Текст книги "«Город, что люблю всей кожею…»: Москва в 100 стихотворениях. Москва в отражениях"

Герман Гецевич
«Город, что люблю всей кожею…»

© Гецевич Г.А., наследники, 2023

© Бибичков М.М., фотографии, 2023

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2023

Размышляя о новой книге Германа Гецевича

При слове Москва каждому из нас невольно приходят на память хрестоматийные строки: «Москва… как много в этом звуке // Для сердца русского слилось! //Как много в нём отозвалось!» Или: «Москва, Москва!.. Люблю тебя, как сын, // Как русский, сильно, пламенно и нежно!» Или: «Москва – какой огромный, // странноприимный дом». Или: «Ах, Арбат, мой Арбат»… Кто из русских поэтов не писал о Москве? И Пушкин писал, и Лермонтов, и Цветаева, и Окуджава… Легче сказать, кто не писал о ней. Но больше всего стихов о Москве у поэта Германа Гецевича! Не два, не три, не десять, а сто!!! Из них теперь сложилась целая книга – она вся о нашей столице, в которой поэт родился и умер и без которой не мог жить, о чём в своём «Заклинанье» он так и говорил Москве: «Я не могу без тебя».

Герман в своих стихах показывает нам свою Москву, ведёт нас «средь гуляющих зевак и зевающих гуляк» разными своими маршрутами, исхоженными им самим вдоль и поперёк. Тут и места его детства и юности, Сокольники с Сокольническим кругом, который помог Герману «стать собой и на круги своя… возвратиться», тут и Чистые пруды, «где люди, будто Чистые пруды» (такие чистые), тут и улицы и переулки, названия которых (и вообще топонимы) он искусно обыгрывает в стихах, как, например, Мерзляковский переулок, в котором он не замёрзнет, или Стромынка, которую он рифмует со «стремянкой», или Садовая-Триумфальная, «где не растут давно сады», тут и метро «Красные ворота», а самих ворот нет, тут и бульвары и мосты, тут и москвичи, и иногородние жители, и «мужики из ЖКХ», и гастарбайтеры, и «трёхвокзальная толпища», и стихи, посвящённые близким ему поэтам Семёну Кирсанову, Генриху Сапгиру, Белле Ахмадулиной и «андреевскому Гоголю» «в районе Арбата» (эти наши классики идут с ним по жизни и сопровождают его), тут и Измайлово с собором, сверкающим «изразцами», где Герман гуляет со своей любимой, которая для него, как и любовь, – «богатство дороже, чем золото»: «Моё золотце – рядом со мной».

Показывает он и рисует яркими красками своей палитры слов и старую Москву с её усадьбами, с её «сталинским ампиром», с Иваном Великим и Василием Блаженным, и с домом Веневитинова, и с коммуналками и бараками в «стиле» не «Барокко», а в стиле (неологизм Германа) «Баракко», и с «хрущобами», и новую Москву с новой архитектурой, с воскресшим Богородским храмом, с «собянинскими плитками», с МКАДом, похожим на «орбиту» Сатурна, с пейзажами, которые хороши в каждое время года, как в стихах «Ноябрь» («Дожди… Холодные дожди»), «Зимние экспромты», «Мартовский снег», «Июль», и с ярмаркой – «Эх, гуляй, Москва – // Нынче ярмарка», и с «Артистическим кафе» «в переулке Камергерском», где «познакомились когда-то мама с папой» Германа Гецевича.

Это у Германа получился такой своеобразный – очень эмоциональный, лирический, культурологический, философский, биографический, художественный, калейдоскопный и историко-просветительский – стихотворный путеводитель по Москве, по дорогим для поэта достопримечательным местам, которые, как и вся Москва, так или иначе дороги не только ему и не только москвичам, и будут ещё дороже после прочтения этой книги, которая не для одноразового чтения и может стать настольной.

…«Немало городов», в которых побывал Герман Гецевич, которые видел воочию или не воочию, а по телевизору или в интернете, на картинах и фотографиях: «Я видел разные города», – пишет он.

 
Прекрасны – спору нет,
И Лондон, и Берлин,
И Хельсинки…
 
 
Но для меня родней
Тот город, что люблю
Всей кожею.
 

