Текст книги "От великого Конде до Короля-солнце"

Глава 7
Как по политическим мотивам Мазарини превратил старшего брата короля в женоподобное существо

Мужчину легко превратить в женщину, если за это взяться с раннего возраста.

Народная мудрость

26 августа 1660 года Мария Терезия торжественно въехала в столицу при огромном стечении прибывших изо всех уголков королевства простых французов (по некоторым данным, до миллиона человек). Организованные по этому поводу празднества превзошли по своему великолепию все, что происходило до сих пор в Париже. А на следующий день Марии Терезии предстояло отправиться вместе с королем в Сен-Антуанское предместье, где на троне, установленном на покрытом коврами помосте, она должна была принимать поздравления своих подданных⁷¹.

Во второй половине дня в сопровождении эскорта, состоявшего из нескольких тысяч пажей, мушкетеров, швейцарских гвардейцев, солдат, трубачей, она направилась из Венсенского дворца в Сен-Антуанское предместье, где ее сошедший, казалось, со страниц сказки экипаж вызвал бурю восторга у зевак. «Блестевшая под лучами солнца карета, – по словам одного из встречавших, – была хорошо видна издалека. Для изготовления этого передвижного трона использовалось не простое железо: колеса и ходовая часть были покрыты золотыми и серебряными пластинами, а сама карета снаружи и внутри была украшена вышивкой золотом по серебру. Поддерживаемый двумя стойками балдахин с тисненым узором украшали гирлянды из цветов. А экипаж был запряжен шестеркой датских лошадей жемчужно-серого цвета, сбруя которых вполне соответствовала великолепию самой кареты».

Впереди экипажа гарцевал король на прекрасном испанском скакуне.

Позади государей следовали принцы, герцоги, маршалы и более двухсот дворян. «И всех их горячо приветствовала гудящая, как рой пчел, толпа».

Вскоре кортеж приблизился ко дворцу Бове. Король поднял голову и поздоровался с высунувшимися из окон женщинами. На втором этаже находились Анна Австрийская, королева Англии, принцесса Палантинская и кривая на один глаз женщина, с улыбкой смотревшая на короля. Над ними, в проеме окна, стояла девушка и с безутешным видом наблюдала за праздником. И наконец, из окна последнего этажа за Людовиком XIV неотрывно следила молодая особа, которая, хотя и не была придворной дамой, пользовалась за свой ум и красоту большим уважением среди приближенных короля. Уже на следующий день в письме к одной из своих подруг она поделилась своими впечатлениями как женщина, которая видит немного дальше того, что происходит в непосредственной близости от нее, о том, что «королева должно быть заснула вчера вечером, довольная выбранным ею супругом⁷²».

Окривевшей на один глаз женщиной была мадам де Бове; девушкой, стоявшей на третьем этаже, – Мария Манчини; а молодой особой, поделившейся своими мыслями в письме, – мадам Скаррон, будущая мадам де Ментенон.

Вот так по иронии судьбы в первый же день своего пребывания в Париже Мария Терезия могла видеть собранных вместе первую любовницу короля, его первую любовь и последнюю любовь.

* * *

Мазарини не довелось принять участия в этом грандиозном празднике. Прикованный к креслу приступом подагры, он довольствовался ролью простого зрителя.

Действительно, к пятидесяти восьми годам здоровье его было подорвано выпавшими на его долю приключениями, трудами, заботами, интригами. Теперь он все чаще и чаще оставался в одиночестве в библиотеке посреди роскошного собрания редких книг, картин великих мастеров, скульптур, изумительных ковров, которые он с любовью собирал на протяжении всей своей жизни. Произведения искусства стали его единственной страстью, и, когда у него уже не хватало сил подняться по лестнице, ведущей с первого этажа на второй, где находилась библиотека, он изобрел сиденье, приводимое в движение противовесом и веревками, которое по праву можно считать предшественником современного лифта.

Глядя на чудесные произведения искусства, кардинал постоянно мучился одной и той же мыслью: как сохранить все это богатство от воров. Следует признать, что он беспокоился не напрасно. Как рассказывают его современники, при посещении кардиналом Барберини и его свитой мастерской художника Дюмустье неожиданно исчезла ценная книга в роскошном переплете. Разгневанный художник был вынужден обыскать всех священнослужителей и обнаружил пропажу под сутаной монсиньора Панфильо⁷³.

