Текст книги "Охотники на троллей"

Гильермо дель Торо, Дэниэл Краус
Охотники на троллей

Печатается с разрешения Stygian, LLc c/o Martha I.Contreras, deBlois, Mejia & Kaplan LLc in association with Creative Works Group LLC и литературных агентств C. Fletcher & Co, LLC и Andrew Nurnberg.

© Stygian LLC, 2015

© Н. Рокачевская, перевод на русский язык, 2016

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2016

***

Посвящается моим детям и времени надежд и мечтаний.

Пусть оно продлится чуть дольше.

Гильермо дель Торо

Посвящается Крейгу Уэллету

Дэниэл Крауз

 
Меня зовут троллем,
Что луну пожирает,
Гигантом, что дышит, как буря,
Проклятием, хлещущим с неба,
И спутником вечным сивилл,
В ночи грохочущим магом,
Глотающим звезды с небес.
Неужто я кто-то другой?
 

Браги Боддасон старый, поэт IX века

Пролог
Эпидемия молочных пакетов

Ты просто еда. Мышцы, что ты напрягаешь, чтобы ходить, подниматься и говорить? Это куски мяса, приправленные тягучими жилами. Кожа, которой ты уделяешь столько внимания перед зеркалами? Деликатес для знатоков, сочная корочка запеканки. Кости, дающие тебе силы пробивать путь в жизни? Они хрустят на зубах, когда костный мозг высосан и ухнул вниз по склизкой глотке. Все это неприятно слышать, зато полезно. Но, видишь ли, есть создания, что не дрожат в углу, ожидая, пока мы схватим их и поджарим на костре. Эти создания сами ловят свои жертвы, разводят собственные костры и обладают собственным аппетитом.

Джек Старджес и его младший брат Джим ничего этого не знали, когда мчались на великах по руслу канала в родном городе Сан-Бернардино в штате Калифорния. Это случилось 21 сентября 1969 года, в чудесный день давно исчезнувшей эпохи: закатные лучи солнца озаряли пики горы Слафнисс к востоку от города, и мальчики слышали доносящееся с улиц жужжание газонокосилок, ощущали запах хлорки из бассейнов и дымка от жарящихся гамбургеров из чьего-то гриля.

Высокие стенки канала позволяли оставаться невидимыми и служили превосходным укрытием для соревнования по стрельбе. В этот день, как обычно, сражались Могучий Виктор (Джек) и Доктор Икс (Джим), они свернули в сторону груды булыжников, чтобы пострелять из пластиковых лазерных пистолетов. Могучий Виктор, как всегда, выигрывал, на сей раз совершенно определенно, и все из-за нового велика: вишневого велосипеда марки «Спорткрест», такого новехонького, что с него еще свисали подарочные ленточки после дня рождения. В тот день Джеку исполнилось тринадцать, но он катил на подаренном велике, словно рассекал на нем всю жизнь – вверх по убийственно крутым берегам, через заросли сорняков, иногда без помощи рук, чтобы сделать точный выстрел.

– Тебе в жизни меня не догнать! – крикнул Могучий Виктор.

– А вот и догоню! – выдохнул Доктор Икс. – Я просто… подожди… Эй, Джек, погоди!

Джим, или Джимбо, как звал его брат, поправил сползающие с потного носа очки с толстыми стеклами, сломанные и обмотанные пластырем. Ему исполнилось восемь, а выглядел он еще младше. Его потрепанный желтый «Швинн» был не только меньше «Спорткреста», но и велик для Джима, так что мальчик едва доставал до педалей. Отец уверял Джима, что он дорастет до них, но тот все никак не мог дождаться, когда же это произойдет. А пока ему приходилось стоять на педалях, чтобы заставить их крутиться, и потому хорошо стрелять было трудновато. Доктор Икс был обречен.

«Спорткрест» прорвался сквозь кучу мусора. Джим последовал за ним секундой спустя, заставив колеса завизжать, но увидев помятый пакет из-под молока, обогнул его. На картонке было отпечатано лицо улыбающейся девочки и слова «ПРОПАЛ РЕБЕНОК». У Джима пробежали мурашки по коже. Так принято сообщать о пропавших детях, а теперь их стало множество.

