Текст книги "Век распутства"

Глава 10
Дамьен покушался на жизнь короля из-за мадам Помпадур

Прекрасному полу мы обязаны всеми порывами нашей души.

Агриппа

Французов, с восторгом встретивших подписание франко-австрийского договора, вскоре постигло глубокое разочарование.

В мае 1756 года, пока мадам Помпадур все еще продолжала упиваться своими успехами, считая себя выдающимся политиком, Англия объявила войну Франции, а в августе без предупреждения король Фридрих II ввел свои войска в Саксонию. Австрийцы тут же поспешили на помощь своим союзникам, но их войска были наголову разбиты. Вскоре в войну вступили Россия и Швеция. А через несколько недель вся Европа оказалась под ружьем…

Франция, связанная с Австрией союзническими обязательствами, нарушила Вестфальский мир⁸² и направила свои войска в район боевых действий.

Вот так началась Семилетняя война, самая опустошительная в истории Франции.

Вначале французам сопутствовал успех. Под предводительством маршала Ришелье французские войска, высадившись в Минорке, захватили Порт-Маон, что и позволило им закрепиться на Корсике.

Однако ведение боевых действий на суше и на море требовало огромных денег. А взять их было негде, кроме как за счет новой системы налогообложения. Народ на этот раз встретил франко-австрийский договор со значительно меньшим воодушевлением. Простой люд на городских улицах не жалел крепких выражений в адрес мадам Помпадур, по чьей инициативе был заключен этот губительный союз. Со всех сторон раздавались возмущенные голоса:

– Из-за этой шлюхи расплачиваться приходится нам⁸³.

Надо признать, такие высказывания, звучащие грубо, не грешили против истины. В конце 1756 года критике подвергся Людовик XV; его обвинили в том, что «он позволяет фаворитке обводить себя вокруг пальца». Из уст в уста передавались памфлеты, один хлеще другого. Например, в одном без обиняков призывалось: «Свергнуть короля, повесить Помпадур, колесовать Пошо». Когда королю донесли о настроениях простых французов, король, не удержавшись, сказал:

– Если так будет продолжаться, у меня будет свой Равальяк!⁸⁴

И он не ошибся.

Когда 5 января 1757 года Людовик XV садился в карету, из толпы неожиданно выбежал мужчина. Оттолкнув в сторону стражу и придворных, он подбежал к королю. Людовик XV вначале подумал, что его ударили кулаком по спине, но, поднеся руку к месту ушиба и увидев на ладони кровь, он понял, что получил удар ножом.

– Меня ранили, – воскликнул он. – Арестуйте этого человека, только сразу не убивайте.

Пока стража ловила мужчину, покушавшегося на жизнь короля, государя отнесли в его покои. Когда Людовика XV внесли на руках в комнату, где уже находилась Мария Лещинская, он трагическим голосом, достойным бульварного романа, произнес:

– Мадам, меня убили!

И добрая королева упала без чувств.

Считая, что дни его сочтены, Людовик XV поспешил исповедаться. Как только он закончил, королевский хирург Ламартиньер, спешивший осмотреть раненого, с огромным трудом отыскал следы ранения. Убийце не удалось довести задуманное до конца из-за теплой одежды, которую носил король в это холодное время года. На королевском теле от удара ножа осталась лишь небольшая царапина.

– Государь, ваша жизнь вне опасности, – торжественно заявил Ламартиньер.

Король с облегчением перевел дух.

Затем он потребовал, чтобы ему доложили о человеке, посмевшем поднять на него руку. Им оказался, по словам одного из придворных, тридцатидвухлетний Роберт-Франсуа Дамьен.

– Какое оружие нашли при нем?

– Нож с двумя лезвиями, государь, одно из которых длиной с ладонь.

После таких подробностей король снова вызвал духовника…

Узнав о покушении, мадам Помпадур начала на всякий случай громко кричать и заламывать руки, изображая глубокое отчаяние.

