Текст книги "Первое слово Съела корова"

«В сумраке белые стрекозы…»

 
В сумраке белые стрекозы
летают анданте,
склон объедают козы,
млечные ослицы
хрустят укропом,
высятся дюжие гробницы
жидовских фабрикантов,
гордо и сиротливо.
А в минимаркете «Афродита»
наливают ледяное пиво
с малиновым сиропом,
дешево и сердито.
 
 
На плес выныривают черные лодки.
Пани Ядвига рассматривает ногти.
В кофейне у пани Агнешки
пышная шарлотка,
пани Барбара худеет кривит рожу.
А я кусаю свои соленые локти,
объедаю со спины кожу,
переминаюсь с орла на решку.
 
 
В замке Замойских
продают подарки,
гойские
цацки.
В дворцовом парке
Бронацких
трясут вековые груши.
В усадьбе Потоцких
колготки сушат.
Ксендз наставляет бежать
страстей плотских,
клянет двоеженцев.
Цветочнице попала под юбку вожжа —
кричит у костела: гореть вам в аду!
Каштаны в Саксонском саду
целуются с заходящим солнцем.
 
 
И только губы твои
на кончиках пальцев, комком,
бархатный мячик,
соски твои под языком
юлят
лакомые.
Распахнула халат,
горячая
заплаканная,
сползла по кафелю.
 
 
Алая овца круглоокая
восстала над Вавелем,
нависла
над Вислою.
Ангелы цокали
языком,
кипятком
писали
с высоты.
И линолеум плавился,
и кошки глазели, от зависти
прикусив хвосты.
 

Княжна

 
У нас в овальной гостиной под плинтусом
Черная курица с красною цаплею
Жила.
В полночь желчь заедала я пыльным фикусом
В полдень датские капли я
Пила.
 
 
Припендюхалась ты с опозданьем в два острова
С горечью грольша, ухмылкой умляута,
С виска
Каплями пота – скверная, острая —
Не утаить в башке – моя пятая
Тоска.
 
 
Осчастливить тебя, коли выпадут литеры,
Твою бледную кожицу
Бы снять.
А бабушка с торбочкой ходит по Питеру
А в торбочке ножницы
Блестят.
 
 
Засублимируем лысых дебильчиков
Закатаем всех в баночки —
В музей.
Позовем позырить на ихние личики
Папочек, мамочек,
Друзей.
 

*

 
Ты, прораб скорбных духом, завела нас к сумасбродной прелестнице
Плоть ее под мраморной крошкою
Нежна.
Будем вдвоем сидеть в парадном под лестницей
Ждать пока топнет ножкою
Княжна.
 
 
И, naturlich, воспользуемся черной клавишей
И по уху себе по пробитому
Да в рот.
Ты веревкою от пастернака удавишься
Я в монашеской строгости буду воспитывать
Сирот.
 
 
Чай леденеет на нёбе вытертом
Ее языком. В мозгу злые рожицы
Пиздят.
А бабушка с торбочкой ходит по Питеру
А в торбочке ножницы
Блестят.
 

Приехала

 
Приехала в далекую страну
Искать себе подругу и удачу
Теперь сижу высоко в терему
Расчесываю волосы и плачу
 
 
Мы вдруг купили бледный мокрый хлеб
В блистающей на солнце куполами
А настоятель-то вконец ослеп
И умолял вернуться к маме —
 
 
Он ныл, что нет уже пути назад,
Не забелить дощатые пустоты
Тут – девочки кровавые в глазах,
Там – за окном – когорты идиотов…
 
 
А я хочу, когда опять польет,
Сидеть в углу у сцены самой
И целоваться напролет
С немного странной грустной дамой
 
 
Она была когда-то хоть куда
Любила женщин, и похабную картинку
На бритом темечке носила без стыда…
Но хитрый поп попутал либертинку —
 
 
Брюнетка бритая, заика-полиглотка
Подарки шлет из гипса и перин.
Самосознанье затаилось в носоглотке
Дыханье страстно плавит мандарин
 
 
Бубню, уставившись в побелку тупо:
Уж возмужал, ан все тонка кишка!
Я чемодан с изящным лысым трупом
Весь сон пытался упихать под шкап
 
 
Я ноне, братия, зело скорбями болен
Валяюсь на печи и ни гу-гу
А в голове моей придурки-моли
И неживые голуби в снегу.
 