Первый пропал год назад. В Сан-Бернардино собрали поисковые отряды и команды спасателей. Потом пропал еще один ребенок. И еще один. Некоторое время горожане пытались разыскивать каждого. Но вскоре дети стали пропадать через день, и взрослые ничего не могли с этим поделать. Для Джима страшнее всего было видеть покорность судьбе на лицах лишившихся сна родителей. Они сдались перед злом, забиравшим детей, и, разливая семье молоко, пытались не обращать внимание на отпечатанные на пакете лица и внушающие ужас слова:

«ВЫ МЕНЯ ВИДЕЛИ?»

Как слышал Джим, к этому времени насчитывалось уже сто девяносто пропавших детей. Это число показалось бы фантастическим, если бы не свидетельства, которые он видел повсюду: высокий забор вокруг школы, все больше родителей, охраняющих игровые площадки, полиция, запрещающая детям появляться на улицах после наступления темноты. То, что Джима и Джека отпустили кататься на великах незадолго до заката, было весьма необычно, но в день рождения Джека родители не могли ему отказать.

Джек не стал терять времени, пытаясь как-то украсить велосипед. Он взял транзисторный радиоприемник и прикрепил его проволокой к сверкающему красному рулю. Потом включил радио на полную громкость, и весь вечер их сопровождали самые веселые хиты дня: «Сладкая моя», «Горячее летнее веселье» и «Гордячка Мэри». Трудно представить эти песни в качестве идеального сопровождения к залпам из лазерных пистолетов Могучего Виктора и Доктора Икс, но тем не менее это так. Пока Джиму удавалось не думать о молочных пакетах, этот вечер мог бы стать лучшим в его жизни.

Радио на руле велосипеда Джека заиграло новую песню, «Как тебя зовут?» в исполнении дуэта «Дона и Хуана». Песню о любви, Джим ее не очень-то любил, но по какой-то причине томные напевы отвечали настроению угасающего дня. Солнце быстро садилось, на следующий день снова в школу, и эти полкилометра езды могли оказаться последним проблеском лета, пока учеба не погасит его, как свечу.

Джим прищурился на солнце. Он заметил Джека, крутящего педали так быстро, что с его пути разлетались птицы, да так и не приземлялись по пути на юг. Джек заулюлюкал, и под «Спорткрестом» затанцевали сухие листья. Всего через несколько секунд Джек промчится под Голландским мостом, монолитом из бетона и стали. Наверху по нему ехали несколько машин, но внизу лежали такие глубокие и черные тени, что даже глазам больно смотреть.

Нужно догнать брата. Джим хотел, чтобы они добрались до дома на равных – как Джек и Джим Старджесы, а не как постоянный победитель и проигравший, Могучий Виктор и Доктор Икс. Джим встал на педали и приналег изо всех сил. Изношенные колеса возмутились: скрип, скрип, скрип! Но он продолжал крутить педали. Как же ему хотелось, чтобы ноги стали длиннее и сильнее!

Когда он снова поднял глаза, Джек пропал.

Джим увидел лежащий под мостом «Спорт-крест», его силуэт очерчивало низкое солнце – руль погнут, а переднее колесо еще вращается. Мост быстро приближался, Джим крутанул педали назад, «Швинн» занесло, и велосипед остановился в нескольких метрах от тени под мостом. Джим оседлал центральную перекладину и, тяжело дыша, вглядывался в поисках брата в самые темные углы.

– Джек?

Переднее колесо «Спорткреста» по-прежнему вращалось, словно призрак брата еще налегал на педали.

– Ну же, Джек. Не дури. Ты же не хочешь меня напугать.

Ответили ему лишь «Дона и Хуан». Эхо превратило сладкий напев в мрачное завывание:

 
Я стою на углу, дожидаясь тебя,
Мое сердце дово-о-о-о-ольно…
 

С приглушенным треском неподалеку зажглись фонари, один за другим заполнив канал желтоватым свечением.

Это значило, что наступил вечер – не время валять дурака.

– Если мы сейчас же не вернемся домой, папа запрет нас на несколько недель, Джек!