А когда ей сообщили, что король исповедался в грехах, она почувствовала, что тучи начали сгущаться над ее головой, вспомнив, что мадам Шатору при таких же обстоятельствах была немедленно с позором выслана…

Скорбь, которой предавалась мадам Помпадур, превратилась в своеобразный спектакль для окружающих. «Ее апартаменты, – писала мадам Оссе, – превратились в храм, куда каждый имел право войти в любое время суток. Относившиеся к маркизе с безразличием придворные разглядывали ее с любопытством, друзья смотрели с сочувствием, а враги наблюдали за ее страданиями со злорадством».

Визит маркизе нанес и верный аббат Берни. «В первый момент, – писал он, – маркиза бросилась в мои объятия с рыданиями, которые смогли бы смягчить души даже самых заклятых врагов, если бы их могло хоть что-то еще тронуть».

В течение нескольких дней, замирая от страха, мадам Помпадур ожидала приказа покинуть Версаль. Она едва не падала в обморок, «когда раздавался стук в двери ее апартаментов».

Тревога маркизы еще более возросла, когда ей сообщили, что народ считает ее виновной в покушении на короля. Во время допроса Дамьен заявил, что «хотел только напугать короля для того, чтобы заставить его разогнать министров и выслать фаворитку».

Хорошо осведомленные люди поведали о том, что за несколько недель до покушения через ограду школы иезуитов было подброшено письмо следующего содержания:

«Вы, святые отцы, нашедшие способ убрать Генриха III и Генриха IV, неужели не найдете нового Жака Клемана или Равальяка, чтобы избавить нас от Людовика и его шлюхи?»

Простые люди обвинили иезуитов в том, что именно они вложили нож в руки Дамьена, а о маркизе говорили, что она является причиной драмы. Повсюду о ней распевались песенки непристойного содержания, а некоторые смельчаки прогуливались с ее портретом, привязанным к кончику метлы…

Одиннадцать дней мадам Помпадур напрасно ждала, что король вызовет ее к себе и успокоит относительно будущего. А Людовик, опасаясь, что лезвие отравлено, не желал вставать с постели и окружил себя духовниками.

Наконец любовь победила. В один прекрасный день король поднялся с постели и предстал перед маркизой, опираясь на трость, в халате и ночном колпаке…

Увидев, что жизнь короля уже вне опасности, мадам Помпадур стала внимательно следить за ходом судебного разбирательства по делу Дамьена, требуя от представителей правосудия самого сурового наказания виновного.

Она хотела отомстить за одиннадцать мучительных дней, проведенных в тревожном ожидании решения своей судьбы.

Во время следствия Дамьен содержался в камере без всяких удобств под неусыпным надзором тюремщиков, проявивших к нему необыкновенную жестокость, надев на него смирительную рубашку, не дававшую ему возможности даже шевелиться. «Он лежал, – писал в своих мемуарах Сансон, – на тюфяке, закрепленном на помосте, изголовье которого опускалось или поднималось при помощи зубчатой рейки лишь тогда, когда несчастный, больше не в силах выдержать пытку, находившийся более пятидесяти семи дней в заключении, просил охрану изменить положение его тела.

Устройство, при помощи которого Дамьен был прикреплен к помосту, заслуживает отдельного описания. Оно представляло собой подобие сетки, сделанной из крепких кожаных ремней, прикрепленных к полу кольцами (пять с каждой стороны и пять в ногах узника)».

Никогда еще в истории Франции обвиняемый не находился под столь усиленной охраной и не подвергался до приговора столь изощренной пытке.

Судебное разбирательство началось лишь 17 марта. А уже 26 был вынесен приговор по делу «Роберта-Франсуа Дамьена, лакея без должности», в соответствии с которым он приговаривался к казни на Гревской площади «после жестокой пытки калеными щипцами. Палачи должны поочередно раздирать ему грудь, руки, бедра и ноги, а раны заливать расплавленным свинцом, кипящим маслом и горящей смолой. Правую же руку, в которой преступник держал нож, следует поместить в пылающий костер. И только тогда можно четвертовать виновного в покушении на жизнь государя, привязав его к четырем лошадям. После казни необходимо собрать части его тела и бросить в костер, а пепел развеять по ветру».

