Текст книги "Тайна генерала Каппеля"

– Да вот еще – полковник Плешков подписал приказ о моем назначении помощником, временно возложив на меня обязанности начальника школы на период его отсутствия. Вы назначены на мою должность – командиром 1-го батальона школы. Так что принимайте под свое начальство наших с вами юнкеров. Таких перестановок сейчас идет по гарнизону очень много – у наших деятелей военного ведомства отчего-то у всех сразу возникли самые срочные дела в Китае и Японии или срочно понадобились отпуска по семейным обстоятельствам.

В комнате воцарилась мертвая тишина, в голове Хартлинга крутилась одна мысль: «Крысы бегут с корабля». Он посмотрел прямо в глаза своего командира, в который раз поразился созвучию их мыслей и четко произнес, выделяя каждое слово:

– Нужно что-то делать, не мешкая ни минуты, Борис Иванович! Иначе нас здесь ждет скорый развал и, как следствие, переворот! А уж там скорый приход большевиков!

– Я рад, Карл Николаевич, что вы разделяете наши опасения и готовы действовать, – Рубец протянул ладонь, и офицеры обменялись крепким рукопожатием. Затем Борис Иванович заговорил прежним твердым и решительным голосом: – Мы поехали к коменданту гарнизона генерал-майору Вериго, недавно назначенному атаманом Семеновым. Я презираю этого выскочку, но помню о присяге и долге перед Отечеством. Говорю вам сразу – мы предложили ему произвести аресты всех тех чинов из штаба генерала Розанова, кто может нанести ущерб белой государственности своим бездействием, халатностью, трусостью или даже преступным умыслом. Включая самого командующего округом и краем!

– Я готов выполнить ваши приказания, господин полковник!

Хартлинг не колебался ни секунды. Если полковник Рубец, пропитанный воинской дисциплиной за многолетнюю службу в офицерских чинах, отмеченный множеством боевых орденов за четыре войны – начиная с китайского похода и маньчжурской кампании против Японии, имеющий на рукаве пять нашивок за ранения, предложил ему такое дело, то, значит, другого выхода действительно нет.

И тут часы начали звонко пробивать положенные двенадцать ударов, заканчивая очередной день. И очень символично прозвучали последние слова полковника Рубца.

– Завтра я со старшими офицерами отбываю в город, в штаб генерала Вериго – займемся подготовкой. Вы принимайте дела, с офицерами и юнкерами старайтесь не говорить по существу. Мы их ночью поднимем по тревоге, это дело привычное, и произведем переворот!

Глава третья

28 января 1920 года

Тулун,

адъютант главнокомандующего

армиями Восточного фронта

полковник Вырыпаев

– Хороший генерал, но не главком, нет, не главком, – полковник Вырыпаев сжал ладонями виски, в которых пульсировала боль. Душа стенала – ему было жаль до слез, что любимый им начальник и друг столь рано ушел из жизни. И думал он сейчас не столько о скончавшемся Каппеле, а о сменившем его Войцеховском.

Нет слов, Сергей Николаевич опытный военачальник, но, в отличие от Владимира Оскаровича, безусловным авторитетом у генералитета не пользовался. Можно было навскидку назвать не менее пяти известных имен, чье слово звучало в умах белых офицеров и солдат гораздо весомее. Он фигура, скорее, политическая, назначен Каппелем из-за его былых связей с руководством чехословацкого корпуса, в котором раньше командовал бригадой и заслуженно пользовался уважением легионеров.

От чехов сейчас зависело многое – они могли и помочь, и напакостить. Как и произошло в том же Нижнеудинске, где были оставлены большие армейские склады, уже занятые усиленными караулами интервентов, взявшими их под «свою охрану» ввиду присутствия в городе партизан. На просьбу дать белым войскам необходимое чехи ответили категорическим отказом, положившись на силу. Вот только они не учли одного – отчаявшиеся солдаты не желали быть просителями, вымаливающими подаяние, а смерть и так дышала им в лицо. Общее мнение выразил один офицер, подойдя к чехам вплотную. Он говорил громко, и Вырыпаев запомнил его речь почти дословно.

