Текст книги "В кругу королев и фавориток"

Крайне удивленный, король только и нашелся ответить:

– Мадам, я говорю лишь со слов других.

– А кто эти другие, сын мой? Все это люди, которые желают рассорить вас с вашими близкими.

Генрих III возвратился к себе с твердым намерением уничтожить этого Бюсси, узнавшего с его сестрой наслаждения, от которых у него сохранилось лишь ностальгическое воспоминание…

Спустя два дня, в полночь, по приказу короля на Бюсси напали двенадцать всадников. Случилось это на набережной около Лувра. Любовнику Маргариты удалось соскользнуть со своего коня и под покровом ночи добежать до двери какого-то дома, где он и притаился. По странной случайности дверь оказалась слегка приоткрытой. Бюсси толкнул ее, вошел в дом и пробыл там до рассвета. Утром он явился ко двору и поприветствовал короля, не скрывая иронической усмешки, после чего счел благоразумным «сменить климат». Бюсси покинул Париж 22 мая 1575 года в сопровождении ста семидесяти всадников, гордо несших на своих шляпах цвета королевы Маргариты 1.

В июле 1579 года Бюсси д`Амбуаз стал любовником прекрасной Франсуазы де Маридор, жены графа де Монсоро, обер-егермейстера из Анжу. Столь же фатоватый, сколь и популярный, Бюсси написал своему другу Кутенану письмо, в котором сообщал, что «ему удалось сначала обложить животное, принадлежащее обер-егермейстеру, а затем и поймать его в сети». Далее в письме следовали подробности по поводу тонкостей искусства, знатоком которых оказалась красавица, некогда активная участница Летучего эскадрона. Позабавившись сам, Кутенан показал письмо брату короля, который сохранил его и в удобный момент передал королю. Генрих III сразу понял, что у него наконец появилась возможность отомстить де Бюсси. Он пригласил к себе Монсоро, бывшего в то время в Париже, и дал ему прочесть письмо. Граф вернулся к себе в Кутансьер (потому что драма Монсоро разворачивалась вовсе не в Монсоро, как об этом писал Александр Дюма) и начал с того, что нещадно поколотил неверную. Затем, угрожая ей пистолетом, он вынудил жену назначить де Бюсси свидание на следующую ночь. Бывший любовник Марго явился в указанное время в замок. Казалось, все вокруг спали. Он постучал. Какая-то женщина открыла дверь и провела его на второй этаж, где располагалась комната Франсуазы. В тот самый момент, когда он собирался войти к своей любовнице, ему послышался легкий шум. Обернувшись, де Бюсси оказался лицом к лицу с пятнадцатью неизвестными, которые, обнажив шпаги и кинжалы, тут же устремились к нему. Завязалось страшное сражение. Мужественно отражая удары, Бюсси хотел выпрыгнуть в окно и уже разбежался, чтобы броситься в пустоту, когда сзади его настиг удар шпаги. Кувыркаясь в воздухе, он упал на решетчатые ворота замка, где на следующий день и был обнаружен его труп.

После этого события граф и графиня Монсоро помирились, жили счастливо и народили очаровательных детей.

КРОВОСМЕСИТЕЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ КОРОЛЕВЫ МАРГО

Инцест упрочивает семейные связи, но вредит процветанию великого братства людей.

Жан Данфлу

В то время, как Маргарита, одержимая каким-то поистине безграничным любовным голодом, затаскивала к себе в постель одного за другим гвардейцев, охранявших Лувр, в надежде подыскать себе девятого постоянного любовника, Генрих Наваррский утешался тем, что забавлялся с дамой из окружения королевы-матери, грациозной м-м де Сов [8]8
  Она была внучкой суперинтенданта по финансам. Жака деСанблансе, повешенного Франциском 1, ради удовлетворения мстительности Луизы Савойской


[Закрыть].