Выслушав приговор, Дамьен покачал головой и прошептал:

– Тяжелый выдастся денек!

Судьи еще не закончили читать приговор, а плотники уже начали возводить ограждение вокруг Гревской площади, чтобы горожане, жадные до зрелищ подобного рода, не помешали ходу казни.

27 марта перед генеральным прокурором предстала необычная делегация, состоявшая из изобретателей-любителей, предложивших с самыми благими намерениями придуманные ими способы казни. Один предлагал загнать под ногти осужденного сухое пеньковое волокно с серой и поджечь, другой – содрать частично с Дамьена кожу и облить обнаженные мускулы кислотой, третий же принес инструмент собственного изготовления, с помощью которого он предлагал вы рвать глаза у преступника, которые «выскочат так быстро, как прыгают лягушки»…

Все эти люди, в силу своих наклонностей и талантов, хотели внести свою лепту в дело правосудия и облегчить работу палачей. Но ни одно из этих «интересных» предложений принято не было…

28 марта, на рассвете, Дамьена привезли к месту казни на Гревскую площадь. Здесь уже за ограждением шумела большая толпа. «Все крыши прилегающих к Гревской площади домов и даже трубы были облеплены пародом, – писал Барбье. – Народу было так много, что с крыши одного из домов сорвались мужчина и женщина прямо на головы зевак, собравшихся внизу. Среди зрителей было немало женщин, и отнюдь не простолюдинок, не отходивших от окон своих домов, неотрывно наблюдая за подробностями казни, и переносили они ужасы пытки гораздо спокойнее, чем мужчины, что отнюдь не делало им чести»⁸⁵.

Другой очевидец в своих мемуарах отмечал, что «удивительная белизна кожи приговоренного к смерти пробудила у некоторых наиболее чувственных женщин похотливые мысли и даже желание… Что непостижимо».

Казнь началась в пять часов утра. После того как в огне была сожжена рука, державшая нож в момент покушения на жизнь государя, палач каленым железом начал пытать Дамьена, душераздирающие крики которого вызвали восторг у многочисленных зрителей. «Затем, – спокойно повествует Барбье, – его пытались четвертовать, что заняло довольно много времени, поскольку Дамьен был довольно крепкого телосложения. Пришлось даже добавить еще две лошади, хотя и те, что были первоначально отобраны для казни, выглядели выносливыми. И даже после этого палачам не удалось разорвать тело несчастного на куски. В городскую ратушу были отправлены гонцы просить разрешения на расчленение суставов при помощи ножа. Поначалу судьи отказали им, посчитав, что таким образом страдания преступника будут облегчены. Но в конце концов после долгой дискуссии они согласились. Несмотря на страшные мучения, Дамьен не произнес ни одного слова проклятия. Сначала были отрублены ноги, затем плечи, а затем уже, в шесть пятнадцать вечера, расчлененное тело казненного было публично сожжено на костре».

Мадам Помпадур могла считать себя отомщенной.

Оправившись от пережитых волнений, Людовик XV снова стал посещать особнячки, расположенные в Оленьем парке. В первый же выезд его встретила юная девушка, обливавшаяся слезами. Бедняжка догадалась, кто был на самом деле ее загадочный «польский дворянин», и пришла в отчаяние, узнав о покушении Дамьена. Увидев перед собой живого и невредимого государя, девушка упала на колени со словами:

– Да, мне известно, что вы король. Но это обстоятельство ничего не значило бы для меня, если бы я вас не любила. Я чуть было не потеряла рассудок, когда узнала, что вас едва было не убили⁸⁶.

Раздосадованный тем, что его инкогнито раскрыто, Людовик XV поспешил покинуть дом, наспех поцеловав девушку, так и не поднявшуюся с колен.