«Вы помните меня еще с лета восемнадцатого года, когда мы вместе разгоняли красных на Кругобайкальской железной дороге. Теперь вы с удобствами едете в поездах и всем хорошо снабжены; мы идем по дорогам, мерзнем и голодаем. Вы откроете нам наши склады, или мы разрушим все мосты по железной дороге, и вам придется идти также пешком».

Эти слова произвели на «союзников» неизгладимое впечатление – они неожиданно осознали, что на их силу русские могут ответить силой. Склады были немедленно открыты, и белые части получили обмундирование, полушубки, продукты и многое другое, даже кусковой сахар. Причем у всех сложилось впечатление, что «отдарились» чехи лишь малой частью, да и на перегруженных и так санях увезти можно было немного. Зато все остальное, а в этом никто не сомневался, исчезнет вскоре в бездонных утробах многочисленных вагонов чешских эшелонов.

Войска в Забайкалье Войцеховский выведет, здесь Василий Осипович не сомневался, а вот будущее рисовалось ему черными мазками. Атамана Семенова, несмотря на последний приказ Колчака о его назначении, в армии недолюбливали, и это еще мягко сказано. А значит, генералы обязательно устроят свару, ибо никто из них не обладает непререкаемым авторитетом столь рано умершего Каппеля. И белое движение, и так уже гибнущее, получит окончательный смертельный удар.

Вырыпаев застонал от отчаяния, он буквально задыхался. В жарко натопленной комнате стояла непередаваемая вонь, которую словами описать невозможно. Тут и пропахшая дымом костров одежда. И резкий, бьющий в ноздри запах грязного, пропитанного едким потом белья и одежды. Ему вчера не следовало ночевать в румынском вагоне в чистой постели, да еще сменив исподнее и надев новый комплект английского обмундирования, любезно подаренный добрым доктором. В вагоне ночью была тишина, а тут стоял храп смертельно уставших людей, да еще с такими громкими хриплыми стонами больных, что спать невозможно.

Василий Осипович тихо поднялся с полушубка, расстеленного на полу вместо матраса, надел теплые сапоги, что лежали в качестве подушки в изголовье, нахлобучил папаху. И осторожно, чтобы не наступить в темноте на чью-нибудь откинутую в сторону руку или ногу, вышел в холодные сени, тихо затворив за собою тяжелую дверь.

Холодный воздух сразу же обжег горло, но полковник сумел сдержать кашель. В лунном сиянии хорошо виднелись струящиеся в небо дымки из печных труб многочисленных домов богатого сибирского села. Лениво брехали собаки, да повсеместно красными отблесками отражалось пламя разведенных на улицах костров, у которых грелись выставленные часовые. Местные партизаны любили ночные налеты, которые, правда, делались все реже и реже. Слишком уж ревностно несло службу выставляемое на каждую ночь боевое охранение, да всегда спали вполглаза сменные караульные. Вот и отучили красных нападать – кровавые уроки, преподанные им белыми, усваивались быстро и надолго.

Вырыпаев подошел к бревенчатой церкви, у которой тоже горел костер, у пламени которого двое караульных грели озябшие руки поочередно. Увидев идущего к ним человека, оба насторожились, взяли винтовки на изготовку. Но когда Вырыпаев подошел к ним вплотную, то его сразу узнали и расступились, дав дорогу в церковь, где сейчас находился гроб с телом генерала Каппеля. Донеслись тихие слова, сказанные ему в спину, когда полковник прошел мимо солдат, тех самых волжан, с которыми Каппель делил и славу, и кровь, и победы, и поражения.