Она обладала «высоко стоящей белоснежной грудью, щедро заполнявшей трепещущую ладонь дворянина, вытянутые бедра и волнующие ягодицы». Именно с ней проводил Беарнец дивные ночи, которые так много значат даже в жизни короля; и он без конца поздравлял себя с тем, что попал в семейку, где верность не признавалась за добродетель, и потому он мог, не особенно рискуя, обманывать жену.

И все же подобная простота нравов его немного удивляла, потому что сам он по причине протестантского воспитания, данного ему Жанной д`Альбре, не привык к такой свободе.

Да и знай он всю правду, вряд ли он смог бы удивиться еще больше.

В сущности, если он и стал любовником м-м де Сов, то только потому, что этого хотела его теща.

Речь идет о тайном, неясном замысле Екатерины Медичи, затеянном в политических целях.

Чтобы лучше понять суть происходивших событий, следует вспомнить, что король Наваррский был одним из руководителей заговора, имевшего целью отстранить от власти Генриха III и посадить на его место герцога Алансонского. Когда заговор был раскрыт, Екатерина отказалась от мысли засадить в тюрьму обоих принцев, справедливо полагая, что это вызовет бурные волнения в королевстве; однако она превратила Наваррца и герцога Алансонского в пленников Лувра. Им было запрещено покидать дворец в одиночку, без сопровождения, а множество тайных агентов записывали буквально каждое сказанное ими слово.

Но, несмотря на постоянный надзор, Екатерина Медичи продолжала жить в постоянном страхе. Она все время страшилась, как бы оба кузена не ускользнули от надзора, не связались снова с протестантами и не затеяли новый заговор.

И не потому ли, зная склонность своего зятя к хорошеньким женщинам, она решила, если можно так выразиться, поручить его заботам м-м де Сов, лишь бы удержать его при дворе. Молодая женщина, наделенная весьма подходящим темпераментом, согласилась взять на себя роль, предложенную ей королевой-матерью, и Наваррец, сам того не сознавая, теперь уже стал ее пленником.

Оставался герцог Алансонский. Какую женщину предложить ему, с тем чтобы он оставался в Лувре? Екатерина посоветовалась с Генрихом III. Король, славившийся еще более макиавеллическим нравом, чем его мамочка, решил использовать для этого все ту же м-м де Сов, которая должна была таким образом одновременно и удерживать обоих, и сделать их соперниками [9]9
  См. Сюлли. «Эти любовницы на двоих, которых натаскивала и инструктировала сама королева-мать, всеми способами вызывая ревность, стремились из друзей сделать соперников» (Мемуары).


[Закрыть].

Таким образом, м-м де Сов стала любовницей герцога Алансонского.

Ловкая комедиантка, она сумела в точности выполнить то, чего от нее ждали Екатерина и Генрих III. Отдаваясь поочередно то одному, то другому кузену и при этом убедив каждого в своей горячей любви, она тем не менее совершила несколько промахов, благодаря которым оба поняли, что обмануты. Послушаем, что говорит об этом Дре дю Радье:

«Поскольку любовь короля Наваррского и герцога Алансонского к м-м де Сов возрастала с каждым днем, очень скоро они от скрытых взаимных обид перешли к откровенной ревности, из-за которой перестали считаться даже с соображениями личного самолюбия, политической необходимости и долга, прежде удерживавших их от необдуманных поступков. Одного взгляда, простого внимания, малейшего знака благосклонности, проявленного м-м де Сов к королю Наваррскому, было достаточно, чтобы привести в негодование герцога Алансонского и настроить против соперника. Точно такой же была реакция короля Наваррского на его кузена герцога». Взаимная ревность стала началом постепенно разраставшейся вражды этих двух мужчин, о чем Беарнец сам однажды поведал мемуаристу Сюлли: «Наши первые трения начались тогда, когда мы оба оказались пленниками королевского двора. Не имея возможности часто покидать дворец, мы развлекались тем, что выпускали полетать в моей комнате перепелов, ухаживали за дамами и иногда даже за одной и той же, как, например, м-м де Сов, которая мне выказывала свое расположение, а его отталкивала и при мне обращалась с ним пренебрежительно, и это приводило его в бешенство»