И в тот же вечер бывшую любовницу короля отправили в сумасшедший дом…

Неудачливой красавице надо было незамедлительно найти достойную замену, и мадам Помпадур, не забывавшей заботиться об удовольствиях короля, пришла в голову довольно любопытная мысль. Решив расписать стену в одной из комнат королевских покоев, она пригласила художника и дала ему задание изобразить «Святое семейство». В качестве модели для Девы Марии она выбрала очаровательную пятнадцатилетнюю девочку. Художник, не подозревая о том, какую роль ему предстоит сыграть в этой истории, добросовестно перенес на холст прелестные черты своей модели и стал с нетерпением ожидать посещения государя.

Когда Людовик XV увидел роспись, то не смог скрыть своего восхищения:

– Как она прекрасна!

Простодушный художник, подумав, что король в восторге от его «Святого семейства», покраснел от удовольствия. Однако монарх, указав пальцем на Деву, спросил:

– Вы писали с натуры?

– Да, государь.

– Я бы хотел познакомиться с моделью.

Камердинер короля Люжак, получивший наставления от мадам Помпадур, приблизился к королю.

– Когда вы захотите, государь. Для портрета позировала девушка из семьи ирландского дворянина, бежавшего во Францию во время революции, происшедшей в его стране.

– Я хочу, чтобы ее привели ко мне как можно скорее, – приказал Людовик XV, дрожа от нетерпения.

На следующий день королевские камердинеры, Люжак и Леболь, направились к матери девушки, чтобы сообщить ей:

– Ваша дочь, мадам, понравилась придворной даме королевы. Она даст ей придворное воспитание и обеспечит приданым.

Добрая женщина была на седьмом небе от счастья. Она упала на колени, благодаря Бога «за оказанную им благосклонность к ее детям». Взяв девочку за руку, она отправилась за Люжаком и Лебелем в особняк, расположенный рядом с дворцом. Выйдя из комнаты и вернувшись через несколько минут, камердинер сказал с огорченным видом:

– Дама сейчас находится у королевы. Она про сила вас пообедать, чтобы не терять времени даром.

И они сели за стол. «После обеда, – повествует Сулави, – незадачливую мамашу пригласили прогуляться немного в саду, чтобы посмотреть, сможет ли ее дочь остаться без матери одна»⁸⁷.

Женщина согласилась, и, как только она вышла, Лебель накрыл девочку плащом и, заткнув рот платком, препроводил к королю.

Вернувшись с прогулки, женщина была очень удивлена, увидев, что комната пуста. Она начала стучать во все двери, кричать, пока не появился достойного вида лакей и не объяснил, что «ее дочь находится в столь привилегированном месте, куда даже полиция не имеет права войти».

А так как мать все никак не могла понять, о чем идет речь, лакей со смехом заявил, что их пригласила не придворная дама, а сам король.

Несчастная женщина от отчаяния зарыдала.

– Ведь он на тридцать два года старше моей дочери! – со стоном воскликнула она.

Но она была любящей матерью и желала добра своей дочери, и после недолгих раздумий ей пришлось смириться и даже поблагодарить Бога за оказанную ее семье милость…

У девочки были все основания считать себя счастливой. Не успела еще мамаша возвратиться домой, как Людовик XV уже с редкой деликатностью принял на себя заботу о ее ребенке. С нежностью, но в то же время проявляя необходимую для данного случая настойчивость, он доставил ей радость, которой ей не довелось испытать под крышей отчего дома.

Эту юную особу, имя которой история не сохранила, сначала поселили во дворце, а затем она перебралась на улицу Сатори, в Олений парк. Людовик XV был от нее в восторге. Почти каждый вечер он посещал девушку и осыпал ее драгоценностями. Пока она примеряла их перед зеркалом, он раздевал ее, укладывал на широкую постель и посвящал в тонкости любовных игр, правила которых быстро усваивала прилежная ученица.

Осведомители докладывали мадам Помпадур во всех подробностях, что происходило во время этих встреч. Ее цель была достигнута. Пока государь развлекался с женщиной, слишком юной для того, чтобы оказывать на него какое-то влияние и выставить ее, она могла спокойно окунуться в большую политику.

