», стр. 43.


[Закрыть].

Это был салун «Честная игра», просторный ресторан на углу Кастомхаус и Бейсин-стрит, мимо которого почти наверняка проходил всякий, кто пересекал границы района. Том надеялся сделать из него местную достопримечательность. Жози Арлингтон тоже приобрела роскошную недвижимость на Бейсин-стрит неподалеку от ресторана Андерсона. Оба понимали, какую прибыль начнет приносить бизнес в легальном квартале красных фонарей и собирались извлечь максимальную выгоду из предоставленной возможности.

Андерсон воспринимал грядущие перемены с воодушевлением. Прежде самые сомнительные из его предприятий работали на грани законности, и любая причуда полицейского, возомнившего себя особенно рьяным борцом с преступностью, или политика, решившего устроить показную облаву на мелких мошенников, представляла для него опасность. Теперь же он получил официальное разрешение властей на то, чтобы продолжать работу. И такой вариант был идеальным. Может, эти новоявленные реформаторы были не так уж и плохи? С такими врагами кому нужны друзья?

Итак, Андерсон начал строить планы. В новообразованном районе можно было развернуться пошире. Он мог попросить своих друзей из клуба «Чоктоу», где собиралась политическая группировка «Кольцо», замолвить за него словечко и избраться на какую-нибудь полезную должность. Мог даже найти способ избавиться от надоевшей второй жены. Перед человеком с предпринимательской жилкой и гибким моральным кодексом здесь открывались почти безграничные возможности.

Что же до старейшины Стори, мэра Флауэра и других реформаторов, то у них тоже имелись веские причины ожидать, что их план по созданию изолированного квартала порока будет успешным и привнесет подобие порядка в ту сферу городской жизни, что прежде сопротивлялась любым попыткам ее упорядочить. Но они не могли предвидеть одного – того, насколько успешным станет их благонамеренный социальный эксперимент.