Текст книги "Спасти Москву! «Мы грянем громкое „Ура!“»"

В ответ немедленно рявкнули 75-мм французские пушки. «Скорострелки» посылали снаряд за снарядом, желая задавить огнем поставленной на удар шрапнели многочисленные пулеметные гнезда русских. И им это удалось!

Капитан, слушая их хриплое смертоносное дыхание, с удовлетворением выдохнул воздух. Огонь корниловцев стал затихать, и это понятно – против пушек стрелковое вооружение как-то не тянет.

Шкун-с!

Но тут земля под Григулеску содрогнулась, и он, подкинутый на дне траншеи, прикусил язык. Затем мощные взрывы последовали один за другим, а шелестящий и знакомый до ужаса звук тяжелых «чемоданов», казалось, заполонил весь воздух и, ломая барабанные перепонки, стал безжалостно вламываться в застывший от ужаса ожидания смерти мозг.

«Шестидюймовые мортиры?! Когда же их поставили? Осталось только молиться!»

Капитан в диком страхе цепко припал к земле, как дите к материнской груди, при этом постоянно поминая молитвы и ругаясь самыми черными словами в адрес французского недотепы-майора, чья идиотская шутка в исполнении еще большего неумехи румынского фейерверкера привела к самой настоящей войне…

Глава первая
Вот хозяин гасит свечи…(3 октября 1920 года)

Одесса

– Ваше величество, мы сделали все, что было в наших силах, но такие раны очень тяжелые, зачастую с жизнью несовместимые…

Тихий, с толикой равнодушного профессионального сочувствия, голос лейб-медика стопудовой тяжестью обрушился на Михаила Александровича, и он чуть ли не рухнул на мягкий диван.

Император не раз видел смерть, командуя на фронте знаменитой «Дикой дивизией», и потому, хоть яростно надеялся на чудесное исцеление генерала Арчегова усилиями самых лучших врачей, которых только смогли собрать в городе, умом прекрасно понимал, что ранение сразу двумя пулями в голову почти всегда смертельно.

«Были друзья, честные, искренние, за два месяца обоих одним махом лишился. Вначале Семена потерял, теперь Костю следом! Словно самому две руки отрубили!»

От пронзительного приступа отчаяния Михаил Александрович заскрипел зубами и чуть слышно простонал.

Два его генерал-адъютанта были людьми абсолютно разными и по характеру, и по взглядам, но их судьбу объединяло мистическое, почти сказочное прошлое, вернее будущее. По какому-то невероятному или безумному, что зачастую одно и то же, стечению чудесных обстоятельств оба были «выдернуты» из своего времени.

Семен Федотович Фомин, ровесник века и, как ни странно, крестный сын самого царя, с того времени, когда тот был еще великим князем и получил в удел от своего старшего брата императора Николая II поместье Брасово, что на Брянщине.

В далеком 1943 году, спрятавшись в пещере под Поганкиным Камнем, что стоял посередине непроходимого болота, месте насквозь колдовском еще со времен седых волхвов, он очутился с друзьями в июне 1918 года в Перми. И спас там Михаила Александровича от расстрела, который уготовили последнему российскому императору местные чекисты. В последнюю минуту увез от расправы, хотя потерял в схватках всех своих людей, за исключением Шмайсера.

Последний, которому так безоглядно верили и Фомин, и сам Михаил, на самом деле оказался агентом германской разведки Абвера, изрядной сволочью и мерзавцем, но ставший флигель-адъютантом.

Воспользовавшись абсолютным доверием царя, он попытался устроить в мае военный переворот в Иркутске, с взятием под арест Сибирского правительства.

Именно за участие в этой совершенно ненужной, безумной затее заплатил самой страшной ценою, своей жизнью, Семен Федотович, которого второй генерал-адъютант монарха, Константин Иванович Арчегов, сибирский военный министр, прямо-таки заставил совершить жуткое самоубийство самосожжением.

