Текст книги "Город за рекой"

В вестибюле Роберт мимоходом схватил шляпу и перчатки и, пока дверь за ним медленно закрывалась, был уже на улице возле Ворот. Навстречу ему тихонько шла Анна.

VI

Анна была в том же дорожном костюме, что и накануне утром. Добавила только широкополую шляпу из светлой соломки, с яркой лентой, кончики которой весело трепетали на ветру. При виде Роберта Анна остановилась. В ее лице сквозила едва заметная ласковая насмешка, под которой явно таилось смущение.

– Ты! – воскликнул он, сжимая ее руку.

– Ну конечно, я, – сказала она, – и ты теперь тоже здесь, Роб!

Она высвободила руку и одернула рукав жакета.

– Ты, верно, сердишься, – для очистки совести сказал Роберт, – что вчера утром я тебя не узнал.

– Вчера утром? – переспросила Анна, опуская глаза.

– Ты же помнишь, – сказал он. – Когда я вышел из вокзала и стоял на большой площади, где ты с другими женщинами набирала воду из фонтана.

– Верно, – сказала она, – мы всегда ходим за водой спозаранку. Значит, это было вчера? Я помню только, что ты меня не узнал.

Она опять улыбнулась, посмотрела ему в лицо.

– Что с тобой? – всполошился он. – Я тебя обидел?

– Нет-нет, – запротестовала она.

– Пойми, – продолжал Роберт, – все казалось мне новым и странным, поездка сюда, совершенно нежданная, утомительность путешествия, долгий путь от вокзала до города, вдобавок я был готов к чему угодно, только не к встрече с тобой.

– Я понимаю, – кивнула она.

– Кстати, у меня вскоре возникло ощущение, что в подземелья провела меня именно ты. Потому я и окликнул тебя, когда ты уходила, но в сумерках не сумел удостовериться в правильности догадки.

– Ты нашел жилье? – спросила она.

– Да, спасибо. Если б ты, Анна, сразу заговорила вот так, как сейчас, я бы мигом тебя узнал. Но ты приложила палец к губам.

– Ты тоже мог быть фантомом.

– Не надо шутить, Анна, – попросил он.

– А что было после?

– После… долго рассказывать. В сущности, я весь день искал тебя.

– Правда, Роб? Как замечательно!

– Но Анна! Ты же знаешь, ка́к я тебя ждал. Всегда ждал.

– Разве это сравнится со здешним ожиданием! – воскликнула она. – Но теперь я рада. Ведь ты приехал. В самом деле последовал за мной.

Роберт медлил, словно что-то обдумывая. Потом взял ее за локоть и только сказал:

– Идем. Прогуляемся немного.

Они шли по зачарованным переулкам, будто одни в целом свете. Сворачивали то направо, то налево, не замечая, что делают круг и выходят все время на то же место. Шли медленно, Анна старалась идти с ним в ногу, и юбка нет-нет натягивалась у нее на колене. Слово за слово торопливый, сбивчивый разговор первых минут успокоился.

Само собой, она тоже подумала, что он находится среди зрителей, которые пришли смотреть на детей. Кому охота пропустить такое зрелище? И как раз теперь она не могла отделаться от впечатления, будто мимо во плоти проходили и нерожденные… Нет, она не плачет. Только ведь она не могла знать, где он стоит, вот и шла по улице до самых Старых Ворот, а надежда таяла с каждой минутой. Она вообще предпочитает избегать это место… Какое место? Ну, то, где с незапамятных времен сидят летописцы, эти духовные пастыри, от которых ничего не скроешь… Да нет, у нее по-прежнему есть секреты. В том числе и от него. На то она и женщина!

Ее смех звучал в его ушах смутным соблазном. Он крепче стиснул ее локоть. По правде, она могла бы и не упоминать о Старых Воротах, Роберт все равно умолчал бы о своей причастности к Архиву. Слишком отчетливо он помнил, как странно сообщение об этом подействовало на Кателя. Но разве Анна не видела, что он вышел к ней из Ворот, а могла бы заметить его еще раньше, в окне?