Джим сглотнул, слез с велосипеда, сжал в потной ладошке лазерный пистолет и бочком обошел велосипед, пока не оказался во мраке под мостом. Здесь было градусов на десять холоднее, и он поёжился. Теперь раскрученные колеса вращались медленнее, но по-прежнему жалобно постанывали:

СКРИП. СКРИП. СКРИП.

Он подошел к «Спорткресту». Переднее колесо стало замедлять темп. И вдруг ему почудилось, будто это колесо – сердце Джека, и если оно остановится, брат навсегда исчезнет.

Джим всмотрелся в бездонную тьму. Не обращая внимание на капли влаги, топот чьих-то ножек, наверняка крысиных, гул автомобильных колес над головой и убийственные завывания «Дона и Хуана», он сорвался на крик:

– Джек! Выходи! Ты не поранился? Джек, я серьезно!

Он в ужасе сжался, когда эхо вернуло слова обратно. Желтый свет фонарей, фиолетовое небо, липкий холод, издевательское эхо его собственной паники – неужели превращение мечты в кошмар происходит так быстро? Он поворачивался, вглядываясь то в одну тень, то в другую, все быстрее и быстрее, грудь сдавили рыдания, щеки раскраснелись от страха, и тут он понял, что в одном направлении еще не смотрел.

Джим медленно вытянул шею, чтобы посмотреть вверх, на изнанку моста.

Она была черна. Сплошная чернота. Но потом чернота шевельнулась.

Это произошло естественно, почти с изяществом. Огромные и могучие конечности отделились от бетона, словно хотели ухватиться за него поудобнее. Нечто размером с огромный валун – голова – повернулось, и Джим различил горящие оранжевым огнем глаза. Существо сделало вдох, и по чреву моста будто пробежала рябь. Потом выдохнуло, и Джима смела струя смрадного ветра.

Существо отцепилось от моста и спрыгнуло на землю. Во все стороны брызнула грязь, а мусор взлетел высоко в воздух, и в этом водовороте Джим заметил молочные пакеты – два, три, четыре, пять пакетов, они скакали и кружились, улыбки пропавших детей насмехались над собственной смертью. Существо встало на задние лапы, как гризли, и свет уличных фонарей сверкнул на двух рогах, царапающих бетон у него над головой. Пасть открылась, обнажив огромные кривые зубы. Оранжевые глаза впились в Джима. А потом к нему потянулись руки – длинные мускулистые удавы, покрытые косматой шерстью.

Джим закричал. В тоннеле под мостом крик прозвучал в десять раз громче, существо на секунду застыло. Джим воспользовался этой секундой, вскочил на «Швинн» и оттолкнулся от земли. Левая нога задела радиоприемник Джека, заставив «Дона и Хуана» раз и навсегда замолчать, а потом он промчался под Голландским мостом, не прекращая кричать, ноги бешено крутили педали.

За спиной он слышал топот громадины, преследующей его на четырех конечностях, как горилла.

Замычав от ужаса, Джим нажимал на педали сильнее, чем когда-либо в жизни. Скрип колес превратился в вопль. А существо всё приближалось. Земля содрогалась при каждом шаге чудовищных лап. Существо по-бычьи фыркало и выдыхало зловоние, как из канализации. Пластиковый лазерный пистолет выпал из ладони Джима; никогда больше мальчик не ощутит ловкость и силу Доктора Икс. Существо за спиной рычало так близко, что рама велосипеда вибрировала. Фонари отбрасывали жуткие тени от пытающейся дотянуться до Джима руки зверюги с длинными и острыми когтями.

Джим свернул влево, выскочил из канала, продравшись сквозь сорняки, и ринулся в переулок. Прямо перед ним оказался пожарный гидрант, красный, как подарочный велосипед Джека, – ох, Джек-Джек, что же с ним произошло? Джим обогнул гидрант и рванул на середину улицы. Машины на пути сигналили и виляли. Джим не обращал внимание на сердитые окрики. Он мчался в точности как брат, наконец-то научившись правильно ездить на велосипеде, а шины рвались на кусочки и скакали по улице бесполезными клочками резины.