Понятно, что огласки столь неприятное дело не получило, замяли самым тщательным образом. Во всех газетах поместили хвалебные некрологи в память погибшего от рук эсеровских боевиков генерала, благо на террористов, убивших в январе министра внутренних дел Яковлева, можно было списать многое, если не все.

На похоронах Фомина Михаил Александрович не мог присутствовать, он вместе с Арчеговым выехал в Омск. Да и сам премьер-министр Петр Васильевич Вологодский, прекрасно зная истинную подоплеку событий, настоял на их немедленном отъезде из Иркутска.

Константин Иванович Ермаков родился через шестьдесят один год после Фомина. Отставной подполковник спецназа, прошедший многие «горячие точки» 1980–1990 годов, от Афганистана до Чечни, разбитый ранами и болезнями инвалид, он тоже оказался не в своем времени, в декабре 1919 года на Кругобайкальской железной дороге.

В отличие от Фомина, который «перенесся» телесно, душа и разум Ермакова в результате шаманского камлания в священном для бурят месте на берегу озера Байкал оказались в теле спившегося ротмистра Арчегова, его полного тезки, что командовал дивизионом бронепоездов в войсках «забайкальского властелина» атамана Семенова.

Время было крайне тяжелым – Белое движение в Сибири агонизировало, а Верховный правитель адмирал Колчак с золотым запасом фактически был взят чехами под арест.

Армия волжского героя генерала Каппеля медленно продвигалась к Красноярску, оставляя в пути сотни замерзших эшелонов, тысячи умерших и больных, а в Иркутске, в довершение трагедии, подняли восстание эсеры, организовав Политцентр.

Все могло произойти как в реальной истории!

Чешские интервенты тогда отдали золото большевикам за беспрепятственный пропуск своих многочисленных эшелонов, набитых под завязку награбленным в России добром, длинной лентой обожравшегося удава вытянувшихся на Транссибе.

Остатки армии генерала Каппеля с неимоверными трудностями добрались до Читы, потеряв в ледяном походе своего командующего. Адмирала Колчака красные расстреляли прямо на льду в устье реки Ушаковки, что впадает в Ангару, и скинули труп в прорубь.

Так бы все и произошло, если бы ни одно но…

В теле ротмистра Арчегова оказался другой человек, офицер с боевым опытом не начала, а конца ХХ века, а ведь это совсем иное дело.

Бронепоезда вместо бесцельного стояния на путях стремительно рванулись на Иркутск, захватив стратегически важные туннели Кругобайкальской железной дороги, а затем прорвались к Иркутску, нанеся поражение чехам и разгромив воинство Политцентра.

И тут маховик истории, бешено раскрутившийся, пошел в противоположную сторону, меняя картину привычной истории.

К власти было возвращено Сибирское правительство Петра Васильевича Вологодского, распущенное годом ранее в угоду формирования Всероссийской Директории, в которой заседали эсеры, отодвинутые потом от власти военным переворотом, приведшим на пост Верховного Правителя адмирала Колчака.

Произведенный в полковники Арчегов был назначен командующим спешно формируемой Сибирской армии, которая немедленно начала наступление на Красноярск, соединившись там с отступавшими войсками генерал-лейтенанта Каппеля.

Зарвавшиеся в безостановочном наступлении дивизии 5-й Красной армии латыша Эйхе были по частям, одна за другой, безжалостно разгромлены перешедшими в контратаку белыми и сибиряками, которые одним рывком дошли до самого Омска.

И эта победа тут же аукнулась и на юге России. Войска генерала Деникина, с донскими и кубанскими казаками, откатившиеся от Тулы до Черного моря, получив известие о чудесном воцарении Михаила Александровича и о победном марше сибиряков обратно к уральским горам, воспрянули духом. И стали искать спасения не в панической эвакуации из Новороссийска в Крым или Турцию, а в яростном отстаивании оборонительных позиций по Дону и Маныче. А там удержались, кое-где перейдя в решительное контрнаступление против зарвавшихся красных.