– Я как раз оттуда, – сказал он.

– А не снизу? – спросила она без всякого подвоха, потому что знала про выход из катакомб, который выводил на улицу как раз под аркой Ворот.

– Увы, нет, – ответил он. – Я наблюдал за шествием детей из Архива, куда меня пригласили заранее.

– Ах да, – вздохнула она, – практические занятия не прекращаются никогда. Надо все время что-то делать, что-то устраивать, что-то заканчивать. – Она теребила пуговицы своего жакета. – У тебя небось все рукописи и бумаги отобрали, они каждое написанное слово тащат к себе, оценивают – дескать, на благо человечеству! Смешно, но мне совестно от одной мысли, что там и мои мечты могли разобрать по косточкам.

– Что ты так горячишься, любимая! – Роберт остановился. А немного погодя спросил, была ли она среди женщин, что разыгрывали балетный спектакль в открытых подвалах.

– Меня часто занимают в этих пантомимах, – мягко отвечала Анна, хотя вопрос вызвал у нее досаду, – они входят в число регулярных уроков. Кому это интересно.

– Я здесь новичок, – уклончиво отозвался он.

– Пошли дальше! – сказала она, чуть ли не по-матерински ласково.

Они снова бок о бок шли по извилистым, полным теней переулкам, не обращая внимания на убожество окрестностей. Порой задевали друг друга бедром. И молчали.

Обоими завладело чувство единения, которое никогда еще не наполняло их таким восторгом. Избавленные от чужих глаз, они могли, не таясь, быть вместе. Раньше им удавалось встречаться лишь украдкой, чтобы погулять вдвоем где-нибудь далеко, на отдаленных полевых стежках, постоянно опасаясь вдруг столкнуться со знакомыми, которые могут донести об этом мужу Анны или жене Роберта.

– Кстати, я встретил здесь друга юности, – сказал Роберт, – о котором несколько лет ничего не слышал, Кателя. Я знаю, ты лично с ним не знакома, все это было намного раньше. Но я наверняка говорил тебе о нем. И в нашей старой квартире ты определенно видела его акварели, одна висела в комнате Элизабет.

– Ах да, Элизабет, – задумчиво обронила Анна. – Как давно все это было.

– В ту пору, – продолжал он, – ты, совсем еще девочка, училась в университете. Я прямо воочию вижу, как ты впервые пришла ко мне в институт, на семинар по восточным языкам, и я рассказывал тебе про ассирийскую цилиндрическую печать, на которой был изображен скачущий единорог.

– Ты и это помнишь! – сказала она, глядя в пространство перед собой.

– Как давно мы с тобой знакомы, Анна!

– Очень давно, Роб!

– С перерывами, – заметил он, – со странными разрывами. Когда ты вдруг вышла замуж… нет, не стоит углубляться в прошлое.

– Не стоит? – спросила она.

Они шли меж холодных развалин, по безлюдным, вымершим улицам.

– Ты опять со мной, – сказал Роберт. – Последний разрыв был хуже всего: когда ты уехала куда-то в горы и никто о тебе больше не слышал. Я не верил, что мы когда-нибудь вновь будем вместе, вот как сейчас. Катель, кстати, это предвидел, сказал, что все уладится, как только ты узнаешь, что я здесь.

– Роб, здесь уже нельзя завязать новые отношения, можно лишь допрясть нити до конца. Мы были предназначены друг другу, верно? И наша жизнь еще не исполнена.

Роберта настолько растрогало чистосердечное признание Анны, что, не в силах произнести ни слова, он лишь нежно погладил ее по руке. До чего же иным, до чего же естественным все вдруг стало меж ними. А ведь прежде в решающие мгновения она всегда втайне сопротивлялась и не позволяла их жизни исполниться, как говорила теперь!

– Теперь я по-настоящему свободна, – оживленно продолжила она, – и ты тоже.

Роберт решил, что ощущение Анны вызвано окончательным разводом с мужем, а потому сказал:

– Стало быть, этот процесс закончен?

– Глупыш, – вскользь обронила она, – ты же прекрасно знаешь, что закончен. Зачем притворяешься?