Дом вон там, осталось всего несколько секунд, и Джим из последних сил устремился к нему, в груди свистело, когда мальчик пытался вздохнуть, слезы струились по щекам горизонтально. Велосипед налетел на бордюр, подпрыгнул и врезался в белый заборчик. Джим кувырнулся и шлепнулся на лужайку перед домом, исцарапав лицо в маминых подстриженных кустах, очки снова сломались.

Внутри залаяла собака. Джим услышал шаги, распахнулась дверь, мама и папа щумно заспешили вниз по ступеням. Джим осознал, что еще кричит, и это напомнило ему о зверюге. Он схватил обе половинки очков и приложил их к глазам. Пусто.

Он осмотрел палисадник, тихие дома пригорода, почтовые ящики, цветочные клумбы, разбрызгиватели. Никаких чудовищ, но у своих ног он заметил кое-что еще.

Бронзовый медальон на ржавой цепочке. На нем выгравирован зловещий геральдический символ: омерзительное огрызающееся лицо, неразборчивые буквы варварского языка и великолепный меч под ними. Рыдания застряли у Джима в груди, и он потянулся за медальоном.

– Джим! Что случилось?

Мама упала рядом на колени, смахивая комки грязи с его ушей. Тут же подоспел и папа, опустившийся на колени перед Джимом, он потряс мальчика за коленку, чтобы привлечь его внимание. Оба снова и снова повторяли его имя: Джим. Ужасно, что никто больше не назовет его Джимбо.

– Посмотри на меня, дружок, – сказал папа. – Не ушибся? Все хорошо? Дружок?

– Где твой брат? – хрипло прошептала мама, будто что-то знала. – Джим, где Джек?

Джим не ответил – вместо этого он отклонился в сторону, чтобы заглянуть папе за спину. На траве остался след, но медальон исчез, если только он там был. Джима охватило странное чувство печали из-за пропажи медальона и еще более сильное ощущение собственного провала. Он с рыданиями рухнул на руки родителей, понимая, что познал истинную природу страха, боли и потери.

Джим Старджес – мой отец. Джек Старджес – дядя. Историю, которую я только что рассказал, я узнал лишь сорок пять лет спустя, когда мне исполнилось пятнадцать. Именно тогда я узнал, что дядя Джек стал последним ребенком, исчезнувшим во время Эпидемии молочных пакетов, которая закончилась так же быстро, как и началась. Сломанный «Спорткрест» стал семейной реликвией, я видел его сотни раз. Как раз тогда, в пятнадцать, я узнал, чем отец занимался в последующие десятилетия, всю свою юность и бо́льшую часть взрослой жизни, – приходя по ночам к Голландскому мосту с фонариком в руке в поисках следов, которые могли бы привести к старшему брату. Но их не нашлось, лишь его храброе улыбающееся лицо на молочных пакетах с надписью «ПРОПАЛ».

Превосходный способ описать отца через столько лет.

Часть 1
В канализации

1

Современные источники утверждают, что историческая и решающая Битва Палой листвы состоялась в последние две минуты четвертого тайма на мемориальном поле Гарри Дж. Бликера в школе Сан-Бернардино, где играли обожаемые «Боевые монстры» из Сан-Бернардино, вырвавшиеся вперед всего на шесть очков, когда нашего великолепного нападающего удалили с поля. Именно тогда, во время важнейшей игры года, и там, на росистой траве, пал храбрый герой и возник неожиданный победитель. Рассказы о том дне питают сны детей всех возрастов – как человеческих, так и прочих. Так что вчитайся в эти страницы. Продвигайся вперед и верь каждому слову. В конце концов, однажды тебе захочется поведать эту историю собственным детям.

Произошло много удивительного. Просто подожди немного, сам узнаешь.

Меня зовут Джеймс Старджес младший, но можешь называть меня Джимом, как звали моего папу, когда я был в твоем возрасте. Когда начались мои приключения, мне исполнилось пятнадцать.

Была пятница, октябрьское утро, и будильник прозвенел, как обычно, в ужасную рань. Я позволил ему звенеть, потому что научился спать под этот звук. К сожалению, мой папа, Джим Старджес старший, спал гораздо более чутко. Достаточно было порыва ветра перед домом, чтобы его разбудить, и тогда он заходил и ко мне и будил. Думаю, это из-за того, что случилось с его братом Джеком. Такие события кого угодно лишат спокойствия.