Может быть, м-м де Сов в глубине души отдавала предпочтение Генриху Наваррскому? Это более чем вероятно: ведь он был довольно привлекательным молодым человеком, к тому же умным, веселым, темпераментным, тогда как герцог Алансонский являлся полной его противоположностью: угрюмый, желчный, некрасивый. И потому она с легкостью выполнила свою миссию в отношении Гасконца, который очень быстро воспылал к ней страстью, отчего Екатерина Медичи с удовлетворением потирала руки. Королева Марго в своих «Мемуарах» пишет: «Со мной он почти не разговаривал. Он возвращался от нее очень поздно, а чтобы помешать ему меня видеть, она требовала его присутствия при вставании королевы, куда ей самой надлежало являться, а уж днем он и вовсе не отходил от нее».

Он, впрочем, нисколько не скрывал этой своей связи даже от жены, судя по тому, что Маргарита пишет чуть ниже: «Он рассказывал мне об этом увлечении столь же непринужденно, как если бы я была его сестрой, хорошо зная, что я совершенно не ревную, и помышляя лишь о собственном удовольствии…»

Короче говоря, все шло так, как того желали Генрих III и его мать: и Наваррца, и Алансона удерживала в Лувре одна и та же женщина, отчего оба постепенно начинали друг друга ненавидеть.

Значило ли это, что брат короля отказался от мысли о побеге? Во всяком случае, многим так казалось, и м-м де Сов, относившую это на свой счет, буквально распирало от гордости. На самом же деле герцог Алансонский вводил всех в заблуждение и втайне подготавливал побег. 15 сентября 1575 года, когда все было готово, он попрощался со своей сестрой, сменил плащ, высоко поднял воротник (что выглядело странно в разгар сентября), выскользнул никем не узнанный из Лувра и пешком дошел до ворот Сент-Оноре. Там его ждала карета, в которой он добрался до Монфор-Ламори. Ночью он был уже в Дре, собственном удельном городе, и с нескрываемым удовольствием принимал дворян своей партии.

Герцог Алансонский покинул Лувр около шести часов вечера, но хватились его только в девять. «Король и королева, моя мать, рассказывает Маргарита в своих „Мемуарах“, спросили меня, почему он не ужинал с ними и не заболел ли он. Я им ответила, что не видела его со времени обеда. Они послали человека в его комнату посмотреть, что он там делает. Им было сказано, что в комнате его нет. Тогда они попросили поискать его во всех комнатах, где жили дамы и где он имел обыкновение бывать. Искали в замке, искали по всему городу, но безрезультатно. Вот тогда все забеспокоились. Король страшно разгневался, стал грозить всякими карами, созвал всех принцев и сеньоров двора, приказал им оседлать коней и привезти герцога во дворец живым или мертвым».

Но отыскать герцога Алансонского не удалось, «из-за чего весь двор и весь Париж пришли в неописуемое волнение».

В атмосфере всеобщего возбуждения у м-м де Сов был особенно жалкий вид. В ее лице Летучий эскадрон впервые потерпел поражение.

* * *

Однако Екатерина Медичи ни одним словом не упрекнула молодую женщину, опасаясь ее расстроить и тем самым толкнуть на осуществление противоположных действий, а именно способствовать побегу Наваррца. Так что, пока оставалась возможность удерживать во дворце хотя бы этого пленника, следовало сделать для этого все возможное. И всеми имеющимися средствами…

Королева-мать пригласила к себе придворных дам старшего возраста и поручила им обучить м-м де Сов тем особым, изощренным ласкам, о которых заурядные люди не имеют ни малейшего представления. Молодая женщина оказалась очень прилежной ученицей.

Уже через несколько дней она смогла продемонстрировать свои новые знания Беарнцу, который пришел от этого в такой восторг, что м-м де Сов, заметно приободрившись, смогла сообщить королеве-матери очень обнадеживающие результаты.