Хорошо зная нравы своего времени, Мазарини редко принимал посетителей и не любил далеко удаляться от своего дворца. Но когда в начале 1661 года он почувствовал себя совсем плохо, его перевезли 7 февраля из Парижа в Венсенский дворец. А на следующий день туда же перебралась Анна Австрийская, которая не отходила от постели больного и ухаживала за ним, как добрая супруга, делая ему компрессы, ставя примочки…

Мазарини, уже не испытывая к королеве былых нежных чувств, вел себя словно брюзгливый супруг. «Кардинал обращался с ней, – по словам Монглат, – как с горничной и, когда ему сообщали о том, что она собирается подняться в его покои, он, насупя брови, говорил своему камердинеру:

– Ах! Эта женщина настолько надоела мне, что скоро загонит меня в гроб. Оставит ли она когда-нибудь меня в покое?»⁷⁴

Но по-прежнему любившая его Анна Австрийская, казалось, не замечала его плохого настроения и продолжала досаждать кардиналу своими навязчивыми заботами. А он, не стесняясь посторонних, все также грубо обращался с ней.

«Однажды, – пишет в своих “Мемуарах” Бриен, – когда я находился в его комнате, вошла королева-мать и спросила у лежащего в постели кардинала, как он себя чувствует.

– Очень плохо! – ответил он.

И, откинув одеяло, показал удивленной королеве свои обнаженные ноги и произнес:

– Мадам, вы видите ноги, которые потеряли покой, обеспечив его Европе.

В самом деле, ноги его были очень худыми, синюшными и покрытыми к тому же белыми и лиловыми пятнами. Добрая королева не смогла сдержать слез, увидев, в каком состоянии находится кардинал, похожий скорее на вставшего из могилы Лазаря»⁷⁵.

Несмотря на все свои недуги, Мазарини старательно подготавливал свадьбу Марии и коннетабля Колонна. Казавшаяся теперь безучастной ко всему девушка больше не противилась его намерениям. И 25 февраля был подписан брачный союз.

А десять дней спустя кардинал скончался.

Присутствовавшая при кончине кардинала Анна Австрийская едва не лишилась чувств, в то время как находившиеся в соседней комнате Мария, Гортензия почти в один голос воскликнули:

– Слава Богу! Наконец-то он подох!

Это лишний раз доказывает, что молодежь не умеет кривить душой.

* * *

Через несколько дней после смерти Мазарини, а именно 31 марта 1661 года, состоялось бракосочетание двух важных персон: старшего брата короля⁷⁶ и Генриетты Английской, на котором из-за траура Анны Австрийской присутствовали лишь самые близкие родственники и друзья.

А в часовне Пале-Рояля, пока епископ Валенса совершал обряд бракосочетания, друзья вновь испеченного супруга перешептывались друг с другом:

– Лишь бы он не испугался, когда она разденется, ведь он никогда ранее не видел женского тела…

Действительно, несчастной Генриетте Английской не повезло с замужеством: Монсиньор страдал итальянским пороком!

Но если и был у него этот недостаток, то гормоны здесь были ни при чем. Просто кардинал считал, что брат короля представляет реальную опасность для короны. Он не забывал о Гастоне Орлеанском и не хотел, чтобы Людовик XIV пережил те же неприятности, что и его отец Людовик XIII. По приказу Мазарини было сделано все, чтобы заглушить признаки мужественности у молодого принца. Его с детства одевали в женское платье, прививали любовь к духам, бантам, мушкам и серьгам. Для игр ему выбрали мальчика со всеми характерными признаками несостоявшейся девочки, который впоследствии станет знаменитым аббатом Шуази. «Меня одевали девочкой каждый раз, когда маленький Монсиньор приходил для игр в мою комнату, – вспоминал этот сомнительный персонаж, у которого позднее появились и любовники и любовницы. – И так происходило два или три раза в неделю. Мне прокололи уши, я носил кольца, украшал лицо мушками. А Монсиньор, которому очень нравились мои переодевания, проявлял ко мне самое дружеское расположение. Как только он появлялся в сопровождении племянниц кардинала и фрейлин королевы, его сразу же начинали наряжать и причесывать. Причем следует отметить, что для формирования осиной талии его приучили с детства носить украшенный вышивкой корсет. С него снимали камзол и примеряли женские платья и юбки. Все это делалось, как говорили при дворе, по приказу кардинала, чтобы сделать его женоподобным»⁷⁷.

Усилия кардинала увенчались полным успехом. Людовик XIV мог спать спокойно: став благодаря Мазарини принцем извращенцев, Монсиньор был далек от политики!..