Он вошел и выключил будильник. Последовавшая за этим тишина была еще хуже, потому что я знал – он стоит и смотрит на меня. Он всегда так делал. Словно едва мог поверить, что я пережил еще одну ночь. Я с трудом продрал глаза. Папа надел слишком тесную белую рубашку с грязноватым воротничком и пытался застегнуть левую манжету. Он проделывал это каждое утро, пока не спускался вниз, чтобы попросить меня о помощи.

Он выглядел старым. Он и был старым. Старше, чем большинство отцов, которых я встречал, из уголков его глаз расходились морщины, брови кустистые, в ушах волосы, при этом голова почти лысая. Такие сутулые плечи я тоже не видел у других отцов, хотя и сомневался, что это связано с возрастом. Думаю, его придавило нечто другое.

– Проснись и пой.

Сам он особенно радостным не выглядел. Как и всегда.

Я сел и смотрел, как он направляется к стальным ставням у окна. Он вытащил из кармана очки, вечно сломанные и замотанные пластырем, и скосил глаза на панель с кодом. Набрав семь цифр, поднял стальные жалюзи, собравшиеся гармошкой, и впустил в комнату солнечный день.

– Не стоило беспокоиться, – хмыкнул я. – Я все равно собирался их закрыть, когда мы уйдем.

– Солнечный свет важен для роста.

Прозвучало так, будто сам он не особенно в это верит.

– Я не расту. – Что касается роста, то я пошел в отца и все еще дожидался, когда же наконец-то рвану в росте, о чем толковали все вокруг. – Мне даже кажется, что я усыхаю.

Прежде чем направиться к двери, он повозился с пуговицей левой манжеты.

– Давай, вперед и с песней, – сказал он. – Завтрак тоже важен.

Прозвучало так, будто и в это он не особенно верит.

Приняв душ и одевшись, я обнаружил папу именно там, где и ожидал – в гостиной, у алтаря дяди Джека, устроенного над электрокамином. Я называл это место алтарем, потому что не мог придумать более подходящего слова. Каждый сантиметр полки наполняли реликвии в память о дяде Джеке. Школьные фотографии, конечно же: Джек в детском саду прямо светится от радости в рубашке одинокого рейнджера, Джек во втором классе с удовольствием показывает отсутствующие молочные зубы, Джек в пятом классе с фингалом под глазом и чертовски гордым видом, Джек в восьмом классе – последняя фотография – загорелый и крепкий, словно готовится покорить мир.

Другие предметы на алтаре выглядели более удивительно. Звонок от «Спорткреста» Джека с крапинками ржавчины. Радиоприемник, сыгравший последнюю песню в 1969 году, – странная штуковина с погнутой антенной. Были там и другие предметы, имеющие значение только для папы: сломанные наручные часы, деревянная фигурка индейца, кусочек железного колчедана. Но самый будоражащий предмет находился в центре алтаря: вставленный в рамку портрет Джека на молочном пакете, черно-белая копия его фото в восьмом классе.

Папа заметил мое отражение в стекле и выдавил из себя улыбку.

– Привет, сынок.

– Привет, пап.

– Просто… прибирался.

В его руках не было ни чистящего средства, ни тряпки.

– Конечно, пап.

– Есть хочешь?

– Ну да, конечно. Давай.

– Хорошо, – вымученная улыбка дрогнула. – Давай завтракать.

Завтракать – значит есть хлопья с молоком. Было время, когда мы по утрам готовили, до того как маме осточертел папин пунктик насчет безопасности и она ушла. Папа старается изо всех сил, говорил я себе. Мы хрустели и чавкали, сидя за столом друг против друга, уставившись в тарелки. Периодически мы бросали взгляды вокруг, чтобы убедиться, что стальные ставни крепко заперты. Я вздохнул и плеснул себе еще молока. Из бутылки. Папа никогда не покупал молоко в пакетах.

Он снова и снова поглядывал на часы, пока я с чувством вины выбрасывал остатки хлопьев в мусорное ведро. Когда он зашагал к входной двери, я побежал к себе, натянул куртку и рюкзак и набрал код на ставнях, чтобы их запереть. Лишь когда я оказался рядом с папой, он отпер входную дверь.