Но недаром Наваррец слыл большим хитрецом. Не отказываясь от удовольствий, которыми его одаривала искусная любовница, он так же, как и его кузен, подготавливал побег. И вот 3 февраля 1576 года, усыпив бдительность Екатерины и Генриха III, он добился от них разрешения отправиться на охоту в лес, окружавший город Санлис.

В следующий раз парижанам суждено было его увидеть только через двадцать лет.

Вечером взбешенный Генрих III узнал, что, его кузен нашел в Санлисе и лошадей, и друзей, и оттуда, не переводя дух, помчался в Вандом, где и нашел временное убежище.

На этот раз м-м де Сов едва не умерла от стыда. В течение нескольких дней она безвылазно пребывала в своих апартаментах, опасаясь гнева Екатерины Медичи. Но флорентийка обошлась без упреков, ограничившись лишь тем, что отныне смотрела на неудачницу с нескрываемым презрением.

И чтобы утешить себя, м-м де Сов стала любовницей герцога де Гиза.

Перебравшись на противоположный берег Луары, Генрих Наваррскнй почувствовал себя в безопасности и с облегчением вздохнул:

– Хвала Господу, который спас меня! – воскликнул он.

И тут же поспешил отречься от католической веры, в которую перешел накануне Варфоломеевской ночи исключительно ради спасения своей жизни.

Теперь же, совершив акт повторного отречения, он произнес полушутливым-полусерьезным тоном, «что сожалеет лишь о двух вещах, оставленных в Париже:

о мессе и о своей жене. Что касается первой, то он постарается без этого обойтись, а вот без второй не может, да и не хочет обходиться».

То был первый раз, когда он выразил беспокойство по поводу Маргариты.

Он написал ей письмо, в котором извинялся за то, что покинул Лувр, не попрощавшись с ней, и поручил сеньору Дюрасу поехать за женой.

Генрих III, который со дня побега Наваррца все никак не мог успокоиться, отказался отпустить сестру, говоря, что она является самым лучшим украшением его двора и что он не в силах расстаться с ней.

Фактически же он превратил ее в пленницу. Несчастная не имела права выйти из своей комнаты, у дверей которой день и ночь находилась стража, а все ее письма прочитывались.

В чем причина такого обращения? Официально Маргарита обвинялась в, организации побега своего мужа. В действительности же Генрих III подозревал Марго в том,, что она участвовала вместе с Наваррцем в заговоре в пользу их брата Франциска, герцога Алансонского, в которого сестра, Генрих хорошо это знал, была влюблена, и это опять и опять вызывало в нем жгучую ревность.

Предпочитал ли король Марго своим милашкам? Никто не смог бы ответить на этот вопрос. Даже он сам. Но в душе он безусловно хранил волнующее воспоминание о тех минутах, когда он был ее любовником, и потому не мог вынести, чтобы кто-то другой обладал ею.

На протяжении многих недель и даже месяцев он держал взаперти двадцатипятилетнюю молодую • женщину, не давая ей встречаться с мужчинами и принуждая ее к мучительному целомудрию, которое очень скоро привело ее в состояние полной потерянности.

Стараясь отвлечься мыслями от того, чего ей больше всего не хватало, она попробовала заняться поэзией, древней литературой и музыкой; но ни Ронсар, ни Овидий, ни Клеман Жанекэн не смогли заставить ее забыть о том, чего требовала природа. К концу третьего месяца режима воздержания она превратилась в настоящую тигрицу, лишенную самца. Пронзительное желание, сжигавшее ее плоть, временами доводило ее до болей в пояснице, до невозможности сдержать какой-то нечеловеческий крик.

«Без сомнения, на том месте, где у нее рос пушок, писал один современник, можно было при желании сварить яйцо, настолько там было горячо и даже жарко».

Впрочем, эта необычная мысль никому не пришла в голову. Да и осуществление ее не принесло бы ни малейшего облегчения несчастной королеве, которая буквально каталась по полу, охваченная приступами истерии.