Прекрасен и Париж со своими достопримечательностями, но Москва Герману всё равно родней и дороже: «Прекрасен Люксембургский сад, // Но Александровский – родней», и Ямское поле ему «дороже в сотню раз», «чем Елисейские Поля», а Арбат «дороже, чем Монмартр».

Книга Германа Гецевича о Москве – это уникальная, беспрецедентная, великая книга коренного москвича, поэта-урбаниста, о своей великой любви к Москве, к столице нашей Родины, это такой гимн ей, такая Песнь Песней, это ценнейший вклад выдающегося поэта нашего времени в Золотой фонд, в сокровищницу русской и мировой поэзии о Москве.

НИНА КРАСНОВА,

член Союза писателей СССР с 1980 года,

член Союза писателей Москвы и других союзов писателей и Русского ПЕН-Клуба, член редсовета журнала «Юность», основатель и главный редактор альманаха «Эолова арфа», лауреат нескольких международных премий, а также премий им. А. Ахматовой, им. Н. Рубцова, «Писатель XXI века», «Парабола», обладатель спецприза «За талант» от Благотворительного Фонда им. А. Вознесенского, академик Международной организации развития литературы и искусства (МАРЛИ)

Москва Германа Гецевича

У каждого поэта своя Москва. Герман Гецевич обладал счастливой для поэта профессией: он был врачом скорой помощи. Эта профессия предполагает множество черт, полезных для человека, пишущего стихи: умение решать задачу в кратчайшие сроки, решительность в решении самой задачи, наконец, главное – необходимость спасать и давать человеку надежду на спасение.

Герман Гецевич отлично знал Москву. Честно говоря, у меня были сомнения, так ли хорошо Москва знает поэта, как он знал её. Но вечер Гецевича в Центральном доме литераторов, уже после его такой неожиданной смерти, эти сомнения полностью развеял. Да, поэзию у нас любят не толпы. Но зал был переполнен, и люди, сидящие в нём, хорошо знали, куда пришли и чьи стихи услышат.

Москва для Гецевича – город, вобравший в себя всю его жизнь.

Любой перекрёсток, любая улица центра или окраины – это часть биографии, это далёкое воспоминание или близкий человек:

 
И растворяясь в городской толпе,
Спешу я на окраину пробраться,
Чтобы наполнить грустью о тебе
Меж двух домов зажатое пространство.
 

Москва – источник горя и радости и для поэта, и для городского пространства, и даже для дождя и снега: Город участвует в жизни поэта всеми своими памятными ему местами. И поэт участвует в жизни этих мест: Герман Гецевич очень разнообразен в свой ритмике. У него много стихов, положенных на музыку. Это можно почувствовать даже без гитары или аккордеона:

 
Устав лежать горизонтально,
Тот снег, бледнея от обид,
На мир глядит суицидально:
Всё прыгнуть с крыши норовит…
 
 
А мы подымемся на лифте
До самых звёзд, до облаков…
И комья грязи, что налипли,
Собьём у входа с каблуков.
 
 
Помимо прочных свай, пролётов и столбов,
У городских мостов надёжней нет посредников:
На этом – повстречал я первую любовь,
На том – без лишних слов я проводил последнюю…
 
 
Между строк,
Без обид скажу и без обиняков,
Что в долгах
Как в шелках погрязая, память стольких чувств,
Дай мне срок,
Растяни его на сорок сороков,
Всё отдам,
Хоть расплачусь я скорей, чем расплачусь.
 

Поэты, увы, уходят. Но остаются города, где они жили, любили, иногда, как Герман Гецевич, спасали людей. Так было всегда. Так будет и дальше.

ЮРИЙ РЯШЕНЦЕВ,

российский поэт, прозаик и сценарист, автор стихов

к песням для театра и кино, мастер мюзикла, переводчик,

член Союза писателей России, член русского ПЕН-центра,

трёхкратный победитель Всесоюзных конкурсов

по стихотворному переводу, лауреат Государственной

премии имени Булата Окуджавы

Родившись в Москве, всю жизнь прожив в этом городе, поэт Герман Гецевич не только сам писал о нём, но и собирал антологию стихотворений о Москве русских и советских поэтов XХ – XXI веков. И даже написал к ней вступительную статью «Поэзия московских улиц». Эта статья и открывает книгу.