– Мы теперь сироты без отца…

Иркутск,

бывший Верховный правитель России

адмирал Колчак

Стены ночью промерзли, в углах маленькой камеры в дрожащем красном язычке керосиновой лампы была видна белая изморозь. Адмирал запахнул полы черной шинели, единственной вещи, что напоминала ему о далеких временах, давно ушедших в нервотрепке последних месяцев, – о флоте, о море. Действительно, в его положении сейчас можно только вспоминать и перебирать картины далекого прошлого, той жизни, которая сейчас безвозвратно ушла.

Колчак чуть дрожащими пальцами вытащил из лежащего на железном столике портсигара длинную папиросу, смял мундштук и чиркнул спичкой. С наслаждением закурил, выпустив густой клубок дыма, разошедшегося мутной пеленою по маленькой камере.

Следователи обеспечивали его папиросами и спичками, он никак не ожидал от большевиков такой предупредительности к поверженному врагу. Но в своей участи адмирал не заблуждался ни на йоту – его казнь неизбежна и будет произведена после пафосного суда, на котором осудят не только его, но и заклеймят все белое движение в Сибири, которое уже сейчас с издевкой называют «колчаковщиной».

И сейчас, в эти часы, вернувшись после допроса, который, надо отдать должное, проводился вполне корректно, переходя иной раз в нечто похожее на беседу, адмирал мучительно размышлял над тем, в чем его личные ошибки. Те самые, которые зависели не от хода событий на фронте, а лишь от непродуманности и поспешности принятия решений, сделанных им самим в горячке дней.

Все чаще на ум приходили слова генерал-лейтенанта Дитерихса, который в сентябре прошлого года, будучи главнокомандующим армиями восточного фронта, в разгар отчаянного наступления на Тоболе предложил начать заблаговременно отвод войск за Обь, а то и к Енисею, эвакуировать учреждения и армейские запасы. Он сам и другие чины штаба посчитали предложение главкома паническим и немедленно отстранили от должности, заменив боевитым и моложавым генералом Сахаровым.

«Если наши войска покатятся назад, то они не остановятся даже перед Омском, Александр Васильевич. Армия развалится быстрее, и организовать новый фронт перед большевиками даже на Енисее будет невозможно. Свершится катастрофа, последствия которой станут губительными для будущего России», – сухой, надтреснутый голос уставшего генерала снова зазвучал в его мозгу, и бывший Верховный правитель России поморщился, крепко зажмурив веки.

Картины недавних дней пронеслись перед глазами – забитые эшелонами станции, десятки тысяч беженцев, не знающих, куда деваться, больницы, переполненные ранеными и тифозными, которых оставили на милость победителей, раздетые и разутые солдаты, отчаявшиеся и еле бредущие по заснеженным дорогам, – хотя на складах было достаточно обмундирования. Интенданты придержали выдачу и оставили все большевикам. Всюду хаос, трусость и предательство!

И здесь его вина полная, он, как проигравшийся игрок, поставил все на последнюю ставку, и она оказалась бита! Да еще союзники, ставшие в одночасье погубителями русской государственности. В Нижнеудинске он получил клятвенные заверения Совета послов о доставке его в мятежный Иркутск и далее в Забайкалье в сохранности. Получив такие надежные гарантии, как ему тогда показалось, он передал под охрану чехов 4 января «золотой эшелон», над которым немедленно вывесили флаги союзных держав.

И что же?

Все это было замаскированным предательством – через неделю его выдали Политцентру для суда и казни, а золото попало в руки большевиков как плата за беспрепятственный проход чешских эшелонов. Теперь адмирал не сомневался, что последние специально не пропустили на восток русские поезда и обдуманно сорвали суматошно начатую эвакуацию из Западной Сибири – белую государственность списали со счетов. Чехи, спасая свою шкуру, фактически перешли на сторону красных, открыто оказав помощь мятежникам из Политцентра.