Однажды на исходе сил Марго упала к ногам Генриха III и стала молить его о разрешении отправиться к своему мужу.

Король смотрел на нее, а в глазах его вспыхивали злые молнии:

– После того как король Наваррский снова стал гугенотом, – сказал он, – я не считаю разумным отпускать вас туда. То, что мы делаем, королева-мать и я, все это для вашего же блага. Я собираюсь начать войну с гугенотами и вырвать с корнем эту жалкую религию, которая причинила нам столько зла. И кто знает, не захотят ли они ценой вашей жизни нанести мне непоправимый удар за ту расправу, которую я собираюсь над ними учинить? Нет, вы ни за что туда не поедете.

Несмотря на неусыпное наблюдение, под которым находилась Маргарита, ей удалось переслать записочку герцогу Алансонскому и сообщить, в каком ужасном состоянии ее удерживают в Лувре. Герцог пришел от этого известия в сильное волнение и отправил Екатерине Медичи протестующее письмо.

Королева-мать тут же решила воспользоваться случаем. Она уже давно искала способ «нейтрализовать» Алансона. Теперь она подумала, что в обмен на свободу Маргариты ее мятежный сын покинет протестантов и откажется от противоборства с короной.

Она предложила Генриху III вступить с герцогом в переговоры при посредничестве Маргариты.

– Вы ведь знаете, как Франциск любит вашу сестру, – сказала она. – Она получит все, чего бы ни потребовала.

Это было именно то, чего не следовало говорить королю.

– Маргарита не выйдет отсюда, – ответил он сухо. Тогда Екатерина одна отправилась к герцогу Алансонскому. Но он категорически отказался вести какие бы то ни было переговоры, пока сестра его остается пленницей:

– Я не могу вынести того, что она страдает, меж тем как я на свободе! – воскликнул он. Екатерина вернулась в Лувр ни с чем.

– Я ничего не смогу добиться без Маргариты, – заявила она. – Надо, чтобы она поехала со мной; и при том все необходимо делать срочно, потому что у Франциска армия в шесть тысяч немецких наемников, которые вот-вот вторгнутся в Шампань, а вслед за этим пойдут на вас.

Придя в ужас от услышанного, Генрих III на этот раз принял предложение матери, и Екатерина вместе с дочерью поехала в Шатоне, что неподалеку от Санса, на встречу с Алансоном.

К тому времени бедняжка Марго была на грачи полного безумия: по ночам она кусала простыни, видела непристойные сны и произносила во сне очень игривые слова.

Путешествие было для нее тягостным, так как их карету сопровождали красивые и потому в высшей степени соблазнительные офицеры, каждый из которых охотно успокоил бы ей нервы. Маргарите, однако, хватило сил не зазывать их в свои носилки, зная, что очень скоро ее мучениям должен наступить конец.

Действительно, на следующий день вечером, после первых переговоров, когда все улеглись спать, она бесшумно выскользнула из своей комнаты и направилась к своему брату, который с жаром, вряд ли уместным в. данном случае, выказал ей более чем братские чувства.

После этой ночи, принесшей Маргарите огромное облегчение, переговоры возобновились, и Алансон, уверенный в своих силах, выставил собственные условия: он хотел, в полном согласии с Наваррцем, уступить наши города в Лотарингии немцам, реабилитнровагь память Колиньи, Ла Моля и Коконаса, предоставить свободу отправления культа протестантам.

Екатерина, напуганная мощной армией, которую собрал ее сын, согласилась на все, за исключением передачи городов Германии.

– Немцам я ничего не отдам, – сказала она. – А вот что я могу сделать, так это отдать вам лично Анжу, Берри, Турень с их огромными доходами, конечно, в случае, если вы перестанете выступать против короля.

Герцог Алансонский (который с этого момента стал герцогом Анжуйским и которого мы в дальнейшем будем называть именно так) принял это условие, и соглашение, довольно кабальное для короны, было подписано.

Спустя несколько дней Генрих III, чье лицемерие было ничуть не меньше его пороков, встретил брата с почетом и при всех помирился с ним.