История изменилась – большевики рано начали праздновать победу, тем горше для них стали поражения. Власть СНК зашаталась, и, чтобы выиграть время для собирания свежих сил, Ленин и Троцкий пошли на заключение перемирия, тем самым боевые действия были остановлены, и армия Деникина удержалась на юге России.

История несчастной страны приняла совсем иной характер, чем тот, о котором Арчегов-Ермаков рассказывал воскресшему от смерти последнему российскому императору.

Все обернулось как нельзя к лучшему, словно в чудесной сказке со счастливым концом. Михаил Александрович искренне надеялся, что энергичный военный министр Сибирского правительства и инспектор ВСЮР продолжит свою кипучую деятельность, а тут раздались эти предательские выстрелы, оборвавшие его жизнь.

В такой момент!

Информацию о покушении пока удалось если не замять, то локализовать. Сдерживая порыв немедленно бежать к смертельно раненному генералу, Михаил Александрович продолжал спокойно восседать в ложе рядом с греческим королем, переговоры с которым и без того потрепали нервы и отняли много сил, со свитою и высокопоставленным окружением.

Он даже натянуто улыбался ставшими резиновыми губами, с деланым весельем шутил, продолжал вести беседу со своим венценосным кузеном. И кое-как дождался конца оперы, но даже и тогда сдержал в себе растущую снежным комом в душе тревогу.

Чинно попрощавшись с греческим королем и его свитою, он бросился на автомобиле в госпиталь, получив по пути известие о вспыхнувшей по Днестру перестрелке между русскими и румынскими войсками…

«Господи милостивый! Что же я скажу Нине Юрьевне?! Что я ей смогу сказать?!»

Вспомнив о жене Арчегова, что, по сути, спасла ему жизнь, император похолодел, чувствуя, как волосы встают дыбом. Женщина должна была родить на днях, а столь жестокое известие ни в коем случае не должно быть получено в Иркутске.

Михаил Александрович стряхнул с себя отупение, вызванное столь тяжелой утратой, собрал в кулак душевные силы и решил немедленно отдать нужные распоряжения.

– Удивительно крепкий и живучий организм, я такого еще не видел, ваше величество…

Голос лейб-медика чуточку дрожал, и именно эта интонация встряхнула изумленного монарха, и он мгновенно потерял хваленую, вбитую за годы жизни в Англии, где великий князь оказался в ссылке за морганатический брак с Натальей Шереметьевской, выдержку.

– Так Костя жив?!

Голос на высокой ноте сорвался в петушиный клекот, а цепкие пальцы монарха, мертвой хваткой вцепившись в сюртук, крепко тряхнули изумленного таким поведением врача.

– Так он жив?!

Михаил Александрович чуть ли не кричал и в волнении перешел на «ты», чего он никогда не делал.

– Да не молчи ты, Алексей Владимирович, не молчи, ради бога! Генерал жив, я тебя спрашиваю?!

– Вы сильно переживали, задумались, государь, а потому совершенно не слушали меня, – доктор плавным, но сильным нажатием ладоней освободился от крепкого захвата.

– Я же говорил вам, что состояние раненого крайне тяжелое, но стабильное. И если в течение трех дней не последует летального исхода, то мы можем, государь, надеяться на лучшее.

– Слава Господи!

Михаил Александрович истово перекрестился на икону и тут же насел на врача, спрашивая того с прорвавшейся в голосе, и безумной в своей горячности, надеждою.

– Он может поправиться?!

– Вероятно, но об этом говорить преждевременно. Константин Иванович сейчас без сознания, возможно, это и к лучшему… Но если он впадет в кому, то последствия могут быть самыми печальными, – глаза врача сверкнули и в нем неожиданно прорезался обычный человек. – Хотя куда же хуже, и так за жизнь, почитай, одним только мизинцем уцепился, даже ногтем, если говорить честно. Удивительно живучий организм, другой бы давно прекратил функционирование…

– Я хочу немедленно взглянуть…

– Пойдемте, государь, я проведу вас к нему! Пойдемте!