 
Нам говорили – ни ногой из кельи
Лишь вы с крыльца – тюрьма вам да сума.
Я ни при чем! Та девочка – с безделья
Взяла себе да и СОШЛА С УМА —
 
 
Приехала в далекую страну
Искать себе подруги и удачи
Теперь сидит высоко в терему
Расчесывает волосы и плачет
 

ИО

 
Ваша уверенная рука с длинным перстнем
Я никак не мог внятно ваше ио
Ах боже мой, ну зачем вы остались здесь-то
Уехали б, милая
 
 
В центре поселка дуб
Почта сельпо детсад
Старушки на лавочках.
Папа отнюдь не глуп
Сыночек-мышка не рад
Хочет быть мамочкой.
 
 
Влез с балкона кот огромный
С подведенными глазами
Величествен обличьем
Он по ковру прошелся томно
И зубы желтые вонзая
Отъел лицо девичье
Спящей навзничь на кушетке,
Грузно
В длинной тонкой юбке в клетку.
Собиралась за француза.
 
 
На веранде уже не ждали
Надо взять свою душу в руки
Построиться на подоконнике.
Тили-тили вам, трали-вали
Выпускают ли на поруки
Охранники-конники?
 
 
Грядка ирисов синих
Запирает наш узкий путь
Тучи уходят клином
В галилейские горы.
О чем помолюсь? пошли нам
И про нее не забудь.
Под кроватью в пыльных узорах
Перышко попугая.
Что скажу я вам? дорогая
 
 
У меня горят уши
Мы вас вежливо выслали
Вспоминаю лишь среди мыслей о
Надменном ребенке в соседском душе,
И руки мои нечисты.
Шарахаюсь от пузырьков в стаканах
Из пальцев сыплются тараканы
И лень переворачивать листы.
 
 
Россыпи раздавленных ягод —
Никому ни за что нисколечко.
Я ведь знал уже – никогда не повод
Я стеснялся, было, думал – слишком молод
То да се. А вы угасли за год,
                                    Лёлечка.
 

«…поначалу стеснялся я, дурень…»

 
…поначалу стеснялся я, дурень,
что так мал мой возлюбленный —
умещается в ладошках,
а потом полюбил его пуще всего на свете,
и он меня голубил в ответ,
были мы счастливы сам-друг
три дня и три ночи,
а потом пришла надобность мне
отправляться в дальний путь
за три синих моря:
первое – синее сладкое,
второе – синее соленое
да третье вот синее горькое.
посадил я голубка своего
в коробочку из-под глазурных пряников
накрыл прозрачною крышечкой
убрал в шуршащий пакетик
да и в клапан рюкзачка дорожного.
затянул ремешками
закрепил застежками
и забыл про голубка своего
в думах тяжких дорожных.
и издох мой голубок
в мягкой своей коробочке,
а мне горе великое,
судорога душевная
рваная рана по сердцу
власовырывание.
и, что мудрец Елисей,
ношу в ладонях его крылышки
да смотрю день-деньской в воду мутную,
куда схоронил тельце мягкое
да головку его нежноклювую.
ковыряюсь перстом десницы
в длани шуйцы своей:
вырою, думаю, ямку
собирать в нее слезки горючие.
 

«На побережье тайном финского залива…»

 
На побережье тайном финского залива
Откуда каждым темным зимним ранним
Подрасползаются по всей стране трамваи
Где валуны в крови и слизи цвета сливы
Где мерзлыми дорогами КАМАЗы —
В кабинах лед, водители безглазы —
Вывозят кости заблудившихся девчонок
И маленький служебный с тонкой вонью
Где стекла биты холод до печенок
Где поручни крошатся под ладонью
У пассажиров боты из больницы
Подвязаны полосочками ситца
 
 
Там, у бетонного забора, на скамейке
Облупленной и накрененно-утлой
Все так же безупречно хороша, как в оны утра
Ведь столько лет ни даже мельком.
Терзая фартук не сказавши слов венчальных
Я кожей помню шелест всех ее нарядов
И вот до сеточки у глаз как в мыслях рядом
До рыжины в зрачке – меня не замечает
На солнце только щурится дурное
И то и дело кистью узкой, хрупкой
Откидывает прядь и оправляет юбку,
И складки темные бегут моей виною.
 

II. Невозвращенец

…как молодой человек, довольно далекий от русских вопросов, скорее, знаете, иностранной складки, мог оказаться способен на… на подвиг, если хотите.