Поэзия московских улиц

(в сокращении)

Последнее время всё меньше и меньше уделяется внимания одной из самых выразительных сфер словесного искусства – Поэзии. А ведь поэтическое Слово – это духовная перекличка корней и листьев дерева, где стволом является великая русская традиция.

Если Москва – столица нашего государства, то поэзию можно уверенно назвать столицей литературы. Современная поэзия, разумеется, моложе Москвы, но по мере своего существования и развития она всегда обращалась к теме большого города. Город был и остаётся сердцем поэзии, а поэзия является ритмическим выражением культуры урбанизированного общества.

Нет, пожалуй, ни одного великого русского поэта, который так или иначе не коснулся бы темы Москвы. Стихи о городе – это своего рода художественная летопись эпохи, её история. Каждый поэт по-своему воссоздаёт образ Москвы в своих произведениях, используя детали с такой топографической точностью, что возникает эффект соприсутствия, ощущение экскурса в историю города, в его быт и бытиё.

В этих произведениях заключено Время, которое движется беспощадно и необратимо. Проходят годы и столетия, изменяются многие реалии прошлой жизни, но в стихах поэтов они остаются навсегда в своей первоначальной сущности. Я не говорю уже о вечных ценностях и достижениях города в области архитектуры, которые не раз вдохновляли и будут вдохновлять поэтов следующих поколений.

Стихи будут формироваться вокруг названия самых известных литературных мест города, таких как Арбат, Чистые пруды, Патриаршие пруды, Сокольники. <…> Книга станет своеобразной прогулкой из настоящего «Прошлого» в настоящее «Настоящее». <…> Думаю, что такое издание <…> может быть презентабельным подарком к очередному Дню города, а также путеводным знаком для тех, кто видит не только Москву в поэзии, но и Поэзию в Москве.

Это своеобразное приглашение к путешествию по любимому городу. Я уверен, что такая книга необходима городу, потому что у человечества нет шансов выжить, если оно откажется от своих святынь, от самого возвышенного и прекрасного.

ГЕРМАН ГЕЦЕВИЧ,

член Союза писателей г. Москвы, поэт

2020 г., Москва

Вот здесь я родился

Road blues

 
Я видел разные города,
Но этот вряд ли забыть смогу:
Там все дороги ведут в никуда
И друг равен врагу.
 
 
Там все дома на один покрой,
Блочно-панельные корабли,
И дым асфальта застыл горой —
От неба и до земли.
 
 
И я в этом самом городе,
Забыв о вражде и голоде,
Со всеми дворами в сговоре,
Как рыба в ладонях бьюсь…
Деревья обриты на́голо,
Все двери закрыты на́глухо,
Но эхо поёт мне на́ ухо
Свой
Road Blues.
 
 
Там за се́мь бед лишь один ответ
И безнадёжен любой визит:
Свернёшь налево – проезда нет,
Направо – «кирпич» висит.
 
 
Там жизнь отложена на потом,
Любое дело там – не в цене:
Быть наяву страшно в городе том,
Во сне – опасней вдвойне.
Там звёзды тревожно светятся,
Медведем бредит Медведица
И юзом грозит гололедица,
 
 
Но юза я не боюсь,
Ну мало ли что покажется?
Не поздно ещё покаяться,
Пока мне поют пакгаузы
Свой
Road Blues.
 
 
Не повернуть это русло вспять,
И дважды путь свой нельзя пройти,
Где на развязке судьбы опять
Сходятся все пути.
 
 
Кольцом бульваров я взят, как в плен,
И словно в замкнутой западне —
Не я проживаю в городе N,
А город живёт во мне.
 
 
Но я, не повесив голову,
Шагаю походкой гордою,
Чужой и домам, и городу,
Как пятый в колоде туз,
Пока, распрямляя волосы,
Дождю, что рисует полосы,
Мне ветер поёт вполголоса
Свой
Road Blues.
 

Монолог асфальта

 
Я – асфальт раскалённый. От зноя и пыли
Деформирован я и в полуденном гаме
Разутюжен колёсами автомобилей,
Приплюсован к земле паровыми катками.
 
 
Я – асфальтовый призрак, я – серый на сером,
Моя мёртвая жизнь – городская волчица —
Приучила меня к пуританским манерам,
Но из каждой расщелины зелень сочится.
 