Доктор ответил без промедления, стало ясно, что именно с этим предложением он сюда и пришел.

Михаил Александрович тяжело вздохнул и решительно пошел к двери – страшных слов не было произнесено, но вот то, что ему, пусть косвенно, предложили посмотреть на тяжело раненного друга, более походило на прощание…

Бендеры

– Господа! Этого часа наш незабвенный Михаил Гордеевич, царствие ему небесное, давно ждал!

Командующий знаменитой Дроздовской ударной дивизии, что вместе с Корниловской, Марковской и Алексеевской составляла главную силу белой армии, генерал-майор Антон Васильевич Туркул размашисто, по православному истово перекрестился.

Собравшиеся рядом с комдивом, которому исполнилось только 28 лет, столь же молодые и энергичные командиры полков и штабные офицеры также осенили себя крестным знамением и тут же надели фуражки с малиновой тульей и белым околышем, единственные по своему цвету во всей возрожденной русской императорской армии.

Специфическую, отличную от других форму, имели только эти четыре дивизии, получившие уважительное наименование «цветных». Яростный напор «добровольцев», кроме лютой ненависти, всегда вызывал у красных нешуточный страх и почтение.

И было от чего…

Начало формированию добровольческих частей в русской армии положил революционный 1917 год, приведший к всеобщему разложению пятимиллионной русской армии – мужики в солдатских шинелях отказывались воевать, митинговали и дезертировали.

Первым из оставшихся верными присяге офицеров и солдат по приказу главнокомандующего Лавра Георгиевича Корнилова был сформирован 1-й ударный полк, получивший вскоре имя генерала, а также черную униформу с черно-красными погонами и такими же фуражками. На рукавах корниловцы носили эмблему «Адамовой головы», символа бессмертия.

Во всей русской армии подобного знака чести и воинской доблести за всю более чем двухвековую историю было удостоено только две части – знаменитые Александрийские «гусары бессмертия» и прославившийся в Кавказской войне против легендарного имама Шамиля 17-й Донской генерала Бакланова казачий полк.

Первые три добровольческих офицерских полка новоявленной белой армии, развернутые в 1919 году в дивизии, получили имена генералов «первопроходников», то есть отправившихся в «Ледяной поход» добровольцев из Ростова на Кубань.

Кроме корниловцев там отличился 2-й офицерский полк генерала Маркова, получивший его имя после совершенно нелепой гибели своего командира, убитого разрывом последнего снаряда, выпущенным красным бронепоездом. Марковцы имели точно такую же униформу, что и корниловцы, только погоны и околыш фуражки были чисто черными, а тулья белой.

Из студентов, кадетов, реалистов и прочей молодежи был сформирован в 1918 году генералом Михаилом Васильевичем Алексеевым, бывшим почти всю мировую войну начальником штаба Верховного Главнокомандующего императора Николая II, еще один полк, также получивший имя своего шефа, вскоре умершего от тягот «ледового похода», но дождавшегося полного освобождения Кубани от большевиков.

Алексеевцы носили обычную защитную форму (как и корниловцы с марковцами в боях, ибо черное обмундирование сильно демаскировало, да и обходилось оно намного дороже) с синими погонами, символизировавшими именно учащихся, из которых и был собственно сформирован полк, да цветных фуражек с белой тульей и синим околышем.

В начале 1918 года полковник Дроздовский, жаждая отомстить за позорный мир в Бресте и начать войну с большевиками, которых обоснованно считал предателями и германскими наймитами, собрал на Румынском фронте две тысячи офицеров, пожелавших принять участие в белой борьбе.

Однако румыны, страшась раздражить надвигающиеся по Украине германские войска, решили разоружить немногочисленный белогвардейский отряд, подкрепив свои действия сразу двумя дивизиями. Впрочем, такая угроза могла напугать разложенные революцией толпы бесчинствующих солдат, но не спаянных общим желанием и присягой, прошедших через горнило боев русских офицеров.