* * *

И вот такая напомаженная, надушенная и похожая на девицу особа, которая носила длинные серьги и «была похожа на женщину, по словам аббата Коснака, не только благодаря одежде», женилась на самой красивой принцессе Европы. Действительно, Генриетта Английская была грациозной, стройной и элегантной девушкой, один лишь взгляд которой мог смутить самого целомудренного мужчину. Об этом можно судить по описанию ее внешности, сделанному епископом Валенсийским, который из-за ее чар лишился навсегда покоя:

«Никогда еще во Франции не было более прелестной принцессы, чем вышедшая замуж за Монсиньора Генриетта Английская: в ее черных живых глазах светился столь манящий огонек, что не было ни одного мужчины, кто бы мог долго выдерживать ее взгляд, не испытывая при этом сильного волнения. Казалось, что в ее взоре отражалось желание собеседника. Ни одна из принцесс не была столь обаятельной и доброжелательной, что делало ее особенно привлекательной в глазах окружающих. Ею увлекались, ее любили. Про нее можно было сказать, что она сражала мужчин наповал…»⁷⁸.

Несомненно, она сразила и достойнейшего священнослужителя…

Однако на долю этой милой женщины выпало множество испытаний.

Генриетту в двухлетнем возрасте привезла во Францию в 1646 году ее мать Генриетта Бурбонская, жена Карла I Английского и дочь Генриха IV, вынужденная бежать из Англии после революции, которую возглавил Кромвель. На протяжении восьми лет французский двор, который в то время был всецело занят борьбой с Фрондой, не мог оказать изгнанницам действенной помощи. Зимой в их квартире было так холодно, что Генриетта все дни напролет оставалась в постели, а вся ее пища состояла из нескольких сваренных в воде овощей. Чтобы как-то прожить, английская королева продавала свои платья, драгоценности, мебель, и в конце концов все ее имущество, по свидетельству мадам де Моттевиль, состояло «из одной маленькой чашки, чтобы иметь возможность утолить жажду».

Ко всем выпавшим на долю девочки лишениям добавились заботы совсем иного толка: когда казнили отца Генриетты, отрубив ему голову, у ее матери появился любовник, с которым она и прибыла во Францию. Это был лорд Жермин, ограниченный, жадный и грубый человек, отличавшийся внезапными вспышками гнева. Однажды он закатил две увесистые оплеухи королеве Англии, а та, будучи достойной дочерью своего отца Генриха IV, не осталась в долгу и больно ударила его по ноге, и на глазах испуганной девочки началась потасовка между любовниками…

В 1654 году дела во Франции заметно пошли на лад, что позволило Мазарини возобновить выплату пособий изгнанницам, обосновавшимся в старинном загородном доме маршала Бассомпьера на вершине холма Шайо. Будучи очень набожной, королева Английская превратила это жилище, стены которого в прошлом повидали немало фривольных сцен, в монастырь Св. Марии де Шайо⁷⁹. Подыскивая настоятельницу, которой, по ее мнению, могла быть только знакомая ей женщина, она остановила свой выбор на матери Анжелике, носившей до посвящения в монахини имя Луизы де Лафайет и бывшей в прошлом фавориткой Людовика XIII. Таким образом, долгими осенними вечерами женщины могли предаваться воспоминаниям о дорогом их сердцу человеке…

Время от времени в монастырь наведывалась невестка настоятельницы мадам де Лафайет, элегантная, умная и образованная женщина, и много часов проводила среди монахинь. Она еще не написала «Принцессу Клевскую» и даже, вероятно, и не подозревала о том, что у нее созреет замысел книги о полной приключений жизни маленькой Генриетты, игравшей в свое время с ней в куклы…

Наконец, 29 мая 1658 года пришло известие о смерти Кромвеля. На престол взошел брат Генриетты Карл II⁸⁰. Королева Генриетта-Мария отправилась со своей шестнадцатилетней дочерью в Лондон, где сразу же окунулась в светскую жизнь, начала давать роскошные балы, на которых знатные дамы и господа словно соревновались друг с другом в распущенности. Как раз на одном из таких праздников в Генриетту безумно влюбился юный герцог Бекингем, который следовал за ней повсюду, где бы она ни появлялась. Забыв о приличиях, он готов был пойти на самые экстравагантные поступки, лишь бы доказать свою любовь, которая, по свидетельствам современников, «ни для кого не оставалась секретом».

Когда она вернулась во Францию, он помчался за ней в Париж, следуя примеру своего отца, который сорок лет назад совершил массу безрассудных поступков лишь только для того, чтобы понравиться Анне Австрийской.