Маргарита возвратилась в Париж вместе с Франциском. Она снова поселилась в Лувре, где к ней уже не относились как к пленнице, хотя по-прежнему запрещали поехать в Нерак. Она воспользовалась обстоятельствами, заведя с несколькими симпатичными сеньорами мимолетные интрижки, обеспечившие ей хорошее самочувствие.

В Лувре Маргарита занималась шпионажем в пользу своего брата Франциска, в отношении которого считала себя должницей.

Очень скоро она постаралась помочь ему гораздо более энергичным образом.

Весной 1577 года Мондусе, агент короля во Фландрии, перешедший на службу к герцогу Анжуйскому, который, несмотря на мир, заключенный в Сансе, не отказался от своих притязаний, сообщил, что фламандцы стонут под игом испанцев.

– Можно было бы без особого труда завоевать Фландрию, – сказал Мондусе. – Достаточно послать туда кого-нибудь половчее, чтобы настроить людей в вашу пользу.

Кого-нибудь половчее? Герцог Анжуйский сразу подумал о Маргарите. Но под каким предлогом отправить ее во Фландрию? Выход нашел Мондусе:

– Монсеньор, если бы королева Наваррская смогла придумать себе какую-нибудь болезнь, для лечения которой надо ехать на воды в Спа, куда ездит принцесса Ла Рош-сюр-Ион, это оказалось бы очень кстати для вашего будущего предприятия во Фландрии, потому что она провела бы подготовительную работу.

Монсеньор нашел идею блестящей и обратился к Маргарите:

– О королева, не будем больше ломать голову! Поезжайте на воды в Спа, где часто бывает сама м-м Ла Рош-сюр-Ион. Я недавно видел у вас на руке рожистое воспаление; вы должны сказать, что воды вам предписаны врачами уже давно, но тогда время года было не таким удачным, как сейчас, и потому вы умоляете короля позволить вам отправиться туда.

На другой же день Маргарита явилась к матери и сказала, что ей очень тяжело оставаться при дворе в то время, когда король ведет войну с ее мужем, потому что и тот, и другой могут заподозрить ее в предательстве. По этой причине ей хотелось бы уехать из Парижа. Она рассказала о своей болезни, о врачах, о водах в Спа и о подходящем времени года…

– Попросите, Мадам, короля, чтобы он позволил мне уехать. Тогда я смогу сообщить мужу, что если мне невозможно быть с ним, то по крайней мере я не буду находиться в том месте, откуда с ним ведут войну.

Такие доводы показались Екатерине и Генриху III убедительными, и они разрешили Маргарите отправиться в Спа. Она тут же начала собирать чемоданы, готовить платья, украшения, косметику, радуясь возможности покинуть двор, оказать услугу своему горячо любимому брату и к тому же, заметим, встретиться с доном Хуаном Австрийским, который давно уже, она знала это доподлинно, мечтал сунуть ей руку под юбку.

Но все-таки Маргарита не хотела уезжать до 15 мая, зная, что в этот день Екатерина Медичи собиралась устроить в саду замка Шенонсо праздничный банкет, на котором каждый сможет себе позволить любые вольности. И она не была обманута в своих ожиданиях.

«На этом прекрасном банкете, – сообщает Пьер де Л`Этуаль, – самые благородные и самые красивые дамы двора, полуодетые и с распущенными, точно у невест, волосами, прислуживали гостям за столом».

Что касается м-м де Сов, у той, кажется, декольте было до самого пояса. Но она была далеко не единственная, кто охотно демонстрировал свои прелести, потому что, по словам Л`Этуаля, в ту весну 1577 года «дамы и девицы, подобно солдатам того времени, любившим щегольнуть до блеска начищенным оружием во время какого-нибудь смотра, выставляли напоказ свои обнаженные груди, которые из-за их постоянного движения эти добрые женщины использовали то в качестве циркуля, то в качестве часов с гирями, а еще лучше сказать в качестве кузнечных мехов, которые раздувают огонь в их кузнице».