Этот ритуал я знал наизусть. Десять замков на двери, один сложнее другого. Отодвигая задвижки, поворачивая ключи и снимая цепочки, я шептал все то же соло на ударных, которое слышал пятнадцать лет: клик, бац, дзинь, бамс, тук-тук, брямс, вжик, бух, клац-клац, бум.

– Джимми, Джимми!

Я прищурился и посмотрел на папу. Он стоял в дверном проеме, такой беззащитный в плохо сидящей рубашке, прижав руки к животу, потому что язва дала о себе знать как по расписанию. Я хотел его пожалеть, но он махнул мне нетерпеливо:

– Сойди с порога, а не то сработают датчики давления. Давай же.

Вместо извинения я передернул плечами и прошел мимо него на лужайку. Услышал попискивание включенной сигнализации, а за ним компьютерный женский голос: «Зона дома в безопасности». Папа вздохнул, будто сомневался в этих словах, и запер дополнительные замки, перед тем как соскочить со снабженного датчиками крыльца. Он приземлился рядом со мной, клочки волос над ушами увлажнились от пота.

Бедняга тяжело дышал, он находился не в той форме, чтобы бороться с личными демонами, разросшимися в его воображении до размера дракона. Его грудь ходила ходуном, и это привлекло мое внимание к торчащему из нагрудного кармана калькулятору с логотипом «Сан-Бернардино электроникс». Легенда гласила, что папа изобрел карман-калькулятор «Эскалибур», который носили ученые-ботаны по всему миру, хотя папа это отрицал. Я же считал, что начальство надуло папу, присвоив изобретение себе. Такое всегда случается с людьми вроде Джима Старджеса старшего. Я почувствовал себя полным дерьмом.

Он проводил меня по лужайке. Камера безопасности у входной двери крутилась, следуя за нашим передвижением. Папа наступил мне на ногу, и я заметил, что его носки, как всегда, покрыты зелеными пятнами. Чтобы компенсировать отсутствие повышения и премий на работе, по выходным папа косил лужайки – в городских парках, на кладбищах, даже футбольное поле школы Сан-Бернардино – и всегда как чудик натягивал защитные очки и перчатки. Уж поверьте, это принесло мне в школе избыток популярности. Он подтолкнул меня пахнущей травой рукой.

– Опоздаешь на автобус, Джимми. А если ты опоздаешь на автобус, мне придется сделать крюк и отвезти тебя в школу, и я опоздаю на работу.

– Почему я не могу просто пройтись?

– Ты же знаешь, как сложно было сделать такое расписание, чтобы мы выходили в одно время. Босс устроит мне головомойку, Джимми, еще какую.

– Не стоило так напрягаться. На автобусе ездит только малышня.

Он бросил на меня суровый взгляд.

– Бдительность никогда не бывает излишней. Вспомни про моего брата Джека. Он был таким независимым. Таким храбрым. Все твердил: «Джимбо, мне всё нипочем». Но это оказалось не так, несмотря на то, что он был…

Я закончил фразу вместе с ним:

– Самым храбрым мальчиком, какого ты видел в жизни.

Папа повернулся в сторону фургона компании «Сан-Бернардино электроникс», в которой он работал (он же «самый безопасный вид транспорта в Сан-Бернардино»), в фургоне папа также возил газонокосилки. Он вздохнул. Я заметил, что из-под пиджака торчит незастегнутая манжета рубашки. Раз он не позволяет мне расти как обычному подростку и даже пройтись до школы самостоятельно не разрешает, то пусть отправляется на работу в таком виде, заслужил.

– Да, таким он и был, – сказал папа после небольшой паузы.

И побрел к фургону и стал его отпирать. Я ковырял землю ногой. Он прав, приближается автобус. Я слышал, как он едет по Кленовой улице, и если я хочу на него успеть, то придется пробежаться. Но пуговица на манжете заставила меня остановиться. Я представил, как молодые коллеги смеются над растрепанным и вечно встревоженным человеком в замотанных пластырем очках, который носит карман-калькулятор «Эскалибур» словно медаль за доблесть. Хватит и одной жертвы в семье.