 
Я – асфальт, чьё дождями изрытое тело,
Как суровый наждак в трёхвокзальной толпище,
Где стальные заточки штампует умело
Искромётное солнце – небесный точильщик.
 
 
Меня клал гастарбайтер в оранжевой куртке,
Я – асфальт, почерневший от дней непогожих,
На который плюют и бросают окурки —
Пузырящийся пласт под ногами прохожих.
 
 
Я – асфальт… Я спрессован, распят, утрамбован…
И, фатальную быль превратив в небылицу,
Я к примятой земле Прометеем прикован:
Неужели всё это до смерти продлится?
 

Два окна

 
На отшибе столицы
Из судьбы городской
Две любимых страницы
Кто-то вырвал рукой.
 
 
Два окна, два недуга,
Белой вьюгой в ночи
Окольцованы туго,
Будто в связке ключи.
 
 
Где былое добито,
А грядущего нет,
И вино не допито,
И не выключен свет.
 
 
Но без мыслей о гневе
Мы у тьмы на крючке:
Ни журавлика в небе,
Ни синицы в руке.
 
 
Наши чувства на грани
Обречённой вражды,
Словно буря в стакане
Кипячёной воды.
 
 
Кораблей потонувших
Нам не сжечь всё равно,
Наши дни, наши души
Погрузились на дно.
 
 
Мы зашли, вероятно,
Далеко в том пути,
И вернуться обратно
Невозможно почти.
 
 
И ни тросы, ни строфы
Не поднимут со дна:
Две панельных Голгофы —
Два закрытых окна.
 

Городская поэма

 
В городе, что от жира
Часто сходил с ума,
Сталинского ампира
Высились терема.
 
 
Вид из окна был соткан
Кровью «святых» основ:
Зубья семи высоток
Вместо семи холмов.
 
 
Выхлопами распорот,
Хлопьями снега сшит,
Этот помпезный город
Стал только тем знаменит,
 
 
Что на доске из клеток,
Пешкою сделав шаг,
Ходки всех пятилеток
В сумме слагались в шах
 
 
Памяти, чья шкатулка
Знала почти на зубок
Каждый излом переулка,
Каждый его завиток.
 
 
Каждый дом, где с нахрапом
Время наверняка
Влажной побелкой на пол
Падало с потолка.
 
 
Город играл азартно
В розу семи ветров,
Но состоял из асфальта
И проходных дворов.
 
 
Из кутерьмы, из мрака,
Из коммунальных ссор,
В стиле того «Баракко»,
Что уцелел с тех пор.
 
 
Пробками сплошь забитый,
Город был окружён,
Будто Сатурн орбитой,
МКАДом со всех сторон.
 
 
Бился в угаре с горя
И от обид лютей,
Кольца сжимал на горле
Каждой из площадей.
 
 
В городе было трудно
Противоречить судьбе
И отыскать друг друга
В многолюдной толпе.
 
 
И, укрощая гонор
Разноголосых шумих,
Был этот зимний город
Только для нас двоих.
 
 
Но возводя улыбки
Судеб в квадрат беды,
Город скрывал улики
И заметал следы.
 
 
Строился, расширялся,
Каялся, предвещал…
В прошлом – не умещался,
Прошлое – не умещал.
 
 
С кем бы ни спорил: с теми,
С этими – всё равно:
Вмиг вырастали стены,
Тенью затмив окно
 
 
Истины, что не ложь ведь,
Но, чтоб не слиться в тень,
Нужно очистить площадь
От равнодушных стен.
 
 
Город склонял к авантюрам.
Он добивал живьём.
Тайных и явных тюрем
Было немало в нём.
 
 
В камерах мыслей чёрных
Сердце спешило скорей
Сделать для заключённых —
День открытых дверей.
 
 
Будто бы в окна пряжа,
Ловко вплетались мы
В тему того пейзажа,
В изморозь той зимы.
 
 
Вскоре нам стало тесно
В рамках имперских вех,
Как дрожжевое тесто,
Мы поднимались вверх.
 
 
Снежная крошка липла
К мокрым воротникам,
Выпрямив шахтой лифта
Белую вертикаль.
 