Набоков

 
Все б тебе бродить по городам,
Лето золотое.
Там тебе ни вспомнить, ни забыть
Что не знаешь сам.
Все тебе никак не победить
Что-нибудь такое
Где-то там.
 

Федоров

Между тем вечер был душный и мрачный. К десяти часам надвинулись со всех сторон страшные тучи; ударил гром, и дождь хлынул, как водопад. Молния сверкала поминутно, и можно было сосчитать до пяти раз в продолжение каждого зарева.

– Как же вы… как же вы-с, теперь же в такой дождь и пойдете?

– Ну, в Америку собираться да дождя бояться, хе-хе! Прощайте, голубчик, Софья Семеновна!

Достоевский

«На дальней станции сойти……»

Неуловимые мстители настигли меня

 
На дальней станции сойти…
Всю ночь теряя имена
Не мне увидеть тот рассвет
И всунуть штучку под пути
А сердцу плакать-поминать
Меня, что кофей пьет в Москве
 
 
двери закрыли
вагон тронулся
и тут – подозрительно ярко
предзакатный луч в запыленное стекло
и всезнающая прощальная ухмылка
до обморока знакомого
лохматого разночинца
на перроне
 
 
…Начистить о кожаное пальто наган
Подорвать паровоз
В коем лепший друг
И тогда уже – убивать без ран
Прощаться без слез
Любить без рук.
 

«В горбатом городе у последнего фонаря…»

1

… в тихом сумраке ночей…

 
В горбатом городе у последнего фонаря
В скобяной лавочке продает якоря
Рыжая девка, этакая фря —
В красной хрустящей юбке
А мы здесь шаримся, втроем, втихаря
Да снашиваем башмаки почем зря
Нам изредка, невозмутимо куря,
Дают узкобедрые юнги.
 
 
Нам не жить – возродить гренадский эмират
Чтобы старой Европе сразу помирать
Чтобы ей ажурного поперек ребра
Огнь полыхал и трамваи плавились томно;
Чтоб сидр в бочках скис еще до утра
Засели по чердакам длинноносые бюргера
Обоссались за кафедрами почтенные доктора
И ухмылялась черная мадонна.
 
 
Мы сами ни сном, ни духом к чему вся недолга
Остались бы с радостью пачкать родимые берега
Посасывать трубку, устраивать тараканьи бега
В теплой кухне яблочный пай с корицей…
Но Тетке ведомо всё – про талеры в каблуке сапога
Про первого мальчика, вкус укропный его языка
Про камфорный ужас при виде раздавленного жука…
От нее не судьба нам скрыться.
 
 
…Сходить напоследок к своим – узнать, что по чем.
Ввечеру в трактире у замка заказать пирог с кирпичом
Прощальный раз невзначай коснуться плечом
Куртки потертой на отчаянно рыжем матросе
Спуститься в сортир – нырнуть в бачок
И по трубам, по трубам, покуда вода течет
 
 
Наверно, скажут потом: что за чёрт!
Пошли до ветру и не вернулись вовсе.
 

2

 
соберу-ка я трех пацанчиков
один племяш, сестренки моей алкоголической сынок
другой – соседская девочка, по случаю мальчиком стала,
а третий – муженька мово второго чадо,
от евоной подстилки, рыжей доярки.
 
 
пошлю их помогать арабам-басурманам
старое их царство-государство
из пепла подымать
чтоб яуропу нашу, злобную старуху с поджатыми губами,
губмя загубить
лютым пламенем спалить
да солью засадить.
 
 
(я ж когда молода была да в деревне жила,
всей душою влюбилась в мущину одного.
долго была влюблена, сладко и сильно.
и что ж? оказалось статуя,
посреди ихней блядской обманной яуропы стоит,
да и не полюбит меня никогда,
потому как каменная статуя, без сердца.
больше никого в жизни не любила,
было три мужа, все мудаки мудацкие.)
 
 
а в подмогу им пошлю все силы прелестные,
что земные, что подземные
потому как что-что, а ведьма я знатная;
заговоры мои покупают по курице за слово,
за один взгляд мой корову дают,
зелье сварю – птицефабрику сладят.
 
 
пойдут мои пацанчики,
каблуками потопают, поскрипят голенищами,
да все сделают, что приказано,
миленькие-родименькие.
знают же, сопляки:
если услужишь Тетке
Тетка отплатит добром
 
 
а я, пока матка божка губу не скривит,
посижу-поворожу
синей жабе лапки поотрываю
на грядку белоземную втихаря помолюсь.
да только бы мне до их оглушительной победы
с ума не стронуться.
 