Я подошел к фургону, выдернул рукав папиной рубашки и быстрыми движениями застегнул его. И слегка улыбнулся. Папа прищурился на меня сквозь грязные линзы.

– Автобус, Джимми…

Я вздохнул.

– Уже бегу, пап.

2

У школы выстроились в ряд тыквы. Перед тем как автобус резко остановился, так что меня чуть не вывернуло, я насчитал сорок одну. Коробки с завтраками и учебники посыпались на грязный пол, ребята встали на четвереньки, чтобы подхватить сбежавшие термосы и карандаши. Я откинулся на сиденье и уставился на вывеску перед школой Сан-Бернардино.

102 ЕЖЕГОДНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ

ПАЛОЙ ЛИСТВЫ

ВСЮ НЕДЕЛЮ

ПОКАЖИ, НА ЧТО СПОСОБЕН!

ВПЕРЕД, «БОЕВЫЕ МОНСТРЫ»!

В Сан-Бернардино невозможно вырасти, чтобы фестиваль Палой листвы тем или иным образом не запечатлелся в памяти. Может, ты нарядишься принцессой или роботом на детский праздник. Или вызовешься помогать родителям вытирать залитые сиропом столы во время Пира Оладий. Фестиваль берет начало в довольно забавной истории о том, как кого-то изгнали, но я вечно забываю, кто кого изгнал и почему.

Но это не важно, потому что со временем фестиваль превратился для горожан в способ продать друг другу всякую ерунду. Целую неделю повсюду стояли лотки с поделками местных мастеров, явно переоцененными, стойки с никому не нужной одеждой по сниженным ценам, устраивались бесплатные концерты на эстраде в парке, а продавцы машин, рестораны и страховщики делали особые предложения. Заканчивалось все именно здесь, в школе Сан-Бернардино, большим футбольным матчем, а после него – шекспировской пьесой в сокращенной постановке, прямо на том же поле. И спорт, и культура в одном месте, даже не нужно откладывать хот-дог с сыром и острым чили.

В этом году стадион наверняка будет заполнен до отказа, и не только потому, что наша команда непобедима. К западу от школы находилось мемориальное поле Гарри Дж. Бликера, типичное поле с воротами и прожекторами, с многочисленными закутками, где ребята могли тайком распивать пиво и тискать девчонок. В следующую пятницу, однако, на стадионе впервые включат до нелепого огромный экран, который уже много недель стоял в упаковке, пока рабочие завершали монтаж. Этим утром они уже были наверху, на высоких лесах, поправляя каски.

Дурацкий фестиваль, на который мне было совершенно плевать, начинался в субботу, на следующий день, а это означало, что сейчас – последние драгоценные часы, когда все как безумные разукрашивают город в его официальные цвета – красный и белый. Для ребят вроде меня – плохих спортсменов или актеров, да и вообще, если честно, ничем не выдающихся – это было худшее время года.

Я спрыгнул из автобуса последним, но не успел дойти до тротуара, как со стороны главного входа на меня налетел один знакомый парень из тех, кто за обедом сидит за худшим столом. Он вцепился в меня, чтобы затормозить. Мы качнулись, словно в танце. Он ткнул пальцем в сторону школы.

– Таб… – выдохнул он. – В Пещере трофеев.

Больше ему ничего не нужно было прибавлять. Если в школе имелся уголок, пригодный для самых гнусных стычек, то это Пещера трофеев – коридор на третьем этаже, где хранилась школьная коллекция призов. Когда-то здесь располагались классы по французскому и немецкому, но эти факультативы отменили. Лампы дневного света перегорели или их прикрыли тряпками, и коридор превратился в мрачный тоннель зла, который стоило избегать всеми силами, даже ценой опоздания в класс, даже если пришлось бы еще целый урок терпеть полный мочевой пузырь. Время от времени оттуда доносились всхлипы какого-нибудь младшеклассника, получающего свою первую (или четырнадцатую) взбучку.

Некоторым ребятам не повезло – их шкафчики располагались в этой камере пыток. Тобиас (Табби) Д., мой лучший друг, был одним из таких про́клятых.