 
Тщетно мечтая в стужу
Город перебороть,
Ночь возвышала душу
И окрыляла плоть.
 
 
Оторопью вокзала
Нам диктовала страсть
Вечный сюжет Шагала,
Что не давал упасть.
 
 
С бытом вступая в сговор,
Новый обжив объём —
В нас растворялся город.
Мы растворялись в нём.
 

Сокольнический круг

Это мои юношеские стихи, написанные

40 лет назад. Казалось бы – надо стесняться.

Но в них всё уже заложено: и форма, и звук,

и основные эстетические ориентиры…

 
Сокольнический круг. Исхоженный маршрут.
Кинотеатр «ЛУЧ» и парк немноголюдный.
Характер ноября неимоверно крут:
То оттепель, то хмарь, то smok, то ветер лютый…
 
 
Сокольнический круг. Водителей зевки.
Часы над мостовой напоминают бубен.
И прячутся в душе, как тёплые зверьки,
Гадания о том, что было и что будет.
 
 
Покрыто слоем льда трамвайное кольцо.
Ноябрь обглодал деревья и афиши.
Охотничьи дворы мне кашляют в лицо,
К прохожим недобры их сгорбленные крыши.
 
 
И думаешь: «А вдруг раскручена не зря
Рулетка ноября, чьи ставки так неброски?»
Сокольнический круг при свете фонаря,
Как без поводыря – слепой на перекрёстке.
 
 
Позёмку стелет снег, но всё, что ей дано, —
Бежать по рельсам вслед, как будто кровь по жилам,
Когда ночной трамвай торопится в депо,
Гуманность проявив к последним пассажирам.
 
 
Прудов Оленьих грусть слилась с моей судьбой,
Но мне знаком тот путь, я – стреляная птица…
Сокольнический круг помог мне стать собой
И на круги своя однажды возвратиться.
 

Трамвай № 7

 
трамвай
трамвай
трамвай
скорей
скорей
скорей
седьмой
седьмой
седьмой
бегом
не отставай
давай
давай
давай
народ
народ
народ
а ну ещё чуток
а ну ещё малёк
а ну ещё разок
не стойте у дверей
пройдите же вперёд
упёрся как баран
ведь это вам не то
ведь это вам не там
ведь это не такси
оплачивай проезд
нашёлся моралист
да сам ты педераст
а ведь товарищ прав
на линии контроль
хоть место уступи
прошу не кантовать
мне скоро выходить
могу и звездануть
вот это молодёжь
что ждать теперь от них
ещё очки надел
налил шары и рад
нажрался так молчи
бесстыжие глаза
ну ладно мне пора
мне тоже до метро
а мне через одну
вставай
вставай
вставай
в стекляшку
и домой
да здравствует
трамвай!
да здравствует
седьмой!
 

Улица-богородица

1

 
я живу на Краснобогатырской
(речь идёт об улице моей)
ну а мог бы жить на
Краснопрудной
Красносельской
(Верхней или Нижней)
Краснопресненской
Красноармейской
Краснопролетарской
и т. д.
ну а мог бы жить на Богородской
(ради Пресвятой родившей Бога)
и трамваем от Преображенки
не трястись
а в лодочке уютной
плыть домой по Яузе-реке
если бы префекта-гамадрила
невзначай идея осенила
улицу пере —
именовать
и вписать в её пейзаж прекрасный
фабрику гандонов
цех колбасный
и назвать не
Краснобогатырской
и отнюдь не
Краснобогородской
а какой-нибудь
Красногандонной
иль
Красноколбасной
Например
но идеи фикса у префекта
к счастью возникают очень редко
жаль одно
что не на
Богородской
а на
Грязнобогатырской
я
живу
 

2

 
Бог,
затырканный красным,
проживает по адресу:
Краснобогатырская ул., д. 21, кв. 283,
шестой подъезд, двенадцатый этаж,
кода нет, звонок не работает, просьба – стучать,
а вокруг:
коррида трамваев,
быки-иномарки,
кровавые разборки,
бритые затылки…
и так – день за днём
очередью автоматной,
а Бог расхристанный,
но не распятый,
жвачку жизни жуёт
(живёт),
ему бы в хрущобах
пешком на пятый,
а он – отращивает живот
и, глядя на улицу
из окна,
не может понять в свои тридцать три:
почему —
Бога родила Она,
а вы —
Бога —
тыри.
 