Вооруженное столкновение между бывшими союзниками даже толком не началось, как румыны, имевшие удивительное чувство предвидеть возможные неприятности и почувствовав запах жареного, немедленно пропустили добровольцев за Днестр.

Отряд стремительно прошел по территории охваченной пламенем всеобщей войны всех против всех Украины, наполненной всякими «батьками» и бандами.

Пару раз добровольцы сцепились с наступавшими германцами и неоднократно громили красногвардейские отряды. Так с боями 3-й офицерский полк дошел до Кубани, где получил малиновые погоны – цвет стрелковых частей русской армии, и славное имя шефа, умершего от случайной раны, вроде и не опасной, но заражение крови оказалось для молодого генерала фатальным.

Во все добровольческие дивизии стекался цвет русского офицерства, а потому, несмотря на потери, ударные качества и боеспособность, оставались на высоком уровне. Да и солдаты служили в них охотнее – одно дело чувствовать себя пулеметчиком или связистом офицерского стрелкового генерала Дроздовского полка, или служить в обычном номерном Белостокском пехотном полку.

В последнем даже полного батальона за все время гражданской войны не набиралось, несмотря на все отчаянные старания немногих уцелевших «патриотов», стремящихся возродить свою часть.

Генерал Туркул, всем сердцем любя свою дивизию, пройдя с ней огонь и воду, прекрасно понимал, что только одними «цветными» дивизиями победить красных невозможно. Потому в последнее время сам отбирал и отправлял лучших дроздовцев в спешно формируемые части новой русской армии, снова ставшей императорской, хотя официально Михаил Александрович еще не короновался на престол.

Полгода мирной службы преобразили его дивизию, как и другие – времени оказалось более чем достаточно, чтобы спаять подразделения, достичь высокой выучки солдат и офицеров.

Хотя в результате реорганизации один полк был переформирован в запасной, а другие сокращены не просто на четверть, но и на четвертые роты в каждом из трех оставшихся батальонов. Потому численность нынешней дивизии стала намного меньше, чем было солдат в довоенных бригадах по штату, но вот в боевых качествах своих подчиненных генерал нисколько не сомневался.

Более того, сейчас Туркул, как и все его офицеры, жаждал, чтобы дивизия поскорее вступила в бой и полностью оплатила бы сторицей румынам старые счета…

Новороссийск

– Знаешь, мое сердечко, я очень рада, что ты, наконец, не только получил свои танки, но и выгрузил их на берег.

Маша немного повозилась, удобнее устраивая свою голову на его плече. Семен тут же уткнул свой нос в ее пышные, пахнувшие ромашкой волосы, вздыхая будоражащий запах любимой жены.

Та, словно почувствовав кипение его не остуженной прожитыми годами крови, шаловливо поцарапала ноготком грудь мужа, но тут же хлопнула теплой ладошкой, как бы показывая, что всему свое время.

– Плохо, конечно, получилось, что мы сразу к батюшке в Новочеркасск не поехали.

– Но я должен был принять танки. Маша. Ведь это…

– Да понимаю я, – жена крепко придержала ладонью плечо вскинувшегося на кровати Семена. – Что такое воинская служба, я сама прекрасно знаю, забыл, чай, что казачку взял. Мы через три дня все равно поедем на Дон, с танками твоими. Ты же в Ростове с ними будешь на расквартировании, а оттуда до Новочеркасска рукою подать – погостим у батюшки, слава богу, там сейчас мирно. Зато ты под свое начало целый отряд этих бронированных монстров получил, пусть три дня тебя в супружеской постели не видела, днем и ночью на причале пропадал, горе ты мое!

Семен вздохнул с облегчением, вспомнив эти кошмарные дни и ночи, когда прибывший в порт английский транспорт спешно освобождали от тяжелой бронетехники.