Да, он совершил ошибки, страшные и непоправимые, и должен был искупить их кровью. Нужно было оставить «золотой эшелон», раздать проклятый металл по колоннам или утопить ящики в Енисее – лишь бы они не стали добычей красных или предателей-интервентов. И, взяв в руки винтовку, идти с уставшими солдатами генерала Каппеля – для него, русского офицера, даже смерть в бою была бы гораздо лучше того позорного судилища и казни, что ожидают впереди…

Владивосток,

командир роты Военной

учебно-инструкторской школы

подполковник Хартлинг

День начался суматошно, совсем не так, как планировалось, – прокомандовав батальоном всего несколько часов, подполковник Хартлинг начал передавать дела вновь назначенному командиру, своему давнему товарищу полковнику Унтербергеру, который выглядел несколько смущенным от столь внезапного и скоропалительного назначения, сделанного начальником школы полковником Плешковым.

До полудня Карл Николаевич, будучи единственным посвященным в планы заговорщиков, держал свою роту юнкеров наготове – немедленно идти в город и арестовать генерала Розанова. Но от имени полковника Рубца на Русский остров передали телефонограмму – всем офицерам штаба и 1-го батальона собраться к пяти чесам вечера в офицерском собрании да еще отобрать по два портупей-юнкера от каждой роты.

Карл Николаевич воспринял это как призыв к действию, и с новым командиром батальона они явились ровно в пять в собрание, причем Хартлинг вооружился, положив на всякий случай в карман гранату. Однако там они прождали больше часа – но ни полковник Рубец, ни два других командира батальонов из города не возвращались.

Все собравшиеся офицеры встревожились – такое было совершенно непохоже на исполнительного помощника начальника школы. Ну ладно бы один только Рубец, мало ли что с человеком может случиться, но ведь и два других командира тоже должны были явиться вовремя. В зале сгустилось напряжение, и неожиданно тишина взорвалась вбежавшим в собрание поручиком Масленниковым.

– Господа! Казармы первого батальона окружают 2-й и 3-й батальоны, они вышли с оружием. Сюда тоже идут!

В зале закипели страсти – одни офицеры требовали немедленно взяться за оружие, другие настаивали на проверке сообщения. Среди общего шума возник вопрос: кто же старший из присутствующих, кто возьмет командование на себя ввиду отсутствия начальства?

– Полковник Лифанов!

Заведующий учебной частью тут же отказался, заявив, что давно не служил в строю, а занимался преподаванием дисциплин. И указал на полковника Карпова, начальника хозяйственной части. Тот моментально увильнул от предложения, заявив, что по закону не имеет права вступать в командование частью. И, в свою очередь, указал на начальника связи подполковника Аристова и на полковника Унтербергера. Оба штаб-офицера дружно посмотрели на Хартлинга, причем полковник тут же громко сказал:

– Я ведь человек новый, только вчера сюда приехал! Бери, брат, бразды правления!

Хартлинг лихорадочно обдумывал ситуацию, не обращая внимания на призывы к нему младших офицеров немедленно принять командование. У него сложилось мнение, что все происходящее – какая-то чудовищная мистификация. Но реализации будущего плана переворота это пока не мешало, и подполковник решился прибегнуть к силе незамедлительно. Тем более в 1-м батальоне, в котором проходили учебу будущие офицеры, собраны юнкера в большинстве своем правых убеждений, в отличие от двух других, которые занимались подготовкой унтер-офицеров и технических специалистов.

– Господа офицеры, пожалуйте ко мне!

Выкрикнув приказ, Хартлинг перекрыл своим громовым голосом поднявшийся в офицерском собрании шум и гам. И начал быстро распоряжаться, отдавая команды четко и грозно:

– Капитану Воловичу со 2-й ротой разобрать оружие и патроны и немедленно выставить сторожевые заставы на дороге, что идет к нам от мятежных батальонов!

– Есть!

– Всем строевым офицерам незамедлительно разойтись по ротам! Роты иметь в готовности к немедленному вступлению в бой! Связь со мной держать по телефону!

– Есть!

– Выполнять!