3

Если женщина плачет, то готовит козни

Если женщина думает в одиночестве, то думает о злом.

 
Я королева Плакса-Недотрога
Владетельница снежного чертога
Жила – не тужила
Гладью шила
Проедала излишек
Перебирала людишек
Пока не пришел немилостив злодей
Похотлив индюк – голова размером с муде
Назвался королем – полез в альков
Истерзал мильон златых волосков
 
 
Растянул на моих же пяльцах
Моя плоть вся в его жирных пальцах
Поцелуи его что проказа
Вот заставил глотать свои запонки
Из сердолика из хризопраза
А я встану посреди ночи
Отплюю их ему в очи —
Ослеплю молодца
Да и выгоню из дворца.
 
 
Я герцогиня Славная Деревня
Вчера в опале, сегодня не в моде
Речка, угодья
Погост да молельня
И в две слободки терема
Из чистого дерьма.
Муж мой – мясник
Точит нож, точит
Меня зарезать хочет.
Дочь моя летает
Целует воздух, дышит
Над моею крышей.
Сын мой дровосек
Подпалит меня
Сгорю, зарасту лесом —
Срубит дерева
Скажет жесткие слова
Мол, от сеньора короля
Просеку засеет солью
И останусь я одна сыра земля
Со своею болью.
 
 
Я баронесса Красная Могила
Сама ни сильна, ни хороша
Токмо молодых да пригожих побираю
Иди ко мне мой лазоревый
Иди ко мне мой яхонтовый
Поцелую вас в пухлые губки
Отведу под прохладные своды
Поднесу вам хрустальные кубки
И зальют вас летейские воды
А я – у берега над вами
Скупой слезинкой упаду
Да за другими побреду.
 
 
Я мещанка Ебучая Козявка
Была молодая пудреница
Стала старая перечница
Была дщерь Ерусалимская
Стала клоака римская
Была столичная душенька
Стала уездная Грушенька.
Теперь от скуки что ни вечер
Я на соседок ворожу
И с новым пупсом крепкоплечим
Сношаюсь пылко в гаражу.
А раз в седмицу, на воскресной мессе
Помимо прочих всех благополучий
Поминаю я своего правоверного козла
Что подох на третьем году семейного счастья
От ревности гремучей.
 
 
У меня из головы растут
Бегемот и ромашка
Бегемот и ромашка
И ртутные шарики в глазу
Вытащите их, соберите в бумажку
Может это убавит зуд
Насыпьте мне в горло уримов-тумимов
Ушки залепите мне пластилином
 
 
Заткните звенящую трубку     намоченной в уксусе губкой
Окошко мое окошко               заложите душистым горошком.
 
 
И тогда мы дунем-сплюнем
Смех и слезы пополам
Я тревожусь в полнолунье
И палю по зеркалам.
 

«Мы живем на горе, на соседнюю ходим молиться…»

 
Мы живем на горе, на соседнюю ходим молиться
Наши ноги в воде, наши чресла в огне, наши руки в экземе,
Наши головы в рваных пакетах, души в розовой пене.
Наша страсть стремит в вырезы блузок – мы давно не смотрим на лица
Мы кончаем в читальных залах – в нашей Книге нет слова везенье
Мы не можем заснуть – нас преследуют черные Волги моральных
                                                                                                полиций.
 
 
На горе цветут камни, под горою – погост и больница.
 
 
В холоде ночи, когда на луну лают лисы,
Мы тайком примеряем чужие щетины и брюки
Наш восторг был бы стать толстогубыми, с хищным блеском
оскаленной фиксы
С беспредельным взглядом убийцы, чудом выпущенного на поруки.
…Нас выгибает от щиколоток этой рыженькой шиксы
Припухший прыщик на шее сообщает нам томные муки.
Нам под утро святой аббатисы
Снятся жаркие, властные руки.
 
 
На восточном склоне горы растут буки,
На западном – тисы.
 

Гарри Поттер и Метрофис

 
Красота и здоровье
Ёгурт у изголовья
Родная жена в стильной кухоньке
При ней муженек живет бухонький
И ребенок растет сиротиночка
В грязном снегу с варежками на резиночке
Замурзанный муттер
Зафабренный фаттер
Беги отсюда, задумчивый мальчик-красавчик гарри поттер,
До конечной и вниз – на заезженный эскалатор
Не увидишь отныне ни муторных утр
                               ни кровавых закатов
Не будешь ни хмур ни рад, ни уныл ни бодр.
 