Весть о приезде в Париж сына человека, которого она так горячо любила в молодости, привела королеву-мать в сильное волнение. Она объявила о том, что берет его под свою защиту и разрешает ему остаться на некоторое время во Франции. Но ему пришлось в конце концов вернуться в Англию, до конца дней сохранив в душе чувства, которые он питал к Генриетте.

* * *

Вот такая девушка, к которой не смог остаться равнодушным любой мужчина, разделила ложе Монсиньора 31 марта 1661 года. Но он смог получить от этого лишь весьма относительное удовольствие. Как пишет мадам де Лафайет, «было бы чудом, если бы женщине удалось разжечь огонь в сердце этого принца. Однако чуда не произошло»⁸¹.

Тем не менее, с нездоровым любопытством, он стал рассматривать тело своей жены, что в конце концов привело к неожиданному для него результату: он смог выполнить свои супружеские обязанности.

Увы! Эти «пресные» удовольствия вскоре наскучили принцу, и он стал проявлять, нисколько не скрывая своих наклонностей от окружающих, интерес ко всем придворным юношам. Один из них, юный Бриен, рассказывал, как ему удалось избежать притязаний принца и не стать жертвой его «противоестественного вкуса». «Я был, – пишет он, – довольно привлекательным юношей с необыкновенно гибкой талией. Однажды Монсиньор, отчитывая меня за какую-то провинность, скользнув взглядом по моей фигуре, нашел меня в своем вкусе. Смутившись, я покраснел… С тех пор, проходя мимо меня, он застывал каждый раз на месте. Я хорошо понимал, чего именно он от меня добивается. Он начинал суетиться и волноваться при разговоре со мной. Подходя ко мне вплотную, он сжимал мне руку, проводил ладонью по бедрам… Мне приходилось много слышать о подобных уловках, чтобы они оставили у меня сомнения в его намерениях. Но я не осмеливался воспользоваться выпавшей на мою долю “удачей”, что бы сделал на моем месте любой другой придворный, и несколько раз упускал свой звездный час»⁸².

В это время Генриетта, оставшись после нескольких проведенных с Монсиньором ночей во власти неудовлетворенного желания, стала подыскивать утешения на стороне.

Что для нее не составило большого труда, и ей оставалось лишь выбрать наиболее подходящего утешителя среди многочисленных молодых людей, толпой ходивших за ней по пятам с горевшими от желания глазами.

* * *

Пока Мадам ждала удобного случая, чтобы изменить Монсиньору, король переживал последние дни своей любовной идиллии с Марией Манчини. После смерти Мазарини Людовик XIV пытался расторгнуть контракт, по которому Мария должна была выйти замуж за коннетабля Колонна, и тем самым позволить девушке, к которой он продолжал испытывать большую привязанность, остаться во Франции. Но однажды вечером она пришла и холодным тоном попросила короля больше о ней не беспокоиться.

– Я не хочу, – сказала она, – стать вашей любовницей после того, как чуть было не вышла за вас замуж.

Король подчинился ее воле, и 11 мая в Париже было объявлено, что в Риме подписан брачный контракт между Марией Манчини и коннетаблем.

Людовику XIV сообщили об этом во время королевского совета. Прервав заседание, он бросился в покои Марии.

– Мадам, – с грустью сказал он, – даже ко роль не властен над обстоятельствами, которые распоряжаются нами вопреки нашему желанию. Но судьба не помешает мне представлять вам, где бы вы ни находились, доказательства моего уважения и нежной привязанности…

Мария молча вышла из комнаты.

А через несколько дней она выехала в Милан, где ее уже поджидал супруг. Король со слезами на глазах проводил девушку до самой кареты и нежно попрощался.

Судьба распорядилась так, что им не суждено было больше увидеться.

Через две недели племянница Мазарини вышла замуж за коннетабля Колонна, который, узнав после первой брачной ночи о том, что до встречи с ним она была девственницей, был настолько удивлен, что поспешил поделиться радостной вестью со всеми своими друзьями. «Ее муж, – по словам Гортензии Манчини, – не мог даже представить себе, как можно было суметь сохранить невинность в любовной истории, в которой был замешан сам король. И был безмерно счастлив убедиться в этом. А тот факт, что он был не первым в ее сердце, нисколько не задел его самолюбия. Изменив свое мнение о легкости нравов французских женщин, которая была притчей во языцех у всех итальянцев, он предоставил своей жене полную свободу, которой она так хорошо умела распоряжаться»⁸³.