Сколь же сильно подобное зрелище должно было радовать глаз!

Отъезд во Фландрию состоялся 28 мая 1577 года.

Маргарита, которую сопровождала многочисленная свита, выехала из Парижа через ворота Сен-Дени, восседая в носилках, «над которыми на пилонах высился балдахин, подбитый пурпурным испанским бархатом с золотым и шелковым шитьем…».

За королевскими носилками следовали верхом десять обворожительных девушек, а также восемь карет со свитой королевы. На улицах, по которым двигался кортеж, толпились горожане, встречавшие громкими криками Маргариту, чей бурный темперамент им был хорошо известен.

– Это самая большая шлюха во всем королевстве, – говорили люди друг другу.

И все смеялись.

Королева Марго не лишена была некоторого простодушия. Та живость и доброжелательность, которую она увидела в глазах людей, ее очень обрадовали, и, покидая столицу, она с волнением думала, что парижане, без сомнения, любят ее…

В начале своего путешествия она с восторгом помахивала рукой, приветствуя встречавшихся на пути крестьян и горожан, которые почтительно кланялись при ее появлении; вскоре, впрочем, эта игра ее утомила, и она вновь почувствовала весеннее томление.

Уже на второй день взор ее стал задерживаться на офицерах и всадниках, охранявших королевский кортеж. Боже, как они были обольстительны! С каким сладострастием она мечтала о них! Но, кажется, впервые в жизни ей удалось проявить благоразумие. Может быть, она опасалась скандала в тот самый момент, когда отправлялась с определенной политической миссией? Скорее всего именно так, судя по тому, что она вызвала срочно из Парижа мужчину, чтобы получить то, что ей хотелось.

Этим на удивление предупредительным и услужливым мужчиной оказался герцог де Гиз. Он догнал королеву в городке Катле, что в провинции Камбрезн. Их свидание произошло в ее комнате, которую он тайно покинул на рассвете, как только исполнил свое предназначение…

Таким образом, направляясь во Фландрию, чтобы послужить интересам своего брата и тем самым помочь протестантам, она в то же время беспокоила главу Лиги французских католиков, чтобы провести с ним ночь любви.

По прибытии в Камбре Маргарите уже незачем было вызывать кого-то срочно из Парижа: там, на месте, она нашла то, что ей требовалось, в лице г-на д`Энши, губернатора, с которым она познакомилась на балу, данном местным епископом. И тут мне следует сразу же оговориться, что этот святой человек сам не присутствовал на этом галантном празднике, который начался сразу после танцев. Епископ покинул праздник после ужина, напуганный тем, какой оборот начали принимать события.

Когда оргия, в которой с притворным восторгом принимали участие все знатные дамы города, достигла своего апогея, королева Наваррская также, не привлекая к себе внимания, удалилась в свои покои в сопровождении г-на д`Энши, который проявил себя столь доблестным любовником, что она поинтересовалась, не желает ли он сопровождать ее во время путешествия. Губернатор согласился, и от этого к удовольствию повидать незнакомую страну у королевы Марго добавилась радость предвкушения медового месяца.

Она, однако, не забывала о своей миссии. Более того, это любовное приключение составило часть задуманного ею плана. В своих «Мемуарах» Маргарита дает понять, что, приглашая губернатора Камбре принять участие в ее поездке, она надеялась привлечь его на сторону герцога Анжуйского: «Воспоминания о моем брате ни на минуту не покидали меня, и ни к кому я не питала такого расположения, как к нему. Поэтому я постоянно помнила инструкции, которые он мне дал, и, видя представившуюся мне прекрасную возможность содействовать его предприятию во Фландрии, по отношению к которой город Камбре и его цитадель можно было считать ключом, я не хотела упустить случай и употребила весь данный мне Богом разум, чтобы расположить г-на д`Энши к Франции и, в особенности к моему брату. Богу было угодно, чтобы он почувствовал ко мне расположение, нашел удовольствие в беседах со мной и попросил разрешения сопровождать меня во время моего пребывания во Фландрии…»

Во всех городах, где она останавливалась и где в ее честь устраивались праздники, она очень ловко затевала разговор о Франциске, расхваливала его достоинства и даже обещала должности и титулы тем, кто захочет помочь ее дорогому братцу завоевать Нидерланды.