После захвата Саксонии Фридрихом II у мадам Помпадур было много хлопот: она назначала генералов, руководила передвижениями войск… До всего ей было дело. К концу весны 1757 года, недовольная медленным ходом военных операций, мадам Помпадур решила вмешаться в вопросы стратегического планирования боевых действий. И сделала она это с присущей ей некомпетентностью и самодурством. Вот что писала по этому поводу мадам Жанлис: «Изложив в письме маршалу Эстре свое мнение о ходе боевых действий и дав краткие указания по поводу предстоящих боев, она обвела кружками несколько населенных пунктов, которые, по ее мнению, следовало взять или оборонять»⁸⁸.

Задетый за живое, маршал Эстре решил в точности выполнить ее указания и, по случайному стечению обстоятельств, одержал при Гастенбеке победу над армией герцога Кумберлана, который был вынужден оставить Ганновер.

Маркиза с гордостью заявила, что одержанная победа говорит о ее таланте стратега, и отправила маршалу Эстре письмо с поздравлениями, рассыпаясь при этом в любезностях.

Однако маршал недолго пользовался расположением мадам Помпадур. Разонравившись фаворитке, он был отозван в Версаль несколько недель спустя, а на его пост был назначен Ришелье.

В результате искусного маневра герцогу, в свою очередь, удалось окружить англоганноверскую армию, но вместо того, чтобы уничтожить противника, уже полностью находившегося в его руках, он принял капитуляцию. Неугомонная мадам Помпадур посчитала такие действия недопустимыми и тут же отозвала Ришелье, заменив его одним из самых преданных друзей – принцем Субизом.

В то время положение Фридриха II было критическим. И любой опытный генерал смог бы за несколько недель одержать решающую победу. Увы! Субиз оказался бездарностью…

Когда он со своей пятидесятитысячной армией оказался лицом к лицу с двадцатью тысячами прусских солдат под Росбахом, произошла катастрофа. Охваченная паникой французская армия спасалась бегством в полном беспорядке. А Фридрих II захватил семь тысяч военнопленных. Вечером того же дня Субиз отослал Людовику XV следующее послание:

«Я обращаюсь к вам, Ваше Величество, в минуты глубокого отчаяния: Ваша армия потерпела полное поражение. Я даже не могу назвать точное число погибших, захваченных в плен или без вести пропавших офицеров».

Получив столь удручающее известие, мадам Помпадур заперлась в своих покоях, а дофин громогласно заявил, что она способна командовать только сборщиками налогов, но никак не полками…

А простой народ тотчас же откликнулся ехидными песенками в адрес незадачливого полководца. Вот одна из них:

 
Субиз, держа в руке фонарь, ужасно возмутился:
«Куда девали черти армию мою?
Вчера с утра она была, где я сейчас стою.
Ее разбили или я случайно заблудился?
От легкомыслия беда моя идет…
Но подождем, пока немного рассветет…
О боги, как я рад! Что вижу я?!
Какое счастье: вот же, здесь она!
Ах, что такое? Я ошибся! Сатана!
Ведь это – армия врага, а не моя!»
 

Поражение французов при Росбахе полностью изменило соотношение сил, а Фридрих II поспешил закрепить свой успех, разбив австрийцев при Лейтхеме.

Неспособная здраво анализировать ход событий, мадам Помпадур решила продолжить войну и направила Кауницу письмо следующего содержания:

«Как никогда прежде, я ненавижу Фридриха. Совместными усилиями сделаем все, чтобы уничтожить общего врага. Как только цель будет достигнута, Вы увидите, что тогда я буду настолько счастлива, насколько несчастна сегодня».

Вскоре она заменила Субиза на графа де Клермона, аббата Сен-Жермен-де-Пре, оказавшегося еще более бездарным полководцем, чем Субиз.