Собрание стало стремительно пустеть – получив четкий приказ, офицеры школы, не на словах знакомые с милым владивостокским обычаем «переворачиваться», быстро расходились по ротам – никто не взял под сомнение право подполковника отдавать приказы. И Хартлинг повернулся к начальнику связи, застывшему в готовности, и приказал:

– Немедленно позвоните начальнику пулеметной команды капитану Шендринскому – прибыть с пулеметами к собранию!

– Есть сообщить!

Подполковник Аристов быстрым шагом вышел из собрания, а Хартлинг отдал последнее распоряжение:

– Всем офицерам штаба и преподавательскому составу школы оставаться в собрании!

Не успел Хартлинг отдать последний приказ, как к нему подбежал преподаватель истории поручик Степанов с бледным как полотно лицом, истерически крича:

– Господин полковник, вы желаете кровопролития! Надо как-нибудь прекратить кровопролитие! Может, это недоразумение? А если правда, разрешите мне взять автомобиль и поехать к ним? Может, мне удастся предотвратить безумие второго и третьего батальонов?

Хартлинг пристально посмотрел на бледного как мел поручика – что с них, «штафирок», возьмешь, в строю не служили, пороха не нюхали. И ответил веско, со строгостью в голосе:

– Все мои распоряжения должны быть выполнены, насилие должно быть подавлено силою! Но если вы, поручик, желаете образумить батальоны, остановить поход против нас, то можете поехать туда немедленно!

Поручик Степанов с непокрытой головою стремглав бросился к двери, а Хартлинг тихо пробормотал:

– Я им покажу, как перевороты устраивать…

Тулун,

адъютант главнокомандующего

армиями Восточного фронта

полковник Вырыпаев

В церкви было ощутимо теплее, чем на улице, хотя изо рта валил пар. Уже с порога полковник услышал монотонный голос старого священника, что вызвался всю ночь читать заупокойную службу и сейчас стоял у гроба в полном одиночестве. Нет, еще были бы люди, но приказ есть приказ, а перед рассветом, еще затемно, колонны саней должны были отправиться на Куйтун, следующую за Тулуном станцию.

– Прости ему всякое прегрешение, вольное и невольное…

Вырыпаев встал рядом, левее и чуть сзади, и, держа в шуйце снятую с головы папаху, истово перекрестился и поклонился до пола. Выпрямился и посмотрел в белеющее в темноте лицо Владимира Оскаровича, спокойное, будто генерал уснул, а не умер сорок часов тому назад. В скрещенных на груди руках стояла тоненькая свечка, крохотный огонек которой сверкал на латунных пуговицах поношенного кителя да отражался блеском на золотых генеральских погонах.

И неожиданно вспомнил, что происходило в вечерних сумерках, когда штабная и санитарная колонны прибыли в Тулун. Слух о смерти генерала дошел сюда еще днем, обогнав идущую достаточно быстро колонну, хотя такое было практически невозможным делом. На просторной площади богатого старожильческого села перед церковью в мертвой тишине стояли сотни разномастно одетых солдат и офицеров, даже больные пришли проститься с любимым генералом. Когда с простого дощатого гроба сняли крышку и увидели лежащего там Владимира Оскаровича, словно волна прошла по собравшейся толпе – все сняли головные уборы, перекрестились и поклонились телу умершего полководца.

А в церкви после панихиды офицеры и солдаты подходили к гробу, целовали холодные руки генерала – прощание заняло добрых два часа. Были и местные жители, но мало, видно, они боялись, что их заподозрят в сочувствии к белым. И обязательно найдутся подлые душою доброхоты, что потом донесут красным, как только каппелевцы покинут село. Именно каппелевцы – так в одночасье стали себя называть офицеры и солдаты, что пошли за генералом в ледяной поход, оставляя тела погибших и умерших товарищей на этом скорбном пути.

– И даруй ему Царствие небесное!

Усталый голос священника ворвался в сознание на секунду – полковник машинально перекрестился, но оторваться в мыслях от земных дел не смог, вспомнив, как пять дней тому назад, когда зашел разговор о преемнике, прозвучал ответ Каппеля. Тогда больной, жестоко простуженный и хрипящий в кашле, Владимир Оскарович произнес: «Я бы доверил армию генералу Молчанову, в нем есть искра Божья!»