Стереть и забыть

 
Как будто со лба испарину,
Движеньем ладони – дерзко
Время стёрло из памяти
Событья далёкого детства.
 
 
Трущобы забыл коммунальные,
Учителей упрёки,
Но помню, что криминальные
Давала мне жизнь уроки.
 
 
Забыл я соседку бешеную,
Вредительские нападки:
Её бельецо развешанное
Капало мне на тетрадки.
 
 
Что видел я в жизни вздорной,
Помимо квартиры загаженной:
С одною на всех уборной,
С коптящей колонкой газовой?..
 
 
Хоть было обочиной проще мне
Пройти отчий путь с беспечностью,
Но незачем безотцовщине
Быть сыном тому отечеству,
 
 
Где столько совместно прожито
Обиды и безучастья,
Что в это суконное прошлое
Не хочется возвращаться.
 

Богородский храм

 
От надбровья до переносицы
На путях времён
За трамвайным звонком проносится
Колокольный звон.
 
 
Там под пряжей рассветной путаницы,
В перехлёсте драм
На углу Миллионной улицы —
Богородский храм.
 
 
Дважды сруб деревянного зодчества
Сквозь кромешный дым
Из огня, выгорая дочиста,
Выходил живым.
 
 
Рукавами к земле прижатая,
Словно к сердцу шрам,
Не смогла каланча пожарная
Уберечь тот храм.
 
 
Но из пепла, в завесе муторной,
Он воскрес и вот
С колокольни звонит к заутренней,
Прихожан зовёт.
 
 
Слышу осень с распевом Всенощной,
Выйдя на балкон,
Где с трамвайным звонком соперничает
Колокольный звон.
 
 
Но забыв, что весь опыт прошлого
В каждой щели скрыт,
Строят храмы теперь задёшево —
Из панельных плит.
 
 
Богомольни растут в юдоли той,
Будто на дрожжах,
Не на крови, годами пролитой,
А на гаражах.
 
 
Окружила себя хоромами
Нечестивых прыть,
На строительстве наворованное
Можно вмиг отмыть.
 
 
Ряд частиц перепутать с целыми,
Со святыней – хлам,
С крупноблочными новоделами —
Настоящий храм.
 

Красные ворота

 
На Красных воротах налётом блестит известковым
Тот снег, что вовек белизны мостовым не вернёт,
А в сердце Москвы, что кольцом пережато Садовым,
Одно лишь названье осталось от Красных ворот.
 
 
Тот снег вдоль высотки прошёлся маршрутом нечётким,
На Красных воротах облазил он все тупики:
Свернул в Хомутовский, в Басманный и по Каланчёвке
Бомжистой походкой к вокзалам побрёл от тоски.
 
 
Сквозь клочья тумана тот снег видел прошлого абрис,
Топтался на месте, чтоб мысленно выбрать пути,
Как будто искал затерявшийся в памяти адрес
И вдруг понимал, что не вспомнить уже, не найти…
 

Чистые пруды

 
А на Чистых прудах, а на Чистых прудах
Изощряется осень в напрасных трудах,
 
 
И с разбега ныряет сухая листва
Под колёса трамвая по имени «А».
 
 
И от мутных дождей на бульварах темно,
Как в рентген-кабинетах и в залах метро.
 
 
И уже в переулках сгущается тьма,
И во тьме цепенеют жилые дома.
 
 
И гадаю, как прежде: была – не была,
Доверяя надежде любые дела,
 
 
Но внезапно, окурок зажав в кулаке,
В отходящий трамвай я сажусь налегке.
 
 
А на Чистых прудах за оградой витой,
Как в эдемских садах – облака над водой,
 
 
Где пунцовые клювы седых лебедей
Хлеб хватают из рук проходящих людей,
 
 
Где кофейные запахи сеет с веранд
Гордость Моспищетреста – кабак «Джалтаранг»,
 
 
Где мелькают солдатским шинелям сродни —
Друг на друга похожие ночи и дни.
 
 
Где холодный каскад средь гриппозной хандры,
Словно белый халат медицинской сестры…
 
 
И глядит «Современник» (читай «Колизей»)
Молодыми глазами умерших друзей.