– Позволь, – сказал он, – отец сообщил мне, что ваш развод рассматривается здесь в новой инстанции.

– Твой отец? Как же так?

– Вчера, когда ты ушла, я повстречал его. Внизу, в Трапезной.

– Значит, он до сих пор здесь? Хотя почему бы и нет. Ах, вот ты о чем, Роб! – Голос ее звучал неуверенно. – Я об этом мало что знаю. Забудь.

Стоя посреди улицы, они скользили взглядом по ее унылым развалинам, вверх по пустым фасадам, за которыми дотла сгорела гостеприимная жизнь, мысленно видели комнату и сад, а далеко за их пределами недостижимые поля и земли, потому что все мосты уничтожены. Но боль, пронзившая обоих как порез на кончике пальца, у каждого была своя.

– Какая у тебя прохладная кожа, – сказал он. Поднес ее руку к губам и нежно поцеловал ладонь.

– Не здесь! – сердито бросила она, поспешно отдергивая руку.

– Чего ты боишься? – воскликнул Роберт. – Поблизости никого нет, да никто нас тут и не знает, верно?

– По-моему, кто-то все время наблюдает. – Анна опять нервно одернула рукав жакета, натянула его на запястье. – Я замерзла, Роб. Ты ведь останешься у меня?

– Весьма опрометчиво так долго стоять в тени стен. Пойдем на солнышко.

– Мне страшно! – прошептала Анна. Но тотчас взяла себя в руки. – Извини, Роб! Просто я подумала о плохом. Тебе это пока незнакомо. Здесь люди придают большое значение приметам.

Широкими шагами Анна решительно направилась к площади, залитой ярким солнцем, а дойдя до середины, попыталась на ходу украдкой оглянуться.

– Смотри! – взволнованно сказала она и задержалась неподалеку от фонтана, так что немного обогнавший ее Роберт обернулся. – Смотри, наши тени сливаются! – Голос ее звучал освобожденно, уже не так сдавленно.

– И здесь мы встретились в первый раз, – сказал он, совершенно счастливый.

Она вытянула губы трубочкой и приложила к ним палец. А Роберт, наклонясь вбок и тем укоротив свою тень, ловкими движениями плеч и рук заставил ее плясать на земле. Анна не шевелилась, но зрелище, похоже, доставляло ей удовольствие.

– Твоя тень, – присмотревшись, сказал он, – вроде бы светлее моей. Странно! Никогда такого не видел!

– Ты ошибаешься! – воскликнула она.

– Чуть-чуть светлее, – упрямо повторил он, – ошибиться невозможно. Если я, к примеру, буду держать руки вот так, чтобы их тень упала на твою, это место сразу становится заметно темнее. Неужели не видишь? Сейчас примерно там, где твое сердце, а теперь…

Он осторожно опустил ладони наискось вниз, так что их более густая темнота отчетливо скользнула по лону ее тени.

– Что ты делаешь… – только и успела сказать Анна.

Ноги у нее подкосились, лицо и даже губы побелели, Роберт едва успел подхватить бесчувственую. Отнес к фонтану, благо было недалеко, не замечая, что ее ноги волочатся по земле. Осторожно усадил, прислонил спиной к стенке чаши. Потом, не выпуская Анну из объятий, достал носовой платок, окунул в воду и смачивал ей лоб, виски и сухие губы, пока они не затрепетали.

– Анна! – воскликнул он, наклонясь к ней, потом еще раз и еще: – Анна!

Она открыла глаза, распахнула их широко-широко, взгляд метнулся направо, налево, сквозь него, как бы не узнавая. И веки снова упали. Он испуганно схватил ее бессильно повисшую руку, хотел пощупать пульс. И замер – на запястье оказалась толстая повязка, эластичный бандаж, не позволяющий найти артерию. В смятении он выпустил ее руку. Когда Анна вновь открыла глаза, взгляд уже не метался, сосредоточился на его лице.

– Ах! – воскликнула она с неподдельным удивлением. – Ты еще здесь? Я-то думала, все кончилось. – Голос у нее звучал невнятно.