Вырыпаев тогда сильно удивился – начальник Ижевской дивизии, одной из самых лучших в белой армии, укомплектованной восставшими против большевиков рабочими оружейного завода, в отличие от того же Войцеховского, являлся малозаметной фигурой в армии. И все же Каппель посчитал, что это была бы самая лучшая ему замена.

Почему?

Задав себе этот вопрос, на который он пока не находил ответа, Вырыпаев неожиданно осознал, что не слышит голоса священника. Он посмотрел направо и изумился.

Бледный как мел старик отошел за его плечо, смотря вперед выпученными глазами, борода была всклокочена, а челюсть отвисла, он был не в силах сказать даже слова. И неожиданно ничком рухнул на пол, раскинув в стороны безвольные руки.

– Вася, что с армией? Мне холодно…

От знакомого голоса Вырыпаев окаменел и с невероятным трудом поднял глаза, чувствуя, как застывает тело, превращаясь в заледеневшую глыбу. В гробу сидел генерал Каппель, держась за края домовины. Свечка из его рук выпала и сейчас дымилась фитилем на ногах.

Перед глазами поплыло – стены, обледенелые окна, вставший из гроба генерал – все расплывалось в неизвестно откуда взявшемся пламени. У Василия Осиповича внезапно подкосились колени, тело стало уже ватным и бессильным, он, теряя сознание, успел подумать:

«Это же тиф опять у меня, от него и видения!»

И рухнул навзничь рядом со старым священником…

Владивосток,

командир роты Военной

учебно-инструкторской школы

подполковник Хартлинг

– Да что же это происходит?

Подполковник Хартлинг в недоумении положил телефонную трубку на рычаг – он только что переговорил с командиром 9-й роты капитаном Зайченко. Тот сообщил, что в расположении 2-го и 3-го батальонов все спокойно и никаких волнений не намечается. Собравшиеся в зале офицеры с интересом прислушивались к разговору по проводной линии, по окончании которого дружно вздохнули. С нескрываемым облегчением на лицах. И вскоре телефон зазвенел снова – теперь на связи был штабс-капитан Скороходов, временно командовавший его 1-й ротой.

– Господин полковник, не отдавали ли вы приказания всем ротам 1-го батальона собраться в помещении вашей роты? А то 2-я рота уже ушла, а моя 3-я рота построена и готова идти!

– Прикажите от моего имени 2-ю роту вернуть, 3-ю роту распустить, но всем быть готовыми по моему требованию идти к офицерскому собранию, – с нескрываемым недоумением подполковник Хартлинг снова положил трубку на рычаг, не понимая, что происходит в школе. И тут удивился еще больше – в зал вошел якобы сбежавший вчерашним вечером начальник школы Плешков, а за ним полковники Рубец и Карпов.

– Это какое-то недоразумение, Карл Николаевич, я только что оттуда, там все тихо и спокойно, – Плешков заговорил недовольным голосом. – Это что вы тут затеяли, выражаю вам свое неудовольствие. Зачем вы разослали офицеров из собрания по ротам? Капитан Холин, немедленно вызовите господ офицеров обратно в собрание!

Пока адъютант школы перезванивался по телефону, Хартлинг пребывал в расстроенных чувствах – он не понимал, что произошло, и был выведен из раздумий громким голосом Холина:

– Карл Николаевич, мне из вашей роты передали, что там собрались все четыре роты 1-го батальона!

От слов адъютанта Хартлинга чуть ли не затрясло в бешенстве от накатившегося возмущения – его четкие приказы были проигнорированы собственными офицерами. Но не успел он высказать все, что думает о таком положении вещей, как заговорил начальник школы, на губах которого появилась радостная улыбка.