Это ведь не шутка, за столь короткий срок вытащить из трюма плавучим краном многотонный танк, поставить его на железнодорожную платформу да еще качественно там укрепить. Заодно выгрузить и снова погрузить запасные части, автоцистерны, вооружение, боеприпасы, гусеничные ленты и множество других комплектующих, без которых танковый отряд просто воевать не сможет.

– Я за тебя теперь полностью спокойна, суженый мой…

Маша нежно погладила его по животу, крепче прижалась горячей щекою к предплечью.

– Это какой-то гремящий ужас на гусеницах. Настоящая, стальная крепость. Большая, страшная. Мой папа раньше и помыслить не мог, что на смену казачьим коням придут такие монстры!

– Броня крепка и танки наши быстры…

Семен промурлыкал в нежное ушко слова неизвестной пока здесь песни. Разубеждать жену не стал, только поддакивал, пусть у нее сердечко за него не беспокоится.

Вот только мысли, настоящие, потаенные, что про действительную немощность танков ведали, держал в голове. Незачем знать девчушке, что броня этих «крепостей» обычной пулей может пробиваться с борта, правда, в упор, и даже шрапнель, поставленная на удар, броню в полдюйма проламывает с легкостью.

А там все – хана!

В этих допотопных танках баки расположены неудачно, горючего много, и пары бензина постоянно просачиваются. Это ж не дизельный Т-34, тут сравнивать нечего!

– Ты ведь раньше на них воевал, Сеня?

– Воевать не приходилось, Машенька. Я с двадцать пятого года был в автотанковый полк переведен. Те же «Риккардо» были, «Тейлоры», да потом на наши МС-1 пересел, эти с французских «Рено» были скопированы, только в башне дополнительно пулемет установили к пушке.

– С двадцать пятого, – протянула жена и прижалась еще теснее, хотя и так обнимала крепко. – Не могу привыкнуть, что ты побывал уже в будущем и обратно вернулся. Интересно ведь…

– Ничего интересного, – резче, чем хотелось бы, отрезал Фомин, ставший по собственному желанию Ермаковым, когда его, обезображенного, держали взаперти в госпитале.

И надо же такому случиться, что в поезде он встретил будущую жену, оказавшуюся не просто однофамильцем, но и бабушкой настоящего Ермакова, что стал в этом времени генералом Арчеговым.

Бабушкой, которая еще первого ребенка под сердцем не носила – вот какая гримаса истории и временного перелома.

– Ты свой танк выбрал?

Маша, как истовая дочь и жена офицера, всегда старалась быть в курсе военного дела. Потому все эти дни с пристани не уходила, при молчаливом попустительстве офицеров отряда, что с нескрываемым обожанием смотрели на третью полковую даму и сочувственно поглядывали на ее сильно обгоревшего мужа. Вот о таких бедах, что несла на себе служба в броневых частях, все дружно помалкивали, дабы уберечь нервы любимых женщин.

– МК-5 «Композит», – сразу ответил Фомин. – Я на нем прошлый раз служил, только мы его только «Риккардо» по марке двигателя называли. А МК-В тот же ромб, только несколько меньше, и вооружен одними пулеметами. И броня у него тоньше, да и не знаю я его толком. Служить раньше не приходилось на таком.

– А почему ты его «композитом» назвал?

– Англичане свои танки либо пушками вооружали, либо пулеметами. Первые именовали «самцами», а вторые «самками», – совершил экскурс в историю танка Семен Федотович, окончивший в свое время военную академию имени Фрунзе.

– Вот только весной 1918 года «женщины» на германские танки, а те вообще сараи на гусеницах, напоролись и были расстреляны из пушек. С того боя британцы и стали тасовать вооружение, с «самцов» по одной пушке снимая, чтоб у всех танков хотя бы по одной пушке было, дабы в случае схватки с «панцером» за себя постоять.