– Ничего не говори, любимая, – попросил Роберт. – Разве я мог тебя оставить!

– Не знаю, – тихо сказала она. – Ты по-прежнему Роберт?

– Да, Роберт, – успокоил он, – правда-правда Роберт. Сиди спокойно, Анна, тебе надо отдохнуть.

– Но мне хочется танцевать, – сказала она, меж тем губы ее легонько порозовели, – танцевать с тобой. В самом деле хочется. – Она кивала головой, непрерывно, все сильнее и сильнее, и вдруг выкрикнула: – Оставь меня! – А когда он попытался удержать ее, одним сердитым движением вырвалась из его объятий.

Шляпа упала наземь. Анна выпрямилась и неуверенно, из стороны в сторону мотая головой, проделала несколько неловких танцевальных движений. Потом обеими руками схватилась за чашу фонтана.

– Я устала больше, чем думала, – сказала она, тяжело дыша. – Ничего, сейчас пройдет.

Ей удалось самостоятельно сесть на край фонтана, хотя Роберт готов был пособить.

– Пожалуйста, Роб, – без улыбки сказала она, – помоги мне снять чулки и туфли. Знаешь, если я опущу ноги в прохладную воду, сразу станет хорошо.

Не развязывая шнурков, Роберт снял с Анны туфли, изо всех сил дернул подвязки, после чего она сама молча их отстегнула, и нагнулся пониже, чтобы стянуть тонкие чулки.

– Я впервые так делаю, – сказал он, выпрямляясь. Кровь ударила ему в голову.

– Правда? – обронила она. – Значит, обычно мне только грезилось. А может, и сейчас тоже.

Он рассмеялся. Анна пальцами взъерошила ему волосы. Он хотел обнять ее, прижать к себе. А она уже сидела верхом на краю фонтана, перекинула через него другую ногу, подобрала юбку, опустила ноги в чашу и по-детски зашлепала по воде. Роберт оказался у нее за спиной и обнял, обхватив ладонями груди. Небо безоблачно синело над головой, и эта неизменная синева, висящая над городом, тяжким грузом навалилась на обоих.

– Но ты более не греза, – сказал он.

– Мы опоздали! – воскликнула она, испуганно глянув на солнце. Быстро вытащила ноги из воды и босиком соскользнула на землю. Снова надела свою широкополую шляпу и попросила Роберта подождать. Все, мол, займет считаные минуты, она быстро получит у начальника письменное разрешение. В смысле на вторую половину дня. А ему лучше пока осмотреть собор – это недалеко – и заодно отбыть одну из общепринятых здешних повинностей. С этими словами она кивнула на дальний узкий конец овальной площади. Потом они встретятся на трамвайной остановке.

– Присмотри за моими вещами, ладно? – уже уходя, крикнула она.

Роберт был покуда не в состоянии осмыслить торопливые реплики Анны и только смотрел, как она большими шагами спешит ко входу в подземелья. Казалось, ей было совершенно безразлично, что она босиком. Когда Анна исчезла из виду, он глянул в указанном ею направлении: в дрожащем от зноя воздухе виднелся устремленный ввысь сужающийся фасад – явно культовая постройка. Подхватив чулки и туфли Анны, он задумчиво пошел через площадь.

Что она имела в виду, когда вдруг побежала за «письменным разрешением»? И с какой стати напомнила ему об исполнении какой-то ежедневной повинности? Ведь в силу своей должности он волен ходить повсюду и сам решает, что делать, а чего не делать. Впрочем, Анна могла и не знать о его широчайших полномочиях. Но пока была при нем, она находилась под его защитой. Ему вообще нет дела до какого-то там местного «начальника», у которого она сейчас испрашивает разрешение, у него в кармане особый документ, а в случае чего достаточно лишь позвонить в Префектуру, чтобы избавить Анну от любой нагрузки! В нем закипела досада. Кстати, давным-давно пора подумать об обеде! А обедать с любимой женщиной до́лжно в уютном ресторане, его гостиница никак не годится. Но раз уж так вышло, перво-наперво надо осмотреть собор. Народ давно уже ходил в церковь не по причине набожности, а ради архитектуры постройки, ради произведений искусства. Хотя, рассматривая их, можно было, конечно, приблизиться и к тайнам бытия, как некогда происходило с верующими. Роберт поднял взгляд.