– Ну вот и прекрасно! Передайте, капитан Холин, в 1-ю роту, что через десять-пятнадцать минут я буду там. По крайней мере, сразу увижу все роты батальона, – полковник Плешков повернулся к вновь собравшимся всем офицерам вверенной ему школы, застывшим в ожидании начальственного решения. – Господа, завтра в 8 часов утра вся школа, в полном составе, выступит в го…

Договорить полковник не успел – дверь в собрание открылась, и в ней показался фельдфебель 1-й роты Витчик. Громким голосом он произнес ошеломившие всех слова:

– Господа офицеры, вы арестованы!

Дверь с грохотом закрылась, звучно щелкнул замок в мертвящей тишине – все собравшиеся в зале от неожиданности и оттого кошмарности прозвучавшего словно окаменели…

Тулун,

адъютант главнокомандующего

армиями Восточного фронта

полковник Вырыпаев

Щеку вначале обожгла боль, затем водопадом обрушилась вода, залив глаза и нос, попав в горло. Именно холодная влага и привела впавшего в беспамятство Василия Осиповича в чувство, полковник оглушительно чихнул и полностью очнулся.

С чуть освещенного лампадами киота на него укоризненно взирали иконописные лики святых, и Вырыпаев осознал, вспомнив, где он находится, – в той самой церкви, где отпевали генерала Каппеля. И подумал, что от всего пережитого в ледяном походе да перенесенного совсем недавно тифа ослабел, ведь тот коварная и зловредная болезнь, вот и сомлел от слабости, словно гимназистка в «интересном положении», а не боевой офицер российской императорской армии.

Но когда полковник перевел взгляд и увидел, что стоящий перед ним гроб действительно пуст, его сразу пробил самый настоящий, как пишут в книгах классики, цыганский пот, потек крупными каплями по лбу, моментально стало невыносимо жарко, он принялся широко разевать рот, как вытянутая из воды рыба.

– Да что с тобой, Вася? Вы чего меня в сей ящик уложили? Неужели решили, что в меня бес вселился?

Рядом раздался до боли знакомый голос, и он узрел присевшего рядом с ним на корточки генерала, обхватившего плечи руками. И чуть жалобно прозвучал его уставший тихий голос:

– Холодно мне, Вася… Ощущение такое, что внутри все в лед превратилось. И руки шевелятся, вроде выросли… Зябко мне…

Вырыпаева слова Каппеля вывели из ступора – обрывая крючки, он сорвал с плеч полушубок и накинул на генерала, одним движением нахлобучил на его голову свою папаху. И, прикоснувшись ладонью к щеке генерала, чуть не отдернул руку – щека была холодной, но не ледяной, как у мертвеца, что почти сорок часов пролежал на морозе, а просто сильно озябшего человека. Из носа шло теплое, действительно теплое дыхание.

– Да что тут происходит, ты скажешь, наконец?!

Резкий командный голос подействовал на рефлексы, вбитые годами военной службы. Полковник стал отвечать четко и по существу, однако до сих пор трясясь от пережитого потрясения.

– Умер ты позавчера, Владимир Оскарович, – Вырыпаев даже наедине редко обращался к старшему по возрасту другу и начальнику на «ты», только вот в такие минуты волнения. – В румынском эшелоне умер, от крупозного воспаления легких – доктор определил, да и я ни дыхания, ни сердцебиения не слышал. Кашлял ты сильно, кровь ртом шла. С мертвецами всю ночь в холодной теплушке лежал в гробу, потом весь день на санях везли, за Войцеховским. Здесь в Тулуне и простилась с вами армия. Вот в церкви батюшка тебя всю ночь отпевал, думали везти вас дальше в гробу до самого Забайкалья – солдаты себя в вашу память каппелевцами уже называют.

– Ну и дела, – протянул воскресший генерал, задумчиво потерев пальцем переносицу. – Значит, то был не сон, я действительно помер… Никогда бы не поверил в такое, но когда сам…

– Прости мя, грешного!