– «Самцы» и «самки», – медленно протянула Маша, как бы пробуя языком слова. – А ведь удивительно точно подмечено. Орудия бьют редко, но сильно, а пулеметы часто молотят, тараторят, как крестьянки у «журавля». А вот с «композитом» как-то не так вышло, нехорошо. Мудреное такое название, язык сломаешь.

– Танкисты термин сей не используют, – усмехнулся Фомин. – Я твой слух берег. А так эти танки иначе называют, по-простому. Даже присказка такая у нас есть, прости за бранное слово – «пятый марк» гермафродит, сам е… ся и родит!

– Остряки вы, право слово, – Маша хмыкнула, а потом, не в силах сдерживаться, жизнерадостно засмеялась. Затем ударила его кулачком по груди. – Ложись спать! Старый ты развратник… гусеничных траков! Придумали же от безделья!

– Ложусь, – покорно согласился Фомин, поглаживая плечо жены. – Но про твою остроту офицерам расскажу, они будут довольны такой характеристикой, особенно мехводы. Коротко, емко и сугубо по-нашему! Даже в ругани танкистом становишься, лада моя. По ученому выражаясь, сие есть профессиональная деформация. Налицо-с!

– С кем поведешься, – огрызнулась Маша, но Фомин остановил женушку, несколько извратив известное изречение, нагло позаимствованное у того же Арчегова:

– От того и забеременеешь…

– Охальник!

Жена потянулась к его губам, но тут же шлепнула по мужским ладоням, что сжали ее горячее тело и стали ласкать с все возрастающей теплотой, от которой возбуждение струями стало разливаться по молодому женскому телу.

– Нет, в наказание вам, милостивый государь, за неучтивые речи, будет положено послушание. А потому лечь смирно, и руки по швам… А то смотрю распустили не только… язык… Ах…

Одесса

– Ваше величество, предлагаю назначить генерал-майора Слащева командующим 1-м ударным корпусом, вместо погибшего генерала Казановича. На нем он принесет больше пользы!

– Даже так? Почему вы так считаете, Александр Павлович, позвольте осведомиться? – С наигранным удивлением произнес Михаил Александрович, задумчиво глядя на жесткое волевое лицо военного министра.

Кутепов специально холил и лелеял пышную бородку, которая умышленно старила еще молодого, не перешагнувшего сорокалетний рубеж мужчину.

– Он превосходный тактик, государь, но военный администратор никудышный. Я считаю, что ваш генерал-адъютант, как инспектор вооруженных сил, совершил ошибку, свойственную его… гхм… возрасту, добившись данного назначения. Может быть, это и принесло плоды, но сейчас мы стоим перед выбором – или вести боевые действия, или дипломатическими мерами урегулировать Бессарабский конфликт.

– Судя по вашему настойчивому предложению, вы сторонник первого решения?

– Я считаю, что Россия должна быть едина и неделима, государь. Только в этом будет ее величие. И скажу честно – не разделяю некоторых новых, скажем так, веяний в нашей политике!

– Вы имеете в виду Сибирь?

– Не только, ваше величество, – генерал смотрел твердым неуклонным взглядом человека, решившего идти до конца. – Есть еще и казачьи образования, и какая-то буферная «Уральская республика». Я не возражаю против независимости Финляндии и Польши, но «союзники» нам навязали признание прибалтийских лимитрофов, стали раздергивать Россию на куски. Хорошо, что с Закавказьем удалось все решить жестко и за достаточно короткий срок. Но главное – большевики до сих пор сидят в Москве, заняли Варшаву и уже в Берлине. И любое промедление приведет к тому, что вся Европа попадет под власть красных. Государь, мы рискуем оказаться в гибельном положении…

– Вы военный министр, Александр Павлович, или политик?! – в голосе монарха звякнула сталь. – Вы вторгаетесь в область, принадлежащую не вашей компетенции!

– Я готов немедленно подать в отставку, ваше императорское величество! Могу командовать корпусом, дивизией, бригадой. Приму даже полк или батальон!

– Вашу отставку не принимаю, ибо началась война, – уже мягче произнес Михаил Александрович, очень довольный началом разговора. Жесткий, но «недалекий», как сказал о нем Арчегов, военный министр как нельзя более подходил для своего поста.

Происхождения Кутепов самого захудалого, первое образование хотел получить чуть ли не в межевом институте и работать по землеустройству, но одумался и поступил в военное училище, а война с Японией окончательно сделала из него кадрового военного.

Образцовый служака, абсолютно без связей, что пронизывали весь аппарат прогнившей империи и царский двор, он честно прошагал через все ступени военной службы, закончив войну с германцами командиром самого старейшего и уважаемого полка русской армии, сформированного еще Петром Великим в качестве «потешного» – лейб-гвардии Преображенского.

Снимать Александра Павловича со своего поста было крайне неразумно, хотя приносило лично Михаилу Александровичу массу неудобств – приходилось отбиваться от массированных атак различных ходатаев, ибо очистку новых «авгиевых конюшен», в которые окончательно превратилась генеральская среда, мог провести только этот генерал – решительно, безжалостно и бескомпромиссно.

Вот только выполняя с Арчеговым, по сути, одну работу для будущего оздоровления России и ее армии, генералы не сошлись характерами. А потому именно сейчас было необходимо немного осветить ситуацию, раскрыть частицу давно вынашиваемых планов.

«Нет, не политик Александр Павлович, но тем лучше. Не заметит того, о чем мне придется умолчать!»

Михаил Александрович вытащил из цветной коробки душистую турецкую папиросу и неторопливо закурил ее, краем глаза продолжая наблюдать за генералом. Тот стоял молча, по-уставному прижав ладони к красным двурядным лампасам.

– Война с большевиками абсолютна не нужна, генерал. Незачем вести, ибо мы ее уже выиграли! Да-да, победили, милейший Александр Павлович, не сделав с марта месяца ни одного выстрела и не пролив даже капли крови наших солдат. Я имею в виду совместную с Совдепией условную демаркационную линию.

Михаил Александрович мысленно хмыкнул, глядя на оторопелое лицо военного министра. Тот только часто моргал глазами и чуть потряс головою, будто не поверил тому, что только сейчас услышал.

– Генерал Арчегов абсолютно прав, когда заметил, что большевики сами себя погубят! Нужно только дать им возможность устроить мировую революцию, которая окончательно обессилит Красную армию, обескровит экономику, которая и так пребывает в разрухе, и окончательно восстановит против них все население. У нас задача простая – ждать и терпеть, обустраивать как можно лучше мирную жизнь народа, не ввязываясь в военные авантюры. И тем самым выиграть время и сохранить при этом армию полностью готовой к будущему освободительному походу.

– Вы хотите сказать, ваше величество, – лицо Кутепова раскраснелось за секунду, голос чуть дрогнул, – что все эти соглашения с большевиками, которые заключил…

– Фарс, не больше, чем клочок бумажки, который сами большевики могут порвать в любое время. Так же как и я, впрочем. Но сейчас мы и так все получили – четыре пятых России собраны под моим скипетром. Уже имеем дело с почти единой и неделимой страной, которая станет великой, поверьте мне на слово, генерал, и очень скоро. Раньше, чем можно было бы рассчитывать. И притом что нового собирания русских земель пока никто не заметил. Ни Антанта, ни заклятые враги большевики, ни наши другие явные или тайные недруги.

– А Сибирь, а Закавказье?! Казачьи войска?

Кутепов с оскорбленным недоумением посмотрел на монарха, как бы спрашивая того – «что вы обманываете, ваше величество, зачем вы мне пыль в глаза пускаете».

– Россия стала другой, генерал, совсем другой! И к прошлому возврата нет, никогда уже не будет! Сейчас мы должны самым решительным образом освободиться от всего того, что может привнести гниль в государственный организм, каленым железом отсечь все ненужное и вредное. Мы уже оздоровили армию и флот, избавившись от сановитых бездельников и интриганов. Разве не так, Александр Павлович?