**

 
Написать в горшок посредине офиса
Предложить кому-нибудь выпить
И пусть они обзовут меня гадом
Или ж – как Прекрасного Иосифа
В рабство продадут, в Египет,
Можно сразу в Эль Кусейр и Хургаду.
 

*

 
Под вечер на дверь офиса навесить два замка
И выебать бухгалтершу в висок,
Ибо салом обложены ее бока
Тяжки уши, а сердце жирно.
 
 
На следы ее крови цвета инжира
Насыпать мелкий, нежно-розовый песок.
 

*

 
Шкоду новую нашкодить
Огород наогородить
Городок нагородить.
Въехать на звенящем трамвайчике
В гендиректорскую Октавию (мальчики
Из дочерней фирмы подарили на Рождество)
По осколкам заскачут лучики-зайчики
А я хитро сложу-покажу ему пальчики
И подымется гнев в носу его
И глаза обратятся вовнутрь
 
 
И не будет больше муторных утр
У меня больше муторных утр
Никогда больше муторных утр.
 

*

 
Завернуть кухонный ножик в старую газетку
Спуститься в пышущее толпами метро
Высмотреть там рыжую сочную нимфетку
Нащупать джинсовое скользкое бедро
Ножичек вжик-вжик
Барышня ой-ой
И полетит в меня слоями штукатурка,
И мраморная плитка, и кафель со стены
И пулями мне вышьют сзади: Чюрка!
 
 
А я всегда хотел быть негром из далекой страны
И носить белоснежную куртку.
 

**

 
Фальшивые блондинки с подкожными сальцами
Смущенно блюют по углам.
Грузные мущинки ухоженными пальцами
Нервно долбят по кейсам своим трам-там-там.
 
 
Загнанные мамки с тортиками картонными
Спускают детей под зубья железной лестницы
[с видимым облегчением]
 
 
И достойные только старушки с синеватыми шиньонами,
Бывшие.
Прелестницы.
 

*

 
Башни-близнецы
Каменные слепцы
Резиновые сосцы
Город-урод
Мертвый народ.
 
 
А под городом что-то неладно
А под городом гнило и смрадно
И чадящие лампы задула подземная роза ветров.
Все они носят холод в низу живота,
Что там в недрах осталась одна пустота
И от липкого страха им сводит нутро
И как черви ползут они вон из метро.
 

*

 
Только крысы подземные суки
Им до нас никакого дела
Рельс один, он весь в чем-то белом
Пытка здесь, третья дверь налево
Перед ней надо вымыть руки
Умывальник висит на гвозде
Все остальное в Пизде
Только крысы подземные суки.
 

**

 
Да куда же она делась эта чертова контора
Я на поиски угробил всю бесценность выходных
Я брожу по закоулкам с неуверенностью вора
И от редкого прохожего жду вопрос врасплох поддых:
Кто? Зачем? Пошел отсюда вон с позором,
Ты, клошар синюшный и заразный за двоих!
 
 
Да шипит цыганка с рынка, сквозь истеричный звон трамвая:
Сгинул твой казенный дом глубоко в угрюм-воде
[хохочет].
Я же знаю – все же знают, – что я где-то пропадаю
От восхода до заката – чтобы всё как у людей —
Vis-?-visс пустым экраном в белой комнатке годами,
И в столовой хладный супчик чтоб капуста в бороде.
 
 
Знать нечисто это место, знать срубили на болоте
Где дурной травы коренья,
мертвых девок испаренья,
камышей зловонный дым.
А теперь здесь люди сохнут в смертной упырьской зевоте
И в святое воскресенье офис проклятый незрим.
 

**

 
Беги отсюда, пока цел, тихий юноша поттер, гарри.
А то скоро станешь миндальничать с каждой подручной кралей
Но даже у Дамы, воистину невъебенной,
Из снов воскресных, самых жарких, безнадежных,
С кофейными запястьями, пожаром ляжек нежных
И разноцветной грудью, в небо устремленной,
Не в силе будешь вырвать крик всех райских наслаждений
И пряный запах масляной росы
И сладкие безумные слова —
Хотя бы в утренние смелые часы
Пред пробужденьем.
 
 
И о подушку в отчаянии бесслезном твоя забьется голова.
 