Рядом раздался то ли тихий стон, то ли всхлип, и друзья повернули головы – очнувшийся священник уже присел на холодном полу, очумело глядя на восставшего из гроба недавнего усопшего. И неожиданно сорвал с груди крест, протянув его Каппелю. Тот приложился губами к распятию. Снял потом папаху и перекрестился истово, широко, чисто по православному, медленно коснувшись тремя сложенными пальцами лба, живота и попеременно груди – правой и левой стороны.

Священник чуть порозовел обветренным лицом, до того белым, как простыня, и, продолжая удивленно моргать глазами, перевел взгляд на стоящую на полу чашу. Поднявшись, он прикоснулся пальцами к мокрому лицу генерала, а затем полковника, прояснел лицом. Вырыпаев моментально сообразил, что Владимир Оскарович случайно облился сам, а потом облил и его, приводя в чувство, святою водой.

Не сказав им ни слова, старик выпрямился. Глаза его внезапно полыхнули таким огнем истовой веры, что Вырыпаев непроизвольно икнул. Батюшка медленно подошел к алтарю и опустился на колени перед ним. И под сводами церкви зазвучал его голос, громоподобный, с раскатами, отнюдь не старческий, пробирающий до глубины души, преисполненный такой торжествующей веры, что эхо многократно отражалось от стен:

– Господу нашему помолимся! Отче наш…

Сколько времени прошло, минута или десять, полковник не понял, но пришел в себя на морозе, на котором стоял в одной безрукавке, поддерживая ослабевшего и дрожащего от холода генерала, что попросил его отвести в теплый дом. Из церкви им в спину доносились могучие раскаты голоса батюшки, хорошо слышимые на площади.

– Смертью смерть поправ…

Стоящие у костра солдаты, узрев воскресшего генерала, остолбенели – и один выронил винтовку из рук. Вырыпаев моментально прикрыл своим телом Каппеля – от падения прикладом курок щелкнул и раздался оглушительный выстрел, разорвавший начавшуюся сереть ночную тьму. Моментально залаяли со всех сторон всполошившиеся собаки.

В доме старого священника, где находился на ночевке штаб генерал-майора Войцеховского, с грохотом хлопнула дверь, и с высокого крыльца даже не сбежали, а спрыгнули несколько вооруженных винтовками офицеров и солдат караульной смены. Частые ночные нападения партизан приучили всех действовать быстро и решительно.

– Господи вседержитель!

Один из бывших у костра солдат начал истово креститься, а второй, тот самый, что выронил винтовку, бросился вперед с ликующими, рвущимися из глубины души криками:

– Ваше превосходительство! Живой! Отмолили! Убивать этих докторов всех нужно! Живой!!!

Владивосток,

командир роты Военной

учебно-инструкторской школы

подполковник Хартлинг

Подполковник Хартлинг быстрее других пришел в себя от потрясения и бросился к двери, нащупав рукой в кармане гранату Мильса. Прислушался – в прихожую входили люди, стуча прикладами винтовок о пол. В то же время несколько офицеров бросились по коридору, идущему в кухню. Там дверь была также запертой на замок. Однако именно сюда и подозвали Хартлинга, шепнув, что за ней стоит юнкер именно его роты.

– Карл Николаевич, там вроде Трухин, в замочную скважину видно.

Хартлинг не поверил – на его взгляд, тот был правых убеждений и вряд ли бы пошел не то что на мятеж, но и на неповиновение. Но к двери подкрался и тихо позвал юнкера:

– Трухин, что происходит?

– Беда, господин подполковник, переворот! Предупредите, пожалуйста, господ офицеров – двери и окна держат под прицелом, и если будет попытка прорыва, то все попадут под пулеметный обстрел. Все затеяли юнкера вашей роты, с ними есть и офицеры.

Хартлингу захотелось расхохотаться, зло и с хрипами, как старому ворону. Пока они переворот в городе готовили, их собственные подчиненные здесь опередили. Но тут же оборвал нервный смех, когда увидел, что полковник Рубец вытащил из кармана револьвер.