Чтобы как можно скорее обрести душевный покой после отъезда Марии, Людовик XIV переехал вместе со всем двором в Фонтенбло, где и стал давать грандиозные балы. Вполне естественно, что на них приглашалась ослепительная, чувственная и грациозная супруга Монсиньора.

Король, который раньше находил ее слишком тощей и даже прозвал «скелетом с кладбища Невинных», не устоял перед ее обаянием и влюбился.

Однажды вечером во время бала, который проводился в королевской загородной резиденции, Людовик XIV увлек ее за собой в лес, откуда они вернулись лишь под утро, растрепанные, но счастливые…

Генриетта наконец-то получила то утешение, которого так долго ждала.

* * *

Организуемые в Фонтенбло праздники постепенно превратились в своего рода воздание почестей Генриетте Английской со стороны короля и всего двора.

«Она участвовала, – пишет мадам де Лафайет, – во всех развлечениях, которые, казалось, устраивались лишь для того, чтобы доставить ей удовольствие. Что же касается короля, то он их воспринимал опосредственно через нее и был доволен только в том случае, если праздники нравились ей. Летом Мадам любила купаться каждый день. Из-за жары к водоему она ехала в карете, а обратно возвращалась верхом на лошади в сопровождении нарядно одетых дам в украшенных перьями шляпах, молодых придворных и короля. После ужина все усаживались в коляски и совершали ночные прогулки вдоль канала»⁸⁴.

Но если молодому человеку, будь он дворянин или даже сам король, исполнилось уже двадцать лет и он прогуливался под луной в обществе прекрасной дамы, то очень скоро возникала необходимость размять затекшие ноги. Поэтому время от времени молодые люди выходили из колясок и, взявшись за руки, разбредались по лесу…

А сигнал к маленькому празднику давал сам Людовик XIV, увлекая Генриетту вглубь леса. Его примеру следовали придворные, и вскоре лес наполнялся томными вздохами, раздававшимися из зарослей папоротника⁸⁵.

Эта веселая возня в ночном лесу продолжалась до тех пор, пока король не чувствовал легкую усталость. И только тогда молодые люди вновь рассаживались по каретам и возвращались во дворец, обмениваясь непристойными шутками.

Этот, по всеобщему мнению, наиболее цивилизованный в Европе двор имел особое пристрастие к непристойным словам. И вопреки сложившемуся мнению, придворные дамы, знатные дворяне и даже сам государь часто «украшали» свою речь самыми грубыми выражениями. Однажды во время приема мадам де Шуази обернулась к стоящему рядом с ней уже в течение целого часа господину де Кандалю и сказала:

– Не хотели бы вы пройти в прихожую. Должно быть, вы давно уже хотите пописать!

А прозвища, которыми награждали друг друга обитатели Лувра, совсем не соответствовали полученному ими аристократическому воспитанию: так, королеву-мать прозвали старухой, мадемуазель де Тонней-Шарант (будущую мадам до Монтеспан) – толстой торговкой, мадам де Бове – косоглазой, мадам де Монтале – шлюхой и т. д.

Кроме того, придворные любили принимать участие в розыгрышах самого дурного вкуса. Одного лишь примера достаточно, чтобы понять, о каких грубых шутках шла речь. Этот случай произошел с д’Эстублоном, одним из самых достойных придворных, обладавшим всеми необходимыми качествами, чтобы называться порядочным человеком. «Однажды, – вспоминает Сен-Симон, – проходя мимо комнаты мадам де Брежи, выходившей на открытый балкон дворца Сен-Жермен, через полуоткрытую дверь он увидел ее лежащей на животе с поднятыми юбками в ожидании клизмы. Бесшумно войдя в комнату, он взял клистирную трубку и, поставив клизму, вышел. Когда в комнату вернулась горничная, которая на минуту отлучалась, и попросила свою хозяйку принять соответствующую позу, та, удивившись, спросила ее, что она хочет этим сказать, добавив при этом, что она явно бредит. Между женщинами завязалась перебранка. Но вдруг взгляд горничной упал на клистир, который, к ее удивлению, оказался пуст. Подняв крик, она заявила, что не прикасалась к нему и что это дело рук дьявола… А когда мадам де Брежи пришла с жалобой к королеве, там уже находились король и Монсиньор, от которых она и узнала, кого ей благодарить за эту злую шутку. Гнев ее был тем более велик, что она узнала о проделке д’Эстублона последней при дворе»⁸⁶.