Прямо перед ним на краю площади возвышался фасад старинного собора. Монументальная, во всю его ширину, каменная лестница уводила вниз, к порталу. Вниз, потому что величественная постройка была расположена на несколько метров ниже своего окружения. Казалось, она мало-помалу утонула в земле, однако на самом деле в ходе времен просто возвысились окрестности. Роберт занимался археологией и потому знал, что руины городов, храмов и дворцов древности почти всегда приходится выкапывать из-под земли, поскольку наносы песка, каменной пыли, строительного мусора постепенно поднимают уровень почвы. В иных местах обнаруживали даже по нескольку культурных слоев, зачастую прекрасно сохранившихся. Сходным образом он объяснил себе и заглубленность собора, для которого изначально наверняка выбрали самое выигрышное место. Теперь впечатление мощи, какое он некогда производил, изрядно ослабело.

Фасадная стена, сложенная из продолговатых, тщательно подогнанных одна к другой серых глыб, во многих местах была почти чернильного цвета. Над богато изукрашенным символами порталом тянулся фриз – гирлянды крупнолистных растений, а там, где гирлянды соединялись, из гущи листьев выглядывали изъеденные ветрами резные головы, человечьи и звериные. Ажурная розетка над фризом изнутри была замурована. Потомки удалили или прикрыли и многие другие архитектурные детали фасада, так что в целом он как бы ослеп. Ниши по сторонам портала пустовали, мраморных статуй в них не было. Над входом, в арочном своде, расположенном примерно на уровне Фонтанной площади, сверкал высеченный из зеленого камня глаз огромного лика. Может быть, взглядом Горгоны стремился изгнать злого пришельца или со сведущей строгостью небесного отца призвать желанного гостя? Волосы каменной головы, казалось, то извиваются змеями, то сворачиваются в локоны, из которых, будто из лепестков лотоса, во множестве поднимаются мелкие фигурки. Блаженные праведники, в безмолвии застывшие на корточках, точно ученики Будды, парящие на крыльях, точно эльфы, в бесстрастном ангельском просветлении. Но никакая благодать не смягчала жестокости распахнутого каменного ока.

Спускаясь вниз, Роберт задерживался на каждой ступени, чтобы в полной мере прочувствовать, как от перемены позиции у созерцателя меняется впечатление. И шаг за шагом ему открылось, что этот рельеф наверняка нечто большее, нежели просто искусное украшение портала.

По причине исполинских размеров лика целиком был виден всегда только один глаз. Этот глаз выпирал из стены, отчего, естественно, казался несколько выпученным – наверно, с самого начала. Незрячий, он не смотрел ни вовне, ни внутрь. На следующей ступени щелки век как бы сужались по краям, словно вид окрестного разрушения оставил там свой след. Тень печали была заметна и с более глубокой ступени, но глаз оставался слишком голым, слишком бесслезным, чтобы о чем-то поведать. Доверия он не внушал, но любого всезнайку обезоруживал. И оставался тусклым, пустым. Глядя вверх, Роберт тихонько спустился еще глубже. Теперь в безжизненном гигантском оке, перед которым все мельчало и только набирало равнодушия, сквозила даже доброта, и шла эта доброта от смирения – око мирилось с тем, что на него смотрят. В нем не было ни тени боли, ни тени му́ки, старость и былое страдание скорее ужесточили форму. На предпоследней ступени в разрезе ока утратилась женственность, что возникла мимолетно и напомнила об искуплении, знакомом по ликам Будды и Христа. Раз-другой Роберт приметил и легкие следы раскраски. Какой век, какой одинокий дух изваял вот это? Ведь в жизни такое знание о мировом страхе, побеждающем самого себя, каралось смертью? Роберт не мог припомнить ни единого изображения, мало-мальски сравнимого с этим. Все известное ему по чужим городам и странам неизменно обнаруживало сдвиг в человеческое. Здесь же – Роберт стоял теперь на самой нижней ступеньке – здесь было совершенно отчетливо видно: с ока творения сорвали маску божественного, но и маску демонического тоже. Оно взирало на людей и человеческие судьбы не просто безучастно, оно вообще не замечало их суетливо копошащейся ничтожности. Оставаясь отверстым, око, казалось, было объято великим сном, потухшее, но посюстороннее. Что скрывалось за ним – святое святых или лабиринт?