Еще не добежав до Пещеры трофеев, я уже опознал обидчика. По коридору раскатывалось ритмичное ХЛОП, ХЛОП – фирменный звук Стива Йоргенсена-Уорнера. Куда бы ни пошел Стив, он постоянно стучал по баскетбольному мячу. В класс, в столовую, в туалет, на парковку. Некоторые учителя, главным образом по физкультуре, даже позволяли ему стучать по мячу в классе, чтобы Стив мог сосредоточиться на учебе, пока его одноклассники молча стискивают зубы в раздражении.

Стив явно не был одним из многих. Ведь он был капитаном баскетбольной команды. И лучшим нападающим в команде по футболу. Но это еще не всё. Он обладал на удивление странной привлекательностью – глаза слишком маленькие, а нос вздернутый, как у хрюшки, жутко косматый и с похожими на клыки зубами. Но все же каким-то образом эта комбинация оказывала завораживающее воздействие. Его неестественно мускулистое тело и странная манера говорить – решительно и вежливо, словно у иностранца, выучившегося английскому в школе, – завершали необычный облик. Трудно найти второго такого человека, как Стив Йоргенсен-Уорнер. Но учителя не знали, что и более жестокого человека тоже не сыскать.

Уже собралась толпа. Я подпрыгнул на цыпочках и увидел стоящего на коленях Таба, его веснушчатое лицо покраснело, он глотал ртом воздух, а шею сжимала рука. Левая. Правой рукой Стив продолжал стучать по мячу, одновременно болтая с товарищами по команде. Я протиснулся через толпу. С нижней губы Таба свисала струйка слюны, он вцепился зубами в бицепс Стива.

– Воздуха, – прохрипел Таб. – Мне… нужен… воздух… не могу… дышать…

Стив извинился перед приятелями за то, что вынужден прервать милую беседу, и обратил внимание на толстяка, извивавшегося в его хватке. В каждой сверкающей медали, чемпионском кубке и обрамленной в рамку фотографии подростков в одинаковых спортивных костюмах как в кривом зеркале отражалось лицо Таба, и каждый из подростков на фотографии выглядел счастливее и крепче моего хрипящего лучшего друга.

ХЛОП, ХЛОП, ХЛОП, ХЛОП.

Клыкастая ухмылка Стива никогда не меняла его взгляд.

– Ты знаешь правила, Табби. Пять баксов в день. Сожалею, если плохо объяснил.

– Ты… объяснил… предельно… ясно…

– Пять баксов – это со скидкой. Лучшего предложения тебе не найти.

– Вчера… я дал… тебе… все… что было…

– Тогда почему бы тебе не извиниться?

– Горло… сдавил… Говорить… трудно…

– «Прости» – это такое короткое слово. Почему бы просто его не сказать?

– Прости…

– Звучит почти искренне, Табби. Извинения принимаются. Просто отыщи пять баксов к концу дня, и мы забудем о дальнейших спорах. До следующего раза, разумеется.

Я бы отдал все, чтобы оказаться тем парнем, кто мог бы прорваться сквозь толпу и оттолкнуть Стива от моего друга. Но эти фантазии прикончили бы нас обоих. По правде говоря, я стал пробираться в противоположном направлении, но остальные напирали, так что я споткнулся. К своему ужасу, я растянулся на спине, рухнув прямо в пыточный круг.

Стив сощурился на меня глазами-пуговками. Он выпустил Таба, и тот шлепнулся на пол в лужицу собственной слюны. Стив повернулся. Стук мяча замедлился до ритма китового сердца, который мы слушали на уроке биологии. Время тоже замедлилось. Я ощущал себя спортсменом, на веки вечные запертым в витрину с призами.

– Ага, Старджес, – произнес Стив. – Ты тоже хочешь поучаствовать? Отличная новость.

За многие годы я получил свою долю издевательств со стороны Стива Йоргенсена-Уорнера, начались они в третьем классе с легендарного выкручивания рук под названием «Индийский огонь», дошло и до вывихнутого запястья, после того как я «споткнулся» на ступеньках у заднего входа в школу. Все избиения происходили не потому, что я в чем-то провинился. Даже застывший в позе эмбриона Таб выглядел напуганным.

– Ух ты, – сказал я с пола. – Мне пора в класс. Всем пора в классы. Разве нет? То есть разве сейчас не начало урока? Да?