 
Ты будешь утешать себя чем-то, пить пиво, заедать креветкой
Тебя не хватит даже на то, чтобы стать эксгибиционистом
Будешь дрочить в метро под соответствующей газеткой
(Как то уж не раз услужливо описано в шедеврах современной
литературы)
Надеяться, что вдруг случится припадок с товарищем машинистом
И тебе удастся погибнуть от удара о торчащий из стенки туннеля
кусок арматуры.
 

*

 
Бегите сквозь аварийный выход, примерный служащий гарри
джеймс поттер
И ни за какие бонусы не оставайтесь на
Церемонию утреннего переобувания гендиректора
(Мелькают хорошо сидящие темно-серые с искрой носки
Чесальщикам пяток приготовиться
Остроносые ботинки из кожи юного ягненка
  на шнурках южно-китайского шелка
  с черепаховой окантовкой дырочек
  с истинно арийским рельефом подошвы
Топ-менеджеры споро убирают в сейф
Весь офис навытяжку
Запах дорогого мужского дезодоранта повисает в воздухе
И колготки рвутся
От напряжения)
 
 
Беги, коллега, последний лифт тебя ждет
До горизонта и вниз – на рассыпающийся над адской пропастью
эскалатор
Не увидишь больше ни сонных утр, ни усталых закатов
Не будешь ни жив, ни мертв.
 

«да, я хочу под чьим-нибудь подбородком…»

 
да, я хочу под чьим-нибудь подбородком
да, на чьем-нибудь матрасе
да, чтобы только опять заснуть
и никогда не видеть больше таких снов
ради бога
 
 
мне некому с собой говорить
в голове лопаются пузыри
вздыбливают кожу волдырями
в тельце липкий дракончик
все спалил
а где же я
кто же кто же скажу мне
Это еще ничего
 

«На побережье тайном финского залива…»

 
На побережье тайном финского залива
Откуда каждым темным зимним ранним
Подрасползаются по всей стране трамваи
Где валуны в крови и слизи цвета сливы
Где мерзлыми дорогами КАМАЗы —
В кабинах лед, водители безглазы —
Вывозят кости заблудившихся девчонок
И маленький служебный с тонкой вонью
Где стекла биты холод до печенок
Где поручни крошатся под ладонью
У пассажиров боты из больницы
Подвязаны полосочками ситца
 
 
Там похоронены глубоко в мерзлом насте
Те рельсы гулкие, душистые те шпалы
Где долгих две минуты под составом
Пока над шеей смерть отгрохотала
И ты герой, достойный вечной славы
Но поезд тот давно уж на запчасти.
В зияющем оконными рядами
Где райской музыкой звучал бы шорох мышки
Где только свет фонарный тусклый с вышки
На кафельный щербатый попадает
В ряд на ржавеющей трубе, как на банкетке
В больничном коридоре ожидая
Над дверью лампочки и гнев копя к соседу,
Как иглы пожелтевшие на ветке,
Уставившись на собственные кеды
Сидят бессрочный срок те, кто завместо
Оскала волчьего искал в говне сандалью
Кому подсолнухом сиять, а самого видали
Как волосы счищал, налипшие на пестик
Кто чудный план сгубил за стрижкой челки
Болонке блядской; кто, тот план замыслив,
Загнал себе под ногти все иголки
И спрятался в чулане коромыслом.
И кто, дурным пиликаньем измучен,
Нашел спасенье на свое безручье —
Из канифольных, бархатных и синих
Футлярных недр – и об пол. Я – среди них.
 

III. Paradise lost

 
Оно уйдет неслышно,
Пока весь город спит…
 

Дербенев—Зацепин—Пугачева

 
Через года слышу мамин я голос
Значит, мне домой возвращаться пора
 

Арсенев—Зубков—Овсиенко

…Почему же все чаще, возвращаясь из Хайфы или Ашкелона домой, поднимаясь в свой иерусалимский автобус и рассеянно вручая водителю мятую двадцатку, я глухо говорю: – В Ташкент?..

Рубина

«а ведь ни за какие молитвы не стать…»

 
а ведь ни за какие молитвы не стать
не в меру упитанной, застенчивой шестиклассницей
прогуливающей физкультуру
а после уроков, в туалете,
стирающей н в журнале,
еле справившись с дрожью в коленках
 
 
с четверга начинала предвкушать
воскресное какао на завтрак
 
 
промочила подушку насквозь
когда черепашка умерла
в коробке из-под игрушечного самолета
 
 
(мама часто дарила папе
пластмассовые модельки самолетов
папа всегда шумно радовался
но склеил только одну)