Сохраняя благоразумие, но в душе все же под впечатлением, Роберт вошел в притворенную высокую дверь. Однако очутился не в утробе мира. Похожее на зал длинное помещение, очертания которого терялись в синих тенях, встретило его тусклым гнетущим светом. Тихие шорохи звучали в тишине словно сыплющийся песок. Хруст под ногами уже через несколько шагов заставил Роберта остановиться. Нагнувшись, он увидел, что пол залит толстым слоем стекла. Вероятно, чтобы уберечь от повреждений разноцветную старинную мозаику, выложенную на красном камне. Узор ее был неясен, поскольку на полу трепетали блики света. Сам свет широким потоком изливался сверху, рассеиваясь в обширном пространстве. Крыша, некогда венчавшая культовую постройку, отсутствовала. Теперь ею служила извечная небесная синева. По всей длине конькового бруса, взблескивая на солнце зеленью, свисали громадные медные пластины, сплавленные в потрескавшуюся массу с острыми зазубренными краями. Медный шлем купола как бы лопнул и вывернулся внутрь. Словом, и здесь разрушение и упадок тоже оставили свои знаки. Поначалу помещение казалось открытой сверху базиликой, однако мало-помалу из мглистых теней проступили два узких боковых нефа, отмежеванные от центрального могучими колоннами, которые, словно окаменелые древесные стволы, уходили в вышину. Бросалось в глаза, что прямоугольник колонн расположен не посредине помещения, как будто собор наспех возвели вокруг много более древнего храма.

Роберт медленно направился по безлюдному центральному нефу к апсиде и ненароком очутился в том месте, где его пересекал широкий трансепт. Стены цвета слоновой кости поднимались на меньшую высоту, а в густом сумраке по обеим сторонам угадывались приделы часовен. Свернув налево, он почувствовал, что пол, на котором уже не было стеклянного покрытия, все больше понижается. Каменная кладка вырастала из природной скальной породы. В зыбком освещении он разглядел в нишах невысокие постаменты с изваяниями святых. Одни стояли в своих монашеских рясах, словно пророчествуя, другие сидели погруженные в медитацию, были и целые скульптурные группы в натуральную величину, изображавшие сцены из житий святых. При всей неприступности и холодности, какими неизменно веет от раскрашенных деревянных фигур, их застывшие в движенье тела производили необычайно глубокое впечатление. Выявилось сокровенное. Недвижные лица напоминали маски, но не оттого, что им было что прятать или утаивать, а оттого, что навеки застывшее запечатлевало волнующее мгновение жизни.

Вот здесь, изваянные из дерева и камня, стоят на страже рыцари и князья в роскошном вооружении и богатых одеждах, широко расставив ноги, обхватив ладонью рукоять меча, а вон там, у входа в грот, замерла в патрицианском достоинстве чета основателей. Помимо мирского великолепия и блеска, Роберт, как ему казалось, распознал в иных скульптурах образы французского христианства, а в иных – легендарных личностей буддийской истории. Не Ананда ли вон там, любимый ученик Будды, в отрешенном от мира созерцании, вскинув руку, словно чтобы поддержать воздух над землею, а тут не Иоанн ли, любимый ученик Господа, склонивший голову к плечу, в смирении внемлющий верным голосам? А вот это кто – дервиш или сам Шива, застывший в танце, не йог ли сидит в пещере, не буддийский ли монах подставляет свою чашку?