 
А Париж облетела новая песенка:
Вам армию придется в бой вести,
Клермон отважный,
Как воин, вы в большой чести,
Вас знает каждый.
Но постарайтесь Помпадур понравиться.
Пусть вечно царствует любовь и славится!
Вы можете баталии выигрывать,
Геройство проявляя, но
Вы можете их даже и проигрывать,
Поскольку это все равно.
Важнее – Помпадур суметь понравиться.
Пусть вечно царствует любовь и славится!
За королеву Венгрии прольют
Кровь многие французские полки
И ей Силезию приобретут
За наши кошельки.
Она ведь Помпадур смогла понравиться.
Пусть вечно царствует любовь и славится!
А этот неразумный договор,
Что подписал Верни?
Он для страны несчастье и позор,
Но, говори – не говори,
Он Помпадур ужасно нравится.
Пусть вечно царствует любовь и славится!
Держава наша к гибели идет,
Хиреет, в скудности лежит.
А наш король на это все плюет
И молит, словно Демокрит:
«Мне с ношей этой, видно, не управиться».
Пусть вечно царствует любовь и славится!
 

Эта песенка прекрасно отражала настроения парижан.

Увы! Недальновидная политика мадам Помпадур принесла горькие плоды: первая же битва графа де Клермона закончилась поражением при Крефельде…

В то же самое время англичане наголову разбивают французский флот. В эти трагические для Франции дни верный Берни посоветовал мадам Помпадур начать переговоры о мире.

– У Его Величества, – сказал Берни, – не осталось ничего: ни денег, ни армии, ни флота.

Оскорбленная такими словами, маркиза отправила его в ссылку, где у Берни появилась прекрасная возможность поразмышлять на досуге «о невозможности одновременно служить королю и стране, если всеми государственными делами заправляет вздорная фаворитка».

Но эта женщина была не только некомпетентна, но еще и упряма. Невзирая на советы приближенных к ней придворных, она настойчиво ратовала за продолжение «своей войны», назначая на командные посты все тех же пресмыкавшихся перед ней бездарных полководцев.

В 1761 году она назначила бывшего шефа полиции Берруйе на пост командующего флотом, а милого ее сердцу Субиза одарила званием маршала.

Самодурство фаворитки привело к печальному результату: в 1762 году весь французский флот оказался в руках англичан. Кроме того, англичане захватили Бель-Иль. Французская армия занималась лишь грабежами и увлекалась прекрасным полом, буквально заполонившим военные лагеря. В конце концов Франция потеряла в Новом Свете Канаду, а в Индии французов вытеснили англичане…

Семилетняя война, начатая маркизой из-за неосторожной шутки Фридриха II, заканчивалась для французов полным крахом. «Франция, – писал Вольтер, – потеряла в этой губительной войне самый цвет нации – молодежь, а также более половины наличных оборотных средств королевства, флот, торговлю, кредиты. Неудовлетворенное честолюбие двух или трех людей оказалось достаточным фактором, чтобы опустошить Европу».

Мадам Помпадур, разумеется, была одной из тех, кого имел в виду писатель.

Наконец, 10 февраля 1763 года был подписан позорный для Франции Парижский договор. В выигрыше от этой войны, обескровившей Францию, Австрию и Англию, остался лишь король Пруссии. Он вышел из войны победителем, и крошечное в недавнем прошлом государство заняло почетное место среди европейских держав.

Мадам Помпадур, делавшая ошибку за ошибкой при выборе главнокомандующих вооруженными силами и которую народ справедливо считал виновницей поражения Франции, все еще думала, что она является выдающимся политиком. В своем непонимании хода событий она дошла до того, что решила отпраздновать подписание Парижского договора как одержанную победу.

Повинуясь ее воле, слабохарактерный король объявил праздничными три дня, а на площади, носившей его имя (в настоящее время площадь Согласия), была установлена статуя, изображавшая короля на коне.

Статуя оказалась настолько тяжелой, что понадобилось семь специальных опор, чтобы поднять ее на пьедестал. Эта операция позволила принцу Конти сказать:

– Вот теперь он среди членов своего совета.

Народ же только горько усмехался.

А тридцать лет спустя Людовик XVI потерял голову на том же самом месте при известных всем обстоятельствах. И между этими двумя событиями нельзя не видеть определенной связи…