Обеды Людовика XIV были совершенно лишены того величия и помпезности, о которых позднее повествовали официальные королевские историки. Мария Терезия рассказывала за столом о своих ежемесячных недомоганиях, описывала во всех подробностях, подкрепляя свои слова неприличными жестами, волнующие моменты проведенной с королем ночи. А тот, в свою очередь, радовался как ребенок, когда ему удавалось вызвать рвоту у Великой Мадемуазель и мадам де Тианж. «Ему доставляло огромное удовольствие подбрасывать волосы в масло или в пироги с мясом или проделывать другие подобные мерзкие штучки. Женщины начинали кричать, им становилось дурно, а он от всей души смеялся. Мадам де Тианж, выскочив из-за стола, обзывала короля самыми последними словами, а иногда даже замахивалась на него объедками».

Герцог Лиенский свидетельствует, «что во время ужинов с принцессами и дамами из Марли Людовик XIV развлекался тем, что бросал с большой ловкостью в дам скатанные из хлебного мякиша шарики, разрешая им в свою очередь делать то же самое. Господин де Лассой, который по своей молодости впервые попал на подобный ужин, был чрезвычайно удивлен, когда увидел, что в короля летели не только шарики из хлеба, но даже яблоки и апельсины. Утверждают, что мадемуазель де Вантуа, в которую король попал хлебным шариком, запустила в него целой горстью салата»⁸⁷.

После таких оживленных приемов пищи мужчины выходили в коридор, чтобы без всякого стеснения обильно обмочить стены, а женщины находили укромный уголок под лестницей, чтобы на несколько секунд присесть с поднятыми юбками…

И все это происходило в крайне непринужденной обстановке. Единственно, что стесняло придворных, так это дурной запах, которым был насыщен весь воздух вокруг. Впрочем, непринужденная атмосфера, царившая при дворе Людовика XIV, была метко охарактеризована принцессой Палантинской: «Весь Пале-Рояль был описан и провонял».

* * *

Вполне понятно, почему при таких нравах в Фонтенбло имели большой успех непристойные шутки, которыми обменивались придворные после того, как государь, дамы и молодые сеньоры собирались вместе после «головокружительного упоения грехом». Они чувствовали внутри себя такую умиротворенность и покой, что фривольные разговоры, которые они вели после обильного приема пищи, не могли разжечь у них в крови неуместный огонь.

Увы! Вскоре об этих утонченных развлечениях стало известно Марии Терезии, которой из-за беременности пришлось остаться в Париже. Горячо любившая своего мужа молодая королева долго плакала, прежде чем пожаловаться свекрови. Огорченная Анна Австрийская отправилась к Людовику XIV и попыталась сделать ему строгое внушение. Но тот первый раз в жизни не внял ее наставлениям, сухо попросив не вмешиваться в его дела. Рассерженная королева-мать обратилась тогда к Монсиньору, который, как она знала, был очень ревнив, и сообщила ему, что его жена «не находится в достаточной безопасности от любовного приключения».

Развлекаясь со своими миньонами, Филипп Орлеанский даже не подозревал о свалившемся на него несчастье. В пылу гнева он отчитал Мадам и даже взял на себя смелость упрекнуть Людовика XIV. В то время в Фонтенбло часто разыгрывались сцены, недостойные королевского дома. И это не могло не вызывать жгучего интереса у падких на скандалы придворных. Король, который не хотел, чтобы дело повернулось так, что ему пришлось бы расстаться с братом или с Мадам, сразу же понял, что его престиж находится под угрозой. Необходимо было принять хитроумное решение, которое ему и подсказала Мадам:

– Сделайте вид, что любите другую женщину, – сказала она, – и досаждающие нам слухи сразу же прекратятся.

«Условившись между собой, – по свидетельству мадам де Лафайет, – что король сделает вид, что влюбился в какую-нибудь придворную даму, они стали подыскивать подходящую кандидатуру для претворения в жизнь замысла». Сначала их выбор пал на двух фрейлин королевы: мадемуазель де Пон и мадемуазель Шемеро. Но первая, узнав, какую роль ей предстоит сыграть, поспешила уехать в провинцию подальше от дворцовых интриг. Вторая же, весьма честолюбивая особа, решила завоевать сердце короля. Но она напрасно расставляла свои сети. Разгадав ее планы, Людовик XIV не раздумывая оставил ее и возобновил поиски новой жертвы.

Как раз в это время Мадам заметила одну фрейлину, семнадцатилетнюю простоватую провинциалку с большими невинными голубыми глазами.

Звали ее Луизой де Лавальер…