Если уже на собрание персонажей различных мировых религий в трансепте культового здания Роберт смотрел с растущим удивлением, то, повернувшись в противоположную сторону, изумился до глубины души. Кроме множества изображений богини Каннон, на низких постаментах выстроились в ряд статуи Марии и Мадонны то в крестьянском, то в каком-то опоэтизированном платье. Лица их нежно розовели, будто еще сохраняли жизнь изначальных моделей. Руки у всех праздно лежали на коленях, ни одна не держала на руках младенца Иисуса. Но по текучим складкам одежды чувствовалось, что каждая еще видела перед собою ангела Благовещения. Стена у них за спиной местами обрушилась, но сами фигуры не пострадали. Сколько же художников ваяли их в ходе времен? Обратив взгляд в глубь бокового придела, где пространство словно порождало все новые образы, он увидел коленопреклоненных, с молитвенно сплетенными ладонями, склонивших или запрокинувших голову. Быть может, это другие Марии, изображения Марии Магдалины, что босиком преклоняли колена на голом полу. Часто их обнаженный торс прикрывала только шаль, юбки из драгоценных тканей были изношены до дыр. Казалось, они в париках, сколь ни естественно выглядели волосы, ниспадавшие локонами или длинными толстыми косами. Пока он шел сквозь их ряды, они будто провожали его взглядами, вздыхали ему вослед? Некоторые стояли словно в мастерской, и их создатель не иначе как думал о Семирамиде, о Нинон или Лаис, обо всех безымянных дочерях Лилит, Матери-Земли, о возлюбленных, великих в своей любви. Диотима и Мона Лиза, Кундри и Лукреция, жрица и гетера – вечное возвращение в саду познания.

Замкнутое помещение незаметно сменилось свободным пространством, стены придела лишь невысокими, в половину человеческого роста, участками кладки выступали над землей средь буйных зарослей травы и дикого фенхеля. Роберт в замешательстве поспешил обратно. Не Анна ли это, десятикратно, стократно приумноженная? Или она среди Мадонн? Внезапно он вспомнил про чулки и туфли, которые по-прежнему держал в руках, и шагнул к ближайшей статуе босоногой коленопреклоненной, неподвижно смотревшей на него, когда он положил перед нею дар. Потом смущенно глянул по сторонам – не видел ли кто. И едва успел немного отойти в глубь помещения, как по трансепту разнесся и затих громкий звон будильника. По этому знаку всюду, куда ни глянь, фигуры начали мало-помалу стряхивать оцепенение, воздетые руки опускались, сидящие медленно вставали, расправляли усталые члены и осторожно, будто опасаясь что-нибудь разбить, сходили с постаментов. Иные потягивались, многие снимали маски, скрывавшие лицо. На некоторых после долгого напряжения нападала зевота. Церковные служки тем временем с грохотом катили по проходам простенькие тележки, складывая в них маски и костюмы, рясы и доспехи, стихари и прочие одеяния, торопливо сброшенные персонажами. Теперь, уже в своей будничной одежде, они устремились к выходу. Магдалины, точно балетные танцовщицы, одна за другой упархивали за занавеску, где быстро переодевались.

На сей раз уже Роберт недвижно, как изваяние, замер средь суеты всеобщего ухода. Служка, который счел его за участника спектакля, пальцем постучал ему в грудь и сказал:

– Урок окончен.

Просторное помещение опустело, служки увезли последние тележки. На одном из каменных постаментов Роберт, собираясь уходить, заметил чулки и пару туфель.

Он шел к выходу, и при каждом шаге защитное стекло над цветной мозаикой похрустывало. Узорные мозаичные квадраты составляли симметричную звезду. Узоры были разные – знаки зодиака, перевитые линии, змеистые орнаменты, хризантемы, рыбы, похожие на лучи, полугрифоны-полудемоны, древние символы Вселенной и ее земного соответствия. Все они этакой сетью окружали расположенные в центре главные знаки – инь и ян.

Без задержки поднявшись по широкой лестнице, Роберт увидел статистов живого паноптикума, спешивших прочь. Какое наваждение! Он снова обернулся к фасаду собора. Теперь перед каменным оком над порталом качалась на веревке деревянная табличка с крупной надписью на нескольких языках:

ВРЕМЕННО ЗАКРЫТО