В Мопсе в ответ на сетования графини Лален по поводу испанской оккупации она заявила:

– Мой брат, Монсеньор герцог Анжуйскнй, вырос среди оружия и считается одним из лучших полководцев своего времени. Вы не сможете назвать ни одного принца, чья помощь могла бы быть более полезной, во-первых, из-за ее близости, а во-вторых, потому что огромное королевство, каковым является Франция, очень предано моему брату, и он смог бы оттуда черпать людей, средства и все необходимое для этой войны. Так что если бы г-н граф, ваш муж, оказал бы ему услугу, то можете не сомневаться, что и мой брат содействовал бы ему в той мере, в какой это потребуется.

И, помолчав, прибавила:

– Если бы мой брат с вашей помощью здесь обосновался, поверьте, вы бы часто меня видели, потому что у нас с ним такая дружба, какой никогда еще не было между братом и сестрой.

То была сущая правда… Мало кому приходилось встречать столь захватывающую братскую любовь.

В Намюре дон Хуан Австрийский, незаконнорожденный брат Филиппа II и губернатор Нидерландов, принял Маргариту с особым почетом. За полгода до этого он побывал инкогнито в Париже. Благодаря помощи испанского посла ему удалось проникнуть во французский двор, где в тот вечер давали бал, и не узнанным увидеть королеву Маргариту, о которой говорила вся Европа. Само собой разумеется, он в нее влюбился, хотя молнии, сверкавшие в ее взоре, его немного напугали. После бала впавший в задумчивость дон Хуан признался друзьям:

– Она обладает скорее божественной, нежели человеческой, красотой, но в то же время она создана для погибели мужчин, а не для их спасения…

Маргарита знала это и рассчитывала использовать свои опасные чары, чтобы заручиться благожелательным нейтралитетом дона Хуана в тот момент, когда герцог Анжуйский попытается совершить в стране переворот.

В Намюре она надела парчовое платье, «которое облегало ее самым бесстыднейшим образом, а декольте обнажало грудь до самых кончиков нежно-розовых сосков». Но незаконнорожденный сын Карла Пятого повел себя крайне настороженно; по его указанию были устроены пышные празднества, играли скрипки, исполнялись торжественные мессы с участием певчих, но сам он проявлял совершенно неожиданную для Маргариты сдержанность. Она была готова к тому, чтобы ответить «да», а ее ни о чем не просили. Крайне разочарованная, она двинулась дальше по пути в Спа, продолжая в каждом городе, который она проезжала, агитировать против испанцев.

– Поднимайте мятеж, – говорила она местной знати, – и призывайте на помощь герцога Анжуйского!

Результаты оказались сверх всякого ожидания. «Никогда еще ни одному дипломату не удавалось во время непрерывных увеселений и чествований справиться с поставленными перед ним задачами», – писал Б. Целлер. В результате ее деятельности очень скоро в стране начались сильнейшие волнения. В Льеже ей оказали горячий прием фламандские и немецкие сеньоры, которые устроили в ее честь грандиозные празднества. Кончилось тем, что у нее не было времени доехать до Спа, который находился в семи лье, и она приказала привозить ей целебную воду в бочках…

Все шло как нельзя лучше, когда из письма своего горячо любимого брата она узнала, что королю донесли о ее переговорах с фламандцами. Придя в неописуемую ярость, он предупредил об этом испанцев, надеясь, что они арестуют Маргариту как заговорщицу.

Когда дело касалось его сестры, Генрих III мгновенно превращался в жертву самой необузданной ревности, и потому это был первый и единственный случай, когда французский монарх хотел бы видеть дочь Франции пленницей